II
…Солнце давно зашло. Ушаков продолжал сидеть у окна, — еще можно было читать не зажигая огня.
Где-то на улице послышался шум, крики. Федя заткнул уши пальцами и продолжал читать.
Вдруг в сенях раздались шаги, дверь распахнулась, и Паша Пустошкин крикнул:
— Федя, на Проспективной пожар!
И убежал.
Ушаков невольно глянул в окно: зарева не было видно. Но он тоже сорвался с места и, не надевая шляпы, помчался вслед за Пашей.
Пожар был у Большой Проспективной улицы.
Прыгая через канавы, еще полные весенней воды и грязи, Ушаков увидал: горит деревянный одноэтажный дом.
Пламя вместе с дымом вырывалось сквозь угловое, вероятно кухонное, окно. Было странно видеть, что при этом из трубы дома спокойной струйкой тянется обычный дымок.
Возле дома толпился народ.
Несколько мужиков и какой-то матрос суетились, что-то кричали, но ничего не предпринимали. Ни у кого из них не было ни ведра, ни багра, хотя на пожар полагалось являться всем с ведрами, топорами, баграми и лестницами.
Подальше от пожара держались бабы, Они обступили какую-то высокую женщину в шубе и пуховом платке, которая стояла возле узлов, подушек, укладок, сваленных прямо в топкую грязь пустыря. Возле нее, всплескивая руками, голосила старая баба, по всей видимости стряпуха.
Бабы соболезновали, говорили все разом, не слушая друг друга, а высокая женщина, словно окаменелая, смотрела, как огонь делает свою разрушительную работу.
— И чего это никто не едет и заливных труб не везет? Ни коллежские, ни солдаты? — обернулась к Феде Ушакову какая-то молодая бабенка, когда он подбежал к толпе.
Ушаков промолчал. Он и сам не знал, почему так замешкались и полиция и служители двенадцати коллегий, возле которых в сарае хранились пожарные трубы.
Его внимание сразу привлекло другое: детский плач в толпе.
Федя подошел поближе и увидел, что на узлах сидела курносая девочка. Она плакала, запрокидывая назад голову.
— Испугалась, поди? — сказал, не обращаясь ни к кому, Паша Пустошкин, стоявший рядом с Федей.
— Нет, плачет, что сгорит ее снегирь. Он в доме, в клетке оставши… — словоохотливо объяснил из толпы чей-то женский голос.
— А где висит клетка? — спросил Федя Ушаков, протискиваясь к девочке.
— В светелке… Над окном! — сквозь слезы выдавила она.
Ушаков повернулся и побежал к горевшему дому.
— Федя, куда же ты? — испуганно крикнул ему вдогонку Паша Пустошкин.
Ушаков подбежал к дому. Дым уже показался из дверей.
Прикрывая голову бортом сюртука, Федя смело вскочил в дымные сени.
За ним раздался испуганный бабий вопль:
— Куда он? Рехнулся парень!
В сенях Ушакова охватило таким горячим воздухом, будто он попал на полок жарко натопленной бани. Слева, на кухне, гудело, билось пламя, — дверь на кухню была заперта. Зато справа дверь в комнаты стояла распахнутой настежь.
Горечь сдавила горло. Слезы посыпались из глаз. Но Ушакова это не остановило, — сколько раз он бывал в курных избах, сколько раз мылся в прогорклых от едкого дыма деревенских банях!
Он вскочил в комнату и, протирая глаза, пригляделся в дыму. Над одним из окон висела маленькая клетка. В ней, перепархивая с жердочки на жердочку, тревожно кричал снегирь.
Федя вспрыгнул на лавку, сорвал с гвоздя клетку и опрометью кинулся вон.
В сенях его снова обдало нестерпимым жаром: кухонная дверь уже начинала тлеть. Густой столб черного дыма непроницаемой стеной закрывал выходную дверь.
Пригнув голову, Ушаков бросился наугад туда, где должен был быть выход, откуда слышались тревожные голоса. И очутился на воздухе.
Толпа, в волнении ждавшая его, облегченно вздохнула:
— Жив!
— Бабоньки, несет!
— Клетку вынес!
— Ну и отчаянный же!
Какой-то дед, только что прибежавший на пожар, услужливо плеснул на плечи Ушакова ведро воды.
Встряхиваясь, Федя побежал к толпе.
Навстречу ему спешила высокая женщина. Ее красивое лицо выражало испуг.
— Не обжегся? И зачем было лезть в огонь? Всё ее прихоти, баловницы! А как достал, теперь небось и не взглянет на своего снегиря! — говорила она Феде, словно давно знала его.
Девочка по-прежнему сидела на узлах, но уже не плакала.
— Ой, как тебя облили! — звонко рассмеялась она, принимая из рук Феди клетку со снегирем.
— Храбер солдат!
— Какой солдат? Гардемарин!
— И чего лез, непутевый? — обсуждали в толпе происшествие.
Ушаков покраснел от смущения и, не глядя ни на кого, побежал через пустыри домой.
Навстречу ему, дребезжа, мчалась телега. В ней, свесив ноги, сидели полицейский и несколько коллежских служителей. Из-за их спин торчала заливная труба. А за телегой спешил к пожару плутонг солдат Великолуцкого пехотного полка, который по расписанию должен был тушить пожары на Васильевском острове.
