Глава 5
Берендеево погружалось в ночь, когда Дмитрий подъехал к княжеским хоромам. Его не ждали, да и он никого не хотел видеть.
Теперь, когда Дмитрий не был великим князем, он надеялся побыть наедине со своими мыслями, не посвящать в них даже сына Ивана.
Из пристройки выбежала ключница Марфа, всплеснула ладошками:
Батюшка Дмитрий Александрович, почто не упредил? Сейчас велю огня вздуть.
Не хлопочи, Марфа. Есть не буду, а свечу в горнице пусть зажгут. Да князя Ивана не беспокой.
Князь Иван в хоромах переяславских.
Вот и ладно. Не вели за ним слать, завтра сам прознает.
На конюшне гридни расседлывали коней, звенела сбруя, а Дмитрий поднялся на крыльцо хором, приостановился, осмотрелся. Серели в сумерках хозяйственные постройки, бревенчатые поварня и конюшня, клети и голубятня, поднявшийся в небо колодезный журавль с бадейкой.
Князь долго не решался войти в хоромы. Знал, не выскочит навстречу княгиня Апраксия, не припадет к груди и не скажет: «Сокол мой ясный…»
Прикрыл веки, захлестнули воспоминания. Будто наяву жену увидел… А когда открыл глаза, все вокруг уже было во мраке. Толкнул дверь в просторные сени, она скрипнула. Ключница уже подняла хоромную девку, та зажгла свечу, приняла от князя круглую, опоясанную дорогим мехом бархатную шапку. Дмитрий прошел в горницу, молча сел на лавку у стены. Явился отрок, помог разоблачиться, и пока дворовые девки готовили князю баттю, он взял из поставца свечу и медленно прошелся по хоромам.
Огонек выхватывал из темноты знакомые предметы: кованые сундуки, инкрустированные столики, развешанное на колышках оружие, всякую броню на лавках, полки с утварью и высокую печь в изразцах.
Бревенчатые стены потемнели от времени. Когда-то, в далекой юности, когда меняли старые бревна, их переслаивали мхом, чтобы холод не забирался в хоромы.
Дмитрий глядел на утварь, и ему стало тоскливо. А свеча все выхватывала и выхватывала забытые предметы…
На половине жены князь долго стоял у ее постели. После смерти Апраксин Дмитрий не велел ничего трогать в ее опочивальне. Ему почудился шорох ее сарафана, мягкие шаги. По заросшим щекам князя покатилась теплая слезинка…
Вошла ключница, позвала в мыльню.
После бани Дмитрий вернулся в хоромы, прилег на широкую лавку. В хоромах тишина, только слышно, как временами шуршат мыши или сами по себе скрипнут пересохшие половицы.
Дмитрий подумал, что в Переяславле-Залесском он не задержится, отъедет в монастырь и там примет постриг…
* * *
Страшная, непредсказуемая дикая степь…
Сначала она накатывалась на Русь печенегами, затем половцами, а когда пришли с востока силой несметной татары, сдалась Русь, напружинилась. Лишь бы не погибла. Приняла и баскаков поганых, и к ханам на поклон пошла…
Устоять бы, дай Бог терпения. Выиграть бы время, собраться воедино.
Издревле русичи искали спасения от поганых в Руси Залесской, где стояли города Ростов и Суздаль, Владимир и Москва, Стародуб и Городец, Переяславль-Залесский и Дмитров, Тверь и Нижний Новгород да иные городки, разбросанные между Верхней Волгой и Окой в Северо-Восточной Руси. Ныне Владимир ее стольный град…
В конце июня, когда жара уже прихватила степь и трава потеряла зеленую сочность, к Владимиру подъезжал ханский посол мурза Чета. От излучины Дона дорога на Русь вела берегом, поросшим тополями и вербами, колючим кустарником. Местами мелкий камыш выползал на дорогу.
За кибиткой ханского посла ехали два десятка конных татар, а замыкали отряд Четы несколько высоких двухколесных арб.
Сам мурза, тучный седой старик, едва ли не весь путь проделал, лежа в кибитке, и редко садился в седло. Не раз, бывая на Руси, Чета вспоминал рассказ матери, что где-то на Дону она родила его. Тогда хан Батый вел свое непобедимое войско покорять русичей.
Чета послан ханом Тохтой со строгим наказом — выяснить, почему баскаки не довезли ханский выход за прошлый год. Тохте стало известно, что за удельными князьями долг, он наделил мурзу большими полномочиями, и оттого посол горд и надменен. Мурза знает, что великий князь Владимирский сделает все, что велит ему ханский посол, и те пустые арбы, что катят за отрядом Четы, повезут немало добра в его становье…
Мурза еще ехал по землям Рязанского княжества, а весть о нем уже достигла Владимира. Великому князю Андрею Александровичу ведомо, у Четы серебряная пластина, мурза — важный ханский посол, и принять его требуется хорошо, дабы, не приведи Господь, не уехал с обидой.
На правом бepeгy Клязьмы, на виду города, Чета велел разбить свой шатер, а сам, сев в седло, отправился во дворец к келикому князю…
* * *
Великий князь Андрей Александрович принимал ханского посла в своем дворце. Потчевал, улыбался, угодничал, разве что сам на стол не подавал, лакомые куски мяса на деревянное блюдо ггодкладывал. Знатный посол мурза Чета.
Здрав будь, мудрый мурза. Допрежь скажи, почтенный посол, во здравии ли мой господин, великий Тохта-хан?
Хан милостью Аллаха здоров и в благополучии.
Слава Всевышнему, да продлит он годы нашего повелителя…
И князь Андрей снова засуетился вокруг Четы.
Угощайся, мудрый мурза, — и в который раз поклонился.
Ханский посол обгладывал жареную баранью ногу, заедал пирогом с капустой, запивая все это холодным квасом. Мурза — круглый, как колобок, щеки от жира лоснятся — ел, чавкая от удовольствия, а великий князь свое:
Чай, притомился с дороги, мудрый Чета?
У князя Андрея лик угодника и голос подобострастный. Отрекся Дмитрий от стола Владимирского, и хан посадил Андрея на великое княжение. С того часа он верно служит Орде…
Князь Андрей невысокий, широкоплечий, борода и волосы в густой седине, жизнь его на вторую половину века перевалила. Глаза глубоко запрятаны под кустистыми бровями.
Любезно говорил князь Андрей, в очи мурзе заглядывал, а на душе неспокойно: с чем хан прислал Чету? Беспокоиться великому князю есть о чем: накануне н Орде побывал тверской князь Михаил Ярославич — не оговорил ли? Так уж повелось — князья друг друга перед ханом оговаривали. Не так ли поступил и он, князь Андрей Городецкий, когда замыслил сесть великим князем вместо Дмитрия? Сколько подарков отвез хану и его женам, всем ордынским сановникам, пока Тохта не отобрал ярлык у Дмитрия…
Став великим князем, Андрей Александрович вздохнул спокойно, лишь узнав об отречении брата.
Вспомнил князь Андрей, как Даниил сказал: «Может, напрасно мы на Дмитрия ополчились, пусть сидел бы на своем княжении в Переяславле».
Князь Андрей на Даниила озлился: вишь, кается. Не поздно ли? Ему, Андрею, решение брата не в упрек: зачем Дмитрий за великое княжение держался? Андрею известно, что многие удельные князья его не любят, но он в том и не нуждается. Сказывают, народ его пе почитает, да какая в том беда, главное — у хана в милости остаться…
Ханский посол нарушил мысли князя:
Слышал я, конязь, у тебя молодая жена, красавица? — И мурза хитро ощерился. — Отчего прячешь от меня?
Князь Андрей вздрогнул: не ожидал, куда Чета нанесет удар. Кто-то успел нашептать мурзе: великий князь овдовел пять лет назад, а три года, как женился на дочери покойного князя Бориса Ростовского, на второй дочери которого женат князь Михаил Тверской.
Нахмурился Андрей Александрович, а посол свое:
Нехорошо, конязь Андрей, великая княгиня к столу не вышла, не честит мурзу.
Захворала княгиня Анастасия, вторую неделю недомогает.
Татарин укоризненно покачал головой:
Плохо, плохо, конязь Андрей, а знаешь ли ты, что великий хан на тебя гнев положил?
В чем вина моя, мудрый мурза, чем не угодил я хану?
Хе, гнев и милость — родные сестры. Какая сестра склонилась к ушам ханским и что напела ему?
Мудрый мурза, — встревожился князь Андрей, — неужели я обошел кого в Орде? Аль мало одаривал?
Вы, конязи урусов, холопы хана, его данники. Нойоны доложили Тохте, малый выход собрали баскаки в прошлую зиму. Может, конязь Андрей, у тебя нет силы держать великое княжение? Тогда хан передаст его другому конязю. Знаешь ли ты, что хану приглянулся тверской конязь Михаил?
Мурза Чета, ты мудр, и от того, к чему склонишь великого хана, зависит судьба моя. Я прах у ног хана. Ты покинешь Владимир довольным и повезешь в Орду весь выход сполна, а своим женам богатые подарки.
Мурза встал из-за стола:
Твой голос, конязь, подобен пению соловья, но смотри, чтобы руки твои были так же щедры.
Мудрый мурза, ты останешься доволен.
Хе, ты накормил меня, а теперь я спать хочу. Там, за мостом, меня ждет шатер и храбрые богатуры.
* * *
Проводив ханского посла, великий князь уединился в думной палате, куда иногда звал бояр для совета. Но сегодня он хотел побыть один. Приезд мурзы напомнил ему о прошлогоднем наезде баскаков. Нойоны наговорили хану лишнего; баскаки собрали выход сполна. Они увезли даже больше, чем определено ханом. Удельные князья жаловались: баскаки брали сверх меры. Но почему Тохта прислал Чету? И как ханскую волю не исполнить? Не держал бы Тохта зла на него, князя Андрея, не отнял бы великий стол…Обхватив ладонями седую голову, князь закрыл глаза. Надобно, думал он, позвать удельных князей, пусть везут во Владимир дары, иначе не миновать набега. А главное, не лишиться бы великокняжеской власти…Когда он вел борьбу с Дмитрием, то не чувствовал угрызений совести: братьев никогда не мирила одна кровь, не сближало родство даже при жизни отца, Александра Ярославича. Зависть порождала ненависть. Он, Андрей, завидовал каждой удаче Дмитрия, особенно когда старший брат, посланный отцом к карелам, одержал победу. Когда же Дмитрий сел великим князем, мог ли городецкий князь примириться с этим? Андрей не любил и Даниила, но ему удалось склонить московского князя против Дмитрия, посулив прирезать к Москве Коломенские земли. Однако, сделавшись великим князем, Андрей Александрович постарался забыть свое обещание.
Даниил напомнил ему о том, но Андрей удивился: о каких землях брат ведет речь? И Даниил затаил ненриязнь к великому князю.
Мысль перекинулась с брата меньшего на тверского князя Михаила Ярославина. Упрям Михаил, свое гнет. Вместе с ярославским князем Федором еще при великом князе Дмитрии выспросил у хана Тохты для себя незанисимости и ныне мнит себя самовластным. Его примеру готовы последовать иные удельные князья, но он, Андрей Ярославич, такого не допустит…
Князь Андрей поднялся, в коленях хрустнули косточки. «Ужели старею?» — подумал и направился к жене в горницу. Шел тесным переходом, освещенным волоковым оконцем, и под грузными шагами поскрипывали рассохшиеся половицы.
Когда князь Андрей женился, знал — молодую жену берет, однако не устрашился, в себя верил. И, кажется, не ошибся: Анастасия ему верна и понимает его.
Княгиня сидела в горнице одна. На стук отворяемой двери обернулась. В больших голубых глазах удивление: в такой час дня князь редко захаживал к ней.
Аль случилось что?
Княгиню известили о приезде ханского посла.
Да уж чего хуже, чем мурзу принимать.
Помолчав, великий князь добавил:
Обиду выказал, что тебя за трапезой не было.
Анастасия нахмурила брови:
Много мнит о себе татарин.
Он посол хана.
Нет, князь Андрей, негоже великой княгине ублажать мурзу, хоть он и ханом послан. Для того ли я замуж шла?
Она прошлась по горнице, статная, даже во гневе красивая. На белом лице румянец зардел.
Будет тебе, князь, ведомо: унижения не прощу.
Андрей Александрович уже познал жену: она слов попусту не бросает.
Успокойся, Анастасьюшка. Позволю ли я выставить тебя на поругание? Не с тем явился. Завтра шлю к князьям гонцов, совет держать станем, как посла ублажить и чем от хана откупиться.
И князь Михайло Ярославич приедет? — посветлела Анастасия. — Ужели и сестру мою Ксению привезет?
Передам просьбу твою — увидишь сестру. А ты уж постарайся не попадаться на глаза мурзе, ухмылки его мне душу выворачивают. — Князь почесал голову. — Ксении шепни, пусть она Михаилу упросит ко мне ближе быть, чай, мы свояки. Чую, он Даниилу заступник и ему готов при нужде плечо подставить.
Даниил брат твой.
Мне ль то не ведомо? Известно и иное: Даниил и Иван Переяславский друг к другу зачастили. Спроста ли?
Анастасия промолчала.
Не осуждаешь ли меня, княгиня?
Как могу я судить тебя, великий князь! Ты перед Богом за все свои деяния ответ понесешь.
Князь насторожился, уловив в словах жены скрытый смысл. Не намекает ли она на то, как великокняжеский стол добыл? Заглянул ей в глаза, но ничего не понял.
Светлицу покинул с неясной тревогой. На красном крыльце остановился. По княжьему двору бродили ордынцы, возле поварни несколько татар выжидали, пока дворский выдаст им хлеб и иную провизию. Вскоре, нагрузившись, они убрались за мост, где белел шатер Четы. Князь Андрей видел, как там разгорался костер, подумал — еду ордынцы варят. Солнце клонилось к закату, и горела заря.
По ступеням, припадая на больную ногу, поднялся тиун, проворчал:
Орда ненасытная, этак по миру пойдем, княже, — эвон, сколь пожирают.
Князь отмахнулся:
Не тебе говорить, Елистрат, не мне слушать. Аль иное присоветуешь?
Тиун плечами пожал, а Андрей Александрович свое:
Даст Господь, покинет мурза Владимир.
Поскорей бы.
Ордынцам в еде не скупись.
Мерзопакостные, — буркнул тиун и спустился с крыльца.
Князь Андрей и без тиуна это знает, но как иначе поступать,
коли он силой ордынской на великом княжестве держится? Пока хан к нему благоволит, кто из удельных князей может ему противиться?
* * *
Неспокойно по городам и селам Залесской Руси. Известие о приезде баскака взбудоражило люд. Удельные князья на совете долго решали, как ханский гнев от Руси отвести, да не пришли к согласию. Князь Андрей предложил князьям собрать дань и привезти ее во Владимир, но получил отказ. Князья заявили: ханский выход баскаки взяли еще на Рождество, а вдругорядь они, князья, ордынцам не пособники.
И тогда великий князь послал собирать дань самих ордынцев, а для безопасности приставил к ним гридней…
Объехали сборщики даже южную окраину Суздальскою княжества, а в субботу явились в Суздаль.
Татары вваливались в дома и избы, шарили по клетям, выгребали зерно и все, на что глаз ложился, грузили на высокие двухколесные арбы. Противившихся били, а дружинники великого князя на все взирали бесстрастно.
Ударили суздальцы в набат, собрался люд у белокаменного собора:
Мужики, берись за топоры и дубины!
Круши ордынцев!
Гридни толпу оттеснили, дали баскаку с обозом покинуть Суздаль. Но по дороге во Владимир ордынцев остановили лесные ватажники. Пока к баскаку подмога подоспела, мало кто из сборщиков дани в живых остался.
* * *
Мурза ворвался в хоромы разъяренный. Брызгая слюной, кричал:
Конязь Андрей, в Суздале твои холопы баскака убили и выход забрали!
Побледнел Андрей Александрович, а посол, бегая по палате, сверкал глазами:
Хан пришлет воинов, и мы разорим твою землю, города урусов сровняем с землей, и пламя пожаров будет освещать нам путь!
Выждав, пока мурза стихнет, князь Андрей вставил:
Ты — посол великого хана, а мы — его холопы, так к чему хану зорить своих холопов, чем платить хану дань будем? А тех, кто поднял руку на баскака и сборщиков выхода, я сам накажу достойно.
Хе, — хмыкнул мурза, — ты хитрый конязь, но я хитрее тебя.
Мудрый мурза Чета, ты возвратишься в Орду с хорошими подарками для тебя и твоих жен,
Хе, я подумаю.
Князь Андрей взял его за руку:
Пойдем, посол, в трапезную, изопьем общую чашу, чтоб была меж нами дружба…
* * *
В конце августа из Владимира на Суздаль выступил великий князь. Суздальцы не сопротивлялись, открыли ворота. Андрей Александрович велел гридням сечь и казнить непокорных, дабы впредь не смели идти против воли великого князя.
Переяславский князь Иван — племянник московскому, но годами они мало разнятся и живут между собой в согласии. Даниил при случае с радостью наезжает в Переяславль, а Иван — частый гость в Москве. Бог не дал Ивану детей, и он привязан душой к сыновьям Даниила Юрию и Ивану. Как-то сказал переяславский князь:
Ты, Даниил Александрович, помни: коли помру я, княжество Переяславское за Москвой оставлю…
Кто-то из недоброжелателей Ивана передал те слова великому князю Андрею Александровичу, и затаил он зло на переяславского князя. Иногда появлялась мысль, не извести ли князя Ивана? Однако подавлял такое желание: и так черная молва о нем, Андрее, гуляет. А то скажут: «У брата старшего, Дмитрия, великое кияжеиие отнял, теперь его сына Переяславского княжества лишил…»
«Ладно, ужо погожу», — говорил сам себе Андрей Александрович.
…Из Суздаля великий князь направился в Ростов. Для незаморенных коней дорога заняла два перехода. Переяславль князь Андрей объехал стороной: не захотел встречаться с Иваном.
Ростов Великий открылся издалека. Стенами дубовыми прижался к озеру Неро, башнями стрельчатыми прикрылся, храмами в небо подался. А посады по крыльям рвами опоясаны да валами земляными, поросшими кустарником в колючках.
Копыта застучали по деревянным мостовым, местами подгнившим, давно не перемощенным. Завидев великого князя Владимирского, стража распахнула ворота, и по брусчатке Андрей Александрович въехал на княжеский двор, тихий и безлюдный. Никто здесь великого князя не ждал. С той самой поры, как одолели распри ростовских князей и брат пошел на брата, опустели княжеские хоромы…
Прибежал старый тиун ростовских князей, придержал стремя. Андрей Александрович грузно ступил на землю.
Почто, старик, не встретил?
Упредил ты, княже. Сейчас потороплю стряпух.
Передохну с дороги, тогда и потрапезую.
Сон был короткий и тяжелый. Брат Дмитрий привиделся. Будто огонь лижет крепостную стену, а за ней стоит Дмитрий в алом корзно и говорит: «Что, Андрей, смертью моей доволен? Того алкал, когда великое княжение у меня отнимал? Моим корзно любуешься? Так это кровь моя…»
Пробудился князь Андрей — голова тяжелая, и на душе муторно. Попытался успокоить себя, сказав мысленно: «Не убивал я тебя, Дмитрий, всем то ведомо. Кто попрекнет меня, разве что сын твой, князь Переяславский, неприязнь ко мне держит. А чего ожидать от него?»
Не успел князь Андрей покинуть опочивальню, как явился боярин Аристарх, старый товарищ его детских игр:
Князь Андрей, там люд собрался.
Чего надобно? — спросил тот недовольно.
С жалобой на баскаков.
Опоясавшись, Андрей Александрович вышел. Увидев его, народ заволновался, загалдел.
Тихо! — гаркнул боярин Аристарх. — Пусть один сказывает, а не сторылая толпа!
Вперед выбрался крупный мужик в войлочном колпаке и домотканом кафтане, поклонился:
Великий князь, аль у нас две шкуры? Зачем дозволил баскаку брать дань повторно?
Кто ты? — грозно спросил князь Андрей и насупил кустистые брови.
Меня, великий князь, весь Ростов знает. Староста я кузнечного ряда, и кличут меня Серапионом.
Да будет тебе, Серапиоп, и всему люду ростовскому ведомо: дань собирали волей хана. Коли же хан укажет, то и два, и три раза в год платить станете.
Толпа заволновалась, надвинулась:
Твои гридни с ордынцами были!
По неправде живешь, князь!
Андрей Александрович шагнул назад, подал знак дружинникам, и те, обнажив мечи и выставив щиты, двинулись на толпу. Когда двор очистился, князь велел боярину Аристарху:
Выступаем немедля, не то и Ростов, как Суздаль, покараю.
Подошел тиун, спросил удивленно:
Так скоро, княже? Стол накрыт.
Князь Андрей ответил сердито:
Людом ростовским сыт я по горло, старик.
* * *
Лет полсотни тому назад могучий хан Батый, внук величайшего из величайших полководцев, Чингисхана, повелел заложить в низовье Волги-реки столицу Золотой Орды город Сарай. Место удобное, рукава реки обильны рыбой, по камышам во множестве водятся дикие кабаны и иное зверье, а в степи щедрые выпасы с табунами и стадами. По степному раздолью кочуют орды. В весеннюю пору, когда сочна зелень в клевере и горошке, в одуванчиках и ярких тюльпанах, в степи ставят ханский шатер, а вокруг него шатры его жен и сановников. Здесь хан вершит государственные дела, принимает послом и зависимых князей, творит суд и расправу.
Ханы всесильны, и гнев их страшен, однако сыскался в Орде воевода, посмевший пойти против ханской воли. Им оказался Ногай. Со своими туменами и вежами он откочевал в степи Причерноморья и провозгласил себя ханом Ногайской Орды. Гнев хана Берке не смог достать Ногая, и его Орда кочевала от Кубани до Карпатских горбов. Отныне русские князья кланялись и хану Берке, и хану Ногаю, а после смерти Берке — хану Тохте. Начав борьбу со старшим братом Дмитрием за великий стол, городецкий князь Андрей получил поддержку и хана Тохты, и старого хана Ногая.
В прошлый год с весны до первых заморозков Андрей Александрович провел в Орде — сначала в Сарае, затем в кочевье у Ногая. Он ползал на коленях перед Тохтой, оговаривая Дмитрия: тот, дескать, в Псков удалился и с Литвой заодно. И хан, озлившись па князя Дмитрия Александровича, вручил ярлык на великое княжение Андрею.
Пнув носком туфли русского князя, Тохта сказал своим вельможам:
Орда могущественна, а конязи урусов — шакалы. Они рвут свою землю. Урусские конязи подобны червям.
Возвращаясь на Русь с ярлыком, Андрей Александрович побывал у Ногая. Одарив старого хана, Андрей и здесь оклеветал Дмитрия.
Хан угощал князя Андрея. Они сидели на белой кошме под раскидистой ивой на берегу степной речки. Ногай бросал кости своре собак и, прищурив глаза, смотрел, как они грызлись между собой. Наконец хану это надоело, и он заметил с хитринкой в сощуренных глазах:
— Урусы уподобились этим псам.
Князь Андрей Александрович обиду не заметил и даже улыбнулся подобострастно. Пусть хан Ногай говорит, что его душа пожелает, лишь бы не защищал Дмитрия. Теперь, когда в его, Андрея, руках ярлык на великое княжение, он чувствует себя уверенно даже в Орде. В том князь Андрей убедился, когда, возвращаясь на Русь, на него наскочил тысячник Челибей. Его воины охватили небольшую княжескую дружину полукольцом и готовы были обнажить сабли. Челибей сидел подбоченясь. Он не любил русского конязя за то, что гот, бывая в Орде, обходил его дарами. Теперь тысячник возьмет себе все, что везет конязь урусов.
Но тут Андрей Александрович полуобернулся в седле так, чтобы тысячник увидел ханский знак.
Челибей, слетев с седла, склонил голову. Его воины расступились, и дружина князя Андрея в молчании двинулась своей дорогой.
А когда городецкий князь Андрей вернулся на Русь с ханским ярлыком, то потребовал к себе удельных князей, и тогда никто не посмел его ослушаться, враз забыли, что Дмитрий был великим князем.
Не питали удельные князья любви к князю Андрею, но всем ведомо, что он в Орду дорогу протоптал, приведет ордынцев — и разорят неугодного князя…
Велика Русь Залесская — земли ее от Белоозера до Рязанщины и от Ладоги до Урала, топчут ее копыта татарских коней, и стонут русичи от ордынского ига. Господи, вопрошают они, минет ли Русь чаша горькая или изопьет она ее до дна? Только тебе это и ведомо!
Однако князя Андрея совесть не трогала: о чем мечтал, получил — из Городца сел во Владимире великим князем и тем Орде обязан. Кланялся ханам, но тому находил оправдание: разве отец его, Александр Невский, не стоял перед ханом Берке на коленях? А не он ли, славный князь Новгородский, гаев татар на меньшего брата Андрея обратил? Власть сладка, даже кровь родная, и та не всегда к разуму взывает. Эвон, еще со времен Киевской Руси распри среди князей были, брат на брата войной шел…
* * *
Ковер в ярких цветах по всему шатру. Если долго смотреть на него, то видится весенняя степь. Ногай любил степь. Много- много лет назад мать рассказывала ему, что он родился в дни цветения трав, и то известно луне и звездам.
Хан убежден, он живет под покровительством луны, небо свидетель тому. Ногай пережил уже не одну жену, и конязь Андрей обещал привезти ему юную красавицу из Урусии. Ногай изъявил ему свое желаиие и спросил, верно ли говорят, будто у Андрея молодая и красивая жена.
Конязь урусов испугался, как бы Ногай не потребовал к себе Анастасию, но хан заметил, смеясь, что сорванный цветок быстро вянет…
Дождь лил всю ночь, и лишь к утру распогодилось и засияло солнце. Когда Ногай, откинув полог, вышел из шатра, омытая степь блестела и чистый воздух был подобен родниковой воде. У шатра стояла грозная стража, на древке обвис бунчук — символ ханской власти, а на дальнем кургане маячили дозорные. К хану подскочил начальник стражи, богатур Зият, поприветствовал Ногая. Тот кивнул, не проронив ни слова.
В степи видны редкие юрты. Вчера утром Ногайская Орда откочевала к гирлу Днепра. Угнали стада и табуны, а сегодня свернут ханский шатер. Верные темники Сартак и Сагир поведут за Ногаем его любимые тумены.
Хан щурился и потирал ладонью изрытое оспой лицо, поросшее жидкой седой растительностью. День обещал быть не жарким, не изнуряющим. Старый раб поднес хану парное молоко кобылицы. Ногай выпил, молча, пожевал испеченную на костре лепешку, после чего подал знак, и ему подвели тонконогого скакуна. Воин придержал стремя. Хан — и годы не помеха — легко оказался в седле. Заиграли трубы из буйволиных рогов, и тотчас из-за дальних курганов одна за другой вынеслись сотня за сотней. Горяча коней, темники подскакали к Ногаю, и по повелительному жесту хана тумены выступили в поход.
Пропустив войско, Ногай привстал в стременах, еще раз оглядел степь, пустил повод. Изогнув шею дугой, конь легко взял в рысь. Следом тронулись верные телохранители. Они ехали в безмолвии, не нарушая мыслей хана. Глаза у Ногая — узкие щелочки, и не поймешь, смотрит ли он. Но это обманчиво: хан все видит и слышит. Легкий ветерок обдувает его задубевшее от времени лицо, ерошит неприкрытые волосы. Ногай верит телохранителям, преданным богатурам, их жизнь принадлежит ему, хану огромной Ногайской Орды.
Когда темник Ногай откочевал от Золотой Орды, Берке был во гневе, но что он мог поделать с Ногаем, чье войско по численности не уступало ханскому?
Тохта, сделавшись ханом с помощью Ногая, смирился с его независимостью, признал его ханом Ногайской Орды. Но Ногаю известно, как коварен хан, и потому он давно не появлялся в Сарае и не встречался с Тохтой, хотя тот и зазывал его.
Ближе к обеду Ногай, не покидая седла, пожевал на ходу кусок лепешки с сушеной кониной, запил глотком кумыса из бурдюка, поданного слугой.
Еда подкрепила хана, и теперь он продолжит путь, пока солнце не коснется кромки степи.
За Ногаем не следуют кибитки его жен, они впереди, вместе со всеми вежами; и сыновья хана не прячутся за спину отца, они в передовом тумене и, если потребуется, первыми примут бой.
Ногай взял в жены сыну Чоке дочь болгарского царя Тертерия. Не раз вторгались татары в Венгрию и Болгарию, и брак дочери болгарского царя и сына Ногая должен был обезопасить болгар, но Орда продолжала разорять их страну. И тогда Тертерий бежал в Византию, но император, остерегаясь хана, не предоставил царю болгар убежище…
Сколько видят глаза Ногая — всюду степь и травы. Они сочные и шелковистые. Но Ногай ведет орду в те места, где травы под брюхо коню и степные реки полноводные. Там и разобьет вежи его орда. Хан знает, это не понравится Тохте, но Ногай независим от Сарая, и его степи не часть Золотой Орды. Где степи топчут скакуны Ногая, там и его земли, хочет того Тохта или нет. Хан Золотой Орды однажды попытался силой оттеснить ногайцев к Бугу, выставив заслон, но его смяли, и Тохта смирился. Он даже предлагал Ногаю в жены свою сестру, но Ногай возразил: она-де не младше его средней жены.
В кубанских степях орда не разбивает вежи, там владения многочисленных касожских племен. Ногайцы живут с ними в дружбе; случается, роднятся: у Ногая одна из жен дочь касож- ского князя. Хан Ногай убежден: если Тохта нашлет на него свои тумены, касоги будут вместе с ногайцами.
К вечеру хан велел располагаться на отдых. Ногайцы расседлали и стреножили коней, выставили караулы. Темная южная ночь, небо вызвездило. А далеко в той стороне, куда удалилась орда, небо пылало огнем. То ногайцы жгли костры.
Поев сыра и запив кипятком, в котором варилась молодая конина, Ногай улегся на расстеленную попону и уставился в небо. Звезд великое множество. У каждого человека, что живет на земле, своя звезда. Но которая из них его, хана Ногая? Может, та, что светит ярче всех?
Когда совсем сморил сон, Ногаю вдруг пришел на память совсем недавний разговор со старым мурзой Ильясом. Ему давно отказали ноги, и он, обложенный подушками, лишь сидел. Мурза напоминал Ногаю облезшего, шелудивого пса, но хан иногда навещал его, не забывая, что в молодости он был храбрым, лихим воином и обучал совсем юного Ногая владеть саблей и стрелять из лука.
В последний раз, когда хан вошел в шатер Ильяса, тот пил кумыс и разговаривал сам с собой:
— Ох, Ильяс, Ильяс, разве забыл ты, каким богатуром был? Но почему уподобился ты подбившемуся коню? Ты не можешь вскочить в седло, и теперь твоя рука не тверда и не удержит саблю. Кому нужна такая жизнь?
Увидев Ногая, мурза обрадовался, плеснул в чашу кумыса, протянул. Его рука дрожала, и кумыс расплескался на войлок.
Ты видишь, могучий хан, что делают с человеком годы? Знаешь, о чем я тоскую? Уже не доведется мне водить мою тысячу на врага, слышать, как плачут жены врагов, и видеть, как льется вражеская кровь. Но ты, хан, еще поведешь тумены и насладишься сражением. Только не относи это в далекое, не жди, пока лета сделают с тобой то же, что и со мной.
«Истину говорит Ильяс, — подумал Ногай. — Давно не топтали кони моих туменов землю урусов. Но к тому не было причины». Если великий конязь урусов Андрей забудет дорогу к нему, Ногаю, и не станет привозить дары, он, Ногай, пойдет на Русь и возьмет все силой. Ногай ощерился…
А перед утром он увидел сон, будто находится во Владимире, в княжеских хоромах, а перед ним стоит княгиня Анастасия, такая красивая, что Ногай даже слова сказать не может.
Хан проснулся, и на душе у него сладко. Он решает: если великий конязь Андрей привезет ему молодую жену и она не понравится Ногаю, то он потребует княгиню Анастасию. И пусть конязь Андрей откажется — тогда хан отнимет ее.
* * *
В древнем городе Пскове, что стоит при слиянии рек Великой и Плесковы, вот уже на который месяц повернуло, как сыскал себе приют, бывший великий князь Дмитрий. Постарел, осунулся, волосенки и тощая борода в седине.
Живет он в хоромах князя Довмонта. Вспоминает, как давно в Копорье говорил Довмонту: «Может, настанет час, мне у тебя, во Пскове, убежища просить доведется…»
То было время, когда он, Дмитрий, на великом княжении сидел. Теперь все припоминается, как далекое прошлое… Об Иване, сыне, думает, об уделе Переяславском…
Иногда мысли поворачивают к тем дням, когда решил великокняжеский стол брату Андрею отдать. Да и как было иначе, если ордынцы землю Русскую разоряли. Из Переяславля-Залесского во Псков, ровно тать, пробирался, на разруху и пожарища нагляделся.
В мысли укрепился. Отсюда, из Пскова, ему одна дорога — в Вышний Волочек, в монастырь. Отныне удел его — сан иноческий…
Псков — город вечевой, меньший брат Великого Новгорода, и сюда ордынцы реже заходили. На Псков больше Литва и немцы зарятся. Но на их пути князь Довмонт стоит. А прежде псковичи защиты у Невского искали… Может, потому они его, Дмитрия, приютили?
Долгими бессонными ночами, когда диким волком завывал ветер в низине рек, вспоминалось Дмитрию, как ездил он на Белоозеро за невестой Апраксией. В ту пору была она здорова, молода и белотела. А глаза у нее были ровно воды реки…
С той поры промчалось много лет, но Дмитрий не забыл ее взгляд, завораживающий, тихий смех, подобный плеску речных волн…
Вспоминалось, как на переправах он переносил ее на руках, и казалась княгиня совсем невесомой.
Дмитрий припоминал это и, вздыхая, повторл:
Апраксия, Апраксеюшка, ужели в той будущей, потусторонней жизни душе моей не доведется встретиться с твоей?
Мысли на сына Ивана перекинулись. Как-то он там, на уделе, сидит? Опорой ли ему бояре переяславские? Поди, неуемный Андрей на Переяславль-Залесский зариться станет. Ему все мало.
* * *
Воротившись с охоты, Даниил принял баню, велел накрыть стол. Трапезовали втроем. По правую руку от отца сидел Юрий, по левую Иван. Ели молча, а когда принялись за пирог с грибами, в трапезную вошел старый дворский. Князь поднял глаза. Дворский шагнул к столу:
Княже, там гонец из Волока, от архимандрита, в монастыре князь Дмитрий скончался.
Даниил поднялся резко, перекрестился
Упокой его душу. — Повернулся к дворскому: — Готовь коней, поеду с братом проститься.
Выехали на рассвете, едва засерело небо и начали гаснуть звезды. За князем следовало с десяток гридней, стремя в стремя скакал ближний боярин Стодол. Он с Даниилом с того часа, как отец, Александр Ярославич, ему Москву в удел наделил. Тому минуло три десятка лет.
Даниил перевел коня на шаг, пригладил пятерней бороду:
Помнишь ли, Стодол, тот день, когда мы из Новгорода в Москву уезжали? Мне в ту пору десятый годок пошел, а ты в молодых боярах хаживал, и отец меня поучал: «Пусть те, Данилка, старшие братья за отца будут. Да землю бы вам заодно беречь». А по отцовской ли заповеди прожили?
Стодол промолчал, а Даниил вздохнул:
Простишь ли меня, брате Дмитрий, и по правде ль мы жили?
Боярин повернул голову:
Ты о чем, княже?
Даниил отмахнулся:
Сам с собой я.
Господи, отчего Ты создал человека так, что не всегда но желанию его память возвращает в прошлое, хорошее ли оно, плохое? Подчас человек и думать о том не хотел бы. Даниил встряхнул головой, словно прогоняя непрошеное, ан нет, вот оно наплыло…
Нелегко начинал княжение Дмитрий. После смерти Невского его ближайшие бояре пытались подбить юного Дмитрия, княжившего в Новгороде, против великого князя Ярослава Ярославича. В ту пору Даниил совсем малым был, и Дмитрий опекал его, жалел…
В лето шесть тысяч семьсот восемьдесят четвертое, а от Рождества Христова тысяча двести семьдесят шестое, Дмитрий сел на великое княжение.
Вскорости заехал в Москву к Даниилу средний брат Андрей, князь Городецкий. Долго сидели в трапезной вдвоем, выпили медовухи с вином заморским, захмелели, а когда перебрались в палату, Андрей Городецкий язык развязал.
Брате, — сказал он с дрожью в голосе, — как смирюсь я с властью Дмитрия над собой? Ужли тебе великое княжение Дмитрия по нраву?
И Даниил хорошо помнит, что ответил Андрею:
Малое княжение Москва, Дмитрий сулил земли прирезать, да дальше посулов не пошел.
Андрей подогрел:
Дмитрий о себе печется, о нас забыл. Ты меня держись, Даниил, единой бечевой мы повязаны.
И он, Даниил, пока Дмитрий на великом княжении сидел, заодно с Андреем был, хоть и видел, городецкий князь на место великого князя рвется…
От Москвы до Владимира дорога долгая, все вспомнилось, и теперь, когда не стало Дмитрия, Даниил вдруг подумал: а может, они с Андреем не по правде жили? Трудно было княжить Дмитрию, а на чье плечо оперся? Князья усобничали, татары разоряли Русь, прибалты Новгороду грозили. И они, братья родные, злоумышляли на Дмитрия.
Лесная дорога узкая, едва разъехаться, кони князя и боярина жмутся друг к другу. Но вот лес сменился мелколесьем, и вставшее солнце первыми лучами пробежало по кустарникам.
Как мнишь, Стодол, поди, князь Андрей возликовал, проведав о смерти Дмитрия? Чать, ему отныне спокойней на великом княжении сидеть?
Но боярин отмолчался. Он недолюбливал городецкого князя, коварный Андрей и Даниила за собой потянул. А Стодолу великого князя Дмитрия и укорить не в чем, княжил по уму и будто не во вред Руси. Эвон, едва великое княжение принял, как хан Менга-Тимур потребовал князей к нему в Орду, послать, непокорных кавказских алан. И отправились князья. А кто их повел, не великий князь Дмитрий, а городецкий князь Андрей и с ним Борис, князь Ростовский… Федор Ярославский да Глеб Белозерский — все заедипщики. Слава Богу, Даниил в ту пору занемог, в Москве отсиделся, не запятнал себя пособником недругам-татарам. А Андрей, из того похода воротившись, кичился: мы-де алан одолели и город их Дедяков взяли, и за это хан нам милость выказал. Чему возрадовался, с супостатами заодно встал!.. Всем ведомо, Андрей Городецкий во всем на Орду оглядывается, а ныне, когда великим князем стал, аль по-иному мыслит? Неужели Даниилу то невдомек?
Заночевали на поляне. Гридни развели костер, в казане сварили кашу. Даниил есть отказался, пожевав хлебную горбушку, улегся на потник. Спать не хотелось, и он смотрел в чистое, звездное небо. Их густая россыпь проложила молочный путь по небу. Даниил подумал, верно, на небе столько звезд, сколько людей на земле.
Костер горел жарко, в огне сушняк потрескивал, выбрасывая рой искр; взметнувшись, они исчезали в выси.
Подобна искрам жизнь человеческая, сверкнет — и вмиг гаснет. Погасла искра отца, Александра Ярославича, потухла брата Дмитрия, канет где-то в выси и его, Даниила… Минут века, и исчезнет память о них. А может, вспомнят? Вот хотя бы об отце, Александре Ярославиче. Ведь назвал же народ его Невским… Может, и Дмитрия помянут. Копорье-то он строил. А он, Даниил, какую о себе память оставит?
И сызнова мысли к покойному брату вернулись. В душе угрызения совести ворошились. Вспомнил козни Андрея, тот татар на Дмитрия водил. И новгородцы чем, как не коварством, Дмитрию отплатили за Копорье? Когда карелы отказались платить дань Новгороду, новгородцы Дмитрию поклонились, и великий князь повел полки в землю карел. Сломив непокорных, Дмитрий велел разрушить деревянную крепость Копорье и возвести каменную, а в ней оставил своих воинов.
Новгородцы недовольство проявили: дескать, карелы их данники, а не великого князя. И быть бы Новгороду наказанным, не вмешайся новгородский архиепископ. Приехал во Владимир, уговорил Дмитрия не готовить войско. Великий князь встал на Шелони и дождался, пока новгородцы не ударили ему челом и дарами, да ко всему признали великого князя на Копорье.
А уж, сколько княжьи распри забот Дмитрию доставили! Не успели схоронить князя Ростовского Бориса Васильковича и супругу его Марию, как вскорости умер и Глеб Белозерский, наследовавший Ростов. Тут и началась вражда между сыновьями Бориса. Дмитрий и Константин отняли у Михаила, сына Глебова, наследственную Белозерскую область. Назрело кровопролитие. Великому князю Дмитрию удалось помирить братьев. Он отправился в Ростов и унял межусобину…
К полуночи сон сморил московского князя, и страшное ему привиделось. Гикая и визжа, мчатся на своих косматых лошадках татары, горят избы и дома, разбегается люд, а татары их саблями рубят. И привел ту орду князь Андрей. Он на коне, позади его дружина, и князь Городецкий взирает на то, что татары творят. Подъехал к нему Даниил, спросил:
Брат, к чему Русь губишь?
Андрей ощерился:
Аль не сказывал я, мне великое княжение надобно…
Пробудился Даниил и удивился — сон, а ведь такое наяву было.
Задумав отнять у Дмитрия великое княжение, Андрей отправился в Орду с богатыми дарами и оклеветал брата. С татарами и ханским ярлыком на великое княжение он появился в Муроме и велел князьям явиться к нему. Те прибыли с дружинами и признали Андрея великим князем. Татары разорили Муром, Владимир, Суздаль, Ростов, Тверь. Там, где прошла орда, остались пепелища. Сжегши Переяславль и получив от Андрея богатые дары, татары покинули Русь…
Дождавшись утра, Даниил велел трогаться в дальнейший путь. Отдохнувшие кони пошли весело, а московский князь, сидя в седле, снова ударился в воспоминания.
…Дмитрий бежал в Новгород, однако новгородцы отказались его защищать и потребовали покинуть Копорье. Они разрушили Копорье и признали Андрея великим князем.
Когда татары оставили Русь и убрались в Орду, Дмитрий вернулся во Владимир, но Андрей снова отправился в Сарай за подмогой, а Дмитрий поехал к хану Ногаю искать правды.
Ногай возвратил ему великое княжение, после чего Андрей до поры не оспаривал право старшего брата. На виду помирились, однако городецкий князь затаился, выжидал…
— Княже, — сказал Стодол, — второй день пути, а ты все молчишь. Ужли смерть брата гнетет?
Даниил повернулся к боярину:
— Твоя правда. — Чуть помолчал, снова сказал: — У нас с Дмитрием и Андреем одна кровь, так отчего мы запамятовали о том? Злобство и алчность одолели нас. Ныне терзаюсь я.
— То, княже, кончина Дмитрия тя к совести, к ответу воззвала.
Даниил коня приостановил:
— Эко, боярин, мне бы ране очнуться, а не слепцом хаживать и брату Андрею в его кознях помогать да татар на Русь водить. Эвон что татарские баскаки вытворяют. Чать, не запамятовал, как баскак Хивинец Курскую землю разорил, а князья Олег Рыльский и Святослав Липецкий в межусобице смерть себе сыскали. Князья русские друг друга режут, а ханам того и надобно.
Отмолчался Стодол, да и что сказывать? Лишь подумал: «Поздно каяться, не вдвоем ли с Андреем вы злоумышляли против Дмитрия, не ты ли, Даниил, Городецкому князю угождал, Андрея на великом княжении алкал видеть? Это вас остерегаясь, великий князь Дмитрий сына своего Александра к Ногаю отправил, и тот там скончался. Вы же, боль отцовскую поправ, склонили на Дмитрия князей удельных и с зятем Ногая Федором Ярославским в Орде Дмитрия оболгали и привели на Русь татарские полки. Их царевич Дюденя разорил землю Русскую…»
Стодол покачал головой. Даниил догадался, о чем боярин подумал.
— Да, я впустил царевича Дюденю в Москву, но как было иначе?
Стодол не стал пререкаться, мысленно сказал себе: «Да, иначе и не могло быть, ведь вы с Андреем сообща Дмитрия изводили. В тот раз разве что Михаил Тверской собирал рать на татар. Но ни ты, Даниил, ни кто иной из князей Михаила не поддержал, а когда татары в Орду удалились, Андрей аль без вашей помощи принудил Дмитрия от великого княжения отказаться! Не от тоски ли Дмитрий постриг принял?..»
Чать смерть князя Дмитрия угомонит князя Андрея, — насмешливо промолвил Стодол.
Но Даниил промолчал. Да и о чем ему было сказывать, когда вся жизнь картинами виделась ему.
Рассказать бы о том сыновьям и внукам. О брате Андрее и о старшем Дмитрии, почему он в монастырь ушел…
* * *
По весне Волга делается полноводной, местами выходит, подступает к крайним домикам Сарая-города. Волга затопляет маленькие островки, рвется на множество рукавов, и молодой камыш зелеными стрелками начинает пробиваться по заводям, где кишит рыба и полно всякой итицы.
Дворец хана Золотой Орды Тохты огорожен высоким глинобитным забором, увитым зеленым плющом. Бдительная стража день и ночь несет охрану, оберегая покой того, в чьих жилах течет кровь Чингисхана.
Над Сараем с рассвета зазывно кричит мулла, созывая правоверных на намаз. Звонит колокол к заутрене для православных, бредут в синагогу иудеи.
Татары веротерпимы. Еще Чингисхан завещал не трогать ни попов, ни раввинов, ибо они молятся своим богам, не недая того, что Бог един для всех.
Худой и высокий, как жердь, хан Тохта редко покидал дворец и даже в весеннюю пору не выезжал в степь, не разбивал свой шатер в тени ив и дикорастущих деревьев у берегов тихих рек. Тохта любил полумрак дворцовых покоев, редкий свет, пробивавшийся через узкие зарешеченные оконца, и тишину. Никто не смел разговаривать громко, тем паче смеяться, — хан жестоко наказывал за это. Тохта рано укладывался спать и поздно пробуждался, у него был крепкий сон и полное равнодушие к женщинам. У Тохты три жены, но он редко навещал их, был к ним безразличен. Хан неприхотлив в пище. Ел совсем немного, и то лишь жареное мясо молодой кобылицы, приправленное восточными пряностями, да сухой урюк.
Водилась за Тохтой слабость — любил льстецов и наушников. Выслушивал их, не меняясь в лице, и было непонятно окружающим, как он, воспринимает сказанное. Подчас это сдерживало доносчиков.
* * *
В полдень хан выслушивал мурзу Ибрагима, ведавшего всеми делами в Золотой Орде. От него Тохта узнал, что Ногайская Орда откочевала в низовья Днепра. Нахмурился хан, и мурза Ибрагим безошибочно определил: Тохта недоволен сообщением. Всем известно, что хан Золотой Орды считает Ногая своим недругом и был бы рад покарать его, но у того многочисленное войско. Тохта выжидает своего часа, он выберет момент и уничтожит Ногая. Суд его будет жестоким, и хан великой Золотой Орды насладится местью.
К вечеру, если хорошая погода, Тохта прохаживался по дворцовому саду, где растут яблони и груши, вишни и иные деревья, привезенные из Бухары и Самарканда. Виноградная лоза, распятая на кольях, провисает от тяжелых гроздьев. Хан присаживается на мраморную скамейку и смотрит на речной разлив. В тихую пору, кажется, что Волга застыла и нет у нес течения, а заходящее солнце золотым мостом соединяет берега.
Глядя на застывшую воду, Тохта думает о вечности жизни. Он убежден: люди, жившие до него, умирали, но его смерть минует, у него впереди много-много лет и он волен распоряжаться человеческими судьбами. От него зависит, смотреть глазам человека или нет, дышать или не дышать. Только по одному его жесту людям ломали хребты либо отсекали головы. Великий Чингисхан учил: когда тебя не будут бояться окружающие, перестанут содрогаться и враги…
Тохта хочет быть достойным покорителя вселенной и его внука Бату-хана. Внук Чингиса водил полки к далекому морю. Копыта его скакунов топтали землю многих королевств, а князья урусов признали себя данниками Золотой Орды. Но Берке-хана Тохта презирал. Разве отделился бы Ногай от Орды при Чингисе или Батые?
Тохта давно забыл и не вспоминал о том, что ханом Золотой Орды он сделался только после того, как Ногай убил его, Тохты, брата Телебуга.
Когда солнце пряталось за краем земли и сгущались сумерки, Тохта возвращался во дворец, съедал пиалу урюка и отправлялся в опочивальню.
* * *
Сухая весна, и редкие короткие дожди. С востока подули жаркие ветры и понесли на Сарай пыль. Она была такой густой, что солнце через нее казалось огненным.
Никто не упомнит, когда такое случалось. Пыль и песок скрипели на зубах, ложились толстым слоем на листву, заносили городские водоемы, засыпали сады и улицы.
Стада сбивались в гуруы, косяки коней — в табуны. Рев и ржание тревожили кочевников. Степь-кормилица была в опасности. В церкви, в мечети и в синагоге молились, просили Бога смилостивиться. И Господь услышал страдания человека. На шестые сутки пыльная буря унялась, прошел обильный дождь.
Буря обошла стороной днепровское гирло, и Ногай, выходя из шатра, подолгу беспокойно смотрел на темную грязную тучу, нависшую над Волгой и Сараем. Хану ведомо, какую беду причиняет пыльная буря, и потому, когда на исходе недели увидел проглянувшее солнце и чистое небо, обрадовался — беда миновала.
* * *
Пыльная буря застала Сарайского епископа Исмаила на подъезде к Сараю. Исмаил возвращался из Владимира, от митрополита Максима, где собирались все иерархи Русской православной церкви.
Исмаил еще в отроческие годы принял монашеский обет. Два десятка лет он отправлял службу в приходе сарайской церкви, и епископ Феогност считал его достойным преемником. Видимо, об этом стало известно и митрополиту Максиму, который после кончины Феогноста призвал Исмаила во Владимир на рукоположение.
Облеченный высоким саном, ехал епископ Исмаил, с тревогой взирая на стену пыли, нависшую над городом и степью. Хвост пыльной бури тянулся к горбам Кавказа и Причерноморью.
Монах, правивший лошадыо, шептал молитвы, а Исмаил молчал. Возок катился медленно, конь шагал нехотя, будто понимая, что ожидает его впереди. Иногда мысли Исмаила перескакивали с горестных размышлений к заботам, какие отныне возложены на него, епископа, — жить и нести службу в городе, где почти все православные — невольники, выслушивать страждущих, врачевать их души и словом лечить их сердца. И все это теперь доверено ему.
Когда епископ Исмаил въехал в город и увидел, как проясняется небо и оседает пыльная буря, он воспринял это, как доброе предзнаменование, и широко перекрестился.
* * *
Начиная от Берке-xaна, ислам господствовал в Золотой Орде. Однако рядом с главной мечетью стоял и православный храм. Церковь возвели стараниями русских князей. Деревянная, одношатровая, она была поставлена такими российскими плотницких дел умельцами, какие строили и дворец хапа Батыя. С утра открывались двери церкви, впуская всех желающих.
Чаще всего здесь служил молебен епископ Исмаил. С давних пор, еще при Феогносте, так повелось: тянулись к Исмаилу обездоленные, и он, сухой, высокий, тихим, чуть приглушенным голосом успокаивал, вселял в человека надежду.
Жил Исмаил рядом с церковью, в бревенчатом доме, крытом дранкой, с навесом над дверью. Вокруг домика разрослись кусты сирени и жасмина, и оттого всю вссну и в первую половину лета душисто пахло.
Рядом с церковью еще Феогност лет десять тому назад посадил несколько березок. Они выросли, и по весне, когда лопались их клейкие почки, одевались в зеленые сарафаны.
Феогност любил березки, часто простаивал под ними. Видно, они напоминали ему далекую родину — Москву.
Исмаил пробуждался на рассвете, едва серело небо и гасли звезды. Начинали петь первые птички, и дьякон открывал двери храма. Епископ здоровался с ним, вдвоем они проходили в алтарь, где дьякон помогал Исмаилу облачиться.
К тому времени уже появлялись прихожане, и начиналась ранняя заутреня. Исмаил знал судьбу каждого посещавшего приход. Она была трудной и горькой, а он, владыка, отпуская грехи, не мог себе ответить, в чем они, а потому не раз спрашивал у Бога, вправе ли он быть этим страдальцам судьей.
За многие годы, прожитые в Орде, Исмаил исповедовал и праведных, и грешных. Ему доверялись беглые и воры, грабители и душегубцы. «Господи, — просил Исмаил, — прости им, грешным, ибо не ведают, что тнорят».
Возвращаясь из Владимира и проезжая русскими селами и деревнями, взирая на их разорение, Исмаил с горечью думал о княжеских раздорах. Вспоминался последний приезд в Сарай князя Андрея Александровича, добивавшегося у Тохты ярлыка на великое княжение.
«Господи, — говорил Исмаил, — брат восстал на брата. Гордыня обуяла князя Андрея. К добру ли?»
Явился Андрей Александрович, тогда еще городецкий князь, в церковь, а он, Исмаил, и скажи ему:
«Князь, не умышляй зла против великого князя Дмитрия, стойте заодно».
Но городецкий князь сердито оборвал его:
«Не лезь, поп, не в свое дело!»
И хоть в церкви был полумрак, Исмаил не увидел, догадался — князь Андрей во гневе. Не сказав больше ничего, он положил на блюдо несколько монет и покинул храм…
С заутрени Исмаил вернулся в свой домик, где его ждала еда: гречневая каша и кружка козьего молока. Старая монашка, многие годы прислуживавшая еще епископу Феогносту, подала на стол и тут же удалилась. Монашка была молчаливой, и Исмаил не мог даже вспомнить, какой у нее голос. Но он был благодарен ей, что после смерти Феогноста не ушла в монастырь, а осталась следить за хозяйством в доме.
После утренней трапезы владыка отправился на узкие кривые улочки города, где жил русский мастеровой люд, стучали молотки, звенел металл и пахло окалиной…
Сарай — город многоязыкий, шумный, здесь, казалось, собрался народ со всей земли. На огромные, богатые базары съезжались купцы отовсюду. В городе селились кварталами. Те, которые начинались от церкви, — православные, христиане; от мечети — мусульманские; от синагоги — иудейские.
Исмаил обходил русские кварталы, заходил к тем, кто по каким-то причинам не мог бывать в церкви, поддерживал их словом, а иногда и деньгами.
Беден приход в сарайской церкви, разве когда помогут наезжающие русские князья. На их подаяния и живет храм в Орде…
* * *
Покидая Ростов, великий князь узрел юную холопку. И хоть была она еще отроковицей, но обещала превратиться через год-другой в стройную, пригожую девицу.
Спросил:
Чья девка-то?
Тиун ответил поспешно:
Князь Константин из Углича привез, да так и прижилась.
Девку на себя беру, — бросил князь Андрей и велел собрать ее. — Зовут-то как?
Дарьей, — снова ответил тиун. — Только уж ты, князь, не обидь ее, смирна она.
Твое ли дело, старик…
Повыла Дарья да и села в телегу. А чтоб не сбежала, приставили к ней для догляда молодого гридина Любомира.
Везут Дарью, а рядом гридин на коне и на нее поглядывает. Гридин собой пригож, рослый, широкоплечий, все норовит в глаза Дарье заглянуть. И невдомек ей, что он уже утонул в ее голубых очах.
Млеет Любомир, и сердце счастливо постукивает. Догадался: не любовь ли к нему явилась? Одно ему невдомек: зачем великий князь забрал отроковицу во Владимир.
* * *
Лето на осень повернуло. Первые заморозки тронули траву. Она прижухла, и лист на деревьях прихватило. Ярче заалела рябина, ждала зимнего снегиря. Заметно укоротился день.
Сразу же за городом, где лес почти подступил к крепостной стене, гридин Любомир поставил силки. Хитро приспособил на лису и изловил-таки, крупную, огненную. Обрадонался: не для себя изловил — для Дарьи. Снял шкуру, вычинил и принес в холопскую, где Дарья жила.
Будет тебе шапка в зиму, — проговорил он, смущаясь.
Покраснела Дарья, однако от подарка не отказалась. Никогда и никто не баловал се. А гридин ей приглянулся еще с того дня, как везли ее во Владимир из Ростова.
На княжьем дворе Дарью приставили к княгине Анастасии. Строга княгиня, но Дарью не обижала. А вот великого князя Дарья побаивалась — всегда хмур и взгляд колючий. Заметил он, что гридин Любомир на Дарью заглядывается, одернул сурово:
Холопка эта не для тебя, гридин.
Озадачил Любомира, призадумался тот, почему князь сказал так.
* * *
Незаметно и осень миновала, зима не заставила себя ждать. Завалила снегом Русь, замела дороги, заковала реки в ледовые мосты, давят морозы.
По первопутку, едва унялась погода, приехал во Владимир из Москвы князь Даниил Александрович. Великий князь встретил брата в сенях. Обнялись и, дождавшись, когда Даниил скинет шубу и шапку, направились в гридницу.
Великий князь удивился приезду брата: московский князь в последнее время наезжал редко. Но не спросил, что привело Даниила во Владимир, решил дождаться, когда тот сам расскажет. А Даниил не спешил, посетовал на скудную дань: в полюдье столько собрали, дал бы Бог до нового урожая дотянуть. А еще пожаловался на бедность Московского княжества, посокрушался, что отец, Александр Ярославич, его, Даниила, обидел. Видать, решил, коли Даниил молод и несмышлен, спорить не станет, так дал ему в удел малую волость…
Великий князь слушал молча. Да и о чем речь вести? Чай, не на него, Андрея, Даниил жалуется, а на отца.
Ко сну Даниил отошел, так и не заведя разговора, с чем приехал. И лишь на другой день, когда собрался уезжать, сказал:
Ты, Андрей, великий князь, над всей Русью встал. Так к чему еще глаз положил на Переяславскую землю? Поди, ведаешь, что князь Иван завещает ее мне после смерти своей?
Великий князь отвел глаза, пробормотал:
Еще князь Иван жив, а ты, брат, делишь шкуру неубитого медведя.
Нет, Андрей, не хочу меж нами распрей и оттого приехал к тебе, чтоб помнил и на Переяславль не зарился.
Что плетешь?
Истину зрю. Не чини мне обиды, не озли меня.
Аль с угрозами?
Кой там. Не заставляй нас с Иваном слезами омываться, управы у хана искать.
Ухмыльнулся князь Андрей:
На великого князя замахиваешься? Думал, ты ко мне, Даниил, с добром. Я ведь тебя любил как брата меньшего.
Коль любишь, так и чести. Помни, отец у нас один — Невский.
Мне ли не ведомо? Аль я от отца отрекаюсь? Поди, не забыл, как он завещал о единстве Руси печься? Оттого и хочу, чтоб вы все под единой властью ходили.
Под твоей?
Я — великий князь.
Ну-ну…
С тем московский князь покинул Владимир.
* * *
Зимой князья и бояре отправились в полюдье, объезжала деревни, собирали дань. Ехали санные поезда в сопровождении дружин. Нередко дань приходилось отнимать силой. Да и по лесным дорогам ватаги гулящего люда подстерегали обозы, лютились с гриднями топорами и рогатинами, шестоперами и вилами-двузубцами.
В деревнях смерды твердили: мы-де прошлым летом ханским баскакам двойную дань отдали.
Великий князь сам в полюдье не поехал, послал тиуна с дружинниками. Месяц объезжал тиун села и деревеньки, а на обратном пути свернули в Переяславскую землю — с переяславских смердов дань собирать. Но тут мужики стали на дороге. Староста первой деревни, угрюмый бородатый смерд, уперся:
Мы князю Переяславскому дань платим, уезжал бы ты добром, тиун.
Озлился тиун, велел гридням отстегать старосту плетью.
Ты, староста, и все вы, смерды, под великим князем ходите, такоже и князь ваш Иван. Как великий князь повелит, так тому и быть.
Взяли гридни хлебные запасы смердов, забрали солонину в бочках, кожи и холсты, какие бабы наткали, и уехали.
Староста в Переяславль, к князю Ивану, поспешил, и тиун великого князя не успел еще во Владимир вернуться, как переяславский князь узнал о произволе великого князя. А на следующий день из Переяславля в Москву в санях отъехал князь Иван, дабы с князем Даниилом совет держать о бесчинстве великого князя Андрея Александровича.
* * *
В опочивальне стены новыми, смолистыми досками обшиты, а потому пахли сосной, а еще сухими травами. В волоковое оконце хитро заглянул краешек луны, будто намеревался подсмотреть. Где-то за печью, что в другой горнице, застрекотал сверчок, да так ладно у него получалось — то короткими, то длинными переливами. На дворе мороз трескучий, зима в силу вошла, а в княжеских хоромах жарко, дров не жалеют — эвон, леса какие. Еще с осени дворовые холопы навезли, полениицу сложили целую гору, до самой весны хватит.
Князь Андрей Александрович вошел в опочивальню тихо, стараясь не шуметь, чтобы княгиня Анастасия не пробудилась. Разоблачился. Босые ноги утонули в медвежьей шкуре, раскинутой на полу. Улегся на широкой деревянной кровати, на осколок луны поглядел. Чего он в опочивальню заглядывает? Не Анастасией ли залюбовался? Есть чем. Молодая, ядреная, рядышком разбросалась, горит, коснись — обожжет. Князь даже опасается: слишком горяча. Однако сам себе не признавался, что стар для нее, потому и ревнив.
Приезд Даниила на память пришел, его угроза искать управы у хана. Зло подумал: «Надобно по первому теплу в Сарай отправиться да хвосты прижать и Ивану Переяславскому, и брату Даниилу тоже».
Сказал вслух:
На кого замахиваются!
Анастасия не спала, спросила:
Ты о чем?
Брата Даниила припомнил. Они с Иваном Переяславским замышляют на меня жалобу хану принести. Весной в Сарай поедут.
До весны еще зиму пережить нужно.
Она положила руку ему на грудь, придвинулась. Князь отстранился: не хотелось близости, знал — попусту, уж сколько раз пытался. А потом упреки.
Анастасия догадалась, отвернулась, лишь спросила обиженно:
Для чего в жены брал?
Ты повремени. Аль все прошло?
Да уж не все, малая надежда осталась. — И фыркнула: — Ты, княже, ноне пса напоминаешь, кой и сам не гам, и другому не дам.
Говори, да не заговаривайся, — озлился князь Андрей, — не то поучу.
Затихла княгиня. Замолчал и князь, а вскоре сон сморил его.
* * *
Занесло Москву снегом, сугробы окольцевали бревенчатый Кремль до самых стрельниц. Не успеет люд дороги расчистить, как снова метет.
От Переяславля до Москвы в добрую пору дорогу в день можно уложить, а в такое время едва на третьи сутки добрался князь Иван до Москвы. Местами гридни сугробы разбрасывали, чтобы коней не приморить. Ночевали в деревнях, отогревались. Князю Ивану стелили на полатях, у печи. К утру избу выстуживало, и переяславский князь под шубой досыпал. Но сон тревожный: не давала покоя обида, какую претерпел от великого князя. Узнав от старосты, что Андрей Александрович пограбил его, переяславского князя, смердов, князь Иван хотел было броситься вдогонку за тиуном и силой отбить дань, но потом передумал: у владимирского князя и дружина, и хан за него. Разорит великий князь Переяславль да еще в Сарае оговорит!
У самой Москвы переяславского князя встретил московский разъезд. Гридни на конях, в шубах овчинных, луки и колчаны к седлам приторочены. Старший — борода, не поймешь, седая или снегом припорошена, — молвил простужено:
Князь Даниил четвертый день как из полюдья воротился, успел до непогоды.
Над Москвой поднимались дымы. Они столбами упирались в затянутое тучами небо. Снег белыми шапками укрывал избы и стрельницы, боярские терема и колокольни Успенского храма, княжьи хоромы и кремлевские постройки.
На Красном крыльце холоп метелкой из мягких ивовых лап обмел ггереясланекому князю валяные сапоги, распахнул дверь. В сенях помог скинуть шубу, принял шапку. А палаты уже ожили, и князь Даниил, радостный, с улыбкой, встречал племянника:
Я и в помыслах не держал, что ты в такую пору выберешься.
Верно сказываешь. В снегопад и метель в хоромах бы отсиживаться, да обида к тебе пригнала.
Брови у московского князя удивленно взметнулись:
Уж не от меня ли?
Что ты, князь Даниил! Какую обиду ты можешь мне причинить? Нет у меня человека ближе, чем ты, а потому и поспешил к тебе. Великий князь переяславского князя не чтит. Даже его тиун волен обзывать меня холопом великого князя и моих смердов грабить.
Насупил брови князь Даниил:
О чем речь ведешь, князь Иван? — Но тут же произнес: — Что же мы в сенях остановились! Пойдем в хоромы, передохнешь, потрапезуем, тогда и поделишься своим горем. Мы, чай, вдвоем удумаем, как поступить.
За столом, когда князь Переяславский отогрелся, Даниил спросил:
Что, князь Иван Дмитриевич, какие слухи об отце имеешь?
До этих метелей в Волочке побывал, повидал его.
Что же брат мой, здоров ли?
Вот уже скоро на второе лето, как схиму принял, а страданиями одержим. Телом совсем немощен, будто и нет уже его, великого князя Дмитрия. А когда провожал меня, одно и сказал: «Ты, сыне, коли чего, удел Переяславский Данииловичам завещай — Юрию и Ивану».
Князь Даниил перекрестился:
Душа у Дмитрия добрая. Сколь обид ему чинили… — Вздохнул: — Отмолим ли мы свои вины за грехи наши?
Чуть повременив, закончил:
А на великого князя, Иван, сообща управу искать будем…
* * *
Дарью поселили н холопской избе, что прилепилась в углу княжеского двора. Кроме нее здесь жили другие холопки. С утра до ночи они ткали холсты. Большие рамы на подставках служили основой стану-кросну, а по ней взад-вперед сновал в искусных руках мастерицы челнок с нитью. Пробежит влево, вправо возвратится, а ткачихи нить тут же деревянным бердом пристукнут да еще прижмут, чтобы холст плотней был.
Вернется Дарья от княгини, ее немедля за стан усадят, дабы зря время не теряла. Дарье ткать не ново. Прежде чем ростовский князь увез ее из деревни, Дарья жила с мачехой и с детства привыкла к стану. Холстом дань князьям выплачивали, из холста рубахи и сарафаны шили, порты и иную одежду.
Оказавшись в Ростове, Дарья по деревне не скучала: несладко жилось ей у мачехи, особенно после смерти отца. Не видела она добрых дней, а здесь, во Владимире, словно лучик протянулся, когда приметила гридина Любомира. И добр он, и пригож. Улыбнется, ей, остановится, робко окликнет по имени — Дарье приятно. А когда Любомир с тиуном в полюдье отправился, Дарья с нетерпением ожидала его возвращения. В зимние дни Дарья подхватывалась рано, на дноре еще темень. Высекала искру, раздув трут, зажигала лучину и принималась за печь. Это доставляло ей удовольствие. Березовые дрова разгорались мгновенно, огонь горел весело, поленья потрескивали, и вскоре тепло разливалось по избе. Холопки пробуждались и с зарей садились за станы.
* * *
Дарья исчезла. День был воскресный, во Владимир, на торжище, съехались из окрестных городов и деревенек смерды и ремесленники. Многолюдно сделалось в стольном городе. Только в ночь холопки, жившие в избе, обнаружили: нет Дарьи. Сказали о том тиуну, а тот — великому князю. Разгневался Андрей Александрович, велел искать. Ночью и в следующий день все обыскали — нет холопки…
А Дарья уходила от Владимира все дальше и дальше. Сначала упросила смерда, и тот довез ее до своей деревни. Здесь она и заночевала. На другой день тронулась в путь. От деревни к деревне шла, кормилась людским подаянием. Радовалась, что сбежала от великого князя. Одно огорчало: не увидит теперь она никогда своего доброго дружинника.
Накануне воскресного дня княгиня Анастасия, любуясь Дарьей, спросила:
Знаешь, зачем привез тебя князь Андрей во Владимир? — И тут же ответила: — Подарит он тебя, Дарья, в жены старому хану Ногаю. По весне поедет в Орду и тебя с собой заберет.
Облилась Дарья слезами, а великая княгиня, помолчав, промолвила:
Тут слезами не поможешь, одно и остается — бежать тебе.
Шла Дарья в сторону Твери, к сестре княгини Анастасии — Ксении. Наказывала великая княгиня Дарье:
Как попадешь в Тверь, явись к княгине Ксении, у нее и приют найдешь.
Устала Дарья, и страшно ей, но еще страшнее мысль оказаться женой татарского хана.
Дорога безлюдная, а как заслышит она конский топот, спешит укрыться в кустарнике: вдруг за ней вдогонку скачут…
Много дней добиралась Дарья, пока не пришла в Тверь. Но сразу не осмелилась явиться к княгине, думала, ну как она в хоромы попадет, караульные прогонят ее, да еще и на смех поднимут.
Смилостивилась над Дарьей нищая старуха, пустила пожить, а на Крещенье собралась в церковь за подаянием и взяла с собой Дарью.
Пойдем, девка, — сказала она, — глядишь, подадут на пропитание.
Примостилась Дарья на паперти, и стыдно ей: отроду не протягивала руку за милостыней. Мимо люди в церковь входили, вскоре княгиня Ксения прошла, Дарью едва не задела. Дарья вперед подалась, а княгиня уже в дверях храма исчезла.
Обедня Дарье показалась долгой, она вся сжалась от мороза. А когда закончилась служба и княгиня снова поравнялась с Дарьей, та осмелилась.
Княгиня, — едва прошептала она, — я из Владимира, и великая княгиня Анастасия наказала, чтоб к тебе явилась и все поведала.
Посмотрела Ксения па Дарью — совсем еще девчушка, худая, большеглазая, языком едва ворочает, видно, совсем замерзла. Сжалилась:
Иди за мной.
Дарья заспешила вслед за княгиней.
* * *
Сам не свой бродил Любомир в свободное время по Владимиру. В неделю исходил город неоднократно, пропала Дарья. Кого только ни расспрашивал, никто не видел ее. Наконец тиуна спросил, а тот ответил:
Видать, прознала девка, что великий князь намерился ее в жены хану Ногаю отдать, вот и сбежала.
Лишь теперь понял Любомир, почему князь Андрей сказал, что Дарья не ему суждена. Огорчился гридин, но время взяло свое, постепенно забылась Дарья. А однажды на княжьем подворье Любомир едва не столкнулся с княгиней. Метнула на него Анастасия взгляд, шаг замедлила, может, произнести что-то хотела, однако ни слова не промолвила. Но с той поры Любомир часто ловил на себе пристальный взор молодой княгини.
* * *
Задумав по весне отправиться в Орду, великий князь решил взять с собой и Анастасию. Та не возражала, но пожелала ехать в облике дружинника.
Ханам и его мурзам и бекам ни к чему знать, что с великим князем едет его жена, — сказала Анастасия. — Ты, князь Андрей, вели кому-либо из гридней обучить меня в седле скакать и меч в руке держать.
Великий князь согласился. Верно, рассудила Анастасия: чай, на коне до самого Сарая добираться. Ответил:
Аль мало, княгинюшка, гридней, избери сама, и он при тебе неотлучно будет. Конь, какого подберешь, твой.
