Часть III

Королевство тайн

Почту слуга графа Сен-Жермена Карл привез из Бальцерса утром – тогда же он встретился с посланцем великого мастера общества "Канноников святого Храма Иерусалимского", который наконец решился переслать с доверенным человеком некую, имеющую широкое хождение среди нынешних масонов и примкнувших к ним последователей тамплиеров легенду, якобы объясняющую древность их общества и его незримое существование в веках. Отношение к этому ценнейшему документу в разных ложах разное, но все уставы сходятся на том, что теперь, по крайней мере, стал ясен духовный источник тяги всех людей к свободе, к знаниям, к свету, возвещать о которых были призваны братья.

Познакомившись с сопроводительной запиской, приложенной к запечатанному четырьмя герцогскими печатями, с пламенеющей звездой на лицевой стороне пакету, Сен-Жермен усмехнулся и оставил чтение этого наконец-то истребованного свидетельства на потом. На вечер… Он испытывал откровенное недоверие к этому документу, который, по мнению большинства братьев, объясняет все и вся и вносит необходимую "историческую" струю в миф о великом строителе иерусалиского храма по имени Хирам или Адонирам.

Сен-Жермен такого не знал. Представьте, дорогие братья, ни разу не свиделся с древним зодчим на путях-перепутьях былого. Кого только не довелось повидать – рабов, пораженных паршой, святых, потрясателя вселенной, хромого Тимура – но о Хираме даже не слыхивал. Говорят, что в Библии упоминается это имя. Он не нашел. Бог с ним, с Хирамом!.. Он готов смириться и возвеличить его, лишь бы этот, якобы извлеченный из глубины веков манускрипт, указывал братьям верное направлении, помог соединить их и возвеличить мечту Джованни Гасто, мессира Фраскони, полковника Макферсона и других отцов-основателей. Возможно, с помощью этого древнего свидетельства можно будет окончательно свести братьев в единую – истинную! – Ложу?

Он верил и не верил, потому, наверное, и томился, весь день не подходил к письменному столу. Прогулялся в буковой роще, до обеда удил рыбу на горной речушке – хотел порадовать Карла. Только к вечеру, когда в доме начал оседать свет, он поднялся на второй этаж, в кабинет. Здесь устроился лицом к окну, выходящему на узкий балкон или галерею, по периметру обегающему все строение. На галерее уже был отчетливо различим густеющий полумрак, скрадывающий трещины в деревянных столбах-стойках, поддерживающих черепичную крышу, щели между досками в ограждении балкона, крашеные перила. На фоне этой сумеречной прослойки горы в окне сияли ярко и весело. Мелкие зубчики хребта, скальной стеной встававшего над долиной, удивительно преломляли солнечный свет…

Уже который год граф жил в своем имении Сен-Жермен, расположенном неподалеку от Барцельса, что в Лихтенштейнском княжестве. Сразу после смерти Шамсоллы, отправился путешествовать – побывал в Северо-Американских Соединенных штатах, затем навестил друзей в Индии. Вернувшись в Европу неожиданно обнаружил, что о нем забыли. Память о знаменитом наставнике жила, однако его самого все считали давно умершим. Он не стал разочаровывать публику, воспользовался давним приглашением князя, у которого когда-то приобрел это поместье и поселился здесь, в глухом углу. Жирным куском этот небольшой участок, включавший буковую рощу, альпийский лужок и выше, по склону горы, заросли кустарника, назвать было трудно. Имение скорее походило на деревенскую ферму. Дом двухэтажный – нижняя половина сложена из камня, вторая представляет из себя бревенчатый сруб, огражденный со всех сторон балконом, так что вид на хребет Ретикон, открывавшийся из окна, обладал всеми свойствами живописного полотна. У него в кабинете висели ещё две картины – "Святое семейство", расположенное слева от стола, и справа автопортрет, по которому он сверял время.

Граф Сен-Жермен вздохнул, покрепче укутался в подбитый мехом плащ, глянул на портрет. На дворе весна 1837-ого, а на полотне все тот же цветущий сорокалетний мужчина, каким он был в шестидесятых годах прошлого восемнадцатого – века. Ну разве что постарел лет на десять!..

Вот только глаза ослабли. Граф зажег свечи, осмотрелся… Теперь хорошо. В окне скоро начнут собираться звезды, в комнате сгустится уютный мрак, оживут картины. Его улыбающаяся физиономия на портрете поскучнеет, насупится, начнет морщить лоб. Святое семейство займется обсуждением поступивших за день молитв, страстных призывов оказать милость, потом примется жалеть хулящих, прощать грешников и наконец займется ниспосланием снов страждущим… Теперь можно приступить к чтению легенды о некоем Хираме, с которым ему так и не удалось познакомиться на дорогах истории.

"За десять веков до Рождества Христова жил в Израильской земле многомудрый царь Соломон. Решился он соорудить великий храм в честь Бога единого. Собрал зодчих, резчиков, каменотесов, мастеров всяких и отдал их под начало Адонираму или по-другому Хираму Абифу, знаменитому строителю из Тира финикийского, чьи постройки всегда отличались соразмерностью частей и красотой и великолепием целого.

Хирам возвел чудное здание – храм Соломона. При нем было множество прекрасных пристроек, радующих глаз убранством покоев. Среди всех чудес особенно был славен золотой трон царя Израиля. Весть о замечательном мастере Хираме разнеслась далеко по белу свету, достигла она и пределов земли, где правила Балкис, царица Савская. Надумала она посетить Иерусалим и полюбоваться на чудеса мудрого Соломона.

Царь встретил Балкис сидящим на престоле из позолоченного кедрового дерева и сам походил на золотую статую с руками из слоновой кости. Почетную гостью ждали разные пышные приготовления, затем царь повел её смотреть свой дворец, потом храм, где многие великолепные работы привели царицу в восторг. Соломон пленился её красотой и предложил ей свою руку. Царица радовалась, что смогла победить это гордое сердце.

На другой день посетив чудесный храм, пожелала царица Савская увидеть строителя, кому под силу было создать такую красоту. Соломон, возревновав, как можно долее откладывал представление Хирама, но пришел час, когда он был вынужден исполнить просьбу Балкис. Таинственный искусник был приведен и, оказавшись, перед царицей, он бросил на неё взгляд, пронзивший сердце. Овладев собой, Балкис расспросила, как был построен сей великолепный храм. Услышав ответ, царица принялась защищать зодчего против недоброжелательства и ревности Соломона. Она пожелала увидеть всех тех, кто приложил руки в возведению Божьего града. Соломон пытался отговориться бесчисленным множеством их и невозможностью собрать так скоро и в одном месте. Хирам, ни слова не говоря, поднялся на камень, чтобы его лучше было видно, и описал правой рукой символическое Т, и немедленно со всех сторон работники поспешили собраться к нему. Этому царица очень удивилась и раскаивалась в поспешном обещании, данном царю, потому что чувствовала себя влюбленной в могущественного строителя. Соломон предвидел это и отчаянно принялся уничтожать привязанность между Хирамом и царицей Савской. Вскоре замыслил царь унизить и погубить славного строителя. Выбрал он трех подмастерьев, таивших злобу к Хираму, потому что за их ленность и недостаток познаний зодчий отказался вывести их в степень мастеров. Это были каменщик из Сирии Фанор, Амру, плотник-финикиец и Мафусаил, еврей-рудокоп. Замыслили они сгубить мастера посредством медного моря. Молодой работник Бенон проник в их заговор и доложил обо всем царю Соломону, думая, что этого было достаточно.

Скоро пришел удобный час. Множество народа собралось, чтобы наблюдать за удивительной отливкой, которую готовил Хирам. Наконец металл расплавился. Пробил гонг, распахнулись двери огненной печи и потоки жидкого огня вылились в уготовленную ему форму. Там медное море должно было навечно принять свой вид. Но, заполнив уготовленное ему место, жидкий огонь не угомонился, а потек сверх края, затопляя и сжигая все вокруг. Толпа отхлынула, люди бросили спасаться от приближающегося пылающего потока. Хирам, спокойный, как божество, старался остановить его громадными столбами воды, но напрасно. Огонь и вода смешались – сражение было ужасное; густыми парами поднималась вода и падала огненными каплями, распространяя ужас и смерть. Дрогнул Хирам, нуждался он в сочувствии верного сердца, но юный Бенон погиб, когда увидел, что Соломон ничего не сделал, чтобы предупредить приход беды.

Хирам обратился в столб, он с места сойти не мог, не обращал внимания, что огненное море может целиком поглотить его. Он вспоминал слова царицы Савской, которая пришла восхищаться им, поздравить его с великим торжеством и которая не увидела ничего, кроме смертного бедствия. Вдруг он услыхал ясный голос, окликнувший его сверху: "Хирам! Хирам! Хирам!". Строитель поднял голову и увидел исполинскую человеческую фигуру. Голос между тем продолжал звучать: "Иди, мой сын, ничего не бойся – я сделал тебя несгораемым. Смело бросайся в пламя!".

Хирам послушал и бросился в огонь, и там, где другие нашли смерть, он вкусил невыразимое блаженство. Ведомый непререкаемой силой, он спросил того, кто увлекал его в бездну.

– Куда ты ведешь меня?

– К центру Земли, в царство великого Каина, где обитает душа мира. Здесь царствует свобода. Там прекращается завистливая тирания Адонаи. Там ты можешь, презирая его гнев, вкусить от древа познания. Там жилище твоих отцов.

– Кто же я и кто ты?

– Я отец твоих отцов, я сын Ламеха. Я – Тубалкаин. Род наш произошел от одного из первобытных духов Элоимов. Он женился на Еве и мел сына Каина. Между тем Иегова, или Адонаи, ещё один Элоим, создал Адама и тоже соединил его с Евой. От него произошло семейство Авеля, которому были подчинены сыновья Каина в наказание за грех Евы. Каин трудолюбиво возделывал землю, однако получал мало прибыли от трудов своих, в то время как Авель без больших забот пас принадлежащие ему стада. Каин убил Авеля, за что весь род мастеровых и искусных работников был низвергнут в недра земли. С той поры они лишь изредка поднимались к небу, чтобы научить людей всем известным искусствам. Я, Тубалкаин, тоже решился выйти к свету, где мною прельстилась жена Хама, второго сына прародителя Ноя. В моем потомстве Нимврод, основатель Вавилона. Тебе же Господь уготовил другую судьбу – быть предводителем рати свободных людей, соединившей сынов подземного огня с детьми свободной мысли, совершенства, истины.

Тубалкаин ввел Хирама в святилище огня, где объяснил ему слабость Адонаи и низкие страсти этого бога, врага своего собственного творения, которое он осудил на нестерпимые муки и страх смерти. Этим, верно, он хотел отомстить людям за те благодеяния, которые они приняли из рук духа огня. Хирам был представлен пред светлые очи своего прародителя Каина. Тот рассказал ему историю своих страданий… Вдруг Хирам услыхал голос того, кто был отпрыском Тубалкаина и его сестры Наамы.

– Слушай, Хирам, пророчество! У тебя родится сын, которого ты не увидишь. Многочисленные потомки его приобретут владычество над миром; много столетий они будут посвящать свое мужество и дарования на пользу вечно неблагодарного рода Адамова. Но наконец лучший сделается сильнейшим и восстановит на земле поклонение огню. Твои сыны, непобедимые в твоем имени, уничтожат тиранию Адонаи. Слушай, Хирам, дух огня с тобой!

Хирам был возвращен на землю. Тубалкаин, прежде, чем оставил его, подарил ему молоток, помощью которого сам пользовался, возводя великие постройки. На прощание предок сказал:

– Посредством этого молотка и силы духа огня ты быстро закончишь работу, оставшуюся неоконченной по людской глупости и злобе.

Хирам возник в дыму и принялся укрощать расплавленную медь, и на рассвете великое изображение было отлито. Народ сбегался, изумленный тайным могуществом, которое в одну ночь все исправило.

Однажды царица, сопровождаемая прислужницами, вышла из Иерусалима и за городом встретила Хирама. Тот был один и задумчив. Встреча была решительная – они оба сознались в своей любви. Птичка Хад-хад, исполнявшая при царице обязанность посланника духа огня, увидав, что Хирам очертил в воздухе знак мистического Т, описала круг над его головой и опустилась к нему на руку. При этом Сарахиль, кормилица царицы, воскликнула.

– Свершилось предсказание! Хад-Хад узнала супруга, предназначенного Балкис духами огня. Только его любовь она смеет дерзнуть принять!..

Они более не колебались, но, обменявшись обетами, стали обдумывать, как бы царице взять обратно слово, данное царю. Хираму следовало первому удалиться из Иерусалима – царице не терпелось соединиться с ним в Аравии, но ей следовало надежно укрыть свои мысли от прозорливого царя. Когда Соломон находился в опьянении, она похитила у него с пальца перстень залог данного ею слова. Соломон проснувшись призвал трех подмастерьев-врагов Хирама и намекнул им, что не прочь услышать весть о смерти славного строителя. Когда же Хирам в последний раз зашел в храм, они напали на него и убили. Перед смертью великий мастер сумел бросить в глубокий колодец золотой треугольник, который носил на шее и на котором было вырезано его имя. Убийцы отнесли его тело на отдаленный пригорок и, схоронив, воткнули над могилой сухую ветку акации.

Семь дней не было в Иерусалиме никаких вестей о Хираме, и Соломон против воли, чтобы успокоить народ, вынужден был приказать искать его. Тело было найдено тремя мастерами, и те, заподозрив, что Хирам был убит тремя злодеями-подмастерьями за то, что отказался открыть им заветное слово, решились изменить его на то, которое будет произнесено первым при выкапывании тела зодчего. Когда тело извлекли из земли, с него сошла кожа и кто-то воскликнул: "Макбенак!" (плоть сошла с костей), и это слово стало священным для степени мастера.

Трое подмастерьев были отысканы, но чтобы не попасть в руки своих преследователей, они сами лишили себя жизни, и их головы были принесены Соломону как вечный укор.

Так как на теле Хирама не нашли золотой треугольник, то его долго искали и обнаружили в колодце, куда забросил его зодчий. Царь велел поставить найденный инструмент на треугольный жертвенник, воздвигнутый в тайном своде в самом отдаленно приделе храма. Сверху жертвенник был накрыт кубическим камнем с вырезанными на нем священными письменами. Вслед за тем заложили и самый свод, и место его расположения теперь неизвестно никому, кроме двадцати семи избранных".

Граф отложил бумаги. Горы за окном погасли и теперь излучали невесомый искристый свет. Это означало, что пришла ночь, а с нею и бессонница. Сколько он живет в Альпах, но никогда ему не доводилось наблюдать сгущения полной тьмы. Дневная яркость в горах сменяется альпийским сиянием, затем ночной прозрачностью, и даже в зимние бури вокруг бывает достаточно света, чтобы заглянуть в неведомое. Эта прозорливость вконец утомила графа. Хотелось просто забыться, уткнуться носом в подушку, подложить кулачок под щеку – и до утра без просыпа… Чтобы потом, при свете дня не ломать голову над разгадкой привидевшегося.

Который день графа мучила нелепая фраза, услышанная в недавнем сновидении, утащившем его в будущее, на расстояние почти в два века… Там от женщины, облаченной в уродливый белый халат, он услышал: "Нормализация темпа речи – основная задача логопеда…"

Эти слова липли к нему, как мухи, сумевшие пережить зиму в обитом темно-малиновым бархатом кабинете. Что значит "нормализация темпа речи"? Наречие был русское, но не имевшее никакого отношения к тому, пусть даже варварскому, но звучному языку, на котором объяснялись племена на востоке Европы. Кто такие логопеды? Лотофаги-пожиратели лотосов из гомеровской "Одиссеи" или какое-то новое дикое племя? Мой старый знакомый, царь Персии Ксеркс, в будущем превратился в Ксерокса, сокрушившего в битве некоего Кэнона. Когда и где произошла эта битва? Кто такой Кэнон? Он о таком не слыхал. В ряду исторических личностей не было никакого Кэнона!.. Как здесь разобраться, что к чему? Или объявление, помещенное в одной из газет, которую ему довелось перелистать во сне: "Одежда из Италии на вес". Одежду обычно шьют на заказ. Даже в России! По крайней мере так было, когда ему в начале шестидесятых довелось посетить эту страну…

С грядущим всегда так. Редко, когда ему удавалось добраться до подспудного смысла видений и пророчеств, приходящих из завтра. Только душевный настрой, ощущения, испытываемые во время погружения в транс, не забывались и сохранялись надолго.

Что касается легенды, то после прочтения стало совсем невесело. Даже с точки зрения химии она не выдерживает критики, ведь всем должно быть известно, что огонь является стихией разрушительной, ни в коем случае не созидательной! Сен-Жермен всегда утверждал, что только невежды могут связывать надежды на создании философского камня, на обновление общественных нравов с умертвляющим жаром или с горнилом революции. Верхом неразумия является вера, что с помощью огня можно создать что-то новое. Да, имя Хирама упоминается в Библии, но выводить из этого свидетельства столп веры! Извечная попытка сотворить себе кумира… Он глянул на помертвевшее небо, горы на закате ещё улавливали и преломляли гаснущее сияние. Неожиданно небосвод заиграл всеми цветами радуги, но перевес оставался за густо-красным, победным. Через несколько мгновений сияние обернулось жемчужным блеском. Следом горы вспыхнули ещё раз и угасли окончательно, только дробящиеся световые столбы ещё указывали путь на Восток. Там таился ответ, туда следовало направить стопы. Граф определенно догадывался об этом. Судя по предсказаниям во сне, только в Гималаях ему суждено было обрести вечный покой. Здесь, в Европе – никогда!.. Но было лень трогаться с места, спускаться в долину, затем трястись по поганым швейцарским дорогам в сторону Венеции. Там ждать оказии, чтобы отправиться в Индию. Добраться до Калькутты полдела, надо было ещё составить караван до Дарджилинга и только потом идти в горы. В молодости он шагал не задумываясь, куда сердце позовет. Так и кружил вокруг Гималаев – то со стороны Индии зайдет, то в Китае издали глянет на сияющие вершины. В первый раз он рискнул войти в страну света в пятидесятых годах прошлого века, во время второго путешествия в Индию, которое совершил вместе с генералом Клайвом, обвиненным в последствии в чудовищных злоупотреблениях и безжалостном ограблении туземного населения. Но об этом после – генералу Клайву и путешествиям в Индию граф собирался посвятить отдельную главу своих воспоминаний. Это будет захватывающее чтиво, здесь он раскроет секрет обработки драгоценных камней, а также даст рецепт особого стекла, которое после огранки никто не сможет отличить от самоцветов.

Что касается легенды! Ох, годы не в радость – он уже начал терять ясность мысли. В Гималаях во время третьего путешествия он познакомился с неким ламой, тоже долгожителем и чудотворцем. Этот гуру был настоящий святой. Стоит поведать историю его смерти.

Граф закрыл глаза, с помощью привычного набора слов погрузил себя в транс, и молодость – пора, когда ему только-только стукнуло восемьдесят, вновь возродилась перед ним. Скоро растаял прямоугольник окна, в котором блистали покрытые снегом альпийские вершины, потускнела зелень лужка, налились чернотой деревянные столбы, подпиравшие черепичную крышу. В комнате начал клубиться мрак – сначала исчезло ощущение закрытого пространства, затем стали пропадать бумаги со стола. Напоследок мелькнула мысль – братья-масоны, по-видимому, считают меня одним из двадцати семи мудрецов, которым ведома тайна мистического треугольника Хирама? Вечный самообман… Ловушка, в которую разум раз за разом загоняет себя…

На этом обыденность окончательно свернулась. В нос шибанул запах моря, уши придавил грохот ревущего океана, сердце замерло от страха, когда он услышал душераздирающий скрип деревянной коробки, по недоразумению называемой кораблем. Он оказался заперт в обезумевшей каюте, как в гробу, стены пустились в дьявольский пляс, и посреди взбесившегося пространства граф узрел проплывы вздувающихся пузырей – в одном из них он увидел кукольную головку того, кто разрушит прежний порядок, сдвинет с места историю. Точно, это была головка младенца Наполеона…

Значит, третье путешествие в Индию я совершил в 1769 году.

Припомнилась деревянная барка, несколько дней одолевавшая узкие рукава, которых бесчисленное множество в дельте Ганга. По утрам над водой собирался теплый и зловонный туман, разгоняемый лучами тропического солнца. На отмелях и песчаных берегах десятками лежали крокодилы. Каждое из этих животных было от пятнадцати до двадцати футов длины. Иногда на остановках я ходил в лес с английскими офицерами стрелять попугаев. Через три недели по притоку Брахмапутры мы наконец добрались до Дарджилинга, отсюда далее на восток по вьючной тропе. Не могу сказать, что путешествие было безопасным, но как обычно меня спасало знание чужих языков и способность внушить своим спутникам и встречавшимся на пути угрюмым жителям, что нет на свете ничего тайного, которое не стало бы явным. Чем выше в горы, тем миролюбивее становились горцы. Мы продвигались по вековому лесу, заполненному облаками. Распустив хвосты и лохмы, туманы стаями, догоняя друг дружку, бродили по склонам. Солнечный свет придавал им призрачность, с ветвей свисали полосы мертвенно-зеленоватого мха, выступавшие из розоватой сырой взвеси. Казалось, вся страна была погружена в неизъяснимую тревожную тайну.

В тех краях безраздельно царила вера в чародейство, и даже в самых малочисленных поселениях были свои колдуны, передававшие живым вести от богов и умерших родственников. Там я и познакомился с Давасандюпом, обучавших послушников правильно выговаривать "Хик" и "Пхет".

Это очень трудный и важный обряд. С помощью этих слов священнодействующий лама извлекает из тел умерших их души и направляет их на путь праведный.

Прежде всего монах обязан научиться погружать себя в бессознательное, монотонное состояние, затем ему следует собраться с силами и как можно более тонким голосом выкрикнуть "Хик!". Только лама, перенявший от опытного учителя умение выговаривать "хик" с надлежащей интонацией и энергией, имеет право произносить "пхет". Соединение этих двух звукосочетаний влечет за собой необратимое отделение души от тела через открываемое этими магическими словами отверстие в темечке. Если лама произносит их правильно, то стоит ему выговорить их, как он немедленно умрет. Во время выполнения обряда такая опасность ему не угрожает, потому что в этом случае он выступает от лица мертвеца – как бы одалживает умершему свой голос. Так что с душой расстается не лама, но покойник.

После того, как опытный наставник передаст ученику знание, как правильно извлекать душу из телесной оболочки, им остается только научиться издавать звук "хик" с правильной интонацией. Эту цель можно считать достигнутой, если воткнутая в голову соломинка стоит прямо и не падает в течение какого угодно времени. В самом деле, уверяли меня Давасандюп и другие монахи, соответствующее произношение "хик" образует небольшое отверстие на черепе, куда и вставляется соломинка. У мертвеца это отверстие бывает гораздо больше. Меня уверяли, что туда можно просунуть мизинец. Я пробовал, но не смог отыскать на темени покойника никакого отверстия… Если, конечно, его не размозжить ударом пули.

Так бы я и остался в неведении относительно истинной ценности ламаистского учения, если не ужасное происшествие, случившееся с моим наставником Давасандюпом.

Однажды – уже после того, как мы с ним расстались и я отправился вглубь Гималаев – какой-то пожертвователь навестил пустынника, предававшегося созерцанию в дикой местности, и подарил ему небольшую сумму денег для покупки припасов на зиму. Ученик Давасандюпа, побуждаемый алчностью, убил старого учителя и убежал с деньгами.

Злодей не сомневался в смерти старика, но лама вскоре очнулся. Нанесенные раны были ужасны и он страдал. Чтобы избавиться от мук, старик погрузился в созерцательное, отрешенное состояние, родственное животному магнетизму. В такие моменты тибетские монахи способны достигать полной концентрации мысли, снимающей всякую чувствительность. Через несколько дней другой ученик решил навестить наставника. Лама лежал, закутанный в одеяло и не подавал признаков жизни. Нестерпимый смрад окружал его. Ученик бросился к старику, принялся тормошить его, расспрашивать. Тот, придя в себя, рассказал ему о своем несчастии, и молодой послушник хотел сейчас же бежать в ближайший монастырь за лекарем. Однако учитель запретил ему звать кого бы то ни было.

– Если кто-нибудь ещё проведает, что со мной произошло, – сказал он, начнут искать виновного, а он не мог уйти далеко. Его найдут и скорее всего приговорят к смерти. Я хочу дать ему больше времени для спасения. Вот почему я налагаю запрет на твой язык. Молчи и никому не рассказывай, что со мной случилось. Может быть, когда-нибудь несчастный исправится. Во всяком случае я не хочу быть причиной его смерти. Теперь оставь меня одного, боль нестерпима. Я вновь погружусь в созерцание…

Сен-Жермен очнулся внезапно. Вскочил, заходил по комнате, потом приблизился к окну. Над вершинами Ретикона, на востоке, горели звезды чистые, манящие. В их рисунке был смысл. Он хотел донести его до умов и сердец братьев по ложе. Вот что самое важное в их учение – пример Давасандюпа, но никак не сомнительные легенды, не выкрикиваемые в пространство "Хик!" и "Пхет!" Вот ради чего они таились, объединялись, вот о чем мечтали! Пусть каждый брат исполнится такого же тайного знания, такого же мужества, каким обладал Давасандюп. Только тогда их сообщество способно обрести подлинный смысл!.. Дичью эта мысль казалась только на первый взгляд. Трудно было представить, чтобы б(льшая часть людей, получив удар по левой щеке, с радостью подставила правую. В это невозможно поверить! Этому никогда не бывать!.. Вот здесь-то и случился душевный надлом, который удалось одолеть Сен-Жермену. Ему удалось поверить в то, во что верил Иисус.

Что же он наблюдал в действительности? Бесчисленное количество лож, уставов, чинов, мистика на грани мракобесия и иезуитской символики. Мало того, сами иезуиты стали вхожи в общество вольных каменщиков. Кое-где они диктуют правила поведения и составляют глупейшие обряды… Сколько было вложено сил и средств, чтобы просветить верхи, объяснить необходимость радикальных преобразований, возвышения человеческой личности, достойной свободы, равенства, братства – все напрасно!

Спустя сто лет после организации первой ложи состояние дел в масонских обществах Парижа и Франции ужасало! Все началось в преддверии французской революции. Участвуя в заседаниях, встречаясь с единомышленниками, он вскоре получил ясное представление о заговоре с целью захвата власти в стране, который в ту пору составил герцог Орлеанский, являвшийся гроссмейстером ордена франкмасонов или, как они себя называли, Великой Ложей Востока. Полвека назад на Великом Конгрессе в Париже, собравшем представителей всех французских и немецких лож, Сен-Жермен вслух задался вопросом: "Господа! С каких пор наши братья задались целью оказывать помощь в свержении или наоборот защите существующих режимов? Как могло получиться, что ложа в Бордо протестует против посягательств королевской власти на права местных парламентов, а братская ложа в Аррасе выступает в защиту иезуитов? Каждый из нас в отдельности может быть верен каким угодно убеждениям, кроме откровенно человеконенавистнических и прямо противоречащих целям и уставу нашего общества, но разве политические заговоры могут стать нашим modus operandi?" Его вопросы тогда остались без ответа. А что творилось на самом представительном Вильгельмсбадском конгрессе в 1782 году. Какие только шарлатаны не примазались к нашему движению: агент иезуитов Штарк, некий барон фон Гунд, свихнувшийся на воспоминаниях о тамплиерах, его помощник, мошенник… как его, кажется, Джеймсон; "старая система", "Великая Арка"…

Так творится история! Движение, призванное стать хранителем тайных знаний, продолжателем в деле накопления достоинств разума, человеколюбия, исповедующее принципы свободы и равенства всех людей на свете независимо от религиозных убеждений, социального положения и владения собственностью было ввергнуто в самую нечистоплотную политическую игру. Сен-Жермен при всей его прозорливости никак не мог понять, в чем здесь секрет? Пока ядро общества составляли каменщики и строители, масонские ложи прекрасно справлялись со своими задачами. Вон какие величественные храмы стоят по всей Европе! Все они объединены одной идеей, построены в едином ключе и разве не прекрасны эти святилища в своей тяге ввысь?.. Но как только идеей воспламеняются образованные люди – просветители, черт их всех дери! – а также сильные мира сего, сразу на передний план выплывают сиюминутные, а значит, не имеющие никакого отношения к уставу тайного общества намерения.

О каком нравственном обуздании подрастающего поколения может идти речь, если участники лож, уже тогда, не таясь, обсуждали планы дворцового переворота и ради установления в стране царства свободы, равенства и братства готовы были отдать французское королевство под руку герцогу Орлеанскому, заявляющему, что он в своих правах равен любому другому гражданину многострадальной Франции. Сын его, герцог Шартрский, ныне является королем Франции и одновременно Верховным гроссмейстером ордена. Ну и что!.. Свобода, добытая в бою, оказалась неподъемной цепью, которую человек героическим усилием взгромоздил себе на плечи, а отдышавшись, вдруг понял, что ноша ему не по силам.

Неожиданно вспомнился пронырливый, хваткий, самолично записавший себя в ученики Сен-Жермена "граф" Калиостро, во весь голос утверждавший, что познал "универсальную тайну медицины", позволяющую лечит все болезни. Кроме того, он – только послушайте! – выведал все тайны древнеегипетских жрецов, отыскал философский камень и сотворил "эликсир бессмертия". Обо всем этот шарлатан Бальзамо говорил в открытую и в конце концов исхитрился составить ещё одну масонскую ложу, участниками которой могли стать только лица с доходом не менее пятьсот тысяч ливров. Он обещал своим последователям продлить их жизни до 5557 лет. Каким образом он рассчитал это бредовое число? При его способностях Джакомо Бальзамо вполне мог расщедриться и на шестьдесят веков.

От таких заявлений на Сен-Жермена нападала тоска. Он испытал сильнейшую душевную муку, узнав о наглом плагиате, который позволил себе этот сицилийский проходимец в Утрехте. Приблизившись к статуе Иисуса Христа, установленной в местной галерее, он изобразил сцену немого удивления. Когда его спросили, чем же поразило его изображение Спасителя, этот проходимец ответил, что не может понять, каким образом художник смог так похоже изобразить Христа, ведь он его никогда не видел.

– А вы, конечно, видали? – спросили Джакомо.

– Я был с ним в самых дружеских отношениях, – невозмутимо ответил тот. – Сколько раз мы бродили с ним по песчаному, усыпанному ракушками берегу Тивериадского озера! У него был бесконечно нежный голос. К сожалению, он не желал меня слушать, когда я увещевал его быть осторожнее. Не помогло… – и этот доброжелатель печально опустил голову. Потом, обратившись к слуге, который почему-то тоже оказался в галерее, проникновенно спросил.

– Ты помнишь тот день в Иерусалиме, когда распяли Христа?

– Нет, сударь, – скромно признался слуга. – Я же служу у вас только полторы тысячи лет.

Помнится, Шамсолла как-то огрызнулся подобным образом на вопрос донимавших его дам полусвета, когда граф совершал прогулку в Тюильри. С тех пор эта шутка пошла гулять по свету, и Бальзамо тут же приспособил её к делу.

Как воспитывать таких, как Калиостро? Как вложить в него трепет и страх ко лжи, к богатству? А ведь этот грубиян далеко не самое скверное издание человека.

Как быть в таком случае с маркизой де Помпадур? С королем Людовиком XY, циничным остроумцем и дальновидным, но неудачливым интриганом. В его испорченности было даже какое-то обаяние, присущий только французам шарм. Он не обманывался насчет верности и любви близких к нему людей. "Все эти бесчисленные партии придворных, дерущиеся за королевские милости, – как-то признался он Сен-Жермену, – нагуливают жир исключительно на моих пороках".