– Где же ты пропадал? О тебе уже стали тревожиться...

С этими словами Одиссей поднялся навстречу Ахиллу с невысокой каменной скамьи, в далекие времена поставленной здесь троянцами, и теперь наполовину вросшей в землю и покрытой мхом.

Ахилл не удивился появлению в своем лагере хитроумного итакийского базилевса – Одиссей и прежде часто к нему заходил. Если они и не были дружны, то, во всяком случае, находили между собою куда больше общего, чем каждый из них с остальными ахейскими царями.

На этот раз герою показалась странной одежда итакийца: впервые он увидел Одиссея в длинном, почти до щиколоток, хитоне, сшитом из плотной тяжелой ткани, отделанном по рукавным проймам и по подолу короткой бахромой и подпоясанном широкой полосой тонкой, богато выделанной кожи.

– Ну, ты и нарядился! – проговорил Ахилл, ответив на приветствие итакийца. – Может, все уже решили, что война окончена?

Одиссей покачал головой, и в его короткой светло-курчавой бороде промелькнула улыбка, всегда придававшая лицу итакийца особенное загадочное выражение.

– Иные из царей, действительно, надеются, что после твоей великой победы Троя вот-вот будет взята. Но, конечно, ее едва ли отдадут без боя... Агамемнон уже посылал за тобой, Ахилл: он хочет назначить на завтра общее собрание, чтобы решить, как организовать штурм города.

– Штурм? – мирмидонец пожал плечами. – Он что, собирается снести городскую стену или придумал, как вышибить Скейские ворота?

Он говорил, неторопливо шагая по направлению к своему шатру. Одиссей шел рядом.

Было уже совершенно темно, и караульные разожгли с четырех сторон и в середине лагеря высокие костры. Вокруг них собрались чуть ли не все мирмидонские воины – никто в эту ночь не торопился спать, звучали возбужденные возгласы, смех, иногда кто-нибудь заводил песню, но сразу умолкал: Антилох строго исполнял приказ Ахилла и второй вечер подряд следил, чтобы в лагере не было пьянства. Конечно, мирмидонцы пили вино, празднуя новый, самый великий подвиг своего базилевса, но никто не переходил меры. Увидав Ахилла, воины и подавно спешили попрятать кувшины и чаши – его долгое отсутствие и бледное, нахмуренное лицо, в неверном свете костра еще более суровое и осунувшееся, наводили на мысль о том, что осуществленная месть не облегчила душу Пелида...

– Агамемнон не надеется сломать ворота или разрушить Троянскую стену, – проговорил Одиссей. – Но есть другие мысли. Отвлечь большую часть троянцев к одной стороне стены, а тем временем попробовать взобраться на стену с другой стороны. При таком искусном полководце, каким был Гектор, это едва ли удалось бы – он сразу просчитывал все наши хитрости. Но теперь у троянцев нет ни умного полководца, ни величайшего их воина.

– И все равно, вздумав идти на штурм, мы угробим половину наших воинов, если не больше, – пожал плечами Ахилл. – Атридам, наверное, мало погребальных костров!

Одиссей очень пристально посмотрел на него, и Ахилл поспешно отвел глаза, опасаясь почти сверхъестественной проницательности итакийца.

Они уже подходили к высокому шатру базилевса, когда Одиссей вдруг взял товарища за локоть.

– Постой. Прежде, чем мы войдем к тебе, я хочу кое о чем спросить. Ты...

– Войдем, и там спросишь, – нетерпеливо прервал Пелид. – Я устал.

– Понимаю. И все же постой. Во-первых, ты спросил, отчего я надел эти тряпки. Да просто вдруг вспомнил, что сегодня – день, когда моему сыну исполняется ровно четырнадцать лет. Глупо, но вот, расчувствовался... И второе. После гибели Патрокла ты говорил, что хотел бы истребить троянцев, всех до единого. Правда, потом ты отпустил пленных. А как теперь: похоже, ты не так уж рвешься их убивать? Ты утолил свою жажду мести?

Ахилл опустил глаза, потом вновь их поднял:

– Скажу тебе откровенно, Одиссей: на самом деле месть не дает ничего. Совершенно ничего. Возможно, мне сейчас легче, но только не от того, что я отомстил. А убивать... Мне – как, я думаю, и тебе – все это смертельно надоело. Но не ты и не я будем решать, сколько еще этому продолжаться.

– Это и так, и не так, – Одиссей смотрел в лицо герою с тем же неотступным вниманием. – И вот отчего я тебя удержал перед входом в твой шатер: дело в том, что тебя там кое-кто ждет. Я решился тайно привести этого человека в твой лагерь и укрыть у тебя в шатре. Кроме меня, один Антилох это знает: он сейчас там, с ним...

Ахилл вдруг почувствовал, как по спине пробежал озноб. Он знал, О КОМ говорит Одиссей, и очень боялся встречи, которой теперь, вероятно, было уже не избежать.

– Вижу, ты угадал! – воскликнул итакийский базилевс. – И понимаю, что ты, возможно, так долго не возвращался в лагерь, именно опасаясь этого... Но я не мог отказать в помощи старику, обезумевшему от горя. У меня ведь тоже есть сын... И я не знаю, что сталось бы со мной, если бы моего сына на моих глазах привязали за ноги к колеснице и проволокли, как тряпку, по земле.

Пелид резко повернулся к Одиссею. Его глаза так страшно сверкнули, что, при всем своем бесстрашии, итакиец отступил на шаг.

– Ты будешь судить меня?! – глухо спросил Ахилл. – Изволь! Сын есть и у меня, а у тебя не было и никогда не будет такого друга, каким был мой Патрокл!

– Я знаю и не осуждаю тебя, даже в мыслях! – воскликнул Одиссей с такой несвойственной ему горячностью, что Ахилл сразу поверил в искренность его слов. – Просто я пожалел старика, и знаю, что ты тоже пожалеешь его. Решай все сам. Я ухожу, Ахилл, и прошу тебя простить мою смелость. Царь Приам ждет тебя. И ты знаешь, что ему нужно: всего лишь то, что, быть может, еще осталось от тела его первенца, если осталось что-нибудь.

Сказав это, Одиссей повернулся и исчез в темноте.

Несколько мгновений Ахилл в полной растерянности стоял перед входом в шатер. Будь Гектор действительно мертв, Пелиду, возможно, было бы сейчас легче. Но что, в самом деле, должен он сказать человеку, пережившему из-за него боль, которую не всякий вынес бы, сохранив рассудок?

Внутри шатра горели, зажженные Антилохом, два высоких бронзовых светильника. Сам юноша стоял, прислонившись к центральной опоре, положив правую руку на рукоять меча. Его фигура была ярко освещена, тогда как человек, сидевший на низкой скамье, был весь в тени. Герой сперва не увидел ничего, кроме рук, свесившихся между коленей, сухих и безжизненных, желтых, как пергамент, со взбухшими синими жилами.

– Мой базилевс! – воскликнул Антилох, оборачиваясь к вошедшему. – Одиссей привел сюда...

– Я знаю! – как можно тверже ответил Пелид – Я видел Одиссея. И я благодарю тебя, Антилох. А теперь ты можешь идти.

Юноша заколебался.

– Но...

– Ты что, думаешь, будто мне что-то угрожает?! – воскликнул герой. – Ступай, говорю тебе, и последи, чтобы никто не подходил к шатру близко – я не желаю, чтобы нас подслушивали. Иди!

Когда полог шатра упал, базилевс медленно приблизился к сидящему.

Тот поднял голову и пристально, сквозь застилавшую его глаза пелену, посмотрел на подходившего героя. В грозном величии огромной и мощной фигуры Ахилла было что-то невероятное, что-то не от человека, а как будто от божества. Но лицо было таким измученным и печальным, что не могло вызвать страха.

Сидевший встал. Он был очень высок ростом, хотя и много ниже Ахилла. Однако сейчас спина троянского царя ссутулилась так, будто у него вырос горб. Вместо обычной богатой одежды на Приаме был темно-синий траурный хитон и такой же плащ, широкий и длинный, без украшений. Красивые седые волосы царя Трои, обычно аккуратно уложенные, сейчас просто висели до плеч, обрамляя потускневшее, серое лицо. Голова старика была непокрыта.

Мгновение он стоял, вглядываясь в Ахилла, затем сразу, будто потеряв силы, упал перед ним на колени.

– Я пришел молить тебя о милости, великий Ахилл! Милости к самому несчастному из смертных!

Он заплакал навзрыд, и Ахилл вдруг ощутил дикое, позорное желание выскочить из шатра и убежать. Подавив его, он нагнулся и взял старика за руки.

– Встань, царь Приам, встань! Ты – безумец, что решился проникнуть сюда... Хорошо, что тебе встретился Одиссей, благородный и мудрый человек, но встреть ты кого угодно другого, тебя взяли бы в плен, а возможно, и убили.

– Разве я хочу жить? – проговорил троянец глухо. – Не поднимай меня, богоравный Ахилл! Я не встану с колен, пока не услышу твоего ответа... Я пришел молить тебя вернуть мне тело моего бедного сына! За любой, за какой угодно выкуп позволь нам с женою облить его слезами!.. Гекуба молит богов о том, чтобы хоть коснуться вновь его кудрявых волос! Сжалься над нами! Я, некогда самый великий из азиатских царей, теперь унижен, как последний из рабов! Может ли быть что-нибудь страшнее... Смотри: я целую руку, убившую моего сына!

С этими словами он поймал руку Пелида и прижал ее к губам, задыхаясь от слез. В этот миг Ахилл принял решение, и сразу его смятение улеглось. Он твердо знал, ЧТО должен сделать, и удивился, почему подумал об этом только сейчас.

– Встань же, Приам! – сказал он уже громко и спокойно и силой поднял старика, а затем подвел к стоявшему возле одного из светильников креслу. – Садись и выслушай меня, и, возможно, тебе станет лучше. Хочешь глотнуть вина?

– Нет, нет! – прошептал Приам. – Говори! О, я вижу в твоих глазах жалость... Ты смягчился! Ты пожалеешь нас...

– Послушай, царь! – продолжал Ахилл. – Все, что случилось с вами и с нами, очень трудно исправить. Война, которая началась из-за мерзости, совершенной твоим сыном Парисом, натворила слишком много бед. Ее пора закончить, эту войну. Согласен ли ты?

Старик низко опустил голову.

– Я думаю об этом день и ночь. Мы же пытались, мы же вели переговоры. Но условия Агамемнона были всегда слишком тяжелы.

– Да, я это знаю. Но тогда у Трои был могучий защитник. Вы могли на что-то надеяться. Если не на победу, то на какое-то равновесие сил. Теперь Гектор пал. И Агамемнон пылает желанием взять Трою, даже угробив ради этого половину всех ахейцев. Я не могу этого допустить!

Глаза Ахилла заблестели, и Приам, внимательно его слушавший, невольно пристальнее всмотрелся в лицо молодого человека.

– Ты не хочешь этого? – тихо спросил он.

– Мне уже нечего терять, – сказал герой так же спокойно – Твой Гектор убил моего единственного друга, и мне все равно... Но я не хочу, чтобы гибли другие, их ведь тоже кто-то любит! Послушай, царь Приам. Вот мое условие: я склоню Атридов к новым переговорам, уговорю большую часть царей, им тоже до смерти надоела война. Ты же, со своей стороны, поведешь переговоры о мире и выполнишь самые суровые условия. Вернешь Елену ее мужу Менелаю, заплатишь какую угодно дань... я знаю, как несметно богата Троя. Ты пойдешь на все, кроме сдачи города, и в конце концов мы добьемся своего: война будет прекращена, и наши корабли уплывут отсюда. И если ты это сделаешь, я верну тебе твоего сына.

Приам покачал головой.

– Сына? Сына мне уже никто не вернет.

Ахилл сел против Приама на свою лежанку, затем, подавшись вперед и понизив голос, проговорил:

– Нет, я верну тебе именно сына, а не тело, о котором ты молишь. Гектор жив, клянусь молнией Зевса!

Если бы шатер зашатался и упал на голову старика, тот не вскрикнул бы так отчаянно и не вскочил с таким проворством на ноги.

– Что ты говоришь?! – крикнул он, – Ты хочешь лишить меня рассудка?!

– Я говорю правду, – Пелид опустил голову, уходя от горящего взгляда старика. – Я не знал, что не убил его, иначе не протащил бы за своей колесницей. Но потом... потом я увидел, что он жив, и мне удалось... Словом, я укрыл твоего сына в надежном месте, царь. Его и его жену Андромаху.

Старый царь молча, расширенными глазами смотрел на базилевса. Он еще не верил в то, что услышал. Но всеми силами хотел поверить...

Немного сбиваясь, Ахилл рассказал Приаму обо всем, что произошло после того, как его колесница покинула поле битвы. Рассказал и о том, как хотел добить Гектора, поняв, что тот жив, и как не смог этого сделать. Однако о том, куда он перенес раненого и где спрятал вместе с явившейся так вовремя Андромахой, Пелид не стал говорить.

– Мне нельзя увидеть его? – еле слышно спросил Приам, – Я понимаю, ты не хочешь, чтобы я знал место... Завяжи мне глаза, если хочешь. Но мне бы только убедиться...

– Нельзя, – твердо сказал Ахилл. – Кроме всего прочего, это опасно. Тебя не должны видеть. А убедиться ты сможешь спустя несколько дней, когда к твоему сыну хотя бы немного вернутся силы. Я думаю, он напишет тебе письмо. Для того, чтобы ты мне поверил.

– Я верю тебе! – воскликнул Приам. – Почему-то верю, хотя твой рассказ похож на сказку или сон. Но... ты говоришь, что Гектор еще на грани жизни и смерти. А если... если он умрет?

– Надеюсь, этого уже не случится, – не думая, Ахилл охватил руками колени, как делал в детстве, и сидел, чуть покачиваясь, почти не поднимая глаз. – Мы встретимся с тобой через... через десять дней, царь. Тогда, когда уже не будет сомнений в том, что твой сын будет жить и поправится. Тогда и условимся, как и когда ты начнешь переговоры. До этого времени я удержу Атридов от каких-либо попыток напасть на Трою. Я скажу им, что мне нужно время для соблюдения траура по Патроклу, а тебе – чтобы почтить память Гектора. Скажу, что тело я тебе отдал. А чтобы ты знал, как обстоят дела, вели своим караульным каждую ночь внимательно смотреть на равнину. Если случится самое плохое, я зажгу перед Скейскими воротами три костра. Но этого не случится! Не знаю, отчего, но я уверен.

Ахилл сказал это так решительно и с такой искренней надеждой, которую даже не пытался скрыть, что старик взглянул на него с изумлением и чуть заметно покачал головой.

– Так кто ты, в самом деле? Никогда бы прежде не поверил! Что же, я буду молить богов, чтобы костры не загорелись. Буду верить, что мой мальчик останется жить, как веришь в это ты. Мне... можно, я скажу Гекубе?

Ахилл нахмурился.

– Я хочу, чтобы ни ахейцы, ни троянцы не знали о том, что Гектор жив. Не знали до тех пор, пока не закончатся переговоры.

– Почему? Я понимаю, почему не должны знать ахейцы. А троянцы?..

– А ты веришь, что молва не улетит из Трои в наши лагеря? Бывало уже такое... И еще: если троянцы будут знать, что Гектор жив, у них снова появится надежда на могучего защитника, и переговоры могут опять сорваться. Твои богатые родственники и придворные пожалеют своих сокровищ. Так ведь уже было во время прошлых переговоров, да? Я требую от тебя клятвы, царь Приам – клятвы, что ты скроешь правду ото всех, пока ты не заключишь твердого договора с Агамемноном.

– Я дам тебе клятву! – поспешно воскликнул старик, – И я признаю, что ты прав. Боги дали тебе мудрость не по годам... Но я прошу позволения сказать только Гекубе, моей жене. Я едва ли смогу скрыть от нее... Позволь!

Один из светильников вспыхнул ярче, и пятно света, расширившись, захватило склоненное вперед лицо Приама. Его только что мертвые щеки заливала краска.

Ахилл пожал плечами.

– Решай сам. Я плохо знаю женщин. Ты уверен, что у царицы достанет выдержки не выдать нас? Что она не натворит глупостей?

– Скорее я их натворю! – слабая улыбка промелькнула на губах Приама. – Ты, возможно, плохо знаешь женщин, великий герой, но моей жены ты не знаешь вовсе. Она – само мужество. И ее поддержка понадобится мне для этой трудной игры. Я скажу ей и больше – никому.

– Хорошо, скажи. Я согласен.

– И последнее, – Приам еще сильнее подался вперед, и его глаза стали вдруг твердыми и острыми, как два ножа. – Я сделаю все, что смогу, чтобы заключить мир. Но если это окажется бесполезно? Если я не смогу?

– А ты смоги! – Ахилл ответил взглядом на взгляд – словно отбил удар. – Ты должен, царь!

– Что будет с Гектором, если это не удастся? – резко спросил Приам.

– Гектор – мой пленник, – спокойно сказал Пелид. – И, если ты не выполнишь моих условий, я снова буду с ним драться. О, разумеется, только тогда, когда он будет в силах. Но и в этом случае я убью его, и ты это знаешь, царь Приам.

Старик содрогнулся.

– Да, тебя нельзя победить! Когда ты сражаешься, видно, что страх смерти тебе неведом.

– Это неправда, – покачал головой Ахилл. – Я боюсь смерти, как и все люди. Только мое горе в последние дни затмило и страх, и все остальные чувства.

– Но говорят, что твоя мать-богиня сделала твое тело неуязвимым для оружия смертных, – осторожно заметил царь Трои.

Герой посмотрел на него с изумлением.

– А о тебе говорят, что ты самый мудрый из восточных царей и, к тому же, самый образованный. И ты веришь в эту сказку? Посмотри на меня. Вот, видишь, шрамы? Вот, вот и вот. Раз есть шрамы, то были и раны. Смотри, я беру нож и колю себя в руку. Видишь кровь? Я сам никогда и никого не пытался убедить в какой-то там своей неуязвимости, потому что считаю эту легенду полнейшей бессмыслицей. Нет у меня никаких свойств, не присущих смертным. Просто я умею сражаться лучше других. Но хватит об этом... Мне бы очень хотелось, чтобы переговоры удались. Очень.

Ахилл встал, откинул полу шатра и дважды негромко ударил костяшками пальцев в висевший на опорном столбе медный гонг. Но, как ни глух был звук гонга, из соседнего небольшого шатра тотчас показалось сонное личико Брисеиды.

– Что?.. – спросила она, одной рукой протирая глаза, а другой втыкая в узел растрепанных волос длинную костяную шпильку.

– Буди Кадму и Мельтиду, – приказал базилевс. – Шума не устраивайте, но побыстрее приготовьте хорошую трапезу и подайте сюда. И вина захватите – лучшего, какое у меня есть. Да, Брисеида, и принеси мне два-три твоих платья. Я потом подарю тебе другие.

– Зачем, господин мой? – растерянно спросила девушка.

– О, боги! Ну не нимф же в лесу соблазнять! Для этого я нашел бы что получше. Если я говорю, то и делай, что сказано!.. Ну, поживее! И еще: нагрейте воды и принесите сюда кувшин и таз. Да влейте в воду побольше ароматного масла.

Он повернулся к Приаму и, уже совершенно овладев собой, поклонился.

– А теперь, могучий царь великой Трои, когда мы заключаем с тобой договор, позволь оказать тебе гостеприимство. Мои рабыни омоют твои ноги и подадут ужин. Мы поужинаем вместе – я три дня почти ничего не ел, если не считать трех-четырех кусочков пережаренной барсучины... Ты окажешь мне такую честь? А потом я сам отвезу тебя к Скейским воротам.

Ожившие глаза троянского царя ярко блеснули.

– Человеку, который сохранил жизнь моего первенца, я и сам омыл бы ноги. Это ты оказываешь мне честь, богоравный Ахилл!

– Я не богоравный! – покачал головой Пелид, вновь опуская и отводя глаза. – Куда уж мне... Боги могут много больше нас, смертных. Но я никогда не слышал, чтобы они отказывались от мести и щадили своих врагов.