На завершение праздника Ахилл так и не пришел. Он боялся, что весть о припадке безумия Аякса дойдет до Агамемнона, и оскорбленные Атриды действительно задумают мстить Теламониду. Чтобы не обидеть Приама и Гектора, базилевс отправил Антилоха на стадион, велев передать своему другу, что по необходимости остается в лагере, но увидится с ним, когда сможет.

Юноша вернулся очень скоро, сообщив, что троянский царь, его жена и все его сыновья передают свою благодарность великому Ахиллу и рады ему в любое время.

– А Гектор просил передать тебе еще и подарок в память об играх и о твоем участии в них!

И Антилох подал Пелиду бережно свернутую темно-красную ткань, густо затканную золотыми восьмиконечными звездами. Герой развернул ее и узнал тот самый роскошный плащ, в котором Гектор утром появился на празднике.

– Ни у Агамемнона, ни у Менелая нет такого плаща! – с восторгом проговорил Антилох, любуясь драгоценной тканью. – Действительно, в Трое умеют делать удивительные вещи. Смотри-ка, на нем и пряжка из чистого золота! Дорогой подарок.

– Среди той дани, что наши базилевсы уже начали делить и из-за которой уже дерутся, наверняка будут еще такие вещи, – спокойно заметил Ахилл. – А по мне, будь этот плащ самый грубый и простой, он был бы мне не менее дорог.

Придя к себе в шатер, базилевс позвал рабынь и приказал нагреть воды и наполнить умывальный чан. Они удивились: горячей водой герой мылся только после сражений. Ахилл и сам посмеялся над собой: пышный троянский праздник вызвал воспоминание о дворце Приама, о бассейне с постоянно теплой водой, текущей из горного горячего источника, о ванне, о мягких тканях постели... Рассмеявшись, он вытащил спрятанные в одной из сумок зеленые шишки афоры, которые ему дала Андромаха в день его памятного визита в Трою, и кинул несколько штук в чан. Шишки сразу размокли, и смолисто-ароматная пена поползла по поверхности воды. Ахиллу захотелось окунуться целиком, но чан был для этого мал, и он ограничился тем, что несколько раз облился из ковша, как следует обмыл горячей водой и растер куском холста все тело, после чего с наслаждением завернулся в мягкий и теплый плащ со звездами.

«Ну, разнежился! – упрекнул он себя, – Будто я уже дома. Да и там не будет такой роскоши... А какой? Не горячая же вода – роскошь. А шишек этих потребую себе два-три мешка в качестве дани. Кончатся – поплыву за ними в Трою. Вот! Будет, зачем приехать…».

Он лег, но заснуть не сумел. Почему-то пришел на память и уже не выходил из головы рассказ маленькой Авлоны о подслушанном ею разговоре незнакомых мужчины и женщины. Этот столь загадочный разговор постепенно вытеснил из сознания героя даже недавнюю чудовищную сцену безумия Аякса Теламонида. Ахиллу все больше и больше думалось, что эта тайна заключает в себе какую-то опасность. Хотя… была ли эта тайна, или, может быть, Авлона что-то не так поняла? Или не так услышала? Но ведь она была разведчицей, притом амазонкой, и в свои девять лет обладала необычайной памятью и умом... Женщина говорила мужчине, что о чем-то рассказала Гектору, и мужчина смертельно испугался. Она сказала еще, что Гектор не станет его трогать, потому что пожалеет мать... Но что же такого ужасного могла открыть Приамиду эта женщина, чего нельзя было рассказать царице Гекубе?

«Нужно спросить самого Гектора, – подумал Ахилл. – Во всяком случае, нужно рассказать ему об этом разговоре. Ведь если мужчина угрожал женщине, то эта тайна опасна... А что если опасность угрожает и Гектору?»

Подумав так, он едва не вскочил, собираясь немедленно идти в Трою. Но тут же удержал себя. Не ломиться же среди ночи в Скейские ворота, чтобы поднять с постели Гектора, измученного нелегкими состязаниями и рассказать о... да неизвестно, о чем! Нужно сделать это утром.

Тут же он вспомнил, что с утра его друг обязательно будет в храме Аполлона. Очень хорошо! Нет нужды идти в город – он встретит Гектора на холме. Есть эта опасность, или же ее нет, нужно все ему рассказать.

Только теперь – после всего, что произошло в этот день, Ахилл до конца понял, как стал ему дорог его недавний враг. Он вспомнил, что почувствовал, увидев, как Гектор упал, корчась от боли, после жестокого удара Энея, вспомнил свой страх и острое соощущение этой боли. Да, они стали друзьями, и это было нечто гораздо большее, чем просто понимание, совпадение мыслей, соответствие желаний. «Сопроникновение душ» – так назвал когда-то старый мудрый Хирон это удивительное начало, которое соединяет только мужчин и которое выше, идеальнее и проще любых человеческих чувств, потому что не содержит в себе ничего ни от порывов плоти, ни от исканий ума, ни от суетных желаний, ни от какой бы то ни было корысти. Мужская дружба есть связь самая естественная и вместе с тем самая загадочная, ибо она – самое человеческое из всех человеческих проявлений, но исходит от начала мира, будто первой родилась из хаоса. И именно она разрушила хаос, явив изначальную, самую прочную связь.

«Увижусь с ним утром!» – подумал Ахилл, вновь попытался уснуть и понял, что все равно не уснет.

Из шатра он вышел еще затемно. Гектор говорил, что будет в храме на рассвете, и Ахиллу хотелось успеть до рассвета, чтобы вместе с другом принести жертвы, потом проводить его в город и по дороге обо всем поговорить.

Набрасывая на плечи троянский плащ, герой улыбнулся, вспомнив, с какой простотой Приамид передал ему этот великолепный подарок. Они давно перестали соблюдать друг перед другом какие бы то ни было церемонии… да, впрочем, они не соблюдали их никогда – раньше, до дружбы, между ними не было ничего, кроме смертельной ненависти...

В карауле у костра, возле мирно дремавших воинов, сидел Антилох, единственный, кто и во время перемирия исполнял свой долг безукоризненно и четко.

– Куда ты, Ахилл? – спросил он с некоторым удивлением.

– В храм Аполлона, – ответил герой – Хочу встретить там одного человека. Вряд ли задержусь, но если так случится и если буду зачем-то нужен, отыщи меня там.

Дорога, ведущая к храму Аполлона, была совершенно пустынна. В синем предутреннем сумраке плиты, которыми она была вымощена, казались белыми, и на них темными пятнами выделялись разбросанные там и тут поникшие цветы, оставшиеся от вчерашнего великолепного шествия. На кустах граната и тамариска по бокам дороги кое-где трепетали светлые ленточки и лоскутки – их повязывали на ветви кустов по дороге к храму молодые девушки, по древнему местному обычаю загадывая свою судьбу: если до последнего, двенадцатого дня праздника Аполлона ветер не сорвет тряпицу, то до следующего праздника девушка выйдет замуж.

Поднявшись на холм, Ахилл посмотрел вниз – в ту сторону, где на склоне, неподалеку, стоял домик жреца Хриса. В его единственном окне не было света – старик-жрец и его внучка спали, утомленные нелегкими хлопотами праздничного дня.

Восточная сторона неба все больше светлела. Звезды погасли. Сияла одна утренняя звезда, и ее чистый блеск, предвещавший восход солнца, казался сейчас ярче света всех звезд, вместе взятых. Она стояла в небе прямо над храмом.

Ахилл поднялся по крутым мраморным ступеням. Его шаги вспугнули несколько летучих мышей, повисших под карнизом, и те замелькали перед входом в святилище, тонко пища. Храм внутри был весь в цветах. Его огромный алтарь еще слабо курился после множества утренних, дневных и вечерних жертвоприношений.

Кругом было пусто.

Пелид обошел храм внутри, затем вышел на портик и прошел вдоль восточной галереи, любуясь рождением рассвета, еще не наступившего, но уже окрасившего все кругом своим особым жемчужным светом.

Вдруг из кустов, росших внизу, еще непроницаемо темных, с криком выпорхнула ночная птица. Ощущение тревоги лишь на один миг кольнуло сознание Ахилла. Он хотел окликнуть Гектора, но не успел. Что-то коротко зазвенело в тех же кустах, свистнуло, и резкая боль пронзила левую ногу героя ниже колена. Стрела!

Вскрикнув не от боли, а от неожиданности, Пелид вырвал стрелу из раны. Она пронзила лодыжку возле самого сухожилия, и нога моментально онемела – но это не помешало герою развернуться и спрыгнуть с цоколя, прямо в кусты. Перед ним, в густых ветвях, что-то метнулось, зашуршало, шарахнулось – и он, яростно выругавшись, свободной левой рукой (в правой была зажата окровавленная стрела) рванул толстый ствол. Густой куст, вырванный с корнем, отлетел в сторону. В обозначившейся прогалине, среди рассветного сумрака, перед Пелидом появился и замер, скорчившись от ужаса, тот, кто в него стрелял. Было уже достаточно светло, чтобы они могли узнать друг друга – и стрелявший, еще сжимая в руке лук, отпрянул с криком, полным изумления:

– Ахилл?! Не может быть!

– Ах ты, собака!

Герой ощущал, как нога наливается огнем и как этот огонь поднимается вверх, заполняя все тело, но до его сознания еще не дошло, что с ним случилось.

– Ты хотел меня убить? За что?!

– Нет, нет, не тебя, не тебя! – поспешно закричал стрелявший, видя, как надвигается на него полный ярости Пелид. – В полутьме я принял тебя за другого! И этот плащ...

Плащ! Как ярчайшая молния вспыхнула в сознании Ахилла.

– Гектор! Так ты хотел... Я убью тебя!

– Не убьешь!

Стрелок отступал к зарослям, заслоняясь луком, но уже переводя с облегчением дыхание, ибо судорога, исказившая лицо Ахилла, сказала ему, что опасность почти миновала...

– Стрела отравлена! – крикнул он, задыхаясь. – Твое тело уже немеет, ты уже не сможешь бежать за мной. Солнце еще не взойдет, а ты умрешь... Да, я хотел убить не тебя, а Гектора! Я ошибся...

Его голос исчезал в глухом шуме, заполнившем голову Пелида. Ахилл понимал, что убийца сказал правду. Ни одного шага он уже не мог сделать. Одуряющий жар, охвативший все тело, сменился невыносимой болью, будто его плоть, мышцы вспыхнули, охваченные пламенем. И тотчас все члены свела чудовищная судорога. Взревев, будто раненный насмерть лев, герой рухнул на землю. Он бился, хрипя, цепляясь за траву, из раскрытого в немом крике рта выступила пена. Потом он резким движением перевернулся на спину, весь изогнулся и замер, сжимая в кулаке отравленную стрелу.

Убийца медленно подошел к нему. Дрожа, наклонился. И тут согнутая рука героя распрямилась, и наконечник стрелы, взметнувшись, коснулся бедра убийцы. Тот взвизгнул и отскочил, в испуге глядя на порванный хитон. Кажется, стрела его не оцарапала... И все же... все же...

Ахилл глухо и хрипло вздохнул и стал вновь судорожными, невероятными усилиями, переворачивать свое тело, чтобы приподняться, чтобы увидеть, достиг ли цели его удар, просто чтобы еще жить...

И тут от входа в храм, вернее с лестницы, долетел тревожный крик:

– Ахилл! Ахилл! Где ты? Тебя ищут базилевсы!

Пелид узнал голос Антилоха. Он хотел ответить, но вместо крика вырвался лишь глухой возглас – то ли стон, то ли хриплый вой.

И все же Антилох его услышал.

– Что это такое? – закричал он. – Господин мой, где ты?!

Убийца повернулся и вломился в кусты, спеша как можно скорее бежать, исчезнуть. У его в колчане были и другие стрелы, но он не решился стрелять в Антилоха, ибо не был уверен, что за Ахиллом пришел лишь один человек, не знал, когда появится Гектор, которого он здесь ждал, наконец, просто потерял голову от страха.

Еще несколько мгновений – и, обежав восточный угол храма, юный Антилох увидел с высоты цоколя своего базилевса, распростертого на земле, меж кустами. Юноша спрыгнул вниз, и вот он уже склонился над Ахиллом, уже рвет лоскут своего хитона, чтобы перевязать его окровавленную лодыжку.

– Ос...то...рожно... – прохрипел Пелид, собирая последние силы, чтобы заставить сведенные судорогой губы и язык двигаться. – Яд... стрела...

– Стрела отравлена?!

Антилох и сам уже видел, что это так: лицо Ахилла стало белым, с мутным оттенком воска, губы синели на глазах. Он умирал.

Юноша наклонился, схватил ногу базилевса, приподнял, чтобы отсосать яд, как это делается, если кусает змея.

– Нет... не... по-мо-жет... – голос героя слабел и таял. – Гектор... Предупреди... Он... хотел убить не меня, а Гектора... он... спу-тал нас в тем...но...те... Он сам сказал... Скажи Гектору, Антилох! Скажи, что это...

Его губы продолжали двигаться, но звук из них уже не выходил.

– Кто?! – закричал Антилох в отчаянии, не веря, не желая верить, не принимая того, что произошло. – Кто это сделал?! Кто?!!!

Снова дрогнули губы Пелида, и снова невозможно было расслышать, чье имя он произнес. И тут тень заволокла его глаза, они потускнели. Огромное тело напряглось в последнем, неимоверном усилии, рванулось вверх, изогнулось дугой, как гигантский лук, и резко распрямилось. Слабый трепет прошел от ног к груди, вздулись и опали мышцы на шее. И он замер, так и зажав в правой руке стрелу, окрашенную его кровью.

Над кустами зашелестел ветер. Закричали, взлетели из ветвей птицы.

Взошло солнце.