XXI
Вскоре они дошли до хижины Ерохи, где застали Симеона, Руслава и Зою. Они еще не знали о случившемся несчастье и стали упрекать Ероху, Стемида и Извоя за то, что они пошли на Купал у.
— Особенно ты, Стемид, — сказал Симеон, — ты давно христианин и знаешь богомерзкие обычаи язычников похищать девушек: да и ты, Извоюшка, напрасно не уговорил не ходить.
— Да, действительно много моей вины, — сказал Извой, — да, вишь, девушкам захотелось посмотреть… Нечистый попутал.
— Ну, полно тужить, — сказал Симеон, — надо молиться, и да услышит Всевышний нашу молитву и избавит нас от всех бед.
И Симеон начал громко читать «Отче наш»; за ним вторили все остальные. Потом он вздохнул и, обращаясь к Ерохе, сказал:
— Не мешало бы нам припрятать наших дочерей… Уж коли начал этот идол мыкаться по селам, так и конца теперь не будет.
— Куда спрятать-то, коли его приспешники всюду, как крысы, заглядывают… Остается одно: чтобы не отдавать живых на поругание, потопить их и самому наложить на себя руки.
— Что ты, что ты, Господь с тобой!.. Можно ли молвить такую ахинею.
— Да зачем нам прятаться теперь, — сказал Извой. — Благодаря милостивому князю все мы можем жить теперь не в лесу, а в Перевесище, которое подарил мне Владимир; там Вышате нелегко будет достать нас: и сами мы будем спокойны, да и суженые наши в безопасности…
Поговорив еще, решили спрятать девушек, пока не настанут для христиан лучшие дни, так как проделка Торопа возмутила язычников и вызвала гнев верховного жреца, который поклялся Перуном уничтожить всех.
Вернувшись во дворец, Владимир, велев убраться отроку Всеславу, взволнованно заходил по горнице. «Доколе, доколе, — думал он, — все это будет продолжаться!.. Да, права была бабушка, говоря, что все эти идолы и человеческие жертвы вызовут возмущение… Уж коли Торопка открыто насмехается над языческими жертвами, то что сказать о Марии, Извое, Руславе, Всеславе и других; ведь все они, наверное, христиане… И все они молвят, что христианская вера во сто раз лучше нашей, языческой, и, несмотря на то, что часто тошно им от язычников, они все-таки счастливы и спокойны…»
— Позвать ко мне Извоя и Руслава! — крикнул он страже. — А если придет владыка — молвите: не велено пускать…
Он велел принести стопу меду и снова задумался: «Если послушать моих жен да Извоя, то их вера действительно хороша и не требует никаких жертв, но правду ли молвят они… каждый хвалит свою… Неужто и впрямь я окружен христианами? Если все они такие, как Извой, Мария и другие, то, право, хороша их вера… Но неужели и Торопка христианин?.. Ха, ха, ха!.. — Он вдруг расхохотался. — Ай да Тороп!.. Утешил владыку и народ честной… придумал же: и я убит, и жены людей киевских побиты, а эти бараны и впрямь поверили… И не мудрено: всем памятен этот Олаф… Тороп молвил, что и владыка с ним за одно…
Владимир выпил стопу меду и позвал Всеслава:
— Поди отыщи, хоть под землею, Торопа и приведи его ко мне.
— Тороп, по твоему велению, государь, сидит на цепи… под стражей.
— Как, по моему велению!.. — крикнул Владимир. — Кто повелел?..
— Владыка Божерок. Он приказал пытать его; молвит: Тороп христианин.
— Сейчас же его ко мне, а Божероку — сто кнутов на площади!.. — крикнул он. — Не быть мне князем, если я не накажу этого кровопийцу!..
Всеслав побледнел; он знал, как велико влияние Божерока на народ, и, боясь, чтобы из этого не вышло чего-нибудь нехорошего для князя, не торопился исполнять приказания.
— Ну, что стоишь? — спросил Владимир, немного успокоившись.
— Государь!.. — робко произнес Всеслав. — Отмени приказ и смени твой гнев на милость… Любя тебя, государь, я осмеливаюсь говорить это… Не вышло бы чего… Народ слушается Божерока, который считает поступок Торопа… кровной обидой для тебя и для себя, князь, и издевательством над верой.
— Хорошо, Всеслав, любы мне твои речи… Но не для меня кровной обидой считает он шутку Торопа, а для себя… Ему хотелось настоять на своем и получить свою жертву… Но будь он проклят!.. Ты тоже христианин? — вдруг спросил он.
Всеслав побледнел и тихо ответил:
— Да, государь… Но я не делаю никакого зла…
— Знаю, что христиане добрые… Так только к слову спросил… Зови Торопа.
Всеслав поклонился и вышел; через минуту вошел другой отрок и доложил, что Руслав еще не вернулся, а Извой ждет повеления войти.
— Зови сюда! — сказал Владимир., и когда Извой вошел, князь пристально посмотрел на него.
— Садись, Извоюшка, — сказал он любезно, — да выпей медку.
Извой сел, зная, что если Владимир не в духе, то противоречить ему нельзя.
— Ну, что ты скажешь о Торопке? — спросил он, пристально смотря на него.
— Поступок его, государь, очень смел, — сказал Извой, не смущаясь его взглядом, — и достоин наказания… Но, государь, позволь мне сказать одно слово не в его защиту, а по правде, как я думаю.
— Молви, ты знаешь, что я всегда охотно слушаю тебя.
— Ты сам, государь, не хотел этой жертвы и поэтому не разгневайся, если я скажу: довольно их… Много уж пролито крови человеческой твоими отцом и братьями в угоду вашим богам… Прикажи хоть сейчас казнить меня, но я, и голову на плаху положив, буду молвить: божич не нуждается в жертвах, только его жрецы требуют крови… Но, чтобы угодить жрецам и не навлекать на особу княжескую ропота киевских людей, прикажи держать Торопа под стражей, но не позволяй пытать его и предоставь себе право суда над ним.
— Ты правду молвишь, Извой, я не хочу человеческих жертв, как и угождать верховному жрецу, но народу должен повиноваться и слушаться его голоса.
— В твоих руках предотвратить гнев народа… Повели еще раз бросить жребий, и на кого он падет, то и пусть совершится должное, но не давай располагать жребием жрецам.
— Ты думаешь, что этот жребий был умышленный?.. — спросил Владимир, пронизывая его своим взглядом.
— Не смею думать, государь, — отвечал Извой. — Но если Перуну необходима именно христианская жертва и красивейшая из христианок, то он изберет ее же.
Владимир улыбнулся, поняв иронию Извоя.
— Ты полагаешь — не падет жребий на невесту Руслава?..
— Если падет, то он беспрекословно повинуется…
— И разумен же ты, Извой! — воскликнул Владимир, повеселев. — Быть по-твоему, а Торопа повелю держать под двумя замками и ключи отдам тебе… Делай, что хочешь с ним…
— Нет, государь, я не в милости у жрецов… Отдай ключи другому… хоть Всеславу… на него не падет опала Божерока, потому что…
В это время вошел Всеслав и прервал Извоя.
— Тороп еле двигается, — сказал он, — уж очень кнутьями иссекли.
Владимир побледнел.
— Несите его сюда!..
Стража привела Торопа, который действительно еле стоял на ногах. Князь велел страже уйти и повернулся к Торопу, который весь дрожал, думая, что его ожидает немилость князя.
— Вишь, шут гороховый, — ласково сказал князь, — вздумал со жрецами шутки шутить… Сядь… вижу, ты еле стоишь…
— Помилуй, государь!.. Не вели казнить, а вели лучше слово молвить… — проговорил Тороп, падая к ногам князя.
— Не думаю казнить… Спасибо, что так сделал, да не умел своей шкуры унести… Дай ему ковш меду, — сказал он Извою, — пусть выпьет и молвит, как было.
Извой подал ковш Торопу; тот залпом выпил его и, видя, что князь милостив к нему, смелее заговорил:
— Князь!.. Не добро творят твои люди…
— Кто?..
— Прости, государь!.. Божерок… Вышата тоже… с Олафом сносятся…
— Ты лжешь, Тороп, поклеп кладешь на них…
— Нет, государь, нет… Иначе бы Тороп не посмел такую шутку выкинуть… Я сам вчера повечеру видел Олафа и Вышату у жреца, хотел с поличным схватить Олафа, да он сбежал…
— Если ты правду молвишь, то тебя ждет награда, а если поклеп взводишь на них, то я повелю повесить тебя на балке головой вниз.
— Хоть сейчас умереть, государь, правду молвлю.
Лицо Владимира омрачилось, он помолчал и потом сказал:
— Ступай под стражу… и если сумеешь бежать, то не показывайся на глаза Божероку.
Владимир отпустил Торопа и приказал Всеславу наблюдать за ним.
— Ну, что Руслав?.. — спросил он у отрока.
— Не знаю, государь, еще не вернулся, я не видал его…
— Ну, исполать тебе, Извоюшка, исполать тебе, желанный друг… Спасибо, — сказал он, подходя к Извою. — Завтра в заутрие приведи ко мне Руслава…
Извой поклонился и вышел от князя; теперь он думал о том, как бы освободить Торопа, чтоб не навлечь на себя подозрений Божерока.
Утром Владимир встал не в духе и позвал Всеслава.
— Вернулся Руслав? — спросил он.
— Нет, государь, еще не появлялся.
— Что Тороп?..
— Под ключом, государь… Вчера ввечеру Божерок посещал его и пытал, не имеет ли он общения с христианами, да Тороп молчал, а когда жрец ушел, послал ему в след проклятие.
Владимир нахмурился, потом сказал:
— Прислать ко мне Вышату.
— Вышата, надо быть, в Предиславине.
— Послать за ним и, когда вернутся Извой и Руслав, оповестить меня.
Прошло больше часа, пока Руслав и Извой появились на княжеском дворе; оба они был не веселы, находясь под впечатлением от встречи с Божероком.
Витязи издали увидели владыку и хотели, было, обойти его, но тот, заметив их, послал одного из служителей позвать их.
Они повиновались, не желая раздражать жреца.
— Что повелишь, служитель Перуна? — спросил Извой.
— Повелю тебе голову отнять, если ты будешь смущать отроков княжеских, а тебя, — прибавил он, обращаясь к Руславу, — велю пытать и сечь кнутьями за кощунство.
— Если князь повелит, — отвечали они, — то мы приемлем твое наказание, а если нет, то не взыщи, мы ослушаемся тебя…
С этими словами витязи ушли, даже не поклонившись ему, и дошли до ворот княжеского двора, где их встретил Веремид.
— Наконец-то вы появились, — сказал он. — Князь ждет вас… Сейчас был Всеслав и отдал княжеский приказ немедленно явиться к нему.
— Знаю, — ответил Извой, — поэтому мы раньше и пришли, чтоб поведать князю новости.
— Да разве есть что-нибудь новое? — спросил Веремид.
Извой вздохнул и рассказал ему о случившемся на Купале.
Выслушав их, Веремид покачал головою и, подумав немного, спросил у Руслава:
— Ну, а твоя краса жива?
— Слава богу, — отвечал Руслав, — да вот беда со Стемидом, и не знаем, как горю пособить.
— Пособить-то пособим, коли она в Предиславине… Только, чтоб меня поставили на стражу, а уж я пособлю… Узнать бы, где она…
В это время Всеслав вышел на крыльцо и, увидев витязей, позвал их в терем.
Всеслав доложил об их приходе.
— Зови их сюда, — крикнул Владимир и сам пошел им навстречу. — Здорово, други! — сказал он. — А я уж печаловался, что вас долго не видать… Ну что, все ли благополучно? — спросил князь.
— Все бы ништо, — отвечал Извой, — да Вышата шалит…
— Ну, что еще? — нахмурясь, спросил князь.
Извой рассказал ему, в чем дело. Владимир как бы про себя сказал:
— Да, пора все это кончить… Жизнь мне от этого перестала быть милой… Надо положить предел всему этому… Ну, что вчерашняя жертва Перуна? — спросил он Руслава.
— Благодаря твоим милостям, государь, и вмешательству Якуна, она спасена от рук Вышаты.
— Как, от Вышаты? — воскликнул князь. — Каким образом она попала в Вышатовы руки, коли Божерок предназначил ее в жертву Перуну?
Руслав рассказал князю, каким образом все случилось, и добавил, что он, кажется, ранил Олафа.
— Ну, за это спасибо, родной! — сказал Владимир, обнимая Руслава.
— Но мне горько, князь, что я поднял руку на своего дедушку, — возразил Руслав.
— Да дедушка ли он тебе? — спросил Владимир. — Чай, всем известно исстари, что он смутьян.
— Где ты оставил его? — спросил Владимир. — Сейчас послать за ним.
Он позвал отрока и велел взять несколько человек и скакать в лес на то место, где был ранен Олаф.
— Сейчас должен появиться Вышата, и мы спросим его, куда он отвез дочерей Ерохи, — сказал он Извою, — а пока выпьем по чаре зелена вина и разгоним нашу грусть-кручину…
Но вот наконец появился Вышата. Увидев сидящих с князем Руслава и Извоя, он остановился у дверей.
— А, это ты, охотник! — сказал, увидев его, Владимир.
Вышата молчал, переминаясь с ноги на ногу.
— Я пришел по твоему приказу, государь, — наконец проговорил Вышата.
— Знаю, что по моему… Садись да выпей меду аль зелена вина… Авось будешь разговорчивее.
— Вышата подошел к столу и покосился на витязей.
— Скажи нам, Друг любезный, — начал Владимир, — зачем ты обижаешь тех, кого мы велим миловать?
— Такой вины, князь, отродясь я не чувствовал за собою.
— Так ли?.. Ну, а зачем ты хотел похитить Зою, невесту Руслава?..
— Напротив, — возразил он, — радея любимцу княжескому Руславу, я хотел спасти ее от Божерока…
— Ну, а дочек Ерохи тоже?
— Государь, — сказал Вышата, — тебе известен обычай наших отцов, что на Купалу творятся всякие дела, и немудрено, что, быть может, кто-нибудь похитил их себе в жены…
— Сказывали мне, что ты с Олафом в сношении… Добром говори, где Оксана и Светозора… Возврати их отцу!
— Воля твоя, государь, а я не повинен, на меня возводят поклеп… Хоть сейчас умереть — не повинен!
— Смотри, ключник!.. Ты, кажется, хочешь сосать двух маток… Смотри, кабы они не разбрыкались…
Вышата зло посмотрел на любимцев князя и вкрадчиво сказал:
— Напраслина, государь… Отродясь я не лгал и теперь, на старости, тем паче не стану ложью жить, а что тебе молвят стороною, то это поклеп… Ерохиных девок я не увозил, а если бы увез, то в Купалу не грешно…
— Так-то оно так, да коли увез, то возврати их, не то смотри, приеду на потешный, и тогда берегись…
— Прикажешь, государь, готовым быть к твоему приезду?
— Уж коли приеду, должно быть все готово, а пока сгинь с глаз! — сердито сказал Владимир.
Вышата поклонился и, бросив ненавидящий взгляд на Извоя и Руслава, вышел из светлицы.
— Ну, вот… — сказал князь. — А может, и впрямь он не причастен к похищению Оксаны, может, кто из молодцев похитил красавицу… Мало ли их там было!..
— Не может быть, чтобы Оксана и Светозора не миновали его рук, — отвечал Извой. — Яви милость свою к старику отцу и возврати их семье.
— Ладно, — отвечал князь, — послезавтра поедем в Предиславино, тешиться охотой, и уж не скроет он их и под землей, а ныне сзывайте воевод и старейшин: пора и на ляхов… А то уж мечи заржавели в ножнах…
В это время в светлицу вошел отрок.
— Государь, — сказал он, — Олаф отлежался и, видно по кровавому следу, ушел… Знать, его сообщники увели…
— Молви гридням, чтобы были они, если появится снова — изловили бы его и доставили ко мне… — мрачно промолвил Владимир.
— Князь, — сказал Всеслав. — Торопка молвил, коли, государь, дашь ему свободу, он найдет Олафа…
Владимир улыбаясь посмотрел на него и сказал:
— Сейчас выпустить его из-под замка и оповестить людей киевских, чтоб пальцем не тронули его, а Божероку поведай, что он мой заложник за Олафа.
