Часть пятая
Затихшая гроза
I
Страшная, небывалая по силе буря грохотала, круша и разметывая все, что попадалось на ее пути.
Среди внезапно наступившей тьмы сверкали зигзагами, как огненные змеи, бесчисленные молнии. Раскаты грома оглушали людей.
Было нечто ужасное, несокрушимое в этом, подавлявшем своим величием, страшном явлении природы. Весь Константинополь видел в нем чудо Пресвятой Девы и, хотя буря ревела и бесновалась, все застыли на берегу. Никто не уходил, несмотря на то, что опасность грозила, как константинопольцам, так и несчастным варягам.
Об опасности никто не думал, только восторг наполнял сердца…
То, что творилось в проливе, трудно описать. Когда началась буря, большинство людей было на судах. Славяне, которых среди варягов было большинство, мало были знакомы с морем. Для них эта маленькая тучка на горизонте ничего не значила. Норманны тоже не обратили на нее никакого внимания. Они были так беспечны, что не позаботились даже укрыть свои легкие струги у берега, и налетевший шторм застал их совершенно врасплох. Буря разразилась совершенно неожиданно для варягов. Они слышали рев, видели громадные надвигавшиеся на них валы, чувствовали, что какая-то страшная, неведомая, непреодолимая сила поднимает струги, кидает на прибрежные камни…
Крики отчаяния, проклятия, стоны смешивались с ревом бури.
Константинополь торжествовал.
Всё чувствовали, что опасность теперь миновала…
Патриарх с драгоценной одеждой Пресвятой Девы, духовенство и двор поспешили удалиться во Влахернский храм в самом начале бури.
Во Влахернском храме пережидал бурю Фотий. Эпарх и Василий Македонянин были с ним.
— Святейший! — с восторгом воскликнул Македонянин, обращаясь к Фотию, — это чудо!
— Ты сам это видишь, Василий! — отвечал, кротко улыбаясь, патриарх.
Богослужение длилось до тех пор, пока не начала утихать буря. Снова прояснился небосвод, засияло солнце, залив успокаивался…
— Василий! — сказал Фотий Македонянину, когда рев бури стих, — наша радость безмерна, мы спасены, но не забудем и о друзьях наших, переживающих ужасные мгновения…
— О ком ты говоришь, святейший? — спросил Василий.
— Вспомни Вардаса, он ничего еще не знает о чудесном событии…
— Прости, великий! В волнении я действительно позабыл о нем…
— Так поспеши же к нему и принеси ему это радостное известие…
Вардас действительно ничего не знал о происходившем в эти часы. Он жалобно звал своих людей, врача — никто не откликался на зов больного. Старик прислушивался к реву бури, к грохоту рушившихся построек и приписывал весь этот шум неистовству ворвавшихся в город варягов, ожидая с минуты на минуту их появления.
Мучительные страшные мгновения переживал этот человек. Вардас удивлялся только тому, что окна его палаты не озарены пламенем. Он знал, что варвары при нападении поджигают занятые ими города.
Вдруг раздался шум поспешных шагов.
«Варяги… конец!..» — подумал он и закрыл глаза.
Но вместо страшных варваров в покой старого правителя вбежал Василий, только что вернувшийся из Влахернского храма.
Македонянин был бледен и взволнован.
— Вардас, Вардас! — громко кричал он, — слышишь ли ты меня? Чудо! Чудо!
Услышав знакомый голос, старик открыл глаза.
— Это ты, Василий! — произнес он, — мне казалось, что я уже умер. О каком чуде ты сообщаешь мне?
— Пресвятая Дева спасла Константинополь: страшной бурей, рев которой ты слышишь, суда варваров разбиты, опасности более нет.
— Слава Владычице! — прошептал Вардас. — Но расскажи мне, Василий, все подробно. Я ведь ничего не знаю…
Македонянин рассказал все, что ему было известно.
II
Аскольд и Дир только чудом спаслись от гибели во время постигшего их войско несчастья.
Они находились на суше в то время, когда началась буря. Это их и спасло. Аскольд внезапным порывом ветра был так брошен о землю, что лишился чувств. Заметив это, Дир кинулся ему на помощь, но новый шквал сбил и его. В это время несколько дружинников, забывая об опасности, кинулись на помощь к своим князьям и оттащили их с открытого берега в более защищенное место.
Когда буря стала стихать, едва пришедшие в себя варяги с удивлением увидали странного, одетого в лохмотья человека, бегавшего среди них без всякого страха.
Те из них, которые знали византийское наречие, разобрали слова:
— Велик Бог во святой Троице! Разумейте, грешники! Нет конца Его силе, могуществу, крепости! В морских пучинах потопил Он сонмище нечестивых и теперь на варварах, явившихся ко святому городу, Он доказал свою силу… Слава Ему Единому, Великому, Предвечному…
Этот бесстрашный человек, был юродивый Андрей.
— Слава Тебе, показавшему нам свет! — выкрикивал он, захлебываясь словами. — Слава отныне и во веки веков! Только слепой не увидит совершенного Тобою чуда, только немой не возвестит о нем, только глухой не услышит про него. Слава, слава Тебе, Предвечному! Смотрите, язычники, изумляйтесь и трепещите: Божье видение, божественное чудо свершилось пред вами. Бог явился вам в реве бури, в вихре, в громе, в молнии… Изумляйтесь, и да озарит вас и сердца ваши свет христианской истины…
Прославляя Бога, Андрей остановился пред князьями и восторженно заговорил:
— Вот вождь, чье сердце уже озарено вечным светом!
Божественная Дева явилась ему. Она удостоила его счастья лицезреть Ее и милость Ее над ним.
Дир, заподозривший, что старик задумал недоброе, замахнулся на него мечом.
— Пошел, безумный старик, прочь! — гневно закричал он.
Андрей дико засмеялся в ответ.
— Мечом грозишь? Мечом? — исступленно заговорил он. — А что твой меч! Вот — меч! — поднял он перед Диром крест, который держал в руке. — Он поражает без боли. Это — меч христиан! Им мы победили тьму!
Аскольд в это время пришел в себя и открыл глаза. Взгляд его упал на юродивого. Князь узнал его.
— Этот старик! Этот ужасный вещий старик! — закричал он.
— Успокойся! — Дир помог ему сесть. — О каком старике ты говоришь?
— Вчера… Видение!..
— Ах, да! Ты говорил… Нас постигла беда… Какая буря!
— Это Бог христиан послал на нас.
— Все благоприятствовало нашему походу, и вот теперь, когда мы уже в самой Византии, все рухнуло…
Аскольд с трудом поднялся на ноги.
Братья, поддерживая друг друга, побрели вдоль берега. Везде видны были следы бури.
Лежали разбитые струги и обезображенные ударами о скалы тела.
Увидев своих князей, сходились к ним шатавшиеся от усталости измученные люди.
— Все пропало, княже! — говорили они. — Все погибло! Будь проклята эта буря!
— Немедленно собрать всех наших! — приказал Аскольд. — Где Руар, где Ингвар?
— Увы, княже, на наших глазах они были унесены вместе со стругами…
Аскольд в глубокой печали опустил голову.
— Это Бог христиан!.. — в третий раз прошептал он. — Руар, Ингвар, Стемид, Ингелот больше других настаивали на этом походе!
Звуки княжьего рога созывали оставшихся в живых к князю.
С великой грустью увидали Аскольд и Дир, что от их десятитысячной дружины уцелели лишь жалкие остатки… Из двухсот стругов, ушедших из Киева, осталось не более полусотни…
— Велик Бог христиан! — раздался за их спинами чей-то голос.
Они быстро обернулись. Там стоял Андрей.
— Велик Бог христиан! — повторил он.
Уныние и ужас овладели киевскими князьями. Аскольд и Дир были так поражены всем случившимся, что оставили теперь всякие помышления о нападении на чудесно спасенный Константинополь.
Аскольд даже о клятве своей, данной Всеславу, забыл.
Душа его была смятена. Ведь он и раньше слышал о могуществе Бога христиан, а тут на его глазах этот Бог совершил явное чудо…
В чудесной помощи, оказанной Византии свыше, ни Аскольд, ни Дир не сомневались…
Сердца их были полны благоговейного трепета.
Ко всему этому сумасшедший старик — так называли юродивого Андрея князья — ни на шаг не отступал от Аскольда.
— Видел ты чудо? — кричал он, следуя за ним по пятам. — Убедился ли ты, что велик наш Бог?
— Да, видел и убедился…
— Обратись к нему, уверуй в Него!..
— Он не примет меня: я шел против Него…
— Милостив Он! Нет грешника, который бы по истинному раскаянию прощен Им не был.
Сам не сознавая почему, Аскольд жадно прислушивался к этим словам. В сердце его как будто что-то перевернулось. Он был уже не прежним суровым норманном. Это был совсем другой человек, с другим новым чувством, с другим сердцем, с другой новой верой, с другими совершенно новыми воззрениями…
Прислушивался к словам Андрея и Дир. Он был так же впечатлителен, как и Аскольд, только моложе его и потому меньше вникал в сущность вещей и событий. Но явное чудо небес, спасшее Константинополь, произвело на него неизгладимое впечатление.
К тому же князья узнали, что предшествовало началу бури, что буря началась, лишь только опущена была на воды залива христианская святыня — одежда Святой Матери христианского Бога. Услышав рассказ о погружении ризы Пресвятой Богородицы, они верили в совершившееся чудо.
— Сами небеса за Византию! Нам ли бороться с ней? — говорил Аскольд.
— Да, ты прав, брат! — соглашался Дир. — Мы храбры с людьми, но борьба с незримыми силами не для нас.
— Мы видели, что Бог христиан всесилен: не людям бороться с Ним!
И опять перед ними появился Андрей.
— Обратитесь к Богу невидимому! Просветите сердца ваши! — говорил он.
— Что нужно сделать для этого? — спрашивал Аскольд.
— Креститесь от воды.
— Это значит мы должны навсегда отказаться от всего прежнего?
— Вы тогда перемените кромешную тьму на вечный свет!
— Но мы прежде всего должны познать веру твоего народа.
— Она проста!
— Но чего она требует от людей?
Только того, чтобы они Бога и своего ближнего любили, как самих себя.
— И только?
— Разве этого мало! Прощение врагу, любовь к брату, кто бы он ни был, правда во всем — это такие великие победы над собой, что не всякий способен на них.
Такие разговоры велись часто, и под влиянием их все более и более смягчались сердца норманнов.
— Знаешь ли, брат? — сказал однажды своему другу Аскольд. — Чувствуется мне, что судьба не даром привела нас сюда. Судьба хотела показать нам все величие христианства… Помнишь ли, мы еще с Рюриком слышали про Него в плену от Его жреца, после того как наш Рюрик был побежден видом креста… Да и там невидимый Бог христиан победил нас… Победил Он и здесь… Явно победил…
— Ты прав!.. Его победа очевидна…
— Под Византией теперь нам делать нечего… Если Бог христиан оградил этот город от тьмы храбрецов, то неужели Он не спасет его и во второй раз от остатков нашей дружины?
— Ты прав, брат!
— Я думаю, так неужели мы уйдем, не узнав, что это за Всемогущее Существо, повелевающее стихиями? Нет! Мы непременно должны узнать это учение и, кто знает, может быть, мы и сами обратимся к Богу византийцев, познав Его.
— Но как это сделать?..
— Мы пошлем послов в Византию, объявим, что не хотим войны, а просим мира. Мы осмотрим их храмы и потом позовем жрецов христианского Бога к себе на Днепр: пусть и нам, как византийцам, помогает Этот Всемогущий Бог!
Братья решили отправить к императору послов с мирными предложениями.
III
Хотя в Константинополе все ликовали победу, Вардас, Фотий и Василий понимали, что дело еще не подошло к концу.
— Невозможно быть спокойным, пока варвары остаются здесь! — говорил Вардас. — Кто знает, что будет завтра? Варвары напуганы бурей, а позабудут о ней и нападут на нас…
Вардас был прав.
Варягов Все-Таки оставалось довольно, чтобы попытаться захватить беззащитный город. К тому же уже прошло несколько дней после того, как буря разметала их суда, а они, как будто бы чего-то Дожидаясь, не думали уходить от стен Константинополя.
В это время вернулся в Византию с частью войск, бывших на границе Персии, сам Порфирогенет.
Впрочем, возвращение императора не меняло положения дел. Варяго-россы по-прежнему были страшны Византии.
В становище варягов посланы были разведчики, которые, вернувшись в Константинополь, рассказали, что киевские князья собираются послать посольство к императору Михаилу.
— Они чувствуют себя достаточно сильными! — воскликнул Вардас, когда узнал об этом. — Чудо не произвело на них впечатления.
— Так что же мы должны предпринять по твоему мнению? — спросил у больного правителя Василий Македонянин.
— Прежде всего обезопасить Константинополь от нового нападения, потому что нового чуда вряд ли можно ожидать, даже со стороны так очевидно милостивых к нам небес, — заметил Вардас.
— Ты прав! — воскликнул Василий. — Теперь варяги будут осторожнее и, заметив приближение новой бури, постараются укрыться сами и укрыть свои суда. Но что же нам делать с этими варварами?
— Прежде всего попробовать откупиться от них.
— Но это позор для Византии…
— Э! Что там позор! Лучше дать им немного золота добровольно, чем они сами придут и возьмут его силой…
— Но все-таки, по моему мнению, следует узнать, что они хотят передать нам через своих послов.
Василий Македонянин вскоре узнал это.
Однажды при посещении форума внимание Василия было привлечено громкими радостными восклицаниями толпы, слушавшей кого-то.
Македонянин поспешил, как и всегда, пробраться поближе к рассказчику и сразу узнал в нем хорошо ему теперь известного юродивого Андрея.
— Что говорит Беалос? — спросил Василий у своего соседа.
— Беалос рассказывает о новом чуде, совершенном Пресвятой Богородицей.
— О каком чуде?
— Он часто бывает в становище варваров и вот теперь рассказывает, что сердца их вождей смягчились после той ужасной бури и оба они готовы воспринять свет истины.
— Вот как! — удивился Македонянин.
Он стал внимательно прислушиваться к словам юродивого Андрея.
— Спасение града святого Константина, — хрипло выкрикивал юродивый, — Всемогущий Господь избрал средством, чтобы просвятить сердца, погрязшие во мраке невежества. Аскольд и Дир поражены были этой чудесной бурей. Они чувствуют Бога и посылают к императору своих людей за разрешением познать тайну Всемогущего Божества. Разве это не новое чудо Пресвятой Богородицы?
— Откуда ты это знаешь, Андрей? — спросил Василий Македонянин.
— Это ты, Македонянин? — воскликнул юродивый, обрадованный появлением правителя. — Пойди и возвести императору и патриарху о том, что ты здесь слышал. Сам Бог привел тебя сюда… Сердца варваров смягчились… Если они просветятся светом истины, то и вся их страна примет христианскую веру… а это будет третьим чудом Пресвятой Владычицы Небесной!
Когда в толпе узнали Василия, раздались радостные крики. Все почтительно расступались перед ним, когда он, взяв под руку юродивого старика и приветливо отвечая на поклоны и приветствия, отправился вместе с ним к императорскому дворцу.
— Вот, великолепный, — вводя Андрея в покои Вардаса, проговорил он, — этот уже известный тебе человек говорит чудные вещи. Он рассказывает, что варяги, придя на Византию врагами, уйдут от нее покорными ей детьми.
— Я этого ждал, — с просветлевшей улыбкой отозвался Вардас, — это для их простых детских сердец должно быть прямым последствием совершившегося чуда. Бог хранит нас! Расскажи мне, Божий человек, что ты видел и слышал во вражеском стане?
Андрей рассказал Вардасу обо всем, чему он был свидетелем в стане пришельцев.
В это время в палаты Вардаса прибыл и Фотий.
Андрей приветствовал его земным поклоном и принял его благословение.
Фотий с не меньшим вниманием, чем Вардас, выслушал рассказ юродивого.
— Да, милость Божия над нами! — произнес он, когда Андрей умолк. — Через этих князей и все жители этой страны соединятся с нами.
— И тогда уже над Византией не будет грозы с берегов Днепра!
— Напротив, ее имя будет славно среди варварского народа, — поддержал Василий, — кто знает, может быть, все эти страны признают власть нашего императора…
— Вряд ли! — перебил его Вардас. — Они этого не сделают, но с нас довольно и того, что, став нам единоверными, они прекратят свои нападения на нас. Нам следует не отталкивать их, а встретить с лаской и почетом, поразить их нашим великолепием, показать им наши храмы и еще раз убедить, что сами силы небесные за Византию и народ византийский…
Между тем Аскольд и Дир старались приготовить свои дружины к предстоящему появлению в Константинополе.
Пока они еще не посылали к правителям Византии предложения начать мирные переговоры. День за днем они откладывали свое решение.
Так было до тех пор, пока к ним не явился Андрей.
— Чего вы медлите! — заговорил он. — Или сердца ваши черствы так, что не воспринимают истины?
— Как мы можем идти? — воскликнул Дир. — Нас будут считать врагами!
— Не бойтесь этого! Бог христиан повелевает любить врагов… Идите с миром и просветитесь истиною…
— Хоть бы позвали нас, а то идти незваным непрошеным! — сказал Дир.
— Суета мира влечет вас! Когда вы голодны, дожидаетесь ли вы зова? Теперь голодна душа ваша… Утолите голод ее». Поспешите познать истину… Смиритесь духом и поспешите в храм Бога живого.
— Что же, — сказал Дир, — мы пошлем просьбу пустить нас не как врагов… Может быть, нас и допустят…
— Скорее сделайте это, — убеждал их Андрей, — время идет… Торопитесь!
Аскольд и Дир наконец приняли решение.
Когда киевские князья прислали спросить, будут ли они допущены в Константинополь, их посланные были обласканы, щедро одарены и отпущены не только с разрешением, но с приглашением к киевским князьям посетить столицу Византии…
Совсем не так, как предполагали, вступали Аскольд и Дир в царственный город.
Путь их не освещался заревом пожаров, не слышно было ни стонов, ни криков умирающих, дружинники сопровождали их. Вместо победного их шествие походило на покаянное.
Правители Константинополя, как бы то ни было, все еще побаивались своих полудиких гостей, так еще недавно бывших врагами. Всего только один струг был впущен в Золотой Рог. Кроме того, по условию, все гости должны были явиться без вооружения. Струг их со всех сторон окружали суда с воинами императорской гвардии. Впрочем, Аскольда и Дира убедили, что со стороны императора это является знаком Особенного к ним почета.
Когда струг прибыл к роскошно убранной пристани, князья были встречены Василием Македонянином и духовенством дворцовой церкви святых Апостолов.
— Добро пожаловать, дорогие гости, — приветствовал их Василий, — шли вы на нас с мечом и смертью, но Заступник наш всесильный помог нам, и вот мы, не питая к вам зла, готовимся принять вас, как добрых друзей.
Он поклонился князьям. Те, в свою очередь, отвечали ему низким поклоном.
— Ратное счастье изменчиво, — отвечал Василию Аскольд, — сегодня победил ваш Бог, завтра победим мы.
— Не говори так, вождь! Когда ты в наших храмах увидишь все величие нашего Бога, ты поймешь все безумие твоих слов… Не вам бороться с Ним! Но не будем теперь говорить об этом, пойдем! Наш всемилостивейший император Михаил желает видеть вас.
Он стал между назваными братьями и пошел ко входу в императорский дворец.
С нескрываемым любопытством смотрели варяги на все вокруг. Великолепные, богато украшенные дворцы, сверкающие позолотой куполов храмы, великолепие одежды на встречавших их придворных — все это поражало их.
Но вот они во дворце…
Михаил Порфирогенет встретил киевских князей сидя на высоком троне. Он весь сверкал золотом и драгоценными каменьями.
Когда Василий ввел князей, их поразила вся эта никогда не виданная ими роскошь. Поразила до того, что оба эти простодушные сыны угрюмых фиордов растерялись, как малые дети. Они забыли даже о своем достоинстве.
Оба князя, не отдавая себе отчета, что они делают, в немом изумлении упали перед императором на колени.
При византийском дворе только ослепляли послов блеском императорской особы, но дать возможность приглядеться к императору не входило в планы византийских хитрецов… Они рассчитывали только на первое впечатление, и в отношении тех народов, которые считались варварскими, этот расчет оправдывался…
Трон с императором был мгновенно скрыт от Аскольда и Дира. Василий, наклонясь к Аскольду, прошептал:
— Вы, вожди, удостоились зрить царя земного, теперь удостоитесь видеть храмы Царя небесного.
Варяги с не меньшей торжественностью были уведены из императорского дворца в храм святой Софии.
То, что они увидели там, навсегда осталось потом в их памяти.
— Велик Бог христианский! — воскликнул Аскольд, пораженный всем увиденным.
— Велик! — как эхо, повторили за ним варяги.
А когда откуда-то с выси храма запел незримый хор, не удержался и Дир…
— Так поют только в Валгалле! — в сладком восторге проговорил он.
Потрясенные вышли князья и их спутники из храма святой Софии. Благоговейный восторг овладел всеми.
— Теперь, славные витязи, — услышали они вкрадчивый голос Василия, — после того как вы вкусили пищу духовную, прошу вас в покои императора, где вы найдете пищу для вашего тела.
— Можно ли думать о пире после всего виденного нами здесь! — воскликнул Аскольд.
— Что ты хочешь сказать, витязь?
— Но я боюсь осуждения вашего… Мы, норманны, умеем говорить только то, что думаем!
— Наш Бог запрещает нам осуждение… Он заповедовал нам любовь даже ко врагу.
— Даже ко врагу? — задумчиво проговорил князь. — В наш Один и славянский Перун всегда говорят только о суровой мести.
— Они не боги… Но что ты хотел сказать?
— Я скажу только, что я понял теперь причину этой страшной бури, сокрушившей нас. Нет сомнения, Бог, Которому вы служите, заступился за вас. До сих пор я в этом сомневался, но теперь я верую этому.
— И веруй! Благо тебе будет! После я дам тебе возможность беседовать с первосвященником нашего Бога, и ты из его уст услышишь то, чего жаждет душа твоя.
Князей снова повели во дворец.
Там в одном из самых больших покоев был приготовлен для угощения уставленный самыми утонченными яствами стол.
Перед тем как с таким торжеством и пышностью принять варягов, во дворце состоялось тайное совещание.
На нем некоторыми из придворных был поднят вопрос о том, не лучше ли разом избавиться от варяжских вождей, прибегнуть к излюбленному византийскому средству — яду.
Против этого горячо восстал Вардас, патриарх Фотий и Василий Македонянин.
— Эти люди и так нам не страшны, — говорили они, — а возвратясь на родину, они принесут весть о чуде, и Византия приобретет в них верных слуг, а не врагов, какими они были нам досель.
Мнение это восторжествовало, и князья не были отравлены.
Когда обед был закончен, Василий пригласил князей к себе в палаты.
— Вы встретитесь там кое с кем, и эта встреча доставит вам большую радость, — сказал он.
Проведя князей к себе, Василий оставил их, а сам удалился. Потом в дверях показался Изок.
Князья кинулись к вошедшему.
— Мы думали, что ты погиб! — говорили они, обнимая юношу.
— Нет, византийцы пощадили меня… Этим я обязан Василию.
— Какому?
— Вы его видели… Василий, это тот, который привел вас сюда.
— Не мне ты обязан, юноша, — послышался голос Македонянина, — а самому себе, своему честному сердцу. Зная, что тебя здесь ждет смерть, ты все-таки не решился изменить своей клятве и возвратился, как обещал, обратно… А вы, князья, примите его теперь в свои объятья… Во всем этом действительно виден перст Божий… Смиритесь же перед Ним и уверуйте в Него… Он будет помогать, как помогает Византии…
— Верую! — прошептал чуть слышно Аскольд.
VI
Тотчас же весь этот разговор стал известен Вардасу и патриарху.
— Да, судьбы Божьи неисповедимы! — сказал патриарх Фотий. — Но я вижу еще дальше. Вам известно, что образовались два славянских государства: одно на севере, на озере, которое называется Ильмень, другое — на Днепре. Северные варяго-россы грубы, нрав их неукротим и борьба с ними очень трудна. Их и чудо, подобное совершившемуся на наших глазах, не устрашило бы… Но теперь и они для нас безопасны. Если между Византией и киевскими варягами установится прочная связь, то нам нечего бояться северных. Киевские варяго-россы не допустят своих ильменских соплеменников до нас.
— Ты прав, блаженный! — воскликнул Василий. — Киев прочно будет связан с нами.
— Если только они примут крещение по обрядам нашей церкви.
— Они примут!
— Тем лучше для них.
Патриарх с минуту помолчал, потом заговорил снова:
— Тогда ты действуй в этом направлении, но прежде всего я хочу видеть обоих вождей варваров. Я хочу знать насколько их сердца приготовлены для принятия света и истины…
Свидание с патриархом было подготовлено вскоре Василием.
Когда князья введены были к Фотию, то патриарх был окружен такой пышностью и великолепием, что простодушные норманны поверглись перед ним ниц.
— Встаньте, — сказал им Фотий, — поклоняйтесь Единому Богу, я же недостойный и смиренный служитель Его на земле… Призвал я вас, чтобы говорить с вами. Слышал я уже от многих теперь, что смягчились сердца ваши и желаете вы познать истинную веру в Бога живого… Отвечайте, правда ли это?
— Правда! — твердо отвечал Аскольд.
— Вы радуете меня, и на небесах радость… Посмотрите на небо, которое вело вас к истине: ты, витязь, — обратился патриарх к Аскольду, — был в горе, тоске и отчаянии, ты поддался им и поднял меч на святой город, но небо показало вам свою силу, разметав вас по морским пучинам. Не затем ли оно привело вас сюда к святому городу, чтобы просветить и вразумить вас? И не свершилось ли это? Правду ли я говорю? Отвечайте!
Оба князя ответили утвердительно.
— Я рад тому, что вы сами сознаете это! — продолжал патриарх. — Но если вы познаете истину, то должны утвердиться в ней крещением… Вместе с этим вы должны забыть все ваше прошлое, вы должны вновь родиться и стать другими людьми. Вы должны возлюбить другого, как самого себя, забыть про битвы, про войны и быть готовыми лучше самим умереть, чем пролить кровь брата вашего.
Голос Фотия звучал с необыкновенной торжественностью.
— Отвечайте! Готовы ли креститься вы? — строго спросил патриарх.
— Готовы! — в один голос отвечали князья.
— И не отступите от этого решения?
— Нет!
— Тогда примите мое благословение, и вы будете скоро причтены к Христову стаду, заблудшими овцами которого вы были досель.
Он встал со своего трона и благословил склонившихся перед ним киевских князей.
Но Вардас не намеревался ограничиться одним только крещением киевских князей.
Хотя он видел, что и тот, и другой совершенно изменились под влиянием патриарха, ежедневно наставлявшего их в правилах христианской веры, старый хитрец задумал еще прочнее приковать к Византии обоих ее недавних врагов, приставив к ним преданных людей и людей таких, которые могли бы приобрести на Аскольда и Дира безграничное влияние.
— Когда мне удастся это, я наконец успокоюсь! — говорил он Македонянину.
— Но, несравненный, прости моему неразумию, — недоумевал тот, — я не вижу, как это можно устроить.
Вардас с хитрой улыбкой посмотрел на своего любимца.
— А как бы ты думал, Василий? — спросил он.
— Я уже сказал, что ум мой не находит средства…
— Додумай!
Македонянин пожал плечами.
Право не знаю. Таким человеком мог бы явиться друг, но для того, чтобы завязались узы дружбы, пребывание варваров слишком кратковременно. Кроме же друга, вряд ли кто мог бы иметь на них влияние…
— Так, так! Ты, мой Василий, на верной дороге, — закивал Вардас головой, — ты совершенно справедливо говоришь, что только друг мог бы сдерживать варваров.
— Но где же взять его? Ведь в дружбу войти нельзя насильно или против воли.
— Справедливо, но это касается мужчины, а что ты скажешь о женской дружбе?
Василий улыбнулся.
— Я начинаю понимать тебя, великий! Ты хочешь…
— Женить варваров на наших девушках! — закончил за него Вардас. — Это будут самые прочные цепи, которые прикуют их к престолу нашего Порфирогенета.
— Мудрейший, ты прав, как и всегда, — воскликнул Македонянин, — твой ум всеобъемлющ, и я могу только преклониться перед ним… Ты прав! Ничего прочнее таких цепей не может быть. Но, признаюсь, я опасаюсь одного…
— Чего?
— Будь милостив и выслушай меня, хотя я заранее уверен, что ты найдешь средства избежать затруднений.
— Говори, говори!
— Я боюсь, найдется ли в Византии женщина, которая решилась бы стать женой варвара?
Вардас улыбнулся.
— Ты думаешь, что это будет трудно?
— Да, мудрейший!
— Действительно, это могло бы быть большим для нас затруднением, — заговорил цезарь, — но при желании, я думаю, все возможно… Неужели во всей Византии не найдется девушки, которая решилась бы пожертвовать собой ради пользы своего отечества… Если не найдется женщины, настолько любящей родину, чтобы принести ради этой любви жертву, то Византия может купить ее… Что ты думаешь об этом, Василий?
— Я согласен, что все возможно при желании, но мне приходит в голову еще одно затруднение.
— Какое?
— Как заставить варваров вступить в брак? Ведь насилия тут быть не может. Должна быть любовь, против воли полюбить никого не заставишь… Варвары же не будут рассчитывать, что им выгодно, а что нет. Для них брак по расчету: не существует, они недостаточно просвещены для этого…
Вардас улыбнулся. Очевидно, у него уже был готов ответ.
— Ты как будто бы прав, Василий, — начал он, — в самом деле варвары недостаточно просвещены, чтобы рассчитывать выгоды брачного союза и вступать в него без сердечного влечения, но ты только что подтвердил мои слова, что при желании все возможно. Так?
— Да, я это сказал, мудрейший.
— Так я уверен, что эти слова останутся справедливыми и в этом случае.
— Но как?
— Погоди. Ты говоришь, что у Аскольда была подругой матрона Зоя?
— Да.
— Я ее помню… Помню, как она отправилась в Херсонес и была захвачена варварами. Ты же мне сообщил, что Аскольд очень любил ее?
— Да, ее гибель вызвала этот набег, так счастливо закончившийся для нас благодаря чуду.
— Вот я и думаю: неужели во всей Византии не найдется женщины похожей на эту несчастную Зою?
— Мудрейший! — вскочил со своего места Македонянин. — Тебе нужно только удивляться. Ты велик во всем… Как все теперь ясно, как все складывается хорошо для нас… Ведь я знаю такую девушку, я видал ее здесь, во дворце, и был поражен ее сходством с Зоей.
— Вот видишь! Кто же она?
— Ее зовут Ириной. Это кроткое, милое существо, покорное старшим. Я не думаю, что с ее стороны мы встретим сопротивление нашим планам…
— Ты все-таки узнай и доложи мне… А теперь иди! Недуг телесный ослабил меня, и я должен отдаться покою…
Василий вышел. Он сам прекрасно понимал, что женитьба на византийке свяжет киевских князей гораздо прочнее, чем все договоры, заключенные с ними.
Он немедленно начал приводить план Вардаса в исполнение и прежде всего посетил отца Ирины.
Когда он услышал, с чем явился к нему Василий, то пришел в восторг. Дочь его становилась княгиней могущественной страны, и, кроме того, он мог надеяться, что эта услуга Ирины не будет забыта, пока в силе Вардас и Македонянин и есть надежда на повышение…
Ирина была приглашена к Василию, и тот смог убедиться, что не ошибался: сходство девушки с несчастной Зоей было поразительное.
Он поручил отцу подготовить девушку, а сам с обычною своею находчивостью принялся за Аскольда.
О Дире он не особенно беспокоился, зная, что главным был именно Аскольд!
В течение нескольких дней при каждом свидании хитрый царедворец расспрашивал Аскольда о Зое, об его любви к ней, словом, старался напомнить князю об утрате. Он достиг своего. Его слова разбередили только что успокоившуюся рану. Образ Зои снова появлялся перед Аскольдом, лишь только он закрывал глаза. Но со стороны византийских политиков это была очень опасная игра. Аскольд, припомнив любимую женщину, стал припоминать и свою клятву. Впечатление, произведенное чудесной бурей, сглаживалось. Аскольд начинал хмуриться и даже прервал свои беседы с Фотием.
Но Василий знал, что делать.
В одно из свиданий с князьями он сказал:
— Я достиг высоких почестей, но не чувствую себя счастливым…
— Что так? — спросил Аскольд.
— Увы, у меня нет детей!.. Свои ласки я должен отдавать чужим… Позвольте мне, князья, показать вам ту, которую я предполагал назвать своею дочерью.
Не дожидаясь ответа, он хлопнул в ладоши. Двери распахнулись, и вошла Ирина.
— Вот! — произнес Македонянин и слегка подтолкнул вперед смущенную, зардевшуюся девушку.
Киевский князь был так поражен, что, увидев ее, воскликнул:
— Зоя!
Он отступил назад, с удивлением глядя то на Василия, то на смущенную девушку.
— Зоя, ты воскресла из мертвых и пришла ко мне! — сказал Аскольд.
— Я не Зоя, я — Ирина, — прошептала та в невольном смущении.
— Ее лицо, ее голос, ее движения… Что это? Новое чудо?.. Скажи мне, византиец, скажи, прошу тебя, как понять это?
— Увы, храбрый витязь, — отвечал, улыбаясь, Василий, — это не Зоя… Но она действительно похожа на нее.
Аскольд даже не слушал его, не помня себя от овладевшего всем его существом волнения. Он краснел, бледнел, не зная, что сказать.
Василий заметил, какое впечатление произвело на киевского князя появление девушки и в душе торжествовал. Все расчеты Вардаса исполнялись…
— Отдай мне ее, византиец, отдай! — весь трепеща, говорил Аскольд. — Дир, посмотри, как она похожа на мою несчастную подругу!..
— Да, и я принял бы ее за Зою! — отвечал удивленный Дир.
— Отдай же мне ее, византиец, вы погубили одну, должны отдать мне эту.
Македонянин отрицательно покачал головой.
— Ты очень спешишь… Такие дела так скоро не делаются.
— Но я умоляю тебя!..
— Что я? У меня есть император, который один только может решить это дело.
— Идем к нему!
— И этого нельзя… Невозможно видеть императора, как только пожелаешь… Он не допустит теперь ни меня, ни тебя пред свое лицо.
— Что же мне делать? — прошептал Аскольд.
— Ждать!
Ирина, зная, что в эти мгновения решается ее судьба пришла на помощь Василию.
— О Василий, — заговорила она, — я чувствую, что ваши речи касаются меня, но смутно понимаю их. Скажи мне, что ему нужно…
— Видишь ли, дорогое мое дитя, — не спеша отвечал Василий, — тут говорят действительно о тебе. Если ты ответишь мне на некоторые мои вопросы искренно, правдиво, как подскажет твое сердце, тогда и я помогу тебе поступить по твоему желанию… Будешь ли ты отвечать мне?
— Буду, спрашивай!
— Сейчас, и вы, князья, слушайте и запомните ее слова, а потом решите сами, что делать.
Он обратился к Ирине:
— Дитя мое, скажи мне, ведь ты искренно веруешь во Христа?
— Верую! — был ответ.
— И не отвергнешь его?
— Никогда!
— Даже если бы это лишило тебя всего счастья, которое суждено тебе на этом свете?
— Даже и тогда!.. Что счастье земное, если нас в будущей жизни нашей ждет счастье небесное!
— Я ожидал таких ответов, дитя мое… Благодарю тебя, но теперь я спрошу тебя вот что: любила ли ты кого?
Личико Ирины вспыхнуло. Всего несколько минут назад она смело ответила бы на этот вопрос отрицанием, но теперь она смутилась. Красивый варяг, которого она уже видела и до этого свидания, нравился ей…
Она молчала.
— Хорошо, ты не отвечай! — заметив ее смущение, сказал Василий. — Но вот что, если бы язычник предложил тебе свою любовь и ты сама полюбила бы его, решилась бы ты стать его женой?
— Да, но только в том случае, если бы он принял святое крещение и заключил бы вечный мир с моей родиной…
— А если нет?
— Я бы умерла, но отказалась от него, как тяжело бы мне ни было.
— Слышишь, князь, — обратился. Македонянин к Аскольду, — а тебе, Ирина, спасибо за твои ответы. Теперь я скажу, что речь действительно шла о тебе. Вот этот человек — он вождь храброго славянского народа — выразил желание взять тебя женой. Правда это, Аскольд?
— Да, правда, — глухо подтвердил слова Македонянина киевский князь.
— Я слышал твой ответ. Этот человек, Ирина, язычник; что же ответить ему?
— Пусть он станет христианином и заключит вечный мир с Византией, и я буду верной ему подругой на всю жизнь.
— Слышишь, князь?
— Слышу!..
— Что скажешь на это ты?
Аскольд пожал плечами.
— Мы решили принять вашу веру, — ответил он.
— А мир, вечный мир с Византией?
Оба князя молчали, переглядываясь друг с другом.
Македонянин заметил это.
— Ирина, удались в свой покой или нет, предложи молодому витязю, — Василий указал на Дира, — пройтись по императорскому саду, мы же здесь поговорим с его братом.
Ирина и Дир вышли, Аскольд и Македонянин остались одни.
— Ты все слышал, князь? — спросил Македонянин.
— Все!
— Ведь не наложницей, а женой хочешь ты взять эту дочь византийского народа?
— Да, женой! — пылко воскликнул Аскольд. Вы отняли у меня Зою и должны мне теперь отдать ее назад… Иначе горе вам!
Василий усмехнулся.
— Ты грозишь? — холодно сказал он. — Твои угрозы смешны мне, а для тебя они пагубны…
— Мой меч со мной…
— Но твои дружины погибли!
Позову Рюрика из Приильменья.
Македонянин нахмурился. Этого Византии следовало бояться больше всего.
— Зови! Но тогда ты не получишь Ирины.
Теперь уже испугался Аскольд.
— Что же мне делать?! — воскликнул он.
— Ты сказал, что слышал, что говорила здесь эта девушка.
— Да, слышал!
— Разве не сказала она, что будет твоей женой только тогда, когда ты заключишь вечный мир с Византией? Сделай это, и я буду просить императора, чтобы он отдал тебе Ирину…
Аскольд задумался.
— Хорошо! Пусть будет по твоему! — воскликнул он. — Я согласен. Хитры вы, византийцы! Но помните: если меня не будет на Днепре, для вас настанут тяжелые времена…
Василий улыбался в ответ.
V
В стане варягов скоро узнали, что задумали князья. Там постоянно был Андрей. Он твердил о свершившемся чуде остаткам княжеской дружины и сумел вселить в сердца суеверных людей такое почтение к невидимому Богу византийцев, что варяги не только не роптали на то, что князья их готовились переменить свою веру, но даже одобряли их, рассчитывая, что Бог христиан будет им таким же защитником, как и византийцам.
— Пусть князья меняют свою веру! — говорили дружинники. — Все равно они не нашему Перуну молились…
Дир к принятию христианства относился с таким же пылом, как и Аскольд.
Князья готовились к принятию христианства под руководством назначенных патриархом Фотием епископов.
Их души уже давно готовы были к восприятию нового учения, и они охотно внимали всему, что говорили им наставники. Многое из этого Аскольд и Дир слышали ранее, еще в то время, когда они ходили с викингами на франков и на саксов. Они часто вспоминали тот случай, когда непобедимый Рюрик был побежден крестом.
Когда Фотию сообщили, что князья достаточно подготовились к принятию святого крещения, он назначил день для совершения таинства.
Сам император был воспреемником у новокрещаемых.
Так, Аскольд и Дир, киевские князья, стали христианами.
Константинополь возликовал.
В императорском дворце дан был даже пир, на котором князья присутствовали с такой же непринужденностью, как на пирах в своем Киеве…
После пира Аскольд заговорил с Македонянином о том, что интересовало теперь его больше всего.
— Вот, Василий, — сказал он ему, — я и брат мой стали теперь христианами.
— Я от всей души искренно могу только радоваться за вас, князья, — было ответом хитрого царедворца, сообразившего, уже о чем пойдет разговор.
— Ты, вероятно, помнишь, о чем мы говорили с тобой? — спросил Аскольд.
— О чем?
— Об Ирине!
— Как же, помню! Я уже был с ходатайством за тебя у великого императора.
— И что же?
— Он дал свое согласие! Ты можешь взять Ирину своей женой.
— Но пойдет ли она за меня?
— А об этом спроси ты, храбрый витязь, ее сам, — усмехнулся Македонянин.
— Когда же я увижу ее?..
— Погоди немного!
Василий вышел.
Киевский князь в великом смущении ждал, что будет. Ему казалось, что он слышит биение собственного сердца…
Наконец он услыхал легкие шаги Ирины.
— Ты… наконец! — прошептал он. — Знаешь ли, я — христианин!
— Знаю это, вождь, и искренно обрадована теперь за тебя…
— А за себя? — тихо, тихо спросил Ирину Аскольд, заглядывая в ее глаза.
— И за себя также, Аскольд! — чуть слышно отвечала она.
Но напрасно Аскольд думал, что все закончено. Вардас и Македонянин со дня на день все откладывали и откладывали свадьбу…
Пока князья были в Константинополе, ни разу не удалось им побывать среди своих. Не раз собирались они в свое становище, но Василий Македонянин под разными предлогами удерживал их.
И князья оставались.
А между тем остатки княжьей дружины уже пришли в себя, опомнились от перенесенного потрясения, впечатление бури сгладилось. Число дружинников увеличилось собравшимися с разных сторон товарищами, спасшимися от гибели.
Пришедшие в себя после погрома варяги почувствовали силу.
— Чего это наших князей-то держат? — кричали в становище.
— В гости позвали, а назад не пускают!
— Мы без князей все равно что без головы! Не знаем, уходить нам или здесь оставаться.
— Здесь — так, пожалуй, с голодухи вспухнешь!
— Так пойдем скорее на Днепр — там хлеба вволю.
— Как пойдем? А князья?
— А чего они там сидят!
— Да, может, их не пускают.
— Так пойдем и вызволим! Вернемся без князей — нам позор во веки веков будет.
— Вызволим! Вызволим!
— И в Византии, как хотим, позабавимся! Душеньку отведем!
Подобные крики становились все громче и громче.
В Константинополе всего этого испугались не на шутку. Все сведения из становища приходили туда немедленно, и, как ни мало было варягов, нападение их могло наделать множество бед.
— Чего вы медлите? — говорил Фотий. — Мы добились своего; эти вожди варягов приняли крещение, ну и пусть их идут обратно к себе.
— А Изок?
— Что он?
— Он упорствует, не хочет принять Христову веру.
— И те варяги, которые в становище, тоже продолжают кланяться своему Перуну, что же из этого?! Ну, держите этого юношу заложником!
Если бы только Фотий знал, что накликает он этим на Византию!
Совет патриарха в виду происходившего в варяжском становище был принят, как спасительный…
Василию Македонянину пришлось вести новые переговоры с князьями.
Он повел дело, как всегда, весьма тонко, заботясь только о выгоде своей страны.
— Князья мои дорогие, — говорил он Аскольду и Диру, когда они, по его мнению, были уже достаточно истомлены неопределенностью своего положения, — князья дорогие! Вот, познали вы Теперь веру Христову, что вы теперь думаете делать?
— В Киев бы! — с тоской ответил Дир.
— Я бы так же думал, вы теперь христиане, зачем оставлять народ ваш во мраке язычества? Вы должны поделиться с ним своим счастьем и просветить его великим светом христианского учения.
— Отпустите нас с миром, и мы пойдем, — сказал Дир.
— Мы не держим вас, но теперь поговорим О деле. Ты, Аскольд, видел сам величие Византии, сам дивился ему, видел, что не только земные, но и небесные силы защищают святой город. Так вот, думаешь ли ты бороться с нею и теперь, когда сам стал христианином? Неужели ты решишься идти на этот город как враг и вести на нас полчища варваров, чтобы разорить этот город и воспользоваться жалкими богатствами, которых у тебя и без того много? Я думаю — нет! А если другие варвары осмелятся пойти с такими же целями или городу святош Константина понадобятся храбрые воины, готовые защитить его, разве не дашь ты нам своих? Ведь этим ты прославишь свое имя. А если соплеменники твои с Ильменя осмелятся пойти на нас войной, неужели ты не преградишь им путь и не ляжешь сам на поле брани, защищая святой город? Скажи, готов исполнить ты все это?
— Исполню! — глухо ответил Аскольд.
— И за народ свой ручаешься?
— И за народ… пока жив!
— Так мы запишем все это и заключим навеки нерушимый договор, который вы оба подкрепите клятвами. Согласны?
— А что я получу за это? — спросил Аскольд.
— Ирину, — с улыбкой сказал Македонянин. — Согласен?
— Да! — отвечал князь.
Лишь только договор был заключен, Аскольда и Дира отпустили в становище их дружины.
Дело было сделано, и они должны были успокоить своим появлением волновавшихся варягов.
Византийские политики всегда рассчитывали свои ходы.
Князья успели как раз вовремя. Терпение варягов истощилось, и они уже решили нагрянуть на Константинополь, чтобы «возвысить» своих князей. Их появление в становище встречено было громкими криками.
— Князья, князья! Слава Перуну! — слышалось со всех сторон.
— А мы уже вас выручать хотели идти!
— Разнесли бы мы это гнездо!
— Уж камня на камне не оставим!
— Говорят, вы крестились?
— Что же, на то ваша воля… Их Бог через вас и нам помогать станет. Уж покажем мы им с Его помощью себя. Вот важно-то будет!
Аскольда и Дира обрадовали эти проявления преданности. Они поняли, что связь между ними и их дружинниками не порвалась.
Аскольд первый заговорил со своей дружиной.
— Товарищи и друзья! — громко начал он. — Действительно и я, и брат мой Дир теперь христиане; отчего бы и вам не познать это учение вместе с нами? В этом учении истина.
Аскольд сделал ошибку, заговорив с дружинниками теми же словами, какими его самого наставляли в вере.
— Нет, нет, — раздались в ответ на речь князя крики, — над собой у вас своя воля, а мы стоим за Перуна, за веселого Леля. Они с нашими отцами были, пусть и с нами останутся, не хотим других, желаем быть по старине.
Аскольд понял, что он не так повел речь.
— Я только предложил, а каждый волен поступать, как желает, — сказал князь, — но вот, что я приказываю вам теперь, собирайтесь, мы скоро, как только окончатся сборы, пойдем домой на Днепр, в наш родной Киев.
— В Киев, в Киев! Домой, домой! — раздалось вокруг князей.
— Пора, княже! — сказал один из старейших дружинников. — Пора! Заждались, чай, нас дома…. Туда, поди, и вести уже о нашем горе дошли! Да это не беда, не люди нас победили ведь… Так нам и домой не стыдно вернуться… Только бы поскорее, княже!
— Верю тебе, старик! Заскучали все вы! — проговорил князь. — Собирайтесь в путь-дорогу.
— А вы князья?
— С вами же! Только вернемся мы не надолго в этот город — не все еще дела закончены.
— Твое дело. А что, нам туда нельзя? Там, говорят, и поживиться есть чем!
— И думать не смейте об этом! — закричал Аскольд. — Мало вам беды! Так еще понадобилось? А если осмелитесь только, не считайте меня и князем своим, уйду от вас и Дир со мной! Идите домой одни, как хотите, князей своих бросив…
— Зачем же? Из послушания твоего не выйдем, что приказываешь — все по-твоему будет! Иди с миром, возвращайся только скорее да веди нас домой…
Князья не долго были в Византии и поспешили вернуться обратно.
Византийские правители щедро одарили и наградили их всех.
Аскольд вез с собою добычу, которая более всего была ему по сердцу, — молодую жену.
Прошло еще несколько дней, и варяги оставили берега, где постигло их несчастье. Из ушедших с ними из Киева скандинавов не было почти никого теперь… Ни Руара, ни Ингвара, ни Ингелота, ни Стемида, ни Родерика… Никого из тех, кого Аскольд и Дир привыкли постоянно видеть около себя и на пирах, и в битвах.
Никто не веселил возвращавшихся песнею; не было и скальда Зигфрида.
Зато вместе с возвращавшимися варягами отправлялись на Днепр византийские священники… Аскольд обещал воздвигнуть на киевских высотах храм во имя Бога живого, в которого он так нежданно уверовал!
Не было среди возвращавшихся и Изока…
Византийцы задержали его как заложника и на все просьбы князей отпустить сына Всеслава отвечали отказом.
VI
Остатки флотилии только еще подходили к устью Днепра, а на его берегах уже было известно, что князья возвращаются.
Плач стоял на Днепре. Не было селения, где бы не оплакивали ушедших и не возвратившихся.
Князей, впрочем, никто не обвинял. Всем было известно, при каких обстоятельствах потерпели они ужасное поражение.
О том, что князья переменили веру, никто на Днепре не говорил. Все считали это их личным делом.
Но плач не прекращался: слишком уж многие не вернулись домой.
Узнал обо всем и Всеслав. Узнал и стал думать глубокую думу: «Вихрем так и разметало… Христианский Бог, говорят, против них пошел. Нет, что ни говори, а с Рюриком или с Олегом ничего подобного не случилось бы… А тут — князья!.. Пировать да к бабам ластиться — на это их станет, а воевать да врагов бить — нет их… Шутка ли — и дружина погибла, и струги потеряли, и сами с пустыми руками возвращаются! Где и когда и у кого это видано и слыхано? Дружину потерять — в ратном деле, мало ли что бывает! Сегодня счастье за одних, завтра за других — так то в честном бою, а тут без всякого боя… Подойти, стать и потерять все… Тоже в фиордах родились, с викингами ходили, а бури заметить и остеречься не могли… Бури! Когда ее в Скандинавии каждый мальчишка носом чуять должен! А потом вдруг свою веру бросили и в чужую ударились. Может, эта вера и хорошая, всех вер лучше, да и вернее всего, что так, коли их Бог Сам помогает: бури посылает, а все же на отцовскую менять ее не следует.
И как менять-то! Потихоньку, одному! Уж если князь признал, что чужая вера лучше своей, так и объявил бы он о том народу, собрал бы его, пошел бы с ним, завоевал бы ее, веру эту, да вместе с народом и принял бы, а так, тайно!»
Всеслав глубоко был возмущен поступком Аскольда.
Однако он с нетерпением ожидал возвращения князей, думая, что они привезут ему любимого сына.
И вот киевский народ высыпал на берег Днепра встречать возвращавшихся князей.
Вот наконец показались паруса стругов. Но как их мало! Столько уходило и столько вернулось!..
Всеслав ждет князей, кипит его сердце, волнуется… На корме княжеского струга он видит Аскольда, с ним Дир, «жрецы» христианского Бога, и больше никого…
— Где же Изок, княже? — весь дрожа от волнения, спрашивает Всеслав.
Аскольд потупился, молчит…
— Он остался в Византии! — поспешил ответить за брата Дир.
— Почему?
— Заложником!
Нахмурился, потемнел Всеслав, но ни слова не сказал более.
И князья ничего не сказали.
В палатах князей, когда Аскольд рассказывал все происшедшее, Всеслав тоже молчал, но когда тот кончил говорить, поднял голову и голосом, в котором слышались и мука, и негодование, спросил:
— Княже, а как же твоя клятва?..
Что мог ответить Всеславу на этот вопрос Аскольд?
Византия осталась неприкосновенной, Изок не был возвращен отцу, клятва, страшная клятва, осталась не исполненной!
«Нет, не князья это, не князья! Даже держаться по-княжески не умеют!» — с тоской подумал Всеслав.
Аскольд продолжал далее свой рассказ о неудачах похода и сделал ошибку. Он подробно описал богатство и великолепие Константинополя и даже, что было всего неосторожнее, поведал о его полной беззащитности.
— Когда же ты поднимаешь новый поход, княже? — спросил Всеслав.
— Больше никогда! — горячо воскликнул в ответ ему Аскольд.
— Как никогда?
— Вечный мир будет теперь между Киевом и Византией!
— Вечный? — с изумлением переспросил князя Всеслав.
— Да!
— Почему?
— Я заключил договор об этом.
— Не спросив народа?
— Я — князь, и мне спрашиваться не у кого! — гордо ответил Аскольд.
— Тогда расскажи мне, в чем твой договор с византийцами?
Аскольд подробно передал содержание договора. Всеслав сразу понял, что означает подобный договор.
— Да что же ты наделал, княже! — воскликнул он.
— Как что? Я тебя не понимаю.
— Киев по этому договору стал рабом Византии и сам ничего не выиграл. Мало того, ты не один Киев продал Византии, ты и Ильмень наш отдал ей… А что ты получил взамен того, что сам дал?..
— Вечный мир, вечный покой…
— А что в них, если закабалена родина… И ты будешь держаться этого договора?
— Как же иначе? Я поклялся в этом.
— Ты был слеп!
— Не тебе меня учить! Еще раз тебе говорю: я князь!
Всеслав только тяжело вздохнул в ответ.
«Не князья, не князья это!» — еще раз подумал он.
Когда Всеслав ушел к себе, тяжело было у него на душе… Изок томится в плену, нового похода не будет. Это очевидно. Договор, позорный для славянства договор заключен. Нет и надежды на то, чтобы, помимо князя, поднять новый поход. Из Скандинавии в Киев никого не осталось, а славяне — за князей. Они не послушают его, Всеслава, не пойдут за ним, как шли за князьями. Кто же тогда выручит из византийского плена Изока, кто вызволит славянство из-под позорного ярма Византии?
Тяжело было на душе Всеслава. Припомнилось ему прошлое, и прежде всего Ильмень. Там ведь княжит Рюрик, этот сокол, перед которым все окрест трепещет… Там с Рюриком и Олег, этот храбрец из храбрецов скандинавских, не останавливавшийся ни перед чем, ни перед какой бы то ни было опасностью. Он бы уже не предал своей земли, не испугался бы бури… Вот у кого нужно просить защиты… Вот кто поможет освободить Изока, смыть пятно позорного договора с Киева! Но ведь прежде Византии они должны будут прийти сюда… Тогда Аскольд и Дир погибнут!.. Ну и что же? Погибнут ведь только они, а не весь народ приднепровский. Договор заключен ими — не будет их, и Киев будет свободен от договора…
До утра не сомкнул глаз Всеслав — все думал и чем дольше думал он, тем все более и более укреплялся в своих мыслях.
На следующий день пришел он к князю, все обдумав.
— Княже! Долго мы жили с тобой, вместе хлеб-соль водили, — сказал он Аскольду, — но теперь прости, не слуга я тебе больше.
— Как, что? — встревожился Аскольд.
— Так, ухожу я, прости…
— Куда же ты идешь?
— Куда ветер подует!.. На все четыре стороны! — уклончиво ответил Всеслав.
VII
В Киев редко приходили вести с великого озера славянского.
Но если бы приходили они чаще, то Аскольд и Дир узнали бы о той тяжелой борьбе, которую пришлось выдержать с ильменскими славянами их бывшему другу…
Рюрик, подавив наконец рознь, стал княжить на Ильмене спокойно. В это время появился на Ильмене Всеслав. Его приняли в княжьих хоромах на Рюриковом городище. Сам князь тотчас же поспешил принять его в свои объятия. Да и как было не принять старого товарища — ведь это был Всеслав, не раз и не два деливший с Рюриком опасности и труды походов. Но более всех обрадован был появлением Всеслава Олег. Он принес ему весточку о тех, кого Олег в глубине души считал изменниками их общему делу. Никак он не мог забыть того, что объявили они князю, которым они были посланы покорить под его власть земли приднепровские, после того как осели там: «Ты будешь конунгом на севере, а мы — на юге, — уведомляли ярлы Рюрика, — и друг другу не помешаем мы, если же понадобится помощь тебе наша, можешь на нас рассчитывать. Готовы мы вступить с тобою в союз; изменниками нас не считай, потому что не давали мы тебе клятвы в верности, и ярлы мы свободные, ни от кого не зависимые». Независимые! А разве он, Олег, конунг Урманский, зависим от кого-нибудь? Он зависим только от уз дружбы и не изменил этим узам. Он предлагал Рюрику пойти и наказать виновных, но тот не пустил его.
— Нет, мой брат, нам и здесь еще слишком много своего дела. А Киев рано или поздно от нас не уйдет — все равно будет наш, как и вся земля славянская. Ярлы нам же еще услугу делают, к Киеву дорогу прокладывают. Нам после них легче будет пройти, потому что они такие же варяги, как и мы. Поэтому-то и оставим их в покое до поры до времени, пусть они там забавляются, будто они новое великое княжество на юге основали… все равно их княжество к нам перейдет. Да и сами ярлы наши Аскольд и Дир совсем не ратные люди. Они к тихой, мирной жизни склонны. Это ты знай!
— Ты прав, как всегда, мой Рюрик! Затаю я до времени думы мои, но потом буду просить я у тебя позволения разделаться с изменниками, — отвечал Олег.
— Придет время, пойдешь и ты на юг!
Увы, все время, пока княжил на Ильмене Рюрик, для Олега было столько дела, что и подумать о новых завоеваниях было некогда, но вот теперь пришел с Днепра Всеслав и нечто невероятное рассказал об Аскольде и Дире.
Олег верить отказывался, чтобы скандинавские ярлы могли так перемениться, но Всеслав приводил подтверждения и не верить было невозможно.
Более всего возмутился Олег тем, что Аскольд не сдержал своей клятвы и не обратил в развалины столицу Византии; при рассказе же о тех богатствах, которые были скоплены в Константинополе, глаза норманна загорелись.
— Клянусь Одином! — воскликнул Олег. — Лишь только управится с делами Рюрик, мы пойдем, Всеслав, на Днепр, и беда тогда изменникам!
Он несколько раз пытался заговорить с Рюриком о Киеве, но тот отвечал только одно:
— Не время еще!
Рюрик полагал, что норманны еще недостаточно укрепились на Ильмене, чтобы начать новые походы.
Всеславу приходилось ждать.
Но вот умер Рюрик. Только тогда народ славянский понял, кого он теряет с его смертью. Был могуч князь, но не смертным бороться со смертью…
Рюрик был погребен, и его наследником стал его сын — младенец Игорь, а за него стал править ильменцами его дядя, мудрый Олег. Теперь он был свободен. Он мог бы сразу пойти на Днепр, но некоторые недовольные правлением Рюрика роды приильменские пробовали возмутиться. Нужно было унять их… Когда же это дело было закончено, Олег, собрав грозную рать, вместе со Всеславом пошел в поход на ничего не подозревавших киевских князей.
В Киеве настали другие времена. Не мог нарадоваться народ приднепровский на своих князей-христиан. Больно уж ласковы да добры они стали. И прежде любили их, а теперь еще пуще любить начали.
— Что солнце на небе — то князья наши! — говорили киевляне.
— Приветливее да ласковее их и не найдешь!
— Где уже найти!
— Не то, что в Приильменьи…
— Ну, там князь — другое дело… Там князь по народу — кремень…
Вернувшись с молодой женой в свой стольный город, принялся Аскольд за устроение своего Приднепровья. Дир во всем помогал ему делом, а молодая княгиня Ирина разумным советом.
Недаром супруга киевского князя и детство, и юность свою провела в императорском дворце Византии, недаром постоянно слышала она о делах правления. Все это, как нельзя более, теперь пригодилось ей.
— Войной иди, когда тебя вызывать будут, — говорила она своему супругу, — а дома у себя — добром да ласковым словом куда больше сделаешь!..
И следовал ее советам Аскольд. Никого он не «примучивал», даже древлян, собирая с них положенную дань. Отдадут добром — ладно, не отдадут — Бог с ними.
И такое отношение ценили во всех племенах и родах Приднепровья. Без «примучивания» мало было родов, за которыми бы недоимки считались. Сами несли, не дожидаясь, когда дружина княжеская пойдет. Легко, стало быть, жилось. И в самом деле легко. Киев рос не по дням, а по часам. Мир с Византией был для него благодетельным. Развивалась торговля. «Гости торговые» теперь из Понта Эвксинского, из славных городов, что под рукою Корсуни города были, из Византии самой, из-под вечно-голубого неба Италии не переводились в Киеве. Прежде их много было, а теперь втрое больше стало. Безбоязненно шли они, уверенные в княжей охране. Аскольд и Дир обо всех и обо всем Заботились. Странноприимные дома для путешествующих устроили, хоромы для заболевающих недугами возвели, по близости от торговой пристани, храмы Бога живого соорудили и столь набожны были, что ни одного богослужения не пропускали, чувствуя себя легко и отрадно в храме.
— Эх, счастливы мы, Дир мой! — говорил Аскольд. — Боюсь я даже…
— Чего?
— За будущее боюсь… Не верится мне все, чтобы такое счастье на земле людям надолго дано было…
Дир усмехался.
— И откуда у тебя только мысли такие являются, брат мой! — говорил он.
— Ах, Дир! Вспомни жизнь нашу прежнюю. Что такое мы были с тобой? В фиордах мы не простые люди были — ярлы. Да для чего мы жили! Помнишь песню Рулава: «Нет в мире лучше дел войны». Неужели мы только для кровавых потех на свет Божий родились? Неужели счастье только в одних боях, грабеже и насилии над беззащитными? А ведь в этом только и проходила жизнь викингов. Вот и теперь сравниваю я жизнь, которую мы с тобой здесь ведем, с прежней жизнью нашей. Так теперь хорошо, так теперь легко и привольно. Не слышишь звона мечей, не слышишь воплей несчастных жертв. Никто не проклинает наше имя, никто с ненавистью не смотрит на нас, все только благословляют нас да глядят нам вслед с любовью… Сердце покойно, душа радуется. Вот и думаю я, тоща мы были бедняками, нищими, а теперь полупили богатство великое… Разве не богатство покой душевный? Его-то и боюсь я потерять. Ведь живем мы и не знаем сегодня вечером, что завтра утром будет. Безоблачно небо, светит с него солнышко, так и льет оно свои лучи благодатные, животворные, вдруг откуда ни возьмись набежит туча черная, скроет и небо ясное, и солнце радостное, потемнеет все, как в ту бурю над Византией, затуманится свет далекий и ударит гром с молнией… Так вот и жизнь наша…
— Все в воле Божией, Аскольд, — утешал его Дир.
— Так это, и с христианским смирением готов я принять все ниспосылаемое мне. Только тяжело терять недавнему бедняку только что полученное богатство…
— Да что тебя страшит?
— Народ наш страшит меня…
— Народ, чем?
— А так, чувствуется, что мы не родные с ним…
— Ну, напрасные страхи, разве тебя не любят в народе киевском!
— Любят-то любят, да все не так, как хотелось бы мне!
— Чего же тебе хотелось бы?
— Видишь ли, и за больными я сам хожу, и бедных людей оделяю щедро, и дань не примучиваю, а все чувствуется, что как на чужого смотрят на меня. Вот Рюрик на Ильмене. Тот сумел своим стать.
— Так он и по крови свой.
— Свой-то свой, а когда вернулся на Ильмень с фиордов, совсем чужаком был. Он ли не железной рукой держит приильменцев. Голову поднять опасаются, а случись что, своего князя не оставят, все как один за него пойдут и с радостью великой костьми лягут, а за нас с тобою, не думаю…
— Но почему же?
— Говорю тебе, чужие мы народу.
— Да как это чужие? Мы ли для него не стараемся?
— Все даром идет, все старания наши. Чужие мы славянам.
— Да в чем ты это видишь?
— Если бы народ своих в нас видел, последовал бы за нами во всем. Бросил бы он Перуна своего и уверовал в Бога Истинного, Которому мы с тобой поклоняемся и Которого чтим…
Прав был Аскольд! Чутким сердцем своим понял он, что и в самом деле нет у них прочной связи, которая приковывает неразрывными узами народ к его главе… Любили, что и говорить, в Киеве и на Днепре Аскольда и Дира, да не было у князей единой с народом верь!.. Была любовь, не было единения, князья и в самом деле оставались чужими своему народу…
— Хороши-то, хороши князеньки наши, — поговаривали в народе, — да только просты больно…
— Как просты?
— Да так… Уж если ты князь, так будь, что солнце на небе: сияй, а близко не подходи… Что ты такое, разглядывать не давай… Как разглядят, что ты такой же, как и все, уважать перестанут…
Напрасно старались князья распространить Христову веру в своем народе. Кое-кто из приближенных последовал их примеру, приняли крещение, но все это были единичные случаи.
Как печалились об этом Аскольд, Ирина и Дир!
— Горе, горе нам! — восклицал иногда Аскольд, — могли ли мы думать, что народ киевский не пойдет за нами!..
— Удивительно, что не понимают они всю суету своих верований, всю лживость своих истуканов-богов! — вторил ему Дир.
Ирина также скорбела душой, чувствуя вместе с супругом и свою отчужденность. Не о том мечтала молодая княгиня, когда, покинув родину, последовала за вождем «варваров» в далекую, неведомую страну. Тогда воображению ее рисовались картины будущей просветительной деятельности. Она мечтала о подвиге, она думала, что ей удастся просветить свётом Христовой истины этот народ.
И вдруг разочарование, горькое разочарование… Часто задумывалась молодая княгиня, как помочь горю? Думала-думала и додумалась: нужно показать язычникам бессилие их истуканов, — только и всего.
Она сказала об этом Аскольду.
— Может быть, ты и права, — ответил ей князь, — но разве, не видали они или по крайней мере не слыхали о чудесной буре, разметавшей наши струги? Увы, это явное чудо мало кого убедило из числа моих дружинников и, как я знаю, никого из них не повело на путь истинный…
— Тогда было совсем другое… Откуда было уразуметь твоим воинам, что это чудо? Для них оно являлось самою обыкновенной бурей.
— Пожалуй, что и так…
— Между тем, — продолжала, воодушевляясь, молодая княгиня, — если бы воочию показать им, что бессилен их Перун, может быть, они уверовали бы!
— Но как это сделать?
— Подумай…
После этого разговора прошло несколько дней.
Шумел стольный Киев, набралось в него видимо-невидимо родичей из всего Приднепровья. Около истукана Перуна тысячи людей стояли, каждый молясь ему по-своему. Был среди них старый жрец Богуслав, собиравший приношения.
Вдруг толпа заволновалась, зашумела, раздались крики:
— Князья!
В самом деле, в княжеском облачении, сопровождаемые немногочисленной свитою, показались среди толпы Аскольд и Дир. Народ почтительно расступился, давая князьям дорогу. Те ласково кланялись на все стороны.
Старый Богуслав остановился на возвышении у подножия Перуна и подозрительно смотрел на приближающихся князей. Ему было известно, как и всем в Киеве, что Аскольд и Дир христиане.
— Почто пришли вы сюда! — закричал он, когда князья приблизились, — разве не отшатнулись вы от Перуна? Разве не другому Богу вы поклоняетесь? Идите же прочь и не мешайте нам.
— Старик, ты дерзок! — воскликнул Аскольд, — разве ты забыл кто мы и кто ты? Народ киевский! Ужели дозволишь ты позорить своих князей…
Подавленный ропот прошел по толпе.
— Оно бы действительно полегче нужно! — раздались восклицания, — ведь князья…
— Князья-то князья, да с чем они пришли…
— А вот узнаем… Князь Аскольд говорить хочет!
Аскольд сказал:
— Народ киевский, мужи, людины и смерды, слушайте. До сих пор не мешали мы вам поклоняться богам вашим, но взгляните, что такое Перун ваш! Не сами ли вы его сделали из дерева, не сами ли вы поставили его на этом месте? Этот бездушный идол — создание рук ваших, и вот вы кланяетесь ему и считаете его богом своим. Помраченные! Безрассудные! Откройте глаза ваши, прозрите и убедитесь в ослеплении своем… Бросьте поклонение обрубку дерева и познайте истину!
Снова заволновалась, снова зашумела толпа. Она раздвинулась и вытолкнула вперед двух стариков.
— Пусть они за всех ответ держат! — кричали в толпе.
Старики в пояс, но с достоинством поклонились князьям.
— Невдомек нам, князеньки, о чем вы речь держите! — сказал один из них. — Скажите нам пояснее, чтобы уразуметь могли мы!
— Полно, старик, не хитри, вы слышали, что сказал я вам, — горячо воскликнул Аскольд, — бросьте Перуна, столкните его с этой горы, и вы убедитесь, что он не спасет себя…
— Может, и так будет, — помолчав, сказал старик, — может, и не спасет себя Перун наш, может, и не Бог он вовсе, а истукан просто!..
— Вот видишь, сами вы сознаете это! — обрадованно сказал князь.
— Погоди, не все мы тебе сказали, — остановил его старик, — перебил ты меня. Опять говорю, может, истукан — Перун, да в том дело, что ему, этому истукану, и отцы наши, и деды, и прадеды кланялись, в горе к нему прибегали и счастливы были. Так нам ли, детям их, отступаться от них, забыть, чему они учили нас! Нет, князья, что дальше там будет — другое дело, а покамест оставьте нас, молитесь своему Богу, а мы будем молиться своему. Будем жить, как жили.
— Я докажу вам бессилие вашего Перуна! — закричал Аскольд, хватаясь за меч. — Эй, дружина моя, ко мне…
Но, увы!.. Только двое-трое дружинников откликнулись на этот призыв…
— Видишь, княже, — заговорил старик, — никто за тобой не идет на такое дело, даже дружинники твои. И не пойдет никто… Позови же ты нас на врагов своих — пойдем все от мала до велика. Умрем за тебя, но Перуна не трогай, он нам отцами и дедами завещан…
Аскольд огляделся вокруг. Толпа молчала, но это было грозное молчание.
— Идите, князья, в свои палаты, — продолжал старик, — творите суд над нами, ведите дружины на врагов. Народ любит вас и будет любить, пока вы не пойдете против него…
Едва князья скрылись из виду, как все заволновались:
— Ишь ведь что задумали: Перуна сбросить, — кричали обиженные киевляне.
— Да как же это можно!
— Не бывать никогда по слову их!
— Кто говорит, христианская вера, может быть, лучше и правильнее, — рассуждали более спокойные, — да мы ее не знаем… Вот если бы знали ее, да подумали, так другое дело…
В то время в Киеве были священники, присланные из Византии, но они ограничивались проповедью слова Божьего в христианских храмах. В храмах же бывали только те, кто принял крещение, да еще торговые люди, наезжавшие в Киев из Византии и побережья Черного моря.
— Что же теперь делать? — спрашивал Дир, — призвать дружины из Византии?
— Никогда! — отвечал Аскольд, — разве можно действовать силой? Нет, силой в таких делах не поможешь. Заставить народ насильно просветиться нельзя. Что же из того, что они примут святое крещение, а в душе останутся язычниками… Нет, нужно поучать их примером своим.
Но лучше бы князья и не пытались говорить с народом и грозить ему свержением истукана Перуна, если не могли сделать этого на самом деле. Они своей неудачей убедили народ в своем бессилии и потеряли в глазах дружинников уважение. Все чаще и чаще раздавались и в дружине, и в народе голоса:
— Нет, не князья это, не князья…
Однако князья не теряли надежды на успех. Они строили христианские храмы, учили народ, народ любил их за их кротость, доброту, ласку, однако не хотел следовать за ними в деле веры.
Об угрозе, надвигавшейся с севера, ни князья, ни киевляне ничего не знали.
Однажды князьям пришли сказать, что у берега Днепра остановилась пришедшая с севера ладья с купцами, и эти гости, которые говорили по-славянски, желали бы, чтобы Аскольд и Дир спустились к ним, посмотрели бы их товары и приняли их дары.
Такие посещения не были редкостью в Киеве. Князья обрадовались, когда узнали о прибытии ладьи.
Не подозревая ничего дурного, Аскольд и Дир в сопровождении всего нескольких слуг спустились к ладье.
Ладья была, как ладья — обыкновенная купеческая, ничего в ней подозрительного не было. Одно только казалось странным, что она пристала в некотором отдалении от пристани, в месте глухом и безлюдном.
Однако князья не обратили на это внимания.
Оба они сгорали нетерпением узнать, что делается на Ильмене, как живет их старый друг и соратник Рюрик.
Но если князья были беспечны, то сопровождавшие их вдруг что-то заподозрили.
— Ох, князья, — шептали Аскольду и Диру их дружинники, — необычная эта ладья.
— Как необычная?
— Таких ладей у заезжих гостей не бывает. Варяжская эта ладья — будто в поход собралась.
— И добра на ней не видать…
Но князья только посмеивались над страхом своих спутников.
— Что вы! — удивлялись они, — мало ли гостей приходило и ничего не бывало, а тут перепугались.
— За вас, князья, страшно…
— За нас не страшитесь! Мы никому зла не делаем, и нам его также никто не будет делать…
Аскольд и Дир хотели уже позвать купцов, как вдруг перед ними появился какой-то человек, у которого из-под одежды видна была кольчуга. Аскольд и Дир ужаснулись. Перед ними стоял Олег.
— Вы князьями себя зовете! — сказал он, — нет, не князья вы и не княжеского роду, а вот вам князь — сын Рюрика…
И он высоко поднял над головой мальчика.
Это было знаком, по которому из ладьи выскочили воины и кинулись на беззащитных киевских князей.
Стоявшие в отдалении струги быстро приблизились на веслах к одинокой ладье.
Засвистели стрелы, вооруженные люди один за другим выскакивали на берег.
Аскольд и Дир не успели опомниться от неожиданности и были убиты.
Перебиты были и все сопровождавшие их.
Олег торжествовал… Он отомстил изменникам, какими считал своих бывших соратников.
Весь великий путь «из варяг в греки» оказался в одних руках — руках крепких, которые не выпускали никогда то, что попадало в них. Конунг Урманский, храбрый Олег-Олоф стал по малолетству племянника единовластным господином всей славянщины.
Олег не помыслил, однако, присваивать себе всецело власть. Он назвал себя только правителем, а единым князем был маленький Игорь.
— Взгляни, Всеслав, — говорил Олег, — взгляни… Вот лежат эти люди, недвижимые и бездыханные, — он указал на тела Аскольда и Дира, — а когда-то они были моими друзьями и боевыми товарищами. Мы делили вместе труды походов, опасности битв, и вот они мертвы…
— Ты жалеешь их? — удивился Всеслав.
— Да… С прошлым каждый человек связан неразрывными цепями… А прошлое у нас было общее.
Всеслав отвернулся.
— И я любил их, — тихо сказал он, — но что же делать? Знать, судьба уготовила им такую участь!
— Я похороню их как князей! — сказал Олег. — Они были благородной крови.
— Они были христиане. Пусть похоронят их жрецы невидимого Бога.
— Хорошо…
Весть о гибели князей уже дошла до Киева. Народ киевский сбегался на берег Днепра, где высадилась дружина Олега, потом пришли иереи из храма св. Николая и унесли тела павших князей…
А коварный Олег в тот же день вступил в Киев и объявил его присоединенным к владениям великого князя Рюрика и его сына Игоря.
Киевляне и не думали сопротивляться.
Олег утвердился в днепровской столице и правил Русью от имени Игоря.
Договор киевлян с Византией был разрушен.
