Два дня бушевал шторм, и это задержало погрузку дани на ахейские корабли. Большая их часть была уже нагружена, и воины днем и ночью, в любую погоду, несли дежурство на берегу. Едва ли кто-то мог украсть с кораблей троянские сокровища, но приказ был отдан, и воины, тихо бранясь и закрываясь плащами от дождя и ветра, усердно караулили дань. Напряжение и злость возрастали день ото дня. После гибели Ахилла ахейцы стали с прежней силой ненавидеть троянцев, виня их и только их в смерти единственного из базилевсов, кого они, все до единого, преданно любили. Многие воины не верили в то, что Ахилл погиб по ошибке, что убийца на самом деле хотел поразить Гектора, они считали, что Антилох ослышался либо неверно понял слова умирающего героя. Они были уверены, что с Пелидом коварно и подло свел счеты кто-то из троянской знати, мстя за убитых в годы войны родственников, а быть может, и за то, что он добился мира на условиях, разорительных для самых богатых семейств...

Злились ахейские воины и на своих царей, уже готовых перессориться из за троянской дани и поставивших стражу возле кораблей, конечно, не из страха перед троянцами, а просто из недоверия друг к другу. И в этом воины были правы... Особенно усилилась и возросла вражда между Атридами и Аяксом Теламонидом. Агамемнону и Менелаю стало известно о припадке безумия, овладевшем Аяксом в день праздника Аполлона, и о том, что он, убивая несчастных пастухов и зверски мучая и истребляя их стадо, был уверен, что расправляется с ними, Атридами. Их ярость и негодование соединялись с тайным страхом – припадок Аякса мог повториться, и не было больше Ахилла, который сумел бы унять его. Да и в обычном состоянии Теламонид казался теперь опасным сыновьям Атрея: он был в обиде на них, в его душе затаилась жажда мести, а значит, от него можно было ожидать любой неожиданности – тем более, что Аякс был самым несдержанным и вспыльчивым из всех базилевсов.

До назначенного срока отплытия оставалось два дня – если вновь не нагрянет шторм, и вовремя закончится загрузка кораблей.

– Бог Посейдон гневается на нас! – угрюмо произнес Менелай, следя за тем, как набегающие на берег волны прилива смывают золу и обгоревшие ветви, оставшиеся от костра, у которого ночью грелись воины. – Фетида унесла тело своего сына с костра – она не хотела, чтобы мы его хоронили, значит, винит нас в том, что случилось... А Посейдон не мог не внять жалобам Фетиды. В это время года почти не бывает штормов, а сейчас они бушуют чуть не каждые пять-шесть дней. Как мы отправимся?

Они с Агамемноном сидели на старинной каменной скамье, некогда сооруженной троянцами возле самого берега. Неподалеку рабы сколачивали новые мостки, чтобы подтаскивать тюки и бочки к кораблям.

– Что ты смущаешь меня своими жалобами, брат? – раздраженно бросил Агамемнон. – Мало мне и без того огорчений? Не так уж сильны шторма, мы сумеем одолеть их в открытом море. Лишь бы были сутки на то, чтобы уйти подальше от берега. Куда хуже, что не избежать последних разговоров с царями. И будет немало жалоб на неправильный раздел добычи.

– Ты про Аякса, что ли? – в голосе Менелая прозвучали гнев и презрение – Нам что, всем вместе с ним не справиться?

– «Всем вместе»! – передразнил брата Агамемнон, – Мы только в бою были все вместе, Менелай! Сейчас каждый думает о себе и хочет оторвать побольше для себя. И не один Аякс захочет проверить, справедливо ли мы оделили его, и не один Аякс возмутится и начнет возмущать других. И все станут вспоминать и перевспоминать, кто, как и в чем отличился, кто кого убил из троянцев, кто сколько захватил добра, кто был большим героем. Передерутся все, поверь. Базилевсы будут недовольны друг другом, воины будут в злобе на своих базилевсов, и все вместе станут злиться на нас с тобою. Был бы с нами Ахилл...

– Хватит наконец! – вскричал, краснея, Менелай. – Можно подумать, что мы все малые дети! Ахилл, Ахилл... Будто он один что-то значил! Да, он совершил подвигов больше всех, он умел помирить царей в любой ссоре... Но он же и затеял самую большую ссору за все годы войны, да еще из-за какой-то девчонки! Из-за его отказа воевать нас всех чуть не поубивали, троянцы едва не пожгли наши корабли! И ведь именно он сохранил жизнь Гектору и тем не оставил нам выбора – пришлось мириться с Приамом. Ахилл! На свою голову ты вообще с ним связался!

В ответ на эту бурную речь Агамемнон, который выслушал брата, насупив брови и опустив голову, произнес глухо и с затаенной яростью:

– Уж если говорить о том, из-за чего наши ссоры, то давай вспомним, братец, почему мы вообще оказались здесь. «Из-за девчонки»! Из-за твоей блудливой женушки, милый ты мой! Не я ли некогда советовал тебе не брать в жены эту развратную аргивянку, которую до тебя уже украл и познал некий странствующий бездельник? Да, не скрою, я сперва был рад предлогу начать войну с Приамом – я мечтал взять большую дань и получить влияние на эти земли. Но именно ты каждый раз срывал все переговоры, требуя непременно свою красотку, и тем затягивая и затягивая войну. И в конце концов уже стало ясно, что нам отсюда не уехать, не взяв города и не перебив троянцев. Но мы не могли взять Трою – ее стены неприступны! И гибли, и гибли наши воины и герои, и росла общая злоба, злоба против тебя и меня! Если нас до сих пор не убили, то потому, что в самые страшные моменты всегда вмешивался Ахилл и усмирял вражду. И безумие Аякса он усмирил, не то Теламонид убил бы меня и тебя, либо нам пришлось бы направить против него всех воинов-данайцев и спартанцев, убить его и вызвать ярость в его воинах... То, что нам удалось заключить мир и взять все-таки дань, и даже добиться того, что в день отъезда тебе вернут твою проклятую Елену, – это все чудо, и это – тоже заслуга Ахилла. И Гектора, между прочим... Мы вышли достойно из безвыходного положения, а ты смеешь упрекать того, кому мы этим обязаны?!

Менелай вскочил на ноги, сжав кулаки. Он бросился бы на брата, но тот продолжал сидеть, не шелохнувшись и спокойно глядя ему в лицо. Эта была их первая большая ссора, и Атрид младший ясно видел, что Агамемнон берет верх, как брал всегда, в любом споре. Это еще усилило его злобу, но он понимал, что не посмеет напасть: старший брат был сильнее, сильнее физически и сильнее духом.

– Я был неправ, прости, – глухо проговорил Менелай и вновь сел на скамью рядом с Агамемноном.

Некоторое время они молчали.

– Но теперь все по-иному, – заговорил, наконец, Атрид старший. – Нет Ахилла, нет и мира. И ахейцы ненавидят троянцев и жаждут им отомстить за нашего героя, и между нами возникает вражда. Сумеем ли мы уплыть, не поубивав друг друга, вот что волнует меня сейчас... И как удержать наших воинов от стычки с троянцами, когда они будут нас провожать? А этого не избежать – они придут на берег в день нашего отплытия, чтобы увериться, что мы всем довольны, чтобы привести тебе твою Елену... Как бы не началась схватка!

– Лучше всего, если бы в эти три дня мы могли взять Трою! – проговорил Менелай тихо.

– И я бы опозорил навеки себя и свой род? – Агамемнон усмехнулся. – Да мне эта мысль спать не дает! Во время перемирия мы чуть было не сумели это сделать – когда их жрец хотел выдать нам подземный ход. Но горный обвал помешал нам, значит, боги того не хотели. А сейчас уже не перемирие, сейчас заключен мир, и Приам во всем держит слово. Значит, и я не могу нарушить своего слова. К тому же, – тут в голосе верховного базилевса прозвучал глухой гнев, – к тому же Скейские ворота снова закрыты, и проклятая Троянская стена так же высока и прочна!

Менелай положил ладонь на руку брата, низко к нему наклонился и произнес:

– Есть способ попасть в Трою незаметно. Во всяком случае, человек сорок воинов могут это сделать, а если они окажутся в Трое, то сумеют и открыть ворота для остальных. Но осталось два дня. Одиссей указал мне этот способ, сам того не желая. До чего же он умен!

– Что за способ? – быстро спросил Агамемнон.

Его брат глазами указал на видневшуюся вдали блестящую золоченую статую Троянского Коня.

– Вот он может нам помочь...

В это время позади базилевсов раздались чьи-то возбужденные голоса, и братья обернулись.

Быстрыми шагами к ним приближался Идоменей в сопровождении двоих своих рабов. На ходу афинянин, по своему обыкновению, размахивал руками и при этом громко и отчаянно бранился.

– Великий Агамемнон! Благороднейший из царей! Да где ты, в самом деле, чтоб меня рыбы съели раньше, чем я утону!? Помогите! Ограбили! И, как всегда, именно меня!!!

– Что, что, что такое?!

На этот раз спокойствие изменило Атриду старшему. Идоменей мог вывести из равновесия, кого угодно, а у верховного базилевса и без того нервы были на пределе.

– Что ты вопишь, Идоменей? Кто тебя ограбил? Что случилось?

– Вот, вот и вот! Смотри, о лучший из царей, и полюбуйся, какие «сокровища» я мог привезти в родные Афины, к моей милой женушке, которая за такие «дары» содрала бы с меня все волосы вместе с головой!

И с этими словами он вытянул вперед ладони, наполненные серыми, гладкими камешками, обыкновенной морской галькой...

– Что это такое, провались ты в Тартар?! – закричал Агамемнон. – Что ты суешь мне под нос эти булыжники?!

– Это, – воскликнул Идоменей, – не что иное, как дань благородного Приама! Я же знал, и я говорил, что нас обманут, что верить троянцам нельзя... Мне пришло в голову открыть пару бочек, что погрузили сегодня на мой корабль. Я и открыл. И вот: сверху там лежали цепочки, кубки, всякие там серебряные и золотые игрушки, а под ними – камни! Вот эти вот самые камешки! Я проверил и другие три бочки, что мне причитались. И только в одной были действительно сокровища, остальные две – такие же! Ну-ка, уважаемые цари, проверьте остальную дань, нет ли и там таких «даров»! И если нет, то, значит, как всегда, больше всех «повезло» именно мне!.. Но зато именно я это и обнаружил!

В это мгновение лица обоих Атридов выразили самые противоположные чувства: Агамемнон буквально почернел об гнева и обиды, а на лице его брата появилось даже не скрываемое злобное торжество.

– Значит, теперь, – вскричал Атрид Менелай, – ты не обязан держать слова, брат! Приам обманул тебя, обманул во второй раз, потому что я уверен – нападение амазонок было тоже им подстроено! И ты вправе забыть все обязательства по отношению к царю Трои! Тем более, – добавил он уже тихо, – что за убийство Ахилла мы тоже должны рассчитаться.

Агамемнон стоял, будто оглушенный. В его голове метались самые противоречивые мысли.

– Замолчи! – крикнул верховный базилевс Идоменею. – Сейчас мы решим, что делать. Я не оставлю это безнаказанным, и ты не останешься без своей части добычи, поверь мне. Но пока... Эй, что это там, смотрите!

Во время разговора Атрид старший случайно повернулся в сторону моря и вдруг увидел корабль, находившийся от берега на расстоянии в пять-шесть стадиев и быстро приближавшийся. Его парус был поднят, и весла гребцов работали вовсю.

– Кто такие? – тревожно спросил Менелай, – Смотри-ка, брат, это не троянский корабль.

– Да, похоже на то, – Агамемнон, нахмурясь, всматривался, – Но это и не финикийцы, очертания их кораблей легко отличить. И не эфиопы, конечно.

– И не египтяне, – добавил Менелай, – У них паруса совершенно другие. Похоже, что корабль наш. Или фракийский. Фракийцы могут оказаться и друзьями, и врагами – мы не знаем, какие тайные переговоры мог вести с ними Приам, этот коварный лгун! Что будем делать?

– На одном корабле не может быть много воинов, – Агамемнон в раздумье рассматривал приближающееся судно. – И подходит он не таясь, среди бела дня. Пошли своих рабов позвать сюда человек пятьдесят воинов, Идоменей. Встретим этих гостей и узнаем, кто они, и что им нужно. А потом будем решать, что нам делать с этой «данью» и с Приамом...

Воины-данайцы едва успели прибыть из лагеря, облачившись в боевые доспехи и захватив оружие, как незнакомое судно уже оказалось не более чем в двух сотнях локтей от берега. Теперь его можно было хорошо разглядеть: длинный, узконосый корабль, с квадратным парусом, с двенадцатью гребцами по каждому борту. Он сидел высоко и шел быстро, хотя ветер был не особенно силен, и в основном корабль несла лишь сила весел – это говорило о том, что он не сильно нагружен.

– Это не торговое судно, там нет товаров, только лю-ди, – сказал Агамемнон. Он по-прежнему стоял впереди своих воинов, хотя Менелай и советовал ему отойти: еще немного, и с корабля их смогут достать стрелы. Однако что-то говорило базилевсу, что опасаться нечего.

– Смотри, Менелай! – он взял брата за локоть. – Кто там стоит на носу?

Корабль еще приблизился, и можно было хорошо разглядеть высокую фигуру человека, стоявшего на носу. Он был в блестящих боевых доспехах, но без шлема, черные волосы развевались, подхваченные ветром. Лицо было чистое, безбородое, совсем юное.

– Афина Паллада! – прошептал потрясенный Агамемнон. – Я ведь это уже видел!

– Что? – голос Менелая дрогнул – Впрочем, погоди... Мне кажется, это видел и я. Это сон, что ли?

– Нет. Два человека не видят один сон в одно и то же время, – Атрид старший мотнул головой, убеждаясь, что действительно не спит. – Но мы это видели, брат. Двенадцать лет назад наш корабль пристал к этому берегу первым. И мы с тобой стояли и смотрели, как подходят другие корабли. И подплывал корабль Ахилла. И он так же точно стоял на носовом брусе, в доспехах, без шлема. И так же развевались его волосы. И лицо было такое же. Это он. Он – двенадцать лет назад!

– Кто вы? – прозвучал в это время долетевший с корабля возглас. – Кто на берегу?

– Атрид Агамемнон и Атрид Менелай, предводители ахейского войска! – ответил старший брат громовым голосом – Кто приближается к берегу? Назови себя!

– Царь Эпира Неоптолем, сын великого Ахилла! – отвечал стоявший на носу воин. – Я прибыл, чтобы помочь вам в битвах!

– Неоптолем! – воскликнул Менелай, не веря себе. – О, великие боги! Но... Но ему сейчас должно быть четырнадцать... нет, тринадцать лет!

– И Ахиллу было столько же, когда мы сюда приплыли, или ты забыл? – голос Агамемнона дрожал от возбуждения. – Мы тоже не верили, что он еще так юн – он выглядел на все восемнадцать... Но как мог Неоптолем стать царем в Эпире? Впрочем, его дед был двоюродным братом царя Эпира, и у того не было детей... Теперь я все понял. Сюда, мальчик мой, сюда! – закричал он, в волнении подбегая к самой воде. – Сам Зевс-громовержец привел тебя к берегам Троады именно сейчас! Сюда!

Еще несколько взмахов весел, и днище корабля царапнуло дно бухты. Гребцы разом подняли весла, некоторые стали соскакивать в воду, чтобы вручную подвести судно ближе к берегу и вытащить на сушу. Но предводитель не стал ждать. Он тоже соскочил с корабля и, оказавшись по пояс в воде, кинулся к ожидавшим его на берегу людям. В левой руке он держал свой шлем, украшенный белой конской гривой.

Уже когда они оказались лицом к лицу, Агамемнон и Менелай увидели разницу между Ахиллом и его сыном. Они были очень похожи. Тринадцатилетний Неоптолем был того же или почти того же роста, что и его отец двенадцать лет назад, и почти так же сложен – он выглядел не мальчиком-подростком, а юношей семнадцати-восемнадцати лет, статным и могучим. И лицом он был очень схож со своим отцом, разве что брови не так тонки, да глаза казались просто карими, без тех золотых искр, которые делали взгляд Ахилла таким лучезарным, когда он бывал весел, и таким страшным, когда он был в гневе.

Агамемнон сделал шаг навстречу Неоптолему и обнял его. Потом слегка отстранил и всмотрелся.

– Ты поможешь нам, – сказал он твердо.

– Я за тем и приехал, – голос царя Эпира еще ломался, иногда становясь высоким и резким, но это был уже голос мужчины – До нас доходили известия о войне и о великих подвигах моего отца. Недавно умер брат моего деда. Он оставил мне власть над Эпиром, и я сразу стал снаряжать корабли.

– Так у тебя не один корабль? – быстро спросил Менелай.

– У меня девять кораблей, – ответил Неоптолем, – и на них четыреста воинов. Остальные прибудут вечером. Мудрый Феникс, мой воспитатель, посоветовал сделать так – он опасался, что вы примете нас за врагов...

– Ты поступил правильно, вняв его совету, – сказал Агамемнон.

Мальчик оглядел берег. Напряжение и тайная скорбь в лицах окруживших его воинов были слишком заметны.

– Где мой отец? – спросил он, тревожно глянув в лицо Атрида старшего. – Я могу увидеть его?

– Не можешь, – Агамемнон смотрел ему в глаза спокойно, как взрослому мужчине. – Он убит. И ты приехал сюда, чтобы мы могли отомстить за него.

Он ждал крика, гневна, проклятий. Так поступил бы Ахилл. Но вместо этого вождь ахейцев увидел лишь черную тень, сразу упавшую на полудетское лицо Неоптолема, и две толстых полосы слез, недетских, мужских, вырвавшихся из его глаз. Он точно окаменел. Потом спросил внезапно охрипшим голосом:

– Когда это случилось?

– Семь дней назад.

– Когда будет сражение?

Неоптолем говорил спокойно. Только углы губ дрогнули, выдав напряжение. Ничего на свете он не хотел теперь сильнее, чем этого первого в своей жизни боя.

Агамемнон улыбнулся. Все его сомнения исчезли, а мысль о том, что, возможно, творится страшный обман, и что он, Атрид Агамемнон, разрушит рукою юного Неоптолема то, чего с таким трудом и ценою таких жертв добился его великий отец, – эта мысль сейчас даже не пришла ему в голову. Он был у цели, у порога своей славы. Никто ни в чем не упрекнет его, если он уплывет от стен ненавистной Трои не с богатой данью, добытой уступками и переговорами, а с боевой несметной добычей, оставив проклятый город в руинах. Да, у троянцев остался Гектор. Но у них теперь есть Неоптолем!

Верховный базилевс сделал свой выбор.

– Сражение будет через десять дней, – сказал он.

И добавил совсем тихо:

– Ночью.

– И все равно все, в конечном счете, будет так, как говорится в этих окаянных мифах, как написал Гомер! Все равно ничего не сделать с этой мерзостью – тупой привычкой судьбы убивать лучших и давать остальным возможность быть сволочами, сколько их душе угодно! Вот уроды!

Аня вскочила, опрокинув на журнальный столик пакет с чипсами, и принялась собирать их с разложенных листов рукописи, с программы телепередач, с какого-то модного журнала, где с дурацкой глянцевой обложки таращилась дурацкая самодовольная физиономия фотомодели, вроде бы мужского пола. Михаил покупал эти журналы, чтобы ориентироваться в мире модных течений и знать, что выгодно будет привезти из очередного челночного заезда.

От слез Аннушка почти ничего не видела, и чипсины падали из ее пальцев мимо пакета.

Миша встал, положив последние прочитанные листы поверх пухлой бумажной стопки, взял жену за талию, притянул к себе.

– Анютка! Маленькая моя, милая моя Анютушка! Ну мы же не сказку читаем. А в жизни...

– А в жизни… – она резко вывернулась и обернула к мужу красное заплаканное лицо, – А в жизни бывает и плохо, но и хорошо, и хорошо бывает не реже, ты слышишь – не реже, чем плохо! Почему же этот ваш проклятый реализм так дико боится хороших концов?! Потому что убивать легче, чем спасать, да? Потому что тупоголовый читатель всегда легче верит, что все погибли, чем в то, что добру удалось победить зло?! И это православный взгляд?!

Миша испугался. Никогда он не видел в Анне такой агрессии...

– Анютка, стоп! – он, в свою очередь, возвысил голос. – Во-первых, какой тут может быть православный взгляд? Это же написано за тысячу двести лет до Рождества Христова... Во-вторых, мы... ну, то есть Александр Георгиевич пришел к выводу, что это – документальная повесть. Если он прав, то все, к сожалению, так и было. И в истории масса примеров таких «плохих концов», ну что с этим поделаешь? А в третьих, что самое главное – мы же не дочитали до конца! Вон тут еще сколько... И Ахилл, в которого ты, очевидно, влюбилась, еще может ожить – не зря же прекрасная амазонка в облике богини Фетиды примчалась за ним не дельфине. И Трою, может, еще и не разрушат. Давай прочитаем дальше, а? А вдруг там все не так плохо?

И тут же, спохватившись, посмотрел на часы.

– Хамство! У меня через два часа самолет. И если я прочитаю хотя бы еще страничку, то опоздаю на него. Придется читать по возвращении. А ты без меня чур, чур, чур!

– Размечтался! – прошептала Аня, когда дверь за ним затворилась.