Город-крепость Витербо, окруженный мощными стенами и башнями, находился в предместьях Рима и слыл излюбленной резиденцией многих пап. Витербо поднимался в живописнейшем месте — под ясным и теплым небом Италии в долине Арниона, среди лугов, оливковых рощ и минеральных источников, у подножия древнего потухшего вулкана Монте-Чино.

Тут папы скрывались от мятежей или войн. Именно так поступил и Евгений Третий, сбежав от греха подальше из неспокойного Рима.

Сюда в ноябре 1145 года, лишь через год после взятия Эдессы, приехали послы от двух христианских государей Святой земли — от короля Иерусалима Фулька Анжуйского и князя Раймунда Антиохийского, любимого дяди королевы Алиеноры.

Послы в подробностях рассказали о бедствиях, обрушившихся на Святую землю. Осада Эдессы продолжалась 28 дней, затем войска Зенги ворвались в город, и началась резня. Она шла с утра до трех часов дня. Воины полководца, прозванного Кровавым, устраивали охоту за людьми — они резали защитников крепости, как животных. Погибали все — епископы и монахи в первую очередь, потому что Зенги первый из мусульманских правителей объявил священную войну, джихад, всему христианскому миру. Воины Зенги оставили только часть молодых женщин, что были особенно хороши собой. А вечером они устроили пир, который превратился в оргию. В эту ночь священные сосуды из храмов Эдессы послужили для испражнений ненасытных воинов Зенги. Уцелевших женщин после страшной ночи утром распродали на главной площади города.

Евгений Третий, ученик Бернара Клервоского, со скорбью выслушал трагическую весть. Тем более Зенги продолжал свирепствовать, и трем небольшим христианским государствам — Иерусалиму, Триполи и Антиохии, оторванным от религиозной митрополии, было не под силу справиться с ним.

— Мы просим вас, ваше святейшество, — смиренно проговорил епископ Джабалы, возглавлявший посольство, — принять все меры к тому, чтобы победоносная храбрость франков защитила восточные владения графов и виконтов от новых напастей!

Под смиренными взглядами послов из Палестины понтифик, в тяжелой золотой митре, опираясь на золоченый в каменьях посох, встал со своего трона.

— Христианский мир не оставит без защиты своих верных детей, — уверенно сказал он. — Поезжайте к вашим государям и сообщите о моей воле. Да пребудет с вами Господь!

Трагедия в Эдессе подвинула понтифика на самый решительный шаг. Пятьдесят лет назад папа Урбан Второй призвал христианское сообщество освободить Гроб Господень. Он же, Евгений Третий, закрепит волю церкви буллой — документом, который заставит каждого христианина, способного держать в руке меч, идти в Иерусалим.

Послы отбыли, и папа сел за работу. Но еще раньше у него созрел воистину гениальный план. Ему нужно было найти двух людей для святого дела. Того, кто устремился бы по дорогам Европы, проповедуя крестовый поход; и другого, кто объединил и возглавил бы могучее войско. Первый должен обладать великой духовной властью, второй — не менее значимой властью светской. Папа не сомневался: Бернар Клервоский с радостью выполнит Божью волю и свое предназначение проповедника. Но кто будет вторым и возглавит князей светских?

Ответ пришел быстрее, чем думал Евгений Третий.

Шкодливый мальчишка Людовик возмужал и встал на путь истинный: как и до женитьбы, он стал ревностным поборником веры Христовой. Настоятель Клерво отец Бернар писал в Рим, что Людовик Французский чувствует за собой вину за сожженный город Витри и другие проступки и от всей души хочет искупить ее. К тому же Людовик стал отцом и справедливо видит в этом милость и расположение к нему Господа. «Он чувствует себя должником? — думал папа. — Прекрасно. Это значит, что сердце молодого короля готово к подвигу».

1 декабря 1145 года понтифик подписал первую в истории буллу, в которой не призывал, а повелевал идти войной на свирепый мусульманский мир. Тотчас исторический документ был размножен, и папские легаты отплыли на юг Франции, откуда далее поспешили в Париж и Клерво.

В предместьях Парижа двор французского короля охотился на оленей. Копыта быстрых коней вырывали мокрый снег вместе с жухлыми листьями и землей, трубили рога охотников. Весело заливались лаем псы, рыская по округе. Алиенора, прирожденная охотница, в меховой шапке и горностаевой шубке, стянутой на талии широким ремнем, с кинжалом у пояса, как всегда, была первой из первых. Она била из лука похлеще иных стрелков-мужчин! Одного из оленей, крупного самца, она подстрелила сама и, как всегда, — одной-единственной стрелой!

На нее смотрели с восхищением. А иные, и таких было большинство, — с явным обожанием…

К полудню король и королева разделились. Попросту разлетелись, потерялись во время погони. И теперь по голым лесам округи то и дело непрерывно разносилось эхо охотничьих рогов. Одни стреляли в небо зовущими медными голосами очень далеко, другие — совсем рядом. Алиенора с отрядом своих придворных ждала клича егерей, что должны были подсказать, где же новая добыча, когда к королеве подлетел паж.

— Ваше величество! — осаживая коня, выкрикнул он. — Вас разыскивают послы из Святой земли!

— Что? — обернулась молодая женщина, раскрасневшаяся, румяная. Она то и дело выдувала ртом тонкие струйки пара. Крепко держа уздечку, королева нахмурилась. — Говори же толком!

— Послы из Святой земли — от князя Раймунда Антиохийского! — торопливо пояснил паж.

У лошади Алиеноры бесилось десятка полтора борзых, то и дело рисковавших залететь под копыта. Они так и рвались броситься в бой — только покажи направление! Но она уже забыла о них — забыла обо всей охоте.

— Да где же они? — конь закрутился под королевой. — Где?!

— Там, за лесом! Я пообещал найти вас — и тотчас обратно!

— К ним! — выкрикнула Алиенора. — Быстро!

Она пришпорила коня и вместе с пажем понеслась по перелеску. За ней последовало с десяток рыцарей и оруженосцев свиты — все как один в ярких охотничьих костюмах, в подбитых мехом плащах и теплых беретах.

Уже издалека она увидела трех всадников, что оглядывали окрестности, и еще сильнее ударила шпорами по конским бокам — ветром ее скакун долетел до гонцов.

— Что с Раймундом?! — выкрикнула она. — Что с ним?!

Дурные вести со Святой земли уже давно держали в напряжении европейцев — Кровавым Зенги покорена Эдесса. Под ударом Антиохия. Все спрашивали друг друга: что же дальше? Помилует Господь христиан Палестины, накажет неверных или позволит им истребить осевшее на Востоке воинство Христово?

Гонцы поклонились:

— Доброго вам здоровья, ваше величество!

— Да говорите же! Он… жив?

Только тут они поняли, что напугали королеву Франции. А ее уже окружали рыцари свиты.

— Слава богу, конечно, жив! — спохватился предводитель отряда. — Князь жив, ваше величество, и шлет вам поклон!

От сердца Алиеноры отлегло. А предводитель уже доставал из кожаной сумки запечатанный сургучом свиток и протягивал его королеве. Она сорвала печать и тут же развернула послание.

«Милая Алиенора! — чувствуя, как сердце ее рвется наружу, прочитала она. — Когда ты получишь это письмо, посольство из Святой земли уже прибудет в Рим и понтифик прочтет нашу смиренную просьбу о помощи. Гроб Господень в опасности — и это не пустые слова! Кровожадным Зенги разрушена Эдесса, захвачена часть земель княжества Антиохийского. Если падет Антиохия, под ударом окажутся Триполи и сам Иерусалим. Но даже если понтифик не сумеет поднять весь христианский мир, прошу тебя: собери войско и направь его в Святую землю. Прошу тебя во имя Господа, наших близких, которых уже нет с нами, нашей общей крови.

Я помню ту ночь в Бордо — я не забыл ничего…

Твой любящий дядюшка. Раймунд, князь Антиохии».

Алиенора закрыла глаза. Воспоминания нахлынули разом — вот они несутся по ночной дороге. Ее безудержные слезы. Невыносимая горечь. И его глаза — в них отчаяние. Растерянный, он не знает, как ему поступить. Она — тем более. А затем цокот копыт на дороге. Поспевающая охрана.

— Ваше величество, — отрезвил ее голос за спиной.

Кто-то из вельмож. Она даже не осознала кто. Алиенора огляделась — и глаза ее сейчас показались многим странными. Затуманенными.

— Пошла! — она дернула лошадь вперед. Жестко ударила ее шпорами. — Пошла!

И полетела вперед. Она оглянулась на стук копыт позади — как в ту ночь, в Бордо.

— Оставьте меня! — выкрикнула она. — Оставьте!

Удары копыт смолкли за ее спиной. Отряд остановился: слово королевы — закон. В замешательстве все смотрели ей вслед — и люди свиты, и гонцы со Святой земли. Это же надо, какую бурю чувств вызвало в молодой королеве письмо ее дяди, князя Антиохии!

А спустя еще две недели, в самом конце декабря, во дворце на острове Сите состоялось собрание. Королевский двор внимал булле понтифика, которую громко и с выражением читал римский легат.

— «Папа Евгений Третий, слуга слуг Божьих, премного любимому во Христе сыну моему Людовику Седьмому, славному королю франков, и другим верным слугам Божьим, возлюбленным принцам Галлии! Вам мое приветствие и апостольское благословение!»

Людовик, щеки которого пылали, с трепетом слушал послание Евгения Третьего. А как же иначе? Еще недавно Рим презирал его, называл вероотступником, а теперь — такой поворот. Воистину это начало новой жизни!

— «Сколь много предшественники наши, Римские Понтифики, трудились ради освобождения восточной Церкви! — продолжал папский легат. — Будто бы в трубу небесную вострубил папа Урбан Второй, призывая на избавление Иерусалима сынов святой Римской церкви с разных концов земли. По гласу его сильнейшие воины Французского королевства, а также обитатели Италии, воспламененные жаром любви к Богу, собрали великое войско, которому суждено было пролить немало своей крови. С Божьей помощью они освободили от языческой мерзости Град, где Спаситель страдал за нас и где оставил Он Свой славный гроб в память нам о Своих Страстях, и освободили другие города! Те города благодатью Божьей и ревностью отцов ваших христиане сохраняют до сего дня. Но ныне за грехи наши случилось то, о чем не можем мы поведать без великого горя: град Эдесса был взят, и многие из замков христианских захвачены. Более того: архиепископ Эдессы вместе с клиром и многими прочими христианами был убит, а мощи святых выданы на попрание ногами неверных и уничтожены. Отныне великая опасность грозит Церкви Божьей и всему христианству!»

А в это же время в Шампани, в кафедральном соборе Труа, лично читал папскую буллу Бернар Клервоский, и у каждого кровь стыла в жилах от его голоса.

— «Посему мы призываем вас именем Господа, просим и повелеваем, и ради отпущения грехов предписываем, — читал он священный документ, — пусть лучшие мужи и дворяне препояшутся и с отвагой приложат усилия, дабы противостоять легиону неверных, ликующих в этот час. Мы требуем защитить нашу Церковь на Востоке, освобожденную от их тиранства отцами вашими, безоглядно проливавшими свою кровь. Мы призываем вырвать из рук язычников тысячи пленных ваших братьев, дабы достоинство имени христианского во дни ваши возвысилось, и дабы доблесть, по всему миру славимая, осталась нетронутой и неколебимой!»

Но папскую буллу читали не только в Париже и Шампани — строки ее разносились по всей Франции. В каждом городе, большом и малом, с церковных кафедр прелаты вербовали рыцарей будущего похода. «Мы постановляем, что жены и сыновья воинов-крестоносцев, а также их собственность и владения останутся под защитой христианской церкви!» — обещали они. Понтифик позаботился, чтобы, уходя в поход, крестоносцы оставляли позади себя надежный тыл.

Папский легат в парижском дворце, на острове Сите, цепляя взглядом строки понтифика, хмурился.

— «Но предостерегаю, — читал он далее наставления папы, — кто сражается ради Господа, не должны облачать себя в дорогие одежды или окружать себя роскошью, брать гончих или соколов, или что-либо еще, предвещающее блуд…»

— А вот это мне уже не нравится, — тихонько говорила Алиенора своей сестре Петронилле, что сейчас стояла за ее троном.

И та, конечно же, хихикала, а Людовик метал взглядом грозу в сторону обеих сестер — этих ветреных южанок!

— «Пусть все, кто предпримет столь святой труд, всю ревность и усердие отдаст сражению с неверными», — заканчивал мысль папы римский прелат.

И молодой король с горячностью кивал головой:

— Понтифик прав! Только забыв об искушениях этого мира, мы сможем победить! Только так!

А его супруга едва заметно пожимала плечиками и кривила губки. Но главным для дворян были даже не папские льготы крестоносцам — главным было будущее приключение! Посмотреть полмира, участвовать в битвах, коснуться Гроба Господня. У всех молодых аристократов, слушавших папского легата, уже горели глаза. Путешествие — великое путешествие! Идти дорогами Готфрида Бульонского, вот она — истинная награда! А то, что, получив удовольствие, можно было еще и сказочно разбогатеть, так разве это плохо?

И при всем при этом понтифик даровал еще и великую благодать каждому воину Христову. Лучше Бернара Клервоского, завершавшего чтение буллы перед Тибо Шампанским и другими дворянами, никто бы этого не передал:

— «Во имя Бога всемогущего и святого Петра, — громовым голосом читал он, извергая взглядом святое пламя, — главы апостолов, властью, возложенной на нас Господом, мы даруем прощение и отпущение грехов всем, кто отправится в священное странствие и завершит его или же умрет во время оного. Каждый получит плод вечного воздаяния от Того, Кем все исчислены!»

Папа римский Евгений Третий рассчитал все точно. И Бернар, и Людовик были горды выпавшей на их долю миссии. Настоятель аббатства Клерво всегда мечтал воспламенить в сердцах христиан священный огонь веры и раз и навсегда покорить мир язычников. Что до Людовика, то он просто был на седьмом небе от счастья. Всю юность он мечтал служить Богу, но сошел с прямой дороги и окунулся в черный лес, где ветви хлестали по его лицу и демоны рвали его плоть и душу на части! Но теперь Господь воистину обратил на него внимание и ждал от него подвига.

Единственным человеком, кто попытался отговорить Людовика от крестового похода, был отец Сугерий.

— Ваше величество, — сказал он королю с глазу на глаз, — вы больше угодите Богу, если займетесь делами в своем государстве. Франция нуждается в вас куда больше, чем Восток. Заботясь о своих подданных, вы куда праведнее и значительнее искупите прошлые заблуждения.

Но Людовик только вспыхнул:

— Я выполню волю понтифика! И мне странно, что вы, первый из Божьих слуг, противитесь этому! — но король тут же смягчился. — Вы, Сугерий, в мое отсутствие и займетесь делами в государстве. — Его воодушевлению не было границ. — У вас на любой труд во благо Франции набита рука!

Но молодой король помнил и другое, как загорелись глаза Алиеноры, когда она услышала о грядущем великом путешествии! Ненадолго утихнув, его прошлая страсть к горячо любимой жене разгоралась с новой силой. Алиенора готова была всем сердцем поддержать мужа — и вместе с ним идти покорять Восток. Воистину сам Господь Бог объединял их сердца в этом стремлении!