XXIV
В честь победы над тремя племенами Владимир велел ставить столы и готовить пир, созывая на него весь киевский народ с женами и детьми. В честь той же победы Божерок, как жрец и верный служитель Перуна, задумал почтить ее принесением жертвы и начал готовиться к ней… Долго он думал, как ему поступить. Много было христиан в Киеве, которых он хотел уничтожить, но больше всех он ненавидел Извоя, Феодора и Симеона.
Однажды вечером, на третий день по возвращении князя в Киев, он сидел у себя на крылечке и думал, кого избрать в жертву, как вдруг на дворике появился седой старик: он еле держался на ногах.
— Что тебе, старче почтенный? — спросил Божерок.
— Войдем в светлицу, и там поведаю тебе.
Жрец встал и пошел в светлицу; за ним вошел старик и, плотно притворив дверь, спросил:
— Одни ли мы?
— Да, одни. Молви, что надо.
Старик вдруг выпрямился и разгладил свою седую бороду.
— Олаф! — воскликнул Божерок. — Ты в Киеве? Давно ли?..
— Недавно. Все наши планы разлетаются в пух и прах… Всюду неудача… Видно, стар уж я стал…
— Да, печально, что Руслав отказывается от почестей, какие ожидают его…
— Хорошо, попробую еще раз поговорить с ним, на всякий случай, да не знаю как… пришел поэтому поговорить…
— Молви, — отвечал жрец.
— Слыхал я стороной, что ты в опале у князя, видно, потому, что он окружен христианами, и почем знать, не станет ли и сам христианином.
— Ни за что не допущу и собственноручно убью его, если он задумает стать им… Довольно того, что боги терпят издевательства его приближенных…
— Да, ты прав… Много они терпят несправедливостей… уж если ты, первосвященник, не можешь повлиять на Руслава, кровь от крови и плоть от плоти моей, то да будет воля твоя над ним и я умываю руки… Найди подобающий случай поговорить с ним, и если это не поможет, то в твоей власти казнить или миловать и да княжить над Русью Малушино дитя…
— Надо искоренить христиан и отбить Руслава у них; нужно предать смерти Извоя, Феодора и других, а если это не повлияет на него и христиане найдут заступничество у князя, то уничтожить и Владимира, и тогда, кроме Руслава, некому будет княжить над Русью… Тогда киевляне поневоле изберут его своим князем…
— Да будут трижды прокляты те, кто совратил его с пути истинного, все слуги мои: Феодор, Симеон, Якун и другие… Один ты останешься верен мне и себе, и я благословляю день и час, когда впервые ты протянул мне руку помощи… Оба мы хлопотали к лучшему, но теперь князь силен и, пожалуй, поздно думать о восстановлении нашего рода… Да сгинут они все с лица земли!..
— Коли так, я буду действовать и начну с Извоя… ненавистного мне, как и все другие христиане; Руслав еще молод, может опомниться и согласится на все, если увидит, что нет никому пощады… На днях я постараюсь уличить его при всем честном народе и потребую от князя искупления его вины смертию, а дальше посмотрим, что скажут остальные…
— Но каким образом ты уличишь его?
— На днях предполагается совершить жертвоприношение Перуну, и когда увижу, что он не преклонит колена, как не преклонял и прежде, я обращу внимание людей и потребую жертвы человеческой…
— Да будет на то воля твоя, — сказал Олаф.
— Но прежде, чем совершить это, я думаю пойти сегодня в полночь к капищу, где стоят разоренные стены их храма: там, говорят, будут все христиане… Я хочу видеть их всех и знать по именам… чтоб потом легче было уличить их.
— Ты говоришь, что сегодня христиане будут в храме? — спросил Олаф.
— Перед тобой был у меня Вышата и говорил, что ему донесли, что сегодня там будет сборище христиан. Наверное, будут Извой и Руслав…
— В таком случае не мешкай…
— Идем!.. — сказал Божерок, взяв свой длинный посох.
Но едва они вышли за калитку, как заметили двигавшуюся толпу мужчин, направлявшихся к капищу.
— Видишь, — прошептал Божерок, — кажется, это христиане, а между ними и Руслав…
— Глаза мои слабы, — отвечал Олаф. — Я пройду околицей, чтоб не попасть кому-нибудь на глаза.
Подойдя к храму, Божерок услышал пение христиан, потом раздался знакомый ему голос Феодора, затем стройное пение клира. Вдруг послышались чьи-то шаги… Это был Вышата.
В эту минуту послышалось пение, в котором они услышали молебствие за князя, помазанника Божия и избранника народа…
— Слышишь, они молятся за князя, — прошептал Вышата…
— Молитвы нечестивых не приемлются богами, — зло возразил жрец.
В ту же минуту раздался чей-то крик: «Под дубом, ближе к капищу!»
— Кажется, мы обнаружены, — прошептал Вышата. — Как бы не накинулись на нас.
— Перуновы ищейки! — крикнул кто-то. — Бери их, вяжи!..
— Проклятый Тороп, — прошептал Вышата, — всюду он, словно леший, таскается… Видно, и он одной веры с ними…
Вышата и жрец побежали в разные стороны, боясь быть узнанными христианами.
— Ну, как, моя горлинка, — послышался вдруг голос со стороны холма, — скучно было без меня?
— Ах, какая тоска, Руславушка, такая тоска, что и вымолвить нельзя… Все глазыньки повыплакала… А тут еще Яруха молвила, что ты убит в бою с ятвягами, и не видела я после этого веселых дней…
— Зато теперь будем счастливы… Наш милостивец, Красное Солнышко, заметно начинает сочувствовать нам, и только, по-видимому, колеблется… знать, все еще боится народа да верховного жреца. Часто на войне он вспоминал свою жену Марию, бредил во сне христианами, вспоминал Извоя, меня и тебя.
— Неужто и меня! — воскликнула девушка.
— Да, видно, ему памятна неудавшаяся жертва… К тому же он очень много думает о том, что ему говорит Извой…
— А что он говорит ему?..
— При каждом удобном случае он напоминает ему о Творце вселенной…
— Да внушит ему Господь эту мысль скорее, дорогой мой, желанный Руслав, и тогда мы будем совсем счастливы.
— Мы и теперь счастливы, любя друг друга, в особенности я счастлив потому, что князь так любит и жалует меня…
— Молись за него, Руслав, и да пошлет ему Господь благоденствие и многие лета княжения на славу Руси…
— Я молюсь за него и никогда не перестану молиться за своего благодетеля…
— И поработителя… — вдруг раздался голос, и перед ними появился Олаф.
— Именем твоего отца Святослава, — сказал он, — заклинаю тебя: опомнись, Руслав, и будь тем, кем ты должен быть на самом деле, а не рабом князя.
— Что тебе надо от меня, старик? — воскликнул Руслав. — Зачем ты преследуешь меня?..
— В последний раз молвлю тебе: ты должен быть князем и бросить эту христианку. Она и ее отец тому виной, что ты отказываешься от того, что тебе по праву принадлежит.
— Ничего мне не принадлежит, — возразил Руслав, — даже самая жизнь не моя… По первому требованию моего благодетеля я положу ее за него.
— Лжешь, негодяй! — воскликнул Олаф. — И если ты не дашь мне слово покориться моей воле и воле народа, я убью тебя этой старческой рукою.
— Народа… Кто тебе сказал, что народ хочет избрать меня князем?
— Я говорю это от его имени, и если ты не послушаешься, то берегись…
— Слушай, старик, ты говоришь, что я твой внук, что я сын Святослава, но слова твои лживы и я не верю им.
Что-то хрустнуло невдалеке, но никто не обратил на то внимания.
— Молвлю правду и хочу, чтобы ты был великим князем…
— Никогда не буду им, слышишь, не буду, и тому будет порукой та, которую я люблю: она христианка, я тоже христианин и никогда не посягну на жизнь моего господина.
— Это решительный твой ответ?
— Решительный и неизменный!.. Отыди от меня и сгинь навсегда! — с негодованием сказал Руслав.
— Так сгинь же ты, отродье проклятое! — крикнул взбешенный старик и, бросившись на Руслана, столкнул его с крутого берега в Днепр. Зоя вскрикнула и упала без чувств, но Олаф, считая ее виновницей всего, подскочил к ней и, взяв в охапку, бросил ее следом за Руславом.
Олаф стоял на обрыве и смотрел на воду.
— Несчастный, — сказал он, — не хотел быть князем и служить народу, так будешь кормить рыб…
— А ты умрешь позорною смертью на площади или сгниешь в подвале, — раздался позади него голос Яку на, и на него набросили петлю, которую ловко кинул Тороп.
Он быстро затянул ее и, опутав веревкой руки Олафа, оттащил его от берега.
— Эге! — воскликнул Тороп, когда Олаф был связан, — теперь не уйдешь. Сторожи его, Якун, а я сбегаю к Днепру… Авось спасу кого-нибудь…
Тороп бросился с крутого берега вниз; спустя две-три минуты раздался плеск воды далеко по течению, а затем голос Извоя:
— Сюда, сюда, Руславушка, — услышал Тороп. — Слава Богу, ты спасен…
— Зою, Зоюшку спаси! — с отчаянием твердил Руслав, думая, что она осталась на берегу в руках Олафа…
— Сейчас отыщем и ее…
Но увы, луна совсем исчезла и было темно. Извой всматривался в воду, не зная, что делать… Зою отнесло далеко от того места, где были Извой и Тороп.
Когда Зою наконец нашли и положили на берегу, Руслав зарыдал, как ребенок, и начал целовать посиневшие губы… Плакал и Извой, только Тороп угрюмо молчал: в нем боролись два чувства: ему было жаль девушки, и он радовался, что Олаф попался в его руки.
Тороп поднялся на крутой берег к Яку ну, Олаф стонал, метался и ревел как зверь.
— Напрасно ревешь, старина, — говорил Якун. — Никто тебя не услышит… Ты меня учил, теперь и я тебя на старости проучу… Не трогал бы меня, и я не тронул бы тебя… Теперь умрешь собачьей смертью.
— Ну, что, боярин, каково поживаешь? — сказал, взойдя на гору, Тороп. — Чай, нездоровится тебе?
— Именем богов, заклинаю, отпустите меня, — взмолился Олаф.
— Ну, теперь нам твои боги не опасны: мы не верим в них, — отвечал Якун. — Беги, Тороп, зови на помощь, чтобы доставить в Клев.
— Зачем звать… Сейчас сбегаю на княжий луг, возьму коня и отвезу его…
Он помчался по тропинке, и через час Якун сидел уже на коне со связанным Олафом. С этой ношей Якун отправился в Киев, медведи сопровождали его. Отправив Якуна, Тороп пошел к Симеону, чтобы сказать ему о постигшем всех горе. Пройдя к Угорьскому берегу, он встретился с Симеоном, шедшим ему навстречу.
— Ах, дедушка Симеон, — сказал Тороп, — никак ищешь свою Зоюшку?
— Да, — отвечал тот, — запропала куда-то.
— Она внизу у реки, там же Руслав и Извой… — с грустью произнес Тороп, — Тебя ждут…
— Меня? — удивился старик. — На что бы я понадобился им в такую пору…
Старик пошел за Торопом, но едва он сделал несколько шагов с крутого берега, как остановился. Он побледнел. На берегу лежала Зоя, а над нею стоял Извой; рядом сидел Руслав.
Посмотрев безумными глазами на Торопа, он быстро сбежал вниз.
— Дочушка моя, дорогая моя, что приключилося с тобой!.. — закричал старик.
— Олаф сбросил Руслава и Зою с утеса… — тихо сказал Извой.
— Олаф! — воскликнул Симеон. — Он опять здесь?..
— Да, здесь, — проговорил Тороп, — но сегодня его голова будет воткнута на кол…
Старый Симеон начал молиться.
— Господь да примет ее душу во царствие небесное, — сказал он. — Знать, не судьба, Руславушка, чтоб она была твоей женой… Покорись воле Божией и да будет над нами Его святое благословение.
Было уже совсем светло, когда Зою положили на носилки и понесли. Тороп с Извоем отправились в Киев.
Якун стоял у сторожевой избы и разговаривал с Веремидом.
— Ну, уж коли попал, то не сносить тебе головы, — сказал он Олафу. — Довольно помыкался по белу свету… Говорил — брось все это, ан нет… вот теперь пеняй на себя…
— Проклятие всем вам, — простонал, задыхаясь, Олаф.
В это время подошли Извой и Тороп.
— Молви мне, Веремид, действительно ли Олаф мой отец? — спросил Извой…
— Не знаю… Кажись, что отец, — отвечал Веремид. — Помнится мне, что он оставил своего ребенка при князе Святославе, а ты ли это был — не знаю. Поспрошай Якуна.
— Говори, Якун, он ли мой отец?.. — подошел он к Якуну.
— Он-то он, да вишь, какой злой, чтоб его пусто было.
— Отвяжите его и отведите в сторожевую, — сказал Извой. — Я хочу говорить с ним…
Якун и Тороп развязали Олафа и ввели в сторожевую, а сами вышли и встали у окон.
— Отец, — сказал Извой, — хочешь, чтобы твой сын спас тебя от смерти?
— Зачем ты спрашиваешь меня об этом?
— Спрашиваю, потому — не знаю, примешь ли мои условия: они легки.
— Говори, что надо делать, чтоб быть живому?
— Покайся и прими святое крещение и ты будешь спасен.
— Кому покаяться?
— Богу и князю и проси у них прощения за все свои прегрешения…
— Князю!.. Да будет он проклят… — прохрипел Олаф. — Из-за него я лишился моего внука, которого любил более тебя и хотел, чтоб он был тем, чем теперь Владимир, и не стану кланяться этому рабыничу.
— А Богу?
— Я не знаю его… да и зачем мне каяться и кланяться… Все равно, уже не долго жить…
— В таком случае, не взыщи… Я хотел помочь тебе, но ты отказываешься и Бог с тобой.
Он ушел и позвал Якуна и Торопа.
— Как хотите, — сказал он, — так и делайте с ним, но без воли князя не налагайте на него рук.
Когда князю сказали об Олафе, он приказал одеть ему колодки и запереть в темный подвал…
Тороп и Якун были награждены; кроме обещанных денег за голову Олафа, они получили княжеские подарки.
