Гектор постепенно выздоравливал. Спустя четыре дня после своего пробуждения от забытья он уже мог приподнимать голову, свободно двигал руками, даже пытался привставать, но жестокая слабость сразу валила его обратно. Ахилл принес из своего шатра еще штук шесть кожаных подушек и время от времени поднимал изголовье постели так, чтобы раненый мог полусидеть, отдыхая от утомительного лежания в одной позе. Поворачиваться на бок Пелид ему пока не разрешал, опасаясь, как бы не вскрылась от любого усилия едва начавшая затягиваться рана на горле.

Никогда в жизни Ахилл не чувствовал себя глупее. Изо дня в день он приходил в грот к своим пленникам, принося им еду, бинты, все, что было необходимо для нелегкой жизни в лесной пещере, готовил целебные отвары и снадобья из трав по не забытым еще указаниям Хирона. Он с прежней заботливостью ухаживал за раненым и постоянно ловил себя на том, что искренне радуется его постепенному выздоровлению... Он радовался тому, что спас своего злейшего врага, убийцу Патрокла!

В мирмидонском лагере базилевс бывал мало, хотя твердо следил за тем, чтобы там был порядок, полагаясь во многом на Антилоха, но сам проверял по утрам, на месте ли все его воины, имеют ли они вдоволь еды и не возникают ли меж ними раздоры, столь частые в военном лагере в дни бездействия.

Прочих ахейцев он видел очень редко, по-прежнему избегая без лишней надобности встречаться с Атридами и другими базилевсами.

Его не трогали, приписывая эту еще более обострившуюся замкнутость глубине постигшей его скорби, выражали сочувствие и не приставали с разговорами.

Ахиллу было стыдно это видеть – ему все время казалось, что он не только обманывает своих воинов и все атридово войско, но, быть может, и предает их всех, излечивая самого страшного их противника, «мужеубийцу Гектора». Но хуже всего ему было думать, что он предает память Патрокла...

Между тем, герой любил своего погибшего друга ничуть не меньше, чем прежде. Но вместе с тем, признавался он себе, та чудовищная тоска, которая обрушилась на него в первые дни после происшедшей трагедии, теперь если не ослабела, то уже не владела всем его существом – у него было, куда идти, с кем говорить, чему отдавать себя. И он все более и более понимал, что эти вторгшиеся в его жизнь люди – вернувшийся из Царства мертвых Гектор и его кроткая, веселая жена – много ближе ему, чем поглощенные войной и своими ссорами ахейские цари...

После того, первого разговора с только что очнувшимся Гектором, они говорили мало. Приходя в грот, Ахилл он занимался снадобьями и лечением раненого, либо ходил к запруде, где поставил самодельную сетку-садок, чтобы разнообразить стол своих пленников рыбой. Но их разговоры он всегда слушал с интересом, иногда осторожно вступая в них. А очень часто Андромаха, со своей совершенно детской непосредственностью, сама приглашала его к разговору. И он видел – с удивлением, не без тайной досады, но со все большим удовлетворением – что она уже не испытывает к нему ни малейшего страха, но совершенно и безгранично ему доверяет...

Гектор был куда сдержаннее, но в его молчании и часто обращенном на Пелида пристальном, изучающем взгляде не было и тени страха либо враждебности. Казалось, троянец все более и более удивляется, наблюдая за своим победителем.

В искренности этой скрытой симпатии Гектора Ахилла больше всего убеждало поведение Тарка. Верный пес, повинуясь приказу хозяина, жил все эти дни в гроте, отлучаясь оттуда, лишь когда там был сам Ахилл. Он послушно охранял троянцев и, безусловно, не подпустил бы к ним ни зверя, ни человека. Однако любить их Ахилл не приказывал, да и не мог приказать Тарку. И все же тот с первых же дней по настоящему привязался к Андромахе, а потом еще сильнее к Гектору. «А ведь он чувствует отношение, – думал базилевс, наблюдая за псом. – И, если бы Гектор продолжал меня ненавидеть, Тарк был бы с ним совершенно другим! Так что же происходит, в конце концов?!»

В то утро, подойдя к гроту, Ахилл наткнулся на Андромаху, собиравшую на краю поляны спелые сливы.

– Отчего ты одна? – спросил он строго, как всегда смущаясь от обращенной к нему лучезарной улыбки юной женщины. – Почему Тарк не с тобой? И стоит ли вообще среди бела дня бродить по лесу без крайней надобности?

– Я только ягод собрать... – виновато проговорила та. – И далеко не отхожу. Если что, Тарк ведь услышит чужого и мигом даст мне знать. Он там, с Гектором. Гектору нравится с ним разговаривать.

– Да, Тарк не умеет говорить, но слушать очень даже умеет, – согласился Ахилл.

Войдя в грот, он застал уже почти привычное зрелище: громадный пес лежал возле самой постели раненого, а тот, положив руку на лобастую голову собаки, ласково ерошил его золотистый мех.

Тарк издали услышал и почуял приближение хозяина, но, помня приказ не покидать грота, пока Ахилла там нет, оставался на месте, лишь заурчав от радости, и встал только, когда Пелид появился в отверстии входа.

– Доброе утро! – приветствовал его Гектор.

Он выглядел намного лучше, чем накануне – на исхудавших щеках даже проступил свежий румянец. Андромаха ухитрилась аккуратно побрить его, и отсутствие густой черной щетины сразу сделало лицо раненого много моложе.

– Доборое утро, Гектор! – отозвался Ахилл, скидывая с плеча сумку и теребя загривок ластившегося к нему Тарка, – Я вижу, ты чувствуешь себя неплохо... Все, Тарк, все, я сказал! Ступай встречать Андромаху. Где Андромаха, ну?

Золотистый пес выскочил из грота. Ахилл привычно уселся у изголовья постели, на покрытый овчиной плоский камень, который он сам сюда принес. Гектор вопросительно на него посмотрел, потом сказал:

– Я знаю, с чем ты пришел. Сегодня я должен написать письмо отцу, да? Ты завтра с ним встретишься?

– Да, – ответил Пелид.

– Я готов, если это нужно. Правая рука работает уже безукоризненно, – он вытянул руку и пошевелил пальцами. – Еще вчера я ее с трудом поднимал. Ты принес пергамент и тростинку для письма?

– Да, – кивнул Ахилл.

– Хорошо. Ну, а что писать?

Базилевс нахмурился.

– Ничего лишнего. Напиши, что ты жив и поправляешься и тоже хотел бы, чтобы царь Приам начал переговоры с царем Агамемноном. Если только ты на самом деле хочешь этого.

– Я этого хочу, – твердо сказал Гектор. – Но меня по-прежнему тревожат условия, которые могут поставить Атриды. Они слишком ненавидят Трою...

Ахилл вспыхнул.

– Сильнее их всех ее ненавижу я! Но именно я готов оставить этот проклятый город в покое и уплыть отсюда, потому что еще во сто крат сильнее я ненавижу эту войну! В ней давно уже нет ни доблести, ни смысла...

Он начал говорить порывисто и резко, но тут же взял себя в руки и продолжал уже почти спокойно, только пунцовый румянец, окрасивший смуглые щеки, выдавал возбуждение.

– Посмотри на меня, Гектор! Мне скоро двадцать шесть лет. Почти половину из них я здесь. До того у меня был дом, был отец, я женился, пускай безумно рано и безумно глупо, но это тоже было частью моей жизни, хотя отец и расторг этот брак и, вероятно, был прав... Меня воспитывал мудрейший из мужей Ойкумены, знающий столько, сколько не знают сто мудрецов вместе. Я жил с ним бок о бок почти круглый год, в течение пяти лет и постиг многие премудрости, знания, искусства. И у меня был друг, тот, что ближе всех, что от самой ранней юности и до зрелых лет – рядом и в славе, и в слабости, и в счастье... И где все это теперь? Что мне осталось?! Без малого двенадцать лет крови и смерти. От воинов с одного из последних прибывших сюда кораблей я узнал когда-то, что у меня родился сын. Я так и не видел его. Знаю по одним лишь слухам, что умер мой отец. Кто сейчас воспитывает моего сына, кто заменил ему мать и отца? Моя прежняя жена, как я слышал, давно опять замужем. Жив ли мой старый учитель? И много ли я помню теперь из его уроков? Все будто стерлось, ушло далеко-далеко... Всем, что связывало меня с моей прежней жизнью, был Патрокл. Его больше нет!

Ахилл запнулся, замолчал, подавленный воспоминанием, потом снова поднял глаза.

– Я думал, что, если отомщу за него, моей душе станет легче. Вздор! Месть вообще ничего не дает и не облегчает страдания. Во мне все пусто. И все это сделала война, война не во имя своей земли или священной справедливости – но во имя чужой гордости...

– И во имя золота! – тихо произнес Гектор, до того со вниманием слушавший бурную речь Пелида. – Может быть, Менелаю и нужна Елена, но его брату нужно прежде всего золото, еще раз золото и еще раз – великие богатства Трои! Ну скажи, что это не так, Ахилл! Скажи!

К его удивлению Ахилл расхохотался.

– Или ты думаешь, сын Приама, что я – полный глупец? Конечно, главная цель войны для Атридов – добыча. Ну а мне-то что с того?

– Ты получишь не меньше, чем они! – почти с вызовом ответил Гектор.

– Я уже получил больше, чем они! – воскликнул Ахилл. – Я перестал быть собой... Им мало, но с меня довольно! Пусть забирают золото, сколько смогут увезти (я думаю, твой отец даст им его много!), и прекращают эту бойню.

– Но цель войны, которую они называли – Елена.

Гектор смотрел на базилевса с напряжением, готовый к новой вспышке ярости. Но Ахилл лишь пожал плечами.

– Ты хочешь сказать, что, потребовав какую угодно дань, Атриды все равно потребуют и Елену? Конечно. И они должны ее получить. Тем более, – добавил он, усмехнувшись, – что два года назад, если помнишь, Парис принял поединок с Менелаем, поклявшись, что вернет Елену ее законному мужу, если проиграет. Он проиграл, и притом проиграл позорно... И не сдержал клятвы!

Гектор покраснел и опустил глаза.

– Я чуть не убил его тогда! – произнес он едва слышно.

– Я тебя понимаю. Так отчего же теперь тебе так жаль Париса?

Троянец посмотрел на Ахилла смущенно и грустно.

– Мне совсем не Париса жаль. Сказать по чести, мне жаль Елену.

– И я жалею ее!

Не замеченная увлеченными разговором мужчинами, Андромаха уже давно вошла в пещеру, опустила на землю корзину со сливами и тихонько уселась на свою постель, обхватив руками колени. Ахилл давно заметил, что у нее, как и у него, есть такая привычка – и бывало очень забавно, когда они, не сговариваясь и не думая об этом, садились друг против друга в одну и ту же позу.

Тарк лежал у входа, тоже прислушиваясь к беседе.

Ахилл и Гектор, услыхав слова женщины, разом посмотрели на нее, а она, покраснев и смутившись, все же продолжила:

– Я вижу, как много выстрадала Елена, и как она уже наказана за свою ошибку. Она сделала страшную подлость, но теперь живет хуже всех. Ее ненавидит вся Троя... Только Гектор всегда защищал ее.

– Да потому, что не должна слабая и беспомощная женщина отвечать за подлые дела мужчин! – воскликнул Гектор. – Разве в силах женщина бороться со столькими соблазнами, если все вокруг только и стараются внушить ей дурные, а не добрые поступки!

– Ты хочешь сказать, что твоя жена могла бы поступить, как Елена? – с чуть заметной насмешкой спросил Пелид.

– Моя жена, – без тени обиды и без малейшего сомнения ответил Гектор, – совсем другая женщина. Таких очень мало. Моя мать такая...

А Елена слабая и, наверное, просто неумная. Но она сейчас очень страдает. Парис с нею так жесток!

Последние слова вырвались у героя случайно, и он тут же осекся. Но было поздно.

– Он еще и жесток с нею?! – воскликнул Ахилл. – Ему мало того, что она из-за него натворила, того, что происходит из-за них обоих с Троей?! Послушай, Гектор, я не могу понять... Из твоих слов, из всего, что я вижу, получается, что Парис – бесчестное ничтожество. Почему же царь Приам, ваш с ним отец, который показался мне мудрым и благородным старцем, столько лет потакает безумию, повергшему Трою в страшные несчастья? Как он может терпеть выходки Париса? Почему он не выгнал его с порога в первый же день, когда тот явился в Трою с женщиной, похищенной у законного мужа, у человека, принимавшего Париса, как дорогого гостя? Почему сейчас... Это все мне не понятно. Ты можешь мне хоть что-нибудь объяснить?

Несколько мгновений Гектор, казалось, колебался. Его щеки вновь порозовели, затем он отвел взгляд в сторону, нахмурился. Но, поборов сомнение, проговорил:

– Тому есть две причины. Я знаю, что не должен их тебе называть, но не могу иначе. Ты слишком честен, чтобы с тобой можно было поступать нечестно. Первая причина в том, что в самом начале, когда все это произошло, мой отец не был против войны.

– Что?! – ахнул Пелид.

– Нет, ты не понял! – поспешил пояснить Гектор. – Он был возмущен поступком Париса. И не просто возмущен, а взбешен – я это хорошо помню. Он вначале твердо приказал ему отвезти Елену назад, в Спарту. Но тот наотрез отказался, пригрозил, что уедет с похищенной женой Менелая куданибудь в далекие земли. И тут отца стали убеждать, что, если начнется война, это будет ему только на руку.

– Кто? Кто его в этом убеждал?

Гектор вздохнул.

– Больше всех его двоюродный брат Анхис, отец Энея. Потом еще некоторые жрецы. Они уверяли, что взять Трою ахейцы никогда не смогут, а разбив их войско, отец сможет сам диктовать им условия. Они говорили, что тогда он вернет утраченное былое влияние Троады на Микены и Спарту, а возможно, и подчинит их себе полностью и отвоюет выгодные для торговли портовые стоянки. Особенно если ему удастся взять в плен Агамемнона и Менелая.

– Ах вот как! – воскликнул пораженный Ахилл. – Как же я глуп, что сам этого не понял! Ну да, Атриды пришли сюда, мечтая о богатствах и новой власти, а Приам ждал их, мечтая о том же самом. И он не боялся? Их ведь... Нас ведь очень много!

– И нас немало, – Гектор искоса глянул на базилевса. – Но дело ведь не в этом. Они рассчитывали на меня.

– На тебя?

– Конечно. Когда началась война, мне не было еще двадцати лет, но обо мне слыхали во многих краях. Я уже много раз участвовал в боевых походах – отец помогал соседям, дважды на наши владения нападали дикарикочевники, один раз пришлось выступить против морского разбойника Пейритоя и его большой и очень искусной дружины. И отец поверил, что с моей помощью легко сокрушит рати Атридов!

– А ты заранее гордился этими победами? – не удержав насмешки, спросил Ахилл.

– Нет, – жестко ответил Гектор. – Я никогда не хотел войны. Правда, я был очень молод, и, если честно, мне льстила эта слава, эта молва. Да что там!

Ты видишь, как боги меня за это наказали... Но у меня хватило ума выступить против безумных планов отца. Я спорил с ним, убеждал его не слушать Анхиса и любой ценой не допустить осады Трои. Я умолял его силой отправить назад Елену. Но он не сделал этого.

– Почему?!

Троянец вздохнул.

– Я говорил тебе, что причин было две. Вторая – это вина. Вина, которую мои отец и мать, да и мы все, испытывали и испытываем перед Парисом.

– О чем ты? – изумленно спросил Ахилл.

– Все дело в истории рождения Париса. Если хочешь, я тебе расскажу.

Ахилл видел, что Гектор говорит о таких вещах, о которых никогда не стал бы говорить с чужим человеком, возможно, собирается открыть ему какую-то сокровенную тайну.

– Я, конечно, хочу послушать, – не без смущения ответил он. – Но в силах ли ты вести такой долгий разговор, тем более, долго рассказывать?

– Думаю, что да, – Гектор осторожно перевел дыхание, проверяя, не отзовется ли рана прежней мучительной болью. – Мне гораздо лучше, Ахилл. Если можно, я помолчу немного и пока что напишу письмо отцу, а потом ты меня выслушаешь. Это интересная и страшная история.

– А не лучше ли будет, – вновь вмешалась в разговор Андромаха, – если ты, муж мой, сначала поешь немного размягченного в молоке хлеба с медом и выпьешь отвара из трав и кореньев? И Ахиллу нужно поесть, а у меня запечены в золе несколько рыб, и есть еще половина бараньей ноги, которую Ахилл принес вчера из лагеря. Мы с Тарком совсем немного съели...

– Вот это – добрая мысль! – обрадовался бази-левс. – После еды и рассказ пойдет лучше. Приготовь молоко с хлебом, Андромаха, а мясо я разогрею над очагом сам.

И, чтобы справиться с целым потоком обрушившихся на него мыслей, герой поспешно вышел из грота и принялся собирать сухие сучья для очага.