IV - Варяги и Русь - Александр Иванович Лавров - RutLib.com

IV

Когда Зыбата вместе с Улебом прибежали на площадь киевского Детинца, там стоял невообразимый крик. Говорили все разом. Никто не слушал другого, не обращая внимания на то, слушал ли его кто-нибудь или нет.

— Да как же это так, — орал длиннобородый детина, — нешто мы не такие же, как и все? Отчего нам князя не дают?

— Нам посадники надоели, не хотим их! — вторил детине его сосед.

— Князя нам подавай, такого, чтобы всем князьям князь был и чтобы вашему Киеву нос утер, — надрывался третий.

— Князя, князя! Князя! — ревели все.

— Это кто же? — спросил Зыбата у Улеба.

— Из Новгорода, — ответил тот, — посланцы.

— Чего ж они так галдят?

— Верно у них уж обычай такой!

— Гляди-ка, как наши-то на них смотрят!

— Еще бы не смотреть, диво да и все!

В самом деле спокойные, флегматичные обитатели Днепра, не привыкшие к такому способу выражения своих чувств и обсуждению важнейших вопросов, смотрели на гостей из Новгорода с заметным удивлением.

На крыльце княжеских хором стоял, облокотившись на перила, Святослав. Он равнодушно прислушивался к этим крикам. Позади него стоял брат его второй жены Милуши — Добрыня, положив свою правую руку на рукоятку меча, а левую на плечо своего улыбавшегося племянника Владимира, что-то шептавшего своим братьям Ярополку и Олегу. По другую сторону Святослава стояли воеводы Сфенкал и Икмор, а за ними Зыбата разглядел и своего отца Прастена.

Все они не говорили ни слова. Да и бесполезно было бы говорить. Новгородские послы, по всей вероятности, не стали бы их слушать — так они были увлечены в это мгновение своим делом.

— Князя нам, князя! — ревели они.

— Новгородцы думают, — насмешливо заметил Улеб, — что они явились на свое вече!

— А разве у них всегда так? — спросил Зыбата.

— Мой дядя бывал на Ильмене, так рассказывал, что о каждом пустяшном деле они так орут на вече, что после хрипят и говорить не могу.

— Чего же они теперь-то хотят?

— А видишь ли, наш князь Святослав, как похоронил княгиню Ольгу, сейчас же собрался на Дунай завоевывать болгарское царство.

— Знаю это, — заметил Зыбата.

— Ну, так вот, он, князь-то наш, оставляет в Киеве вместо себя своего большака княжича Ярополка, а древлянам дает второго своего княжича Олега. Новгородцы прослышали это и разобиделись.

— За что же?

— Да как же! У других князь, а у них нет!

— А Владимир-то?

— Его Святослав с собой на Дунай хотел взять!

— Так новгородцы чего же хотят?

— Да чтобы Владимир был у них князем, вот чего им угодно, а когда явились, так о Владимире и не знали ничего, есть ли он на свете или нет!

— Так как же они этого требуют?

— Слух тут пошел, что воевода Добрыня их надоумил. Вишь, не хочет он, чтобы племянник с отцом на болгар шел. Да и то сказать, обидно… Ярополку да Олегу уделы, а Владимиру ничего.

— Слушай-ка, слушай, — перебил Улеба Зыбата, — чего он?

Новгородские послы приумолкли. Один из них взобрался на ступени княжеского крыльца, кое-как остановил шум и гам и, когда наступило некоторое молчание, торопливо заговорил:

— Почтенное вече, пришли мы сюда от господина Новгорода Великого, чтобы взыскать обиду, на него наложенную. Совсем ведь изобижен господин Великий Новгород, у древлянишек негодных свой князь будет, а у нас кто?

— Верно, справедливо! — загалдели голоса.

— Изобижен господин Великий Новгород куда как люто!

— Князя нам, князя! Не хотим хуже древлян быть!

— Чем мы Киева самого хуже! Эка невидаль Киев!

— Мы дела князя Святослава приняли и к себе пустили, и теперь Киев выше Великого Новгорода становится!

— Князя нам, князя! Знать ничего не хотим! Князя!

Напрасно новгородец, пытавшийся говорить, махал руками, старался перекричать своих товарищей, шум не смолкал. Другой новгородец, тоже пожелавший высказаться, столкнул его со ступенек и сам занял его место.

— Господа вече, послушайте меня, — закричал он, — я сейчас такое вам слово молвлю, что ахнете!

Его услышали. Вечевики на мгновение смолкли.

— Вот что я вам скажу, господа вече, князь Святослав, хоть он и князь, а не дело задумал. Трое у него сыновей, отчего он не дает нам своего третьего? Зачем обделяет? Пусть и у нас князь Рюрикова рода будет. Так ли я говорю?

— Так! — опять загалдели вечевики.

— Молод еще Владимир, — громко крикнул один из Святославовых воевод, — не управиться ему с вами.

— И не нужно! У нас только бы был князь, а управляться мы сами-то стараться будем!

— Князь Святослав, дай нам Владимира твоего во князья, добром дай!

— А то изберем сами себе князя и на Киев плюнем!

— Владимира! Владимира Святославича! — заревели голоса. — Или он, или сами себе изберем!

Святослав обернулся и строго посмотрел на Добрыню.

— Твое это дело? — спросил он.

Добрыня, не моргнув, выдержал этот взгляд и коротко ответил, кивнув головой:

— Мое!

— Зачем?!

— Так пожелала мудрая твоя мать.

Святослав нахмурился.

— Почему она этого желала?

Добрыня опять нисколько не смутился.

— Потому, — уверенно ответил он, — что она видела…

— Что? — гневно перебил князь.

— А то, что сложишь ты голову там, на Дунае, и не хотела, чтобы вместе с тобою пропадал и любимый ее внук.

На суровом лице Святослава отразилось что-то вроде душевного волнения. С Добрыни он перевел свой взор на Владимира.

— А ты хочешь к новгородцам? — спросил он.

— Чего его спрашивать, — буркнул Добрыня, — несмысленок еще, вестимо, ему с тобою хочется.

— Со мной или в Новгород? — повторил Святослав.

Владимир, видимо, колебался.

— Бабка приказывала мне у тебя, батюшка, удела просить, — нерешительно произнес он, — чтобы против братьев было не обидно, а как ты решишь — твоя воля.

Святослав глубоко вздохнул. Видимо, не такого ответа он желал от сына.

Вечевики между тем горланили по-прежнему. Вдруг, покрывая весь этот шум, загремел мощный голос Святослава.

— Люди новгородские, — начал он, — не то я готовил для меньшого своего сына. Думал я, по мне он пойдет… Думал я, вот пойду на Дунай-реку, покорю всю страну вплоть до Византии и посажу на царство меньшого своего. Да нет, вижу теперь, что вам, люди новгородские, он больно по сердцу пришелся. Просите вы его, а как мне, князю вашему великому, на вашу слезную просьбу не снизойти? Берите же Владимира моего князем себе, коли так он вам люб, только одного его в Новгород я не пущу. Знаю я вас! В придачу к Владимиру и Добрыню берите. Будут у вас племяш да дядя…

Святослав смолк и строгим взглядом окинул новгородских послов.

Те молчали.

— Что ж? Довольны вы моей милостью? — крикнул князь.

— До-о-вольны! — вяло и нерешительно ответили двое-трое из новгородцев.

Знали новгородские послы, что не все так сделалось, как им хотелось. Они думали взять себе одного только Владимира, но никак не Добрыню. Ведомо им было, что Добрыня Малкович шутить не любит: был он крут нравом, на руку тяжел и на всякую расправу скор. Бывал он в Новгороде, посылала его туда княгиня Ольга, так он один со всем вечем управлялся. На что там горланы бывали, а и те его не на шутку побаивались.

А виновник всего стоял да только бороду окладистую поглаживал. Глаза его так и светились удовольствием и радостью, которых он даже и скрывать не думал. Свой у него план был. Ярополк да Олег были ему совсем чужие, а Владимир — сын любимой сестры. Только бы на Руси остаться да удел получить, от Новгорода и до киевского старшого княжеского стола недалеко…

Добрыня был уверен, что князь Святослав так или иначе, а на Русь обратно не вернется. Если бы и не сложил он своей буйной головы на равнинах земли болгарской, если бы все исполнилось, как он задумал, то он так бы и остался там, уже не князем, а царем.

Новгородские послы переминались с ноги на ногу у княжьего крыльца. Святослав глядел на них и усмехался, понимая, что они думали.

— Вот что, княже, — заговорил самый старший из новгородцев, — ты нам прости на слове, не посетуй на то, что скажу я тебе… Челом бью!

— Что? Говори смело! — сказал, усмехнувшись, князь.

— Да вот что, княже. — И новгородец в нерешительности, не зная, как ему высказать свою мысль, почесал затылок. — Ты, конечно, по-своему судишь, а мы, людишки-то, по-своему, по-глупому. Не осуди же на дерзком слове.

— Да говори же! — вырвалось у князя, которому, очевидно, надоели все эти присловья.

— По-нашему бы так, били мы тебе челом по меньшом твоем Владимире, так ты и дай нам его, не бойся, мы уже его убережем! Всем будет доволен!..

— А Добрыню? — спросил Святослав.

— А Добрыню Малковича ты с собой возьми, пусть воюет на здоровье!..

Дружный хохот всех, кто стоял и на крыльце, и перед крыльцом, прервал речь новгородца. Хохотал и Икмор, и Сфенкал, хохотал и сам Добрыня.

Этот смех смутил новгородца.

— Что же, — растерянно разводил он руками, — я ведь ничего, я только, чтобы все по-хорошему.

Один Святослав оставался серьезен.

— Вот, что я скажу вам, люди новгородские, — внушительно произнес он, — просили вы — я исполнил по вашей просьбе. Сына своего Владимира без Добрыни я не отпущу, а коли вы их теперь не примете, когда я слово свое сказал, так пойду я на Новгород, как на лютого врага, войною. Выжгу его, с землей сравняю, будто и не бывало никогда его на белом свете.

Он круто повернулся и, даже не удостоив взглядом растерявшихся послов, пошел во внутренние покои. За ним последовали все его приближенные и сыновья.

Зыбата в это время успел протолкаться к самому крыльцу и, видя, что отец уходит вместе с другими, крикнул:

— Батюшка!

Прастен обернулся на оклик и, увидав юношу, застыл на месте.

— Зыбата! Сын! Ты! — восклицал он, не веря своим глазам.

— Я, батюшка, я, родимый, видишь, вернулся…

Юноша взбежал на крыльцо и кинулся к отцу.

Как ни суров был старый Святославов воевода, но он почувствовал, что все его сердце так и всколыхнулось от радости при виде сына, которого он уже считал погибшим…

— Где же ты пропадал? — спросил он.

— В лесу на той стороне заблудился.

— И выбрался?

— Видишь… Скорее бы выбрался, да недуг злой меня с ног свалил, все это время, почитай, валялся.

— Кто же тебя выпользовал?

— А там, батюшка, старик один, христианин. Так вот он.

— Прастен, — позвал появившийся в дверях дружинник, — тебя князь к себе кличет…

Отцу не хотелось уходить от сына, но тем не менее он поспешил на зов.

— Иди, Зыбата, домой, — сказал он, — вот матери радости будет.

— Я уже был там, оттуда и сюда прибежал!

— Иди, как освобожусь, приду!

Прастен поспешил к князю. «О каком старике христианине говорил сын? — думал он. — Нужно его расспросить толком…»

На другой день, когда Зыбата еще спал крепким сном, отец разбудил его.

— Вставай-ка, поговорим, — сказал он.

— Прости, батюшка, — весело встряхнул головой Зыбата, проснувшись, — я сейчас, вот сбегаю на Днепр, искупаюсь.

— Пойду и я с тобой…

— О каком старике христианине, — спросил Прастен, — ты говорил мне вчера?

— О том, который приютил меня в лесу… Ах, отец, — вдруг вырвался вздох из груди Зыбаты, — если бы ты знать только мог…

— Что знать? — спросил Прастен.

Зыбата со всеми подробностями передал все, что с ним приключилось.

— Старик-то знает тебя! — закончил он свой рассказ.

— Знает? — удивился Прастен.

— Когда я уходил, он назвал твое имя, а я никогда не говорил ему, как тебя зовут.

В ответ на это Прастен молча покачивал своей начинающей седеть головой.

— Все, что ты говорил мне, сын мой, — начал он, — не очень для меня удивительно. Я знаю христиан, и между ними у меня есть добрые друзья. Христиане далеко не плохие люди, но что бы они ни говорили нам про своего Бога, как он ни хорош, он нам чужой, да и к тому же он нам совсем непонятен. Как можно верить в то, что мы не видим?

— Но как можно и отвергать то, что мы не знаем? — горячо возразил Зыбата. — Если мы чего-нибудь не знаем, то и нельзя сказать, что этого нет.

— Вот и я хотел то же самое сказать, что и ты говоришь сейчас, сын мой, — наставительно сказал Прастен. — Пусть невидимый Бог христиан есть, но пусть христиане и веруют в него, а мы будем чтить Перуна. Ему поклонялись наши отцы и деды, мы привыкли к нему и не нам отвергать его. Если Бог христиан действительно столь могуществен, так он сам победит и изничтожит нашего Перуна и тогда мы все, видя его победу, поклонимся ему и принесем ему жертвы, а пока теперь останемся при наших прежних богах, ибо нехорошо оставлять то, что всегда было с нами, и менять на то, что нам совершенно неведомо.

Прастен помолчал, взглянул на задумчиво смотревшего на Днепр Зыбату и продолжал.

— Вот и князь наш Святослав Игоревич даже и не думает менять своей веры, а уж он ли не знает всего, что касается христианского Бога. Он не раз беседовал о нем с византийскими мудрецами и никогда не находил нужным следовать их увещеваниям.

— Но мудрая княгиня Ольга, — сказал Зыбата, — была христианка.

— Пусть так. Это было ее дело. Никто, ни сын ее, ни воеводы, ни народ не мешал ей веровать в этого Бога, да и князь с воеводами никому не мешает поклоняться ему. Мало ли христиан среди дружинников князя? Все они храбры и верны, и преданы князю Святославу, но, не скрою от тебя, что Бог христиан это Бог женщин, стариков и рабов.

— Почему так?

— Бог христиан требует прощения врагам, какой-то особенной любви к ним, требует, чтобы обиженные не мстили за обиды. А подумай-ка ты сам — разве это возможно! Как не отомстить врагу? Он перестанет тоща бояться тебя и уважать. Враг, не получивший отмщения, будет думать, что ты слаб, и гордостью исполнится сердце его, и придет он, и будет хозяином в доме твоем и господином твоим.

— Андрей мне говорил другое, — сказал Зыбата.

— Что же он говорил тебе, сын?

— То, что самая тяжелая месть, когда добром отплачивают за причиненное зло.

— Все христиане так говорят. Но мало ли, что и еще они говорят! Разве можно верить всем их словам?

— Можно, отец!

Прастен строго взглянул на сына.

— Все это одни только христианские бредни, — проговорил он.

— Нет, отец, нет, — горячо, пылко заговорил Зыбата, — ты бы не стал так думать, если бы послушал этого старого христианина Андрея. Он говорит…

— Погоди, ты вот опять вспомнил об этом старике.

— И всегда буду вспоминать о нем, отец!

Прастен поморщился.

— Ну как хочешь, — перебил он сына, — я хочу увидать его. Ты говоришь, что он выпользовал тебя от недуга.

— Он спас меня от смерти. Без его помощи я погиб бы в лесу и ты никогда не увидел бы меня.

— Я и хочу поблагодарить его за тебя.

— Ты, отец!

— Да, чему ты удивился?

— Как же ты это сделаешь? Андрей не выйдет из лесу.

— Я пойду к нему сам, а ты проводишь меня; найдешь ты дорогу?

— Найду, отец, найду! Я заметил ее, когда возвращался из лесу.

— Тоща мы сегодня же пойдем к твоему старику. Я сейчас побываю у князя, отпрошусь у него, и мы пойдем.

Отец и сын замолчали. Каждый из них отдался своим мыслям. Юноша думал о том, что он скоро увидит доброго старика, которого он успел полюбить всей душой, но еще более его радовало то, что он приведет к нему своего отца.

Прастен тоже погрузился в воспоминания. Припомнились старому воину его молодые годы — далекие годы.

Сколько прошло времени, сколько воды утекло в Днепре, сколько пережито было!

Прастен тоща был простым дружинником. В то время пришельцы-варяги были главными людьми при князьях, и только с Ольги пошло, что славяне начали не только выдвигаться, но и занимать положение при княжеском дворе. Прастен же был честолюбив. Он решил, что добьется того, что княгиня Ольга призовет его и поставит во главе самостоятельного отряда. Был он и деятелен, и сметлив, и умен, но, чтобы выдвинуться, ему постоянно кто-нибудь да мешал. И ожесточилось сердце Прастена, и озлобился он. Он стал ненавидеть людей, а более всех ненавидел варяга Стемида.

Этот варяг отличался благородством характера, правдивостью, но для Прастена он был особенно ненавистен тем, что он более всех мешал ему выбиться из положения рядового дружинника. Не любил Стемид Прастена, не любил более всего за то, что тот хотел выдвинуться не личной храбростью, не заслугами, а именно другим путем. И часто Стемид укорял этим Прастена, возбуждая еще большую его ненависть.

Когда древляне убили Игоря, Стемид был с несчастным князем. Он успел спастись и явился в Киев. Здесь он, рассказывая об ужасной смерти князя, нисколько не скрывал того, что во всем случившемся более, чем кто-либо, виноват сам Игорь. Он говорил, что корыстолюбие заставило его пойти собирать раз уже полученную дань. Словом, Стемид во всем винил князя Игоря и оправдывал древлян. Прастен задумал воспользоваться этим, чтобы погубить ненавистного ему человека. Он явился к воеводе Свенельду, воспитателю Святослава, и наговорил ему о Стемиде много такого, что тот, пожалуй, никогда и в мыслях не держал. Прастен обвинил Стемида в том, что тот завел Игоря к древлянам и помогал им в убийстве князя. Свенельд потребовал Стемида, и тот не только оправдался, но еще уличил Прастена во лжи. Это еще более озлобило дружинника, и Прастен поклялся в ужасной мести своему врагу. Скоро представился и случай. Ольга, Святослав, Свенельд, Асмуд ушли из Киева с дружинами в древлянскую землю.

А дружина, где были вместе Стемид и Прастен, осталась на Днепре, чтобы оберегать Киев от нападений печенегов. Прастен воспользовался отсутствием воевод и, подговорив десятка два дружинников из числа своих товарищей, ночью ворвался в дом Стемида. Варяг был связан, и на глазах несчастного отца торжествующий Прастен убил его малолетнего сына. Было бы все кончено и для Стемида, но товарищи Прастена не допустили этого. Они не решились пролить кровь варяга, но понимая, что, если после совершенного злодейства Стемид останется между ними, несдобровать и им всем. Как раз случилось так, что около Киева появились печенеги, и негодяи продали им своего пленника. Потом, когда вернулись княгиня и воеводы, все случившееся было свалено на печенегов, и так как такие происшествия вовсе не были редки в то время, то особенного внимания на исчезновение Стемида не было обращено. Прастен занял его место в дружине…

Святослав приблизил Прастена к себе и даже отличал от любимцев своих Сфенкала и Икмора, но не мог все еще успокоиться Прастен. Постоянно он жил под страхом мести Стемида. О смерти его ничего не было известно. Прастен постоянно думал, что вот-вот враг его вернется, отомстит жестоко и за себя, и за погубленного сына…

Как бы желая стряхнуть тяжелые воспоминания, Прастен покачал головой и поднялся.

— Пойдем! — сказал он сыну, и Зыбата не узнал хорошо ему знакомого голоса отца.

— Батюшка, родимый, что с тобой! — воскликнул Зыбата, кидаясь к отцу и с тревогою вглядываясь в его лицо.

— Не знаю, поймешь ли ты меня после всего того, что наговорил тебе этот старик христианин?

— Пойму, отец, говори.

— Так слушай, месть — священное дело!

— Так ли?

— Для меня так, и иначе и быть не может.

— Пусть будет по-твоему, отец.

—. У меня есть заклятый враг…

Зыбата пылко воскликнул:

— Прикажи мне рассчитаться с ним!

Прастен горько усмехнулся.

— Эх, когда бы так, я и сам бы давно уже это сделал…

— Что же тогда!

— А то, что я жду его мести…

— Кто же этот твой враг?

Но Прастен будто не слыхал вопроса.

— Так и должно быть, — продолжал он, — так всегда и будет. Что может быть выше и слаще для человека, чем месть… О, какие это сладкие мгновения! Ты торжествуешь, а враг твой проклинает то время, когда он родился на свет… Ничто выше и слаще этого не может быть!

— Отец! — воскликнул в ужасе Зыбата.

— Нет, сын, — мрачно сказал, не глядя на Зыбату, Прастен, — месть — это справедливое священное возмездие… Если бы не было ее, нельзя было бы жить, иначе тот, кто силен, неистовствовал бы над слабым; так и знай, Зыбата, и что бы тебе ни говорили христиане, не верь им. Месть необходима, ибо ею держится справедливость, и, боясь ее, люди живут мирно.

Он пристально посмотрел на сына и потом, положив руки на его плечи, сказал:

— Зыбата, слушай и пойми! Заклятый враг мой должен мне отомстить. Когда-то, еще тогда, когда, ты не родился даже, я обидел его. Много лет прошло с тех пор, если бы я встретил врага, я убил бы его и был бы спокоен, но я не нахожу его, не знаю, где он, и постоянно жду и боюсь, что вот-вот он появится. Не за себя боюсь я, Зыбата, не за себя! Боюсь за тебя, потому что его месть не может обрушиться на одного меня, но и тебе он будет мстить, дабы заставить меня терзаться! Он будет прав, сын, ибо я поступил с ним так же!

— Что ты сделал ему, отец? — воскликнул юноша.

— Я на его глазах убил его сына! — глухо ответил Прастен.

Зыбата смотрел на него с ужасом и жалостью.

— Он был твоим врагом? — спросил он.

— Нет.

— Зачем же ты так сделал?

— Я ненавидел его.

— За что?

— Он был справедлив ко мне, а я не мог этого вынести.

Зыбата опустил голову.

— Месть его неизбежно должна пасть на твою голову: кровь за кровь, смерть за смерть! Я убил его сына, он убьет моего… И будет прав!

— Отец, скажи мне его имя! — воскликнул Зыбата.

— Его звали Стемид.

— Варяг?

— Да, хотя и родился он в Киеве, но его отец пришел с Рюриком на Ильмень.

— Он жив?

— Не знаю, я ничего не слышал о его смерти.

— И ты думаешь, он не забыл?

— Как можно забыть о мести, — сказал Прастен, — я первый стал бы презирать его, если бы было так…

— Где-же он теперь?

— И этого я не знаю… Я отдал его печенегам. Когда при воеводе Претиче они подходили к Киеву. Но довольно говорить об этом. Я сказал тебе все, чего я боялся, что мучило меня, я думаю, что должен предупредить тебя, дабы знал ты, что грозит тебе; пойдем домой, солнце встало совсем высоко.

Они пошли обратно. Прастен весь был под впечатлением своих воспоминаний. Зыбата понимал, что творилось в душе его родителя. «Отец сказал, что мстить надо так, — думал юноша, — чтобы враг проклинал то время, когда он пошел против меня. И что же теперь? Врага его нет, о нем нет ни слуху ни духу, а между тем вот он сам, наверно, проклинает то время, когда убил сына Стемида. Я понимаю, что он боится за меня, и в этой боязни, пожалуй, больше мести, чем в самой лютой казни. И Андрей мне говорил об этом! Как я рад, что отец пойдет со мной! Старик христианин успокоит его.

В молчании дошли они до того места, где тропинка, вившаяся по горе, расходилась на две. Прастен сказал сыну, чтобы тот был готов в путь к его возвращению, потом направился к Детинцу, Зыбата же повернул к своим хоромам.

После полудня Прастен вернулся из княжьего дворца. Недавнее его уныние теперь прошло. Он был весел, разговорчив и даже, что бывало с ним очень редко, шутил и с сыном и с женой.

Он рассказал Зыбате, что князь Святослав торопится со сборами в предстоящий поход.

— Великую, небывалую еще никогда рать собирает князь, — говорил он, — пойдут в болгарские страны не только его дружины, но и печенегов он ведет с собой, а у Дуная венгры к нему пристанут.

— Думаешь, отец, успешен будет поход? — спросил Зыбата.

Разговор их происходил в то время, когда они переправились через Днепр и были на пути к лесу, в котором жил старец христианин.

Желая почтить человека, оказавшего помощь сыну, Прастен постарался возможно торжественнее обставить свое появление у отшельника: он оделся в лучшее свое платье, надел на себя свои воинские доспехи; сел на своего боевого коня.

Зыбата тоже был в одежде младшего дружинника.

Следом за ними тянулось несколько подвод, до верху нагруженных зерном, вином, привезенным из Византии, всякими припасами, богатыми одеждами. Словом, богато намеревался воин отблагодарить за сына доброго старика.

Зыбата поглядывал на все это, думал о том, как отнесется Андрей к дарам отца. Он видел убогую жизнь старца, знал, что он довольствуется для себя самым малым, и думал, что он отвергнет все, что ни предложит ему Прастен, как совершенно ненужное и бесполезное. «Тогда отец обидится», — думал Зыбата и боялся, как бы не оскорбил Прастен в гневе Андрея.

Он то и дело поглядывал на отца, стараясь подметить что-либо на его лице, что говорило бы о сделанных утром признаниях, но Прастен был весел, как никогда.

— Ты спрашиваешь, будет ли успешен этот поход, — сказал он в ответ, — думаю, что победа ждет нашего князя. Такая рать! Византия совсем бессильна. Ее дружина ничтожна, и Святослав завоюет все болгарское царство, а там возьмет и город Константина. Так он думает теперь.

— Да на что он ему?

— Увеличится царство его, и будет оно от Северного варяжского моря до Южного. Святослав не будет прибивать щита к воротам Царьграда, как сделал это Олег. Ему нужен сам Царьград…

— Чего же он раньше не взял его?

— Препятствовала княгиня Ольга. Она была защитницей греков, а князь Святослав был добрым сыном.

— Он и при матери собирался на Царьград…

— Собирался и не раз. Вот когда он вернулся из последнего своего похода, он прямо сказал матери, что уходит в Переяславец-Дунайский, а в Киеве на Днепре жить более не будет. Греки шлют туда золото, ткани, вино и плоды, — говорил он, — богемцы и венгры — коней и серебро, со всей Руси свозятся в Переяславец меха, воск, медь; как же не овладеть таким городом, который может превзойти Киев?

— Что же Ольга?

— Сперва стала отговаривать, а после прямо-таки не пустила его на Дунай.

— Как? Князя Святослава не пустила?

— Да…

— И он послушался ее?

— Матери нельзя не послушаться, — наставительно сказал Прастен, — нельзя было Святославу не послушаться Ольги и потому еще, что близки были к концу дни ее. Смерть уже подошла к ней, и мудрая княгиня чувствовала ее дыхание. «Похорони меня сперва, — сказала она сыну, — а потом иди, куда хочешь!» И Святослав остался.

— А княгиня Ольга скоро умерла после этого?

— На четвертый день…

— Вот, я думаю, князь тризну-то справил!

— Нет, она запретила это. Она строго приказала, чтобы похоронил ее среди христиан и по христианскому закону. Так и поступили по ее желанию.

— Да, она была христианка! — проговорил Зыбата и обернулся.

Ему как будто послышался доносившийся до его ушей откуда-то издали крик.

Юноша не ошибся. По полю вдогонку им неслись во весь опор два всадника.

— Батюшка, смотри-ка, кто-то нас догоняет, — воскликнул юноша.

Прастен приподнялся на седле, прикрыл глаза ладонью руки от солнца и зорко посмотрел на всадников.

— Княжич Владимир! — воскликнул он.

— А с ним Улеб! — добавил Зыбата.

— Придержим коней, подождем их.

— Подождем, отец!

Прастен и Зыбата остановились.

Еще издали Владимир закричал, что только было силы:

— Прастен, Зыбата, подождите! Мы с вами!

Отец Зыбаты тронул лошадь навстречу княжескому сыну.

— С тобою я виделся, Прастен, — запыхавшись от быстрой езды, говорил Владимир, когда они подъехали, — Зыбата, здравствуй! Как я рад тебя видеть! Твой отец рассказывал, что с тобою приключилось. Спасибо Андрею.

— Ты знаешь его, княжич! — с некоторым удивлением спросил Прастен. — Вот я и не думал этого.

— Как же не знать-то! Он часто бывал у бабки.

— У княгини Ольги?

— Да. Она всегда очень хвалила его. Андрей, — говорила она, — истинный христианин…

— Что же, поедем, — предложил Владимир, заметив, что уже потянулись подводы с дарами, которые вез Прастен старцу.

Все тронули коней, лес уже был недалеко.

— Ты это Андрею везешь? — кивнул, обращаясь к Прастену, на подводы Владимир.

— Да, хочу за сына поблагодарить!

— Не возьмет он!

— Как не возьмет?

— Так, не нужно ему ничего! Знаю я этого старика! Он день и ночь молится своему Богу и, кроме молитвы, ни о чем другом не думает.

— Как же это я про него не слыхал? — задумчиво произнес Прастен.

— Слышал, только внимания особого не обращал. Мало ли христиан живет в Киеве!

Прастен о чем-то задумался, потом быстро спросил:

— Он здешний? Киевский? Тогда бы я знал его.

— Не знаю, — ответил Владимир, — я помню его стариком.

Разговор прервался, они подъехали к лесной опушке.

V

Словно чувство какого-то смутного-страха овладело путниками, когда они очутились пред зеленой стеной леса.

Тихо шелестя своими листьями и размахивая под налетом ветерка ветвями, качая зеленеющими макушками, словно шептались между собою деревья. Как будто спрашивали они друг друга, кто эти люди, явившиеся сюда нарушить их безмятежный покой.

— Ну, что же? — первым оправился Прастен. — Чего это мы здесь стали! Зыбата, показывай дорогу!

— Погоди, Зыбата, — сказал Владимир, — ты, пожалуй, провозишься долго, дай-ка поищу я. Думается, что найду тропку скорее тебя!

— Ты уже бывал здесь, княжич?

— И не один раз!

— А бабку свою ты не водил сюда? — спросил Прастен.

— Случалось и это! Я ведь говорил, что бабка очень уважала этого старика христианина.

Княжич скоро нашел тропку, которая вела к избе Андрея.

— Вот здесь, — торжествующе проговорил он, — нашел!

— Мне бы так быстро не найти, — отвечал Зыбата, — плутать бы стал.

— То-то! Где же тебе! А я тут бывалый.

Всадники, вытянувшись гуськом, без затруднений могли продолжать путь по тропинке.

Не то было с подводами. Неуклюжим телегам, в каждую из которых было впряжено по две пары волов, проникнуть в чащу было невозможно. Впрочем, подводы тянулись еще далеко; их чуть-чуть было видно с того места, где стояли путники.

— Как же нам быть, княжич, — кивнул головою на свои возы Прастен, — ведь им тут, вижу я, не пройти.

Владимир задумался на мгновение.

— Вот что только знай, — сказал он, — Андрей не возьмет даров.

— Уж упрошу как-нибудь. Не хочу в долгу за сына оставаться.

— Твое дело. Тогда можно так. Отсюда до избы Андрея совсем недалеко.

— Чего ближе, — отозвался Зыбата, — рукой подать.

— Именно так. У тебя много людей-то при возах?

— Шестеро. Я их тоже старику подарю всех.

— Рабы?

— Да, трое печенегов, косог один да двое с Дуная.

— Так пусть они подводы оставят здесь, а груз пусть перенесут, благо недалеко, на руках.

— Верно, княжич, верно! Спасибо тебе! Так я и сделаю, как ты присоветовал.

— Известить их, батюшка, надобно.

— Подтянутся… А тебя, Улеб, попрошу я подождать.

— Хорошо, Прастен, дорога-то прямая?

— Прямо идите все, — сказал Владимир, — так и упретесь.

Улеб остался поджидать возы; остальные тронули коней и скоро скрылись в кустарниках.

Княжич Владимир был весел. Очень уже радовало юношу, что отец и ему удел дал. Ничем не хуже оказался он пред братьями, и даже его удел куда лучше, чем у них. Новгород в то время был богатейшим из городов Руси. Правда, новгородцы известны были своим буйным нравом, но Владимир уверен был, что его дядя Добрыня Малкович легко справится с буянами.

Владимир с восторгом говорил о Новгороде.

— Пойдем, Прастен, со мною! — звал он старого воина.

— Нет, княжич, я уже с отцом твоим останусь.

— Пойдем, говорю тебе, там Добрыня тебя первым поставит.

— Спасибо на ласковом слове, а все-таки с князем останусь.

— Вон и бабка говорила, что с отцом головы не сносить.

— Пусть так. Все-таки с князем Святославом жил, с ним и умру.

— Экий ты, Прастен, несговорчивый!

— Уж, княжич, какой есть! Стар — не меняться!

— Зыбату тогда отпусти.

— А это его дело. Хочет с тобой идти, пусть идет, держать не буду, он уже в разуме.

— Зыбата! Зыбата! — позвал Владимир.

Но юноша уже не слышал голоса Владимира. По его соображениям, совсем недалеко была изба Андрея, и он припустил вперед своего коня.

Им овладело нетерпение. К этому старику, о существовании которого так еще недавно Зыбата не имел никакого понятия, у него в сердце было больше привязанности, чем к отцу. Почему это было так, Зыбата не знал. Не обращая внимания, что при быстром беге коня ветви деревьев сильно похлестывали его, он мчался по тропе, пока не очутился на полянке. Избушка, старенькая, ветхая, стояла на прежнем месте. Кругом нее раскидывался лужок, поросший густой травой и роскошными полевыми цветами. Зеленой живой стеной стояли вокруг высокие деревья. Над лугом, пригретом лучами солнца, носились стрекозы, жужжа в тишине ясного летнего дня.

Выскакав на поляну, Зыбата на мгновение остановился. Сперва этот отрадный мир и покой успокоительно подействовали на него, потом, когда первые мгновения душевного умиления прошли, он стал отыскивать глазами Андрея.

Старца нигде не было видно.

— Андрей, — закричал Зыбата, подъезжая к избушке и соскакивая с коня, — откликнись.

Внутри избушки послышалось движение, и на пороге ее появился старец.

Доброй, кроткой улыбкой светилось лицо его. Он глядел на спасенного им юношу, и глаза его туманились от невольных слез. Видимо, Андрей до глубины души был обрадован появлением сына Прастена.

— Ты, Зыбата, — проговорил он, — не позабыл старика.

— Отец, — пылко вскричал юноша, — разве могу я забыть тебя?

Он соскочил с коня и припал к ногам Андрея, целуя его высохшие морщинистые руки.

Как раз в это время на поляну выехали Владимир и Прастен.

Оба они на мгновение приостановились, потом Владимир Святославович, словно поддаваясь внезапному сердечному порыву, двинул вперед коня и, очутившись около Зыбаты и Андрея, соскочил с него и кинулся к старцу.

— Андрей, отец мой, — говорил он, — как я давно уже тебя не видал. Узнаешь ли ты меня, Андрей?

— Да, княжич, да! Любый ты мой, как не узнать.

— Обними же меня, поцелуй, как целовал ты меня в детстве…

Старец и юный князь обнялись.

— Что бабка твоя, — спрашивал Андрей, — мудрая Елена?

— Умерла она, Андрей.

Старец отшатнулся.

— Умерла? Княгиня Елена умерла! — воскликнул он.

— Да, умерла и похоронена на Щековице.

Андрей перекрестился.

— Упокой Господи душу новопреставленной рабы твоей Елены, — проговорил он, — к лику праведных сопричти.

— По вашему христианскому обряду ее погребли, — продолжал Владимир.

— И тризны, сын мой, не было?

— Нет, ваш жрец и моление совершал.

— А твой отец? Позволил он?

— Бабка так завещала. Разве мог он ослушаться. Он был при погребении, а вместе с ним и весь Киев.

Пока Владимир рассказывал Андрею о кончине Ольги, Зыбата оставил их и подбежал к отцу.

Прастен остался на том месте, где он оказался, выехав на поляну.

Когда он увидал сына у ног старика христианина, им вдруг овладело ревнивое чувство. Он ли не любил Зыбату? Правда, он никогда не показывал ему своей любви, но делал лишь потому это, что всякое проявление, даже родительской нежности, казалось смешным и считалось признаком слабости. Сколько раз в недавнем походе, когда Зыбата с юношеской неосмотрительной отвагой зарывался слишком вперед в гущу врагов, Прастен с опасностью для жизни отводил от его головы уже занесенную над ней вражескую секиру. И Зыбата не замечал никогда этого, а если и замечал, то не находил нужным помнить. Тут же какой-то совершенно чужой старик, который только и сделал, что продержал юношу несколько дней у себя, так привлек к себе его сердце, что Зыбата, гордый по характеру, никогда, никому, даже самому князю не кланявшийся, вдруг лежит у его ног, обнимает его колена, плачет от радости, что видит его… Уж не очаровал ли этот старый христианин его сына? Ведь эти поклонники неведомого Бога все чародеи. Они умеют отводить глаза и приколдовывать к себе людские сердца. Горе этому старику, если он очаровал Зыбату! «Я отдам ему все, дам и еще больше, — думал Прастен, — но пусть только он не чарует Зыбаты!»

В это время к нему подбежал Зыбата.

— Батюшка, — крикнул он, — вот Андрей.

Он остановился в некотором замешательстве, увидав серьезно-мрачное нахмуренное лицо отца.

— Что с тобою, Прастен? — с тревогой спросил он.

— Ничего! — холодно ответил воин.

— Отчего ты не подойдешь к Андрею?

— Я жду, когда Улеб приведет моих рабов.

— Полно, отец, Андрею не нужно твоих богатств. Пойдем.

— Нет! Как я сказал, так и будет!

Зыбата не стал настаивать. Он знал, что это бесполезно и что отец не изменит своему слову.

Ему очень хотелось пойти к старику и Владимиру, но в тоже время он не решался оставить и Прастена, чувствуя, что он может жестоко этим обидеть отца.

Прастен между тем гордо отвернулся, делая вид, что он внимательно смотрит в глубь тропки, по которой должны были его рабы принести дары.

Ждать пришлось недолго. Улеб ухитрился провести по тропке обе подводы, так что ни разгружать их, ни нести на руках груза не пришлось.

Прастен приказал рабам остановиться у избы отшельника и сам двинулся вслед за ними. Между тем Владимир окончил свой рассказ о пожалованном ему отцом уделе и, указывая на воина, сказал:

— Это Прастен, отец Зыбаты!

— Знаю его! — улыбнулся Андрей.

— Он пришел благодарить тебя за сына, и ты, Андрей, обидишь его, если откажешься от его даров.

— Нет, не откажусь я…

Владимир с изумлением посмотрел на старика.

— Я сказал это потому лишь, Андрей, — промолвил он, — что ранее ты отказывался от всяких даров.

— Да, но то были не дары Прастена!

Лицо Андрея вдруг приняло суровое выражение.

— Прости меня, княжич, — вдруг вымолвил он, — я оставлю тебя одного.

— Как? Куда же ты? — удивился Владимир.

— Злой дух одолевает меня. Сердце мое мятется, а душа моя горит, словно огонь ада жжет меня. Боюсь гибели, ада кромешного страшусь и ищу защиты я надежной и верной. К Богу моему, создателю, помощнику и покровителю необходимо прибегнуть. Молитвою уврачевать страдания мои, дабы я многогрешный был достоин Спасителя моего. Прости, князь, удалюсь я. Скажи спутникам своим, чтобы не мешали мне в молитве, сам выйду, коли Бог пустит!

Он в пояс поклонился Владимиру и скрылся в избушке.

Тем временем к избушке подъехали возы, а вместе с ними Прастен с Зыбатой и Улебом.

— Где же этот старик, — спросил, хмурясь, Прастен, — отчего он ушел?

— Андрей молится своему Богу! — ответил Владимир.

— Разве он не видел, что мы пришли к нему?

— Видел… Настало время его молитвы, и он ушел.

— Стало быть, нам ждать?

— Подождем!

Прастен нахмурился еще более. Он уже был обижен поступком христианина, но сдерживался и только, обернувшись к невольникам, крикнул им:

— Разгружайте!

Неудовольствие Прастена передалось и его спутникам.

Владимир Святославович, как более привычный к христианам, менее других был смущен поступком Андрея. Пылкий Улеб негодовал. Зыбате было неловко, потому что он понимал, что отец его явился сюда исключительно ради него, и Зыбата боялся, как бы оскорбленный Прастен не забылся и не обидел бы старца. «Как там отец хочет, — размышлял Зыбата, поглядывая на искаженное злостью лицо Прастена, — гневайся он, как ему только угодно, а Андрея ему я в обиду не дам. Княжич Владимир тоже за меня будет, в случае чего вдвоем справимся…»

Прастен продолжал сдерживать свой гнев, хотя и его лицо, и глаза, горевшие злобой, выдавали его чувства. Он распоряжался разгрузкой возов, словно нарочно медля с этим делом, чтобы дать себе время успокоиться.

Дары Прастена были великолепны. Медвежьи и лисьи меха, воловьи продубленные шкуры, всякая тканая одежда привезена была в огромном количестве. Словно не об одном, а о целом десятке человек заботился отец Зыбаты. Мешки с пшеницей, кувшины с вином занимали целый воз.

Щедро расплачивался Святославов воевода за добро, оказанное его сыну!

Владимир, присевший на обрубок дерева, заменявший собою около хижины Андрея скамью, рассеянно смотрел, как разгружали воза. Почему-то обратил на себя его внимание один из печенегов, пленников Прастена.

Это был почти уже старик, но самое его обхождение с остальными его товарищами показывало, что до неволи он был между своими значительным лицом; заметна была привычка приказывать и вместе с нею уверенность, что каждое приказание будет беспрекословно исполнено.

— Слушай, Прастен, — спросил Владимир, — откуда у тебя этот печенег?

— Который, княжич?

— Вон тот, старик!

Прастен засмеялся.

— А, ты заметил этого старого пса! Он был старейшиной племени. Я взял его в бою. Он мой, как воинская добыча. Хочешь посмеяться, княжич?

И, не дожидаясь ответа Владимира, Прастен крикнул:

— Эй ты, старый печенежский пес!

Невольники вздрогнули от этого оклика и перестали работать. Услышав голос своего властелина, рабы испуганно смотрели на Прастена, только один старый печенег стоял, выпрямившись и скрестив на груди руки.

— Тебе я говорю или нет, — воскликнул Прастен, — подойди сюда и принеси кнут, которым погоняют волов.

Старый печенег, не торопясь, взял кнут, подошел к Прастену.

— Дай сюда! — крикнул Зыбатин отец. — Когда нужно говорить с такими собаками, кнут должен быть всегда в руках. Если вы видите кнут, становитесь понятливее. Ну! Что я тебе сказал!

Старик пленник бросил кнут к ногам Прастена и замер перед ним в своей презрительной позе.

Вся его фигура, лицо выражали презрение к своему властелину.

— Батюшка, — склонился к отцу Зыбата, — ради меня оставь его, не бей!

— Прочь, мальчишка! — не своим голосом заревел Прастен. — С каких пор это повелось, что сыновья учат отцов?

— Я, батюшка, не учу тебя, а только прошу…

— Молчать! А ты, негодная собака, — обратился, засверкав глазами, Прастен к печенегу, — все еще думаешь о своих степях! Тебе все еще снится свобода… Забудь, проклятый, о ней. Я господин твоей жизни и, когда захочу, убью тебя!

— Ну так что же, — гордо тряхнул головой, печенег, — убивай! Или ты думаешь, что я боюсь смерти? Тебя не боюсь, а смерти и подавно.

— Ого, как заговорил негодник, — весь дрожа от гнева, закричал Прастен, — слышишь, княжич, как теперь рассуждают презренные рабы! Но я тебя научу повиноваться, ты будешь делать то, что угодно мне.

— Я никогда не отказывался исполнять твою волю, — твердо произнес старик. — Боги ввергли меня в несчастье, они не дали мне смерти, не даровали мне и такого наслаждения, как убить тебя. И вот я твой раб и ты волен надо мною.

— И я тебе докажу, что я господин твой!

— Приказывай.

— Пляши! Сейчас пляши, как скоморох, перед нами.

Это приказание Прастена поразило всех. Не такая была минута, чтобы потешаться.

— Ты был вождем в своем племени, — заговорил Прастен, — твоему слову повиновались сотни твоих воинов, но вот теперь я посмотрю, как повинуешься ты! Пляши!

— Оставь его, Прастен, — вступился Владимир.

— Молчи, княжич, — сверкнул тот глазами, — и ты еще молод, чтобы приказывать мне. Твой отец не делает этого…

— Я прошу только…

— А я не могу исполнить твоей просьбы… Пляши, пес!

Старый печенег с мгновение помолчал, потом решительно произнес:

— Не буду!

— Не будешь, — заревел Прастен, — не будешь?

— Не буду… Убей меня, а не буду…

— Тебя убить! Нет, ты не умрешь… Я тебя научу покорности… вот тебе!

Кнут со свистом взвился и опустился на старика; багровый рубец появился на его лице.

Печенег не дрогнул, не попятился даже, ни стона, ни крика не вырвалось из его груди. Гордый и непоколебимый стоял он пред своим господином.

— Пляши! — опять закричал Прастен.

И опять последовал прежний решительный ответ:

— Не буду!

Бич засвистал в воздухе. Удары, один другого сильнее, посыпались на несчастного. Пятеро остальных невольников в ужасе сбились в кучу и, дрожа от страха, смотрели на избиение своего товарища. Ярость Прастена все распалялась. Ударом кулака он свалил несчастного с ног и продолжал наносить удары. Владимир отвернулся и глядел в сторону. Зыбата весь дрожал от негодования. Даже Улеб нахмурился и отошел.

— Знал бы, не пошел с этим зверем, — пробормотал он.

Прастен все взмахивал и взмахивал бичом.

— Забью, насмерть забью, — ревел он.

Вдруг он почувствовал, что кто-то, как железными клещами, схватил его руку и заставил опустить кнут.

Избитый печенег, удивленный, что истязание вдруг прекратилось, приподнялся на руках и с расширенными от изумления и ужаса глазами глядел на то, что происходило перед ним.

— Вот, Прастен, мы наконец и свиделись с тобой! — улыбаясь, произнес Андрей и отпустил руку Зыбатина отца.

Лицо Прастена вдруг мертвенно побледнело, глаза ввалились, он затрепетал от внезапной дрожи.

Владимир, Зыбата, Улеб с величайшим изумлением смотрели на происходившее. Они понять не могли, что случилось с неукротимым Прастеном, отчего он так вдруг изменился.

— Что с тобою, батюшка? — кинулся к Прастену Зыбата.

— Сгинь, сгинь, рассыпься, — задыхаясь, пробормотал Прастен, — откуда ты, зачем ты явился? Ты за мной пришел. Бери меня, пощади Зыбату!

— Я уже взял его, Прастен! — раздался в ответ голос Андрея.

Юноша повернулся к нему.

Вид старика поразил его. Андрей, незадолго до того величественный и гордый, теперь весь поник, но просветлевшее его лицо так и сияло дивным внутренним светом.

Улыбка добрая, ласковая играла на его губах, взор светился не гордостью, а любовью.

Зыбата кинулся к нему.

— Отец мой, ты был так добр ко мне. Ты ласкал меня, как родитель ласкает свое детище, — торопливо заговорил он, припадая к старцу, — скажи мне, что с отцом? Отчего он так дрожит…

— Дитя мое! Велик Бог христианский! Неведомыми путями ведет он каждого из нас на путь смирения. Унимается гордыня человеческая, и смиряется дух.

Не то рев, не то вопль, скорее походящий на звериный, чем на голос человека, прервал старца.

Все взглянули в ту сторону, откуда раздались эти звуки.

Извиваясь всем телом, как змея, полз к Андрею избитый Прастеном печенег. Его окровавленное посиневшее от побоев лицо было ужасно. В его широко раскрытых глазах ясно отражались и ужас, и удивление, и скрытый восторг. Он полз, припадая к земле, пока не очутился у ног Андрея.

— Ты… ты… — лепетал он, — ты заступился за меня!

Андрей склонился к нему.

— Встань, брат мой, встань, друг мой, — произнес он, — и позволь мне тебя, обиженного, гонимого, прижать к груди своей…

Он стал поднимать старого печенега.

— Ты… ты… — хрипел он, — узнал меня?

— Да, брат мой! — твердо сказал Андрей.

Печенег захлебывался слезами. Андрей наконец поднял его.

— Ты… ты.. — ревел печенег, и в этом его реве слышался отзвук мучительной душевной боли.

Вместо ответа старец христианин поднял его и обнял.

Все свидетели этой сцены, происходившей на лесной поляне, почувствовали и смущение, и недоумение.

— Старик, кто ты! — кинулся к Андрею Зыбата.

Он схватил Андрея за руки и, ожидая ответа, пытливо вглядывался в его глаза, страстно желая найти в них разрешение мучительного вопроса.

— Кто ты? — повторил он. — Скажи мне?

— Пусть тебе скажет твой отец, Зыбата! — сказал старец.

Но Прастен стоял как окаменелый. Потом он вдруг бросился к ним и с силой оторвал его от Андрея.

— Прочь, несчастный, — закричал он, — прочь! Беги, спасайся.

— Батюшка, что ты? — забормотал юноша. — От кого бежать?

— От него! Он погубит тебя!

— Да кто же он, этот старик, батюшка!

Этот вопрос как будто привел в себя Прастена.

— Кто? — закричал он. — Разве я не говорил тебе про него? Ведь еще утром я говорил тебе о нем.

— Батюшка, — воскликнул Зыбата, — это Стемид?

— Он… мститель…

Зыбата оглянулся и с ужасом смотрел на старца.

Тот, оставив печенега, шел к Прастену. Юноша инстинктивно сделал движение вперед и заслонил собой отца.

— Я рад, что ты узнал меня! — сказал Андрей.

— Отойди! Что ты хочешь? — глухо закричал тот.

— Что я хочу, Прастен? — заговорил Андрей. — Ты разве не знаешь этого? Иль ты забыл? Между нами кровь…

— Ты хочешь мести? Возьми меня… Убей…

— Нет! Ты не христианин, ты не знаешь, что нам Господь Бог сказал: «Мне отмщение и Аз воздам». И Он, милостивый, уже отомстил и мстит за меня самой страшной, самой ужасной местью, какая только возможна. Я отомщен уже, Прастен!

Отец и сын с удивлением смотрели на Андрея.

— Да, Прастен, мой Бог отомстил за меня! — продолжал тот. — Ты отнял у меня единственного сына. Твой сын, единственный сын твой, умирающий, пришел ко мне, и я вернул его к жизни. Я возвратил его тебе здоровым и невредимым. Но сделал это, Прастен, не я, а Господь Бог мой, который повелел прощать нам ненавидевших нас. Ты взял, Прастен, моего сына, я сохранил и возвратил тебе твоего, мы квиты.

— Андрей! — сказал Владимир. — Правду говорила моя покойная бабка, что ты лучший из людей!

Старец не обратил внимания на эти слова и сказал:

— Отойди, Зыбата, теперь у меня есть дело к отцу твоему.

Но Прастен и сам оттолкнул сына и, вытянувшись во весь свой огромный рост, произнес гордо:

— Вот, я перед тобой, Стемид; я знаю, ты хочешь моей крови, убей меня, это твое право… Ты мстишь…

— Да, Прастен, я мщу, но мщу так, как повелел мне Бог мой, — заговорил Андрей, — месть моя ужасна. Никакие муки не могут сравниться с ней…

Владимир, Зыбата, Улеб затаили дыхание.

Зыбата торопливо в немногих словах передал Святославову сыну, что произошло между Прастеном и Стемидом.

Андрей продолжал:

— Да, Прастен! Много-много времени прошло с тех пор, когда ты меня видел в последний раз. Я-то тебя видел часто. Ведь давно уже я живу в этом лесу, ох как давно… Не стариком седым я пришел сюда, и здесь вот и сгорбился, и поседел как лунь… Часто и близко я видел тебя, Прастен. Скажи мне, Прастен, ты ведь чувствовал, что я близко.

Прастен вдруг выпрямился. Его ужас и удивление прошли.

— Зачем ты говоришь все это, Стемид? — с усмешкой заговорил он, — зачем ты мне грозишь своей местью? Ты забыл, что и я еще крепко держу в руках меч и сумею постоять за себя…

— Верно, Прастен, верно, — добродушно сказал Андрей, — ишь ведь ты какой молодец! На тебя и года не действуют. Крепок ты, как дуб…

— Ты смеешься надо мной!

— Да нет же, Прастен, нет, я только говорю правду…

— Так и я тебе скажу. Ты сам говоришь, что ты не раз видал меня, что бывал от меня совсем близко.

— Да, Прастен, совсем близко…

— И ты не отомстил мне…

— За что?

Вопрос этот был так неожидан, что и Прастен, и трое юношей с удивлением поглядели на старца.

— Как за что? За кровь твоего сына…

— Да ведь я уже отомстил тебе!

Прастен пожал плечами.

— Разве ты не слыхал, что я говорил? Ты взял моего сына, я с Божией помощью вернул тебе твоего.

— Я и пришел поблагодарить тебя за Зыбату.

— Я знал это…

— Мне не было известно, кто ты, но не привык я у кого бы то ни было оставаться в долгу…

— У тебя гордый нрав, Прастен…

— Какой бы ни был, он мой! Выслушай меня и не перебивай.

— Я слушаю тебя, Прастен.

— Прежде я хочу закончить с моей благодарностью к тебе.

— За сына?

— Да, за него…

— Говори, я слушаю тебя.

Прастен горделивым взглядом обвел сперва юношей, потом своих невольников и затем, глядя куда-то вдаль через голову Андрея, заговорил:

— Сын мой Зыбата всегда был дорог и любезен моему сердцу, потому что он единственный у меня. Если бы он погиб в бою, я не скорбел бы. Смерть в бою почетна для воина, но жалкая смерть от недуга всегда наполняет сердце томительной скорбью. Больше всего я боялся такой смерти и для себя, и для Зыбаты. Не хочу скрывать я ни от кого, ни от тебя, княжич, ни от вас, Зыбата и Улеб, ни от моего старинного заклятого врага, что мучился и терзался я, когда вдруг пропал сын мой.

— Так, так, Прастен, — закивал головой Андрей.

Прастен даже взглядом не удостоил его.

— Каждое мгновение, во все то время, пока пропадал Зыбата, — продолжал он, — чудился мне он, Слышался крик его, будто он призывал меня на помощь, погибая. И обещал я тогда великие дары тому, кто хотя бы весть принесет о сыне моем. Не было вести этой, и отчаялся я, думал, что более не увижу я своего сына;

— А вот Бог-то и привел ему возвратиться к тебе, Прастен! — прежним добродушным тоном заметил Андрей.

Отец Зыбаты опять сделал вид, что не обращает на него ни малейшего внимания.

— Теперь, когда сын мой вернулся ко мне, — говорил он, — должен я исполнить обещание свое и отблагодарить того, кто оказал ему помощь. Так ли я говорю?

— Так, Прастен! — воскликнул Владимир.

— Вот, принес я сюда дары мои, не зная, кто оказал помощь Зыбате, то и теперь, когда узнал я, что сделал это заклятый враг, все-таки должен я исполнить свое обещание. Будь свидетелем, княжич, что все привезенное и приведенное мною сюда я добровольно отдаю этому человеку.

Он гордо указал на Андрея.

— Прими дары, батюшка! — с поклоном подошел Зыбата.

— Не отказывайся, Андрей! — сказал Владимир.

— Да я и не отказываюсь! Возьму, Прастен, возьму, спасибо тебе на твоем добре, — поклонился Святославову воеводе старец.

На лице Прастена ясно отразилось удивление.

— Это все твое, — сказал он, указывая на возы.

— А они? — указал Андрей на невольников.

— Они тоже твои.

— Все?

— Да, все…

— Ну, спасибо тебе великое, Прастен, кланяюсь тебе на твоей ласке… Ты слышал, княжич, он сказал, что и все добро это мое и люди мои?

— Да, да, Андрей! Прастен все это дарит тебе.

— И я волен распоряжаться со всем этим добром и людьми, как мне угодно?

— Можешь, можешь…

— Так, так! Еще раз спасибо тебе, Прастен… Так и распоряжусь… по-своему распоряжусь… Подойдите сюда, — поманил он рукой невольников.

Те подошли, с недоумением глядя на своего нового господина.

— Подойди и ты, — промолвил Андрей, обращаясь к старому печенегу, стоявшему поодаль.

Тот робко приблизился.

— Вы все слышали, что говорил воевода Прастен, — начал Андрей, — он отдал мне вас всех, и я теперь господин ваш.

— Так, господин, так! — хором ответили рабы.

— Если я господин ваш, так и волен сделать над вами все, что ни захочу.

— Так, господин…

— Вот я и делаю. При сыне нашего милостивого князя Святослава, при воеводе его Прастене, при Зыбате и при Улебе говорю я вам, что не рабы вы более, что свободны вы отныне, как были свободны до тех пор, пока не попали в неволю. Идите, куда хотите. Говорю вам, вы свободны.

Все — и освобожденные Андреем невольники, и трое юношей, и Прастен — молчали, пораженные таким поступком старца.

— Идите же, идите, друзья мои, братья мои во Христе, — говорил Андрей, — возьмите из того, что подарил мне Прастен, все, что нужно вам и сколько хотите, и будьте счастливы!

— Отец, — схватил Прастена за руку Зыбата, — смотри, вот как поступают христиане.

Прастен презрительно усмехнулся и пожал плечами.

— Они большие хитрецы все, — пробормотал он, — а этот хитрее других, вот и все…

— Нет, отец, ты ошибаешься!

— Молчи, я знаю их лучше тебя…

— Я говорю, ты ошибаешься… Их Бог приказывает им так поступать…

— Молчи… Слушай… Княжич Владимир хочет говорить..

— Вы слышали, что сказал вам старец христианин? — громким голосом говорил княжич. — Вы свободны! Я везде и перед всеми готов свидетельствовать это моим княжьим словом о вашей свободе! Возьмите, что он дарит, и живите, как живут все свободные люди. Если вам некуда уходить и вы не хотите возвращаться на родину, придите ко мне в Киев, я попрошу за вас своего отца, и он примет вас. Вот вам мое слово.

— Благодарим, княжич, благодарим! — раздались робкие голоса.

Эти перестрадавшие в тяжелой неволе люди все еще не могли поверить внезапному своему счастью. Они робко поглядывали на своего недавнего властелина, но тот угрюмо молчал.

Прастен, конечно, не сочувствовал поступку Андрея и теперь сожалел о том, что подарил ему этих рабов.

— Идите же куда хотите! — повторил Владимир, — вы свободны.

Не успел он сказать своих слов, как раздался голос старого печенега, так жестоко избитого Прастеном.

— Я не уйду!

Глаза всех обратились в его сторону.

— Я не уйду, — повторил он. — Он был моим рабом, — сказал он, указывая на Андрея, — и я не был к нему добрым. Я бил его жестоко и заставлял его исполнять самые тяжелые работы. Теперь, когда он увидал, как злой человек стал мучить меня беззащитного, он заступился за меня, пожалел меня. Этим он покорил мое сердце. Когда он словом своим отпустил меня на волю и стал я вновь свободным, распалилось сердце мое на него, — он кивнул на Прастена, — и первой мыслью моей было отомстить ему за всё, что претерпел я за то время, пока был я рабом его. Лютым гневом кипела душа моя. Пока был я в неволе, не смела рука моя подняться на господина моего и ум мой помыслить на него злое. Но вот стал я свободным и, стало быть, равным воеводе Князеву…

— Презренный раб, — перебил его Прастен, — скоро же ты позабыл, как мой бич полосовал твою спину.

— Я не раб уже, Прастен, я отныне свободный. Это подтвердил своим словом княжий сын, — гордо отвечал печенег, — я тебе равен во всем, а, пожалуй; по роду моему и выше тебя. Или позабыл ты, что я свободный князь своего племени? Если боги отдали меня в неволю, то Бог христиан через этого старика освободил меня. Я готов был отомстить тебе за все, что вытерпел от тебя!

— Вот что делают эти христиане! — вскричал Прастен, — рабы хотят мстить своим господам!

— Этот печенег более не раб твой, Прастен! — твердо сказал Владимир и, обращаясь к говорившему, спросил: — Твое имя как?

— Все у меня на родине звали меня Темир.

— Ты у себя был старейшиной?

— Да, мое племя беспрекословно повиновалось мне.

— Как ты попал в неволю?

— Увы! Как попадают всегда. Боги хороши для нас сегодня, а завтра они готовят нам злое горе. Мне изменило ратное счастье. Мои дружины были рассеяны после боя.

— Кто же теперь в племени вместо тебя?

— Мой старший сын.

Владимир задумался.

— Непременно приди ко мне в Киев, — сказал он.

— Зачем?

— Будет для тебя дело у отца моего…

— Хорошо, я приду, но теперь я закончу речь свою. Я сказал, Прастен, что загорелось мое сердце лютою против тебя местью. Готов я был задушить тебя вот этими самыми руками, которые еще утром работали на тебя. Но когда услыхал я речь этого христианина, повернулось сердце мое. Ты ли не причинил ему зла? Ты ли не заставил страдать его? Ты убил его сына, убил жену, а самого его выдал моим сородичам. Ведь мой отец Прастен, взял его у тебя. Ты погубил этого человека, и когда он стал властелином крови твоей, когда сын твой беспомощный, умирающий попал в его руки, он вместо того, чтобы предать его страшным мучениям, ходил за ним, вылечил его, забывая, что между вами пролита кровь! Когда узнал! я это, тогда-то и повернулось сердце мое. Понял я, что больше наслаждения для человеческого сердца оказать милость заклятому врагу, чем предать его страшным мукам. Спасибо тебе, старец, научил ты меня, и сделал я, как ты сделал. Прастен, прощаю тебе все обиды твои. Не хочу я мстить тебе за них. Неукротимо сердце твое, гневом ярым распален дух твой, но придет время, когда и сам ты познаешь все; что говорил он и что говорю сейчас… Не бойся меня, Прастен, я прощаю тебя. А тебе, Андрей, вот что скажу я, — обратился он к старцу, — прошу я тебя об одной милости. Позволь мне остаться с тобой. Научи меня вере в твоего Бога, дабы я стал так же чист сердцем, как ты. Не гони меня, пусть я буду слугою твоим, позволь лишь мне быть с тобою. — И Темир припал к ногам Андрея.

— Что ты, брат мой, встань, — кинулся тот поднимать его, — одному Господу Богу надлежит кланяться, а не тленному созданию его.

— Не гони меня, — просил печенег, — позволь мне остаться у тебя.

— Господь с тобою, оставайся! Не смею я отказывать в пристанище тому, кто приходит, дабы познать Бога живого.

Злобный смех Прастена прервал речь Андрея.

— Как отвратительны все эти лживые речи, — восклицал он, — пойдем прочь, Зыбата! Ты можешь быть спокоен, я хорошо заплатил этому старику за тебя. Ты ему ничего не должен.

— Отец, — серьезно сказал юноша, — Андрей сделал для меня добро не ради твоей платы.

— Будто!

— Да! Твои богатства ему не нужны.

— Ты сам видел, он взял их…

— Погоди, отец, ведь ты еще не рассчитался с ним.

— Как? За что не рассчитался?

— А за себя…

— За себя?

— Да, ты говорил, что он имеет право отомстить тебе.

Прастен опять захохотал.

— Он сам при всех говорил здесь, что не раз и близко видел меня около себя в эти годы. Отчего же он не мстил мне? Месть священна. Он будет говорить, что прощает мне, как то повелевает христианам Бог их. Спроси его, он сейчас скажет тебе. А я говорю, что он думает совсем не то. Кто не мстит, тот трус, презренный трус. Вот я перед ним! Что же он? Ведь он не кинулся на меня с мечом, не вырвал моего сердца, не насладился созерцанием моих предсмертных мук. Хочешь знать почему? Да потому лишь, что видит меня сильным, знает, что меч крепко держится в моей руке, что сам я готов встретиться со всяким врагом… Испугался он за свою, презренную жизнь и прикидывается, будто их Бог запрещает им месть. Вот в чем правда, Зыбата! Идем же скорее прочь от этого жалкого притворщика!

— Неукротимое у тебя сердце, Прастен, — покачал головой Андрей, — но Бог с тобою. Вижу я, не пришло еще твое время, но придет оно, Прастен, придет, и не увидишь ты, как подойдет оно, и тогда укротится дух твой и смирится мятеж души твоей. Иди, Прастен, иди… Я буду молиться за тебя, да просветит тебя Господь Бог мой, и да смягчится душа твоя. Иди и ты, Зыбата. Ты еще придешь ко мне, да и отец твой придет. Знаю я это… Идите, кланяюсь вам. Простите меня, грешного, не попомните, если причинил я вам какую-либо обиду.

С этими словами Андрей поклонился всем.

— Иди и ты, княжич, — обратился он к Владимиру. — На тебе почиет дух твоей бабки. Вспомни слова мои, просветишься ты светом Христовым, не скоро это будет, но что исполнится так, верю я! Простите меня!

Андрей еще раз поклонился всем и, сделав знак Темиру, скрылся в своей хижине.

Прастен уже был на коне.

— Ты, княжич, со мной? — спросил он.

Владимир утвердительно кивнул головою и тоже вскочил на коня. Вслед за ним сели на коней и Зыбата с Улебом.

В молчании выехали все четверо из лесу. Прастен обернулся назад и погрозил кулаком в ту сторону, где была избушка старого христианина.

— Презренный трус! — воскликнул он.

— Напрасно ты так говоришь, Прастен, — покачал головой Владимир, — теперь я припоминаю все. Ведь моей бабке Ольге было известно все, что ты сделал ему. Только по его просьбам она не казнила тебя, как ты того заслуживал… Если бы он был трус, одного его слова было бы достаточно, чтобы без всякой опасности для него ты погиб. А он только просил за тебя и всегда говорил, когда бабка настаивала, что всякая месть принадлежит не человеку, а Богу.

VI

Буря, свирепая буря, ревела в душе Прастена, когда он возвращался домой из лесу. Полный гордости и сознания своего достоинства отправился он в лес и был чрезвычайно доволен тем, что молодой князь вызвался быть ему попутчиком. Самолюбию Прастена льстило то, что он пред Владимиром мог показать свою щедрость, и вдруг вышло совсем не то, чего ожидал он, чего даже ожидать не мог…

В первые мгновения встреча со Стемидом-Андреем поразила его. Так вот кто оказал милость его сыну. Его заклятый враг, человек, которому он, Прастен, причинил самое тяжкое зло, и этот человек за зло отплатил ему добром… Это уязвило Прастена в самое сердце. Гордость его возмутилась, и вместо благодарности он озлобился еще более.

Когда Владимир сказал ему, что княгине Ольге было известно его злодеяние и только просьба Андрея отклоняла от него справедливое и заслуженное возмездие, Прастен ничего не сказал княжичу, но только подумал: «Время выжидал! Готовил месть, когда Зыбата подымется». И Прастен с тревогой взглянул на сына.

Тот ехал за отцом, и на его лице явно отражались и печаль и смущение. Он ни в чем не обвинял и ни за что не осуждал отца, но в то же время сердце подсказывало ему, что совсем не так должен был поступить Прастен. Юная душа Зыбаты, способная к восприятию и уразумению добра, содрогалась при одной только мысли, что его отец презрительно отнесся к человеку, который был к нему так ласков и добр в то время, когда он должен был желать ему всякого зла.

Прастен, глядя на задумавшегося Зыбату, думал: «Проклятый кудесник заколдовал парня! Зыбата только о нем одном и думает. Нужно во что бы то ни стало избавить его от этих чар!»

Злое чувство опять овладело старым воином; словно чей-то голос так и шептал над его ухом: «Погуби врага, — спасешь сына!»

— Прастен, — обратился к нему Владимир, — а ведь этот Темир может отцу пригодиться!

— Темир! Какой Темир? — воскликнул Святославов воевода.

— А этот, печенежский старик.

— Он? Чем же он может пригодиться?

— Он был князем своего племени.

— Так что же?

— Как что? Отец договорился с печенегами и венграми. С ними вместе он пойдет на Дунай завоевывать болгарское царство.

— Так при чем же тут этот печенег?

— Он приведет с собой и свое племя…

Прастен махнул рукой.

— Много их таких, как он. Племя, у которого он был старейшиной, давно, поди, позабыло его.

— Он сказал, что вместо него старейшиной его сын.

Прастен не ответил.

— А силен же старик Андрей, — сказал Владимир, — рука у него по-прежнему крепкая?

Отец Зыбаты вспомнил, как остановил его Андрей, когда он бил беззащитного печенега. Сердце его вскипело опять начинавшим было утихать гневом.

— Пусть он погибнет, этот враг, — закричал Прастен, — и ты, княжич, если только уважаешь меня, перестань говорить об этом старом негоднике!

Княжич, недоумевая, взглянул на воеводу.

— Чем же он негодник?

— Он — злой колдун.

— Ты это откуда узнал?

— Знаю я… Вижу все! Чаровник!

— Между христианами, — вступился молчавший дотоле Зыбата, — нет, отец, колдунов.

— Нет? Ты думаешь так?

— Да! Их Бог запрещает им прибегать к злым духам.

Лицо Прастена покрылось пятнами.

— Уж не хочешь ли ты стать христианином? — закричал он, задыхаясь от ярости, — так помни же мое слово: хоть ты и сын мне, а я тебя, вот, своими руками задушу, если только осмелишься ты пристать к христианам… А до этого кудесника я доберусь… Правду он сказал, встретимся мы еще с ним… Только будет он проклинать эту встречу…

Зыбате припомнился утренний разговор, и ему вдруг стало страшно. Юноша знал, что его отец неукротим в гневе. Молча они добрались до Днепра и переправились на ту его сторону, где был Киев.

— Я к князю Святославу провожу княжича, — сурово сказал Прастен сыну, — а ты отправляйся домой да не смей у меня и думать более об этом христианском колдуне.

Зыбата ничего не сказал отцу. Он простился с Владимиром и вместе с Улебом отправился домой.

— А неукротимый человек твой отец, — сказал вдруг Улеб.

— Да, Улеб, — вздохнул Зыбата, — я теперь сильно боюсь за Андрея… Вижу, что отец что-то задумал.

— Я тоже подумал. Не хотел бы я быть на месте этого христианина.

— Отец не простит ему.

— Где же простить? Не таков твой отец, чтобы прощать.

Приятели помолчали.

— Улеб, — вдруг сказал Зыбата. — Давай не пойдем с Святославом на Дунай.

— Это как же так?

— Да так. Не пойдем, вот и все!

— Что же делать-то мы будем?

— С князем Владимиром пойдем. Он нас с большой охотой в свою дружину возьмет.

— Поразмыслить об этом надобно. Признаться, я бы тоже лучше с князем Владимиром пошел!

— Так и пойдем! Я так и батюшке скажу.

— Не спеши, успеешь еще.

— Ты как хочешь, а я завтра к Владимиру!

Наутро Зыбата, как только проснулся, сейчас же поспешил в княжий дворец. Владимир принял его и обещал устроить все так, что Зыбата мог даже обойтись без неприятных для него объяснений с отцом.

Довольный, что все так хорошо складывается, он вышел из Детинца и пошел к тому месту, где жил Улеб. Проходить нужно было через лес, и когда Зыбата вступил в него, до него донеслось несколько голосов. Юноша хотел пройти мимо, но вдруг он услышал громко произнесенные имена его отца, Андрея и печенега Темира. Это заставило его остановиться и прислушаться к таинственному разговору. Один из голосов показался ему знакомым, и когда Зыбата вслушался, то в говорившем узнал одного из стремянных своего отца.

— Сами смекните, — говорил этот человек, — на что нужны старику богатства?

— А ты говоришь, много их? — спросил хриплый голос.

— Два полных воза, сам грузил.

— Да, может, рухлядь какая…

— Чего рухлядь, сам Прастен отбирал, все самое лучшее… Кубков одних золотых не перечесть…

— За сына дарил-то?

— За сына, за сына! А и то подумать, что сделал этот старик Прастенову сыну? Да ничего! Поднял его да к себе снес — работа не великая. Совсем лишнее так одарять. Вот и смекайте. Старик-то один. Пожива легкая, без труда все достанется.

— Так ли?

— Говорю: так!

— Да ты-то чего хлопочешь?

— Жаль добра, даром пропадает. Старику таких богатств ни на что не нужно. Сгниют в лесу ни за что ни про что.

— Сам бы и шел, все бы твое было.

— Чудаки вы! Как это мне идти? Ведь, если я пойду, убьет меня Прастен. Чуть что, и между людьми сейчас молва пойдет: «Прастен, дескать, вчера дал, а сегодня пожалел и послал верного человека назад взять, что подарено». Вот ведь что скажут, на него весь покор ляжет, а он, как узнает, и меня со свету сживет. Поняли?

— Да ведь если мы пойдем, тоже говорить будут.

— Не будут! Старичишке-то рот можно заткнуть, да так, что никогда он слова ни одного не скажет. На вас же никто и не подумает, а и подумает, сказать на вас никто не осмелится. Кто с варяга такое дело спрашивает и кто на варяга жалуется?

Наступило молчание. Притаившийся в кустах Зыбата понял, в чем дело.

— Так как? Идете, что ли? — донесся до него голос Збигоя — так звали стремянного.

— Если все, как ты говоришь, — отвечал хриплый голос, — много и золота, и мехов, так отчего же не пойти?

— Только помните уговор!

— Ладно! Твою часть тебе выдадим.

— Это само собой, а еще то…

— Что еще?

— О старичишке-то что я вам говорил?

— Подвернется, прикончим.

— Чего там подвертываться, с этого начните!

— Да что он тебе дался? Чего ты с ним не поделил?

— А это уже наше дело.

— Ишь ты какой! Да нам-то он ничего не сделал.

— Не сделал, так сделает. Жаловаться пойдет.

— А и впрямь так!

— Видите! Князь наш не из таких. За это дело не похвалит. Узнается оно — вам несдобровать.

— Будь по-твоему! Придем, так прежде всего за старика примемся.

— Это сделайте, а там все, что ни отыщите, ваше! Сами подумайте, никто-то тогда ничего не узнает. Сидит старик в своей трущобе и в Киев носу не показывает. — Никто у него никогда не бывает. Нет его, да и все. И вспомнить о нем некому будет.

Зыбата все еще оставался в своей засаде. Он узнал, что негодяи решили произвести нападение на старца христианина, когда солнце начнет склоняться к закату.

Збигой возвращался назад. Он очень рад был, что так удачно покончил с этим делом, как вдруг увидел Зыбату.

Збигой почтительно снял шапку и в пояс поклонился своему молодому господину.

Вдруг Зыбата схватил его за горло и сдавил так, что Збигой чуть было не задохнулся.

— Господин, — застонал он, — что ты?

— Негодный пес смердящий, — не помня себя от гнева, воскликнул Зыбата, — как смел ты задумать такое дело?

— О каком деле ты говоришь? — пролепетал Збигой.

— О том, о котором ты сговаривался с негодяями варягами.

Лицо Збигоя вдруг мертвенно побелело.

— Ты слышал, господин, — воскликнул он.

— Все слышал! Готовься к смерти!

— Господин, господин, — в ужасе кинулся к ногам Зыбаты Збигой, — пощади, не губи меня.

— А ты, негодный, что задумал?

— Не моя на то воля была, господин.

— Не твоя? Чья же?

— Отпусти меня, дай мне вздохнуть, я тебе скажу все.

— Что все?

— Все, господин, все! Все, что я знаю!

— Опять какая-нибудь ложь.

— Правду скажу! Клянусь Перуном.

Зыбата отпустил Збигоя.

— Говори, что ты хотел, говори все! Чья воля?

— Твой отец, господин…

— Отец! Мой! При чем тут он?

— Это он приказал мне подговорить варягов убить Андрея.

— Лжешь! Я слышал, ты подговаривал их на грабеж.

— Только чтобы отвести этим негодникам глаза, только за этим.

— Но зачем это могло понадобиться отцу?

— Прастен думает, что этот старик христианин зачаровал тебя, и, убив его, хочет избавить тебя от колдовских чар.

— Хорошо, — сказал Зыбата, — я спрошу у отца, и горе тебе, если ты солгал.

— Господин, пощади, — вскричал Збигой не своим голосом, — если Прастен узнает, что я открылся тебе, он убьет меня!

— Туда тебе и дорога! — сурово вымолвил Зыбата.

— Но и тебе, господин, будет плохо! — возразил Збигой, — я доверился тебе, а ты выдашь меня Прастену!

Зыбата согласился, что Збигой прав.

— Хорошо, — сказал он, — я не скажу отцу, что узнал его тайну от тебя, но и тебя я не отпущу.

— Возьми меня с собой! — просил Збигой.

Лукавый раб думал предупредить Прастена о том, что случилось, но Зыбата словно проник в его замыслы.

— Нет, — сказал он, — я тебя с собой не возьму и на свободе не оставлю.

— Господин, что ты задумал! — воскликнул Збигой.

— Это ты увидишь сейчас!

С этими словами Зыбата скинул с себя пояс и крепко связал Збигою руки. Потом юноша привязал его к дереву. Теперь он был спокоен. Трусливый раб не мог никого предупредить.

Зыбата был убежден, что Збигой оклеветал его отца, и решил спросить об этом самого Прастена.

Запыхавшись, прибежал Зыбата в княжий детинец.

— Где Прастен? — спрашивал он у всех встречавшихся ему.

Никто не знал этого. Одни говорили, что воевода давно уже ушел домой, другие, что он у князя Святослава вместе с другими воеводами обсуждает условия союза с послом венгерского короля.

— Да на что его тебе нужно? — допытывались любопытные.

Зыбата кинулся к княжичу Владимиру.

Того удалось отыскать легко. Он вместе со старшими братьями Ярополком и Олегом забавлялся стрельбою из лука.

— А, Зыбата, — вскрикнул Ярополк, увидя юношу — вот кто не промахнется. Бери лук и стрелу, попробуй!

— Не до того, княжич.

— Будто бы? Откуда у тебя заботе быть!

— Да что с тобой? — спросил Прастенова сына Олег.

— Скажи, скажи и нам, — стал настаивать Владимир, — на тебе просто лица нет. Испугался ты чего, или обидел кто?

Зыбата рассказал, что к лесу, где-жил старец Андрей, направляются грабители, которые решили убить старца. Об участии в этом темном деле отца он, впрочем, умолчал.

— Чего же ты от нас хочешь? — спросил Ярополк.

— Помощи вашей!

— Какой?

— Прикажите послать со мной дружинников!

Ярополк пожал плечами и отвернулся.

— Княжич, — кинулся к нему Зыбата, — ты старший после отца, ты можешь. Скажи слово.

— Нет, Зыбата, прости меня, — сказал Ярополк, — отец здесь, и без него я ничего не сделаю.

У Зыбаты руки опустились при таком ответе.

— Что это за народ христиане, — презрительно произнес Олег, — из-за них чуть не весь Киев беснуется. Вот и Зыбата тоже… Перебить бы их всех!

— Не говори так, брат, — остановил его Владимир, — христиане — достойные люди. Зыбата! Не горюй, пойдем к хоромам, увижу Добрыню — уговорю его.

— Спасибо, спасибо тебе, Владимир! — воскликнул юноша.

— А мой совет тебе, Зыбата, такой, — с насмешкой промолвил Олег, — коли тебе так дорог этот христианин, так садись на коня да, не дожидаясь, пока тебе здесь дадут подмогу, отправляйся туда. Ты ведь молодец, в бою один пятерых стоишь!

— Спасибо тебе, княжич! — радостно воскликнул Зыбата, — надоумил ты меня. Теперь я знаю, что мне делать!

— Зыбата, — воскликнул Владимир, — что ты задумал?

— Я помчусь туда… к Андрею.

— Один?

— Да, княжич, пусти меня!

— Остановись, безумец, подожди.

— Не могу, я должен успеть.

Он вырвался из рук Владимира и убежал.

Княжич покачал головой.

— Что-то тут совсем не то, — сказал он.

— А ты что думаешь? — спросил его Ярополк.

— Зыбата что-то скрыл от нас… Я думаю, нужно поспешить ему на помощь.

— Оставь, брат, — воскликнул Олег, — ты сам назвал Прастенова сына безумцем! Так и пусть он безумствует на свою голову. Бери-ка лук, твоя очередь!

Забава возобновилась. Юноши скоро так увлеклись ею, что позабыли о Зыбате. Закончили стрельбу лишь тогда, когда начали уже ложиться предвечерние тени.

— Зыбата так и ушел! — вспомнил вдруг Владимир.

Олег усмехнулся с презрением.

— Пусть его!

Владимир взглянул на брата.

— Ты, видно, не любишь его?

— Чего мне его любить или не любить, — было ответом, — он всегда был не со мною…

— Все-таки помочь ему можно бы было!

— Нет, — решительно произнес Ярополк, — я не дозволил бы этого.

— Почему? — спросил Владимир.

— Да что мне за дело до какого-то христианина? Пусть они довольствуются тем, что никто их не трогает здесь. Зыбата сказал, что на него напали варяги. Совсем не такая пора, чтобы ссориться с ними. Отец уйдет, останусь в Киеве вместо него я. На варяжских воинов можно положиться. Уж кто-кто, а они сумеют отстоять своего князя. Из-за старика никому не нужного, я ссориться с ними не буду.

Владимир в душе согласился с доводами брата, но все-таки ему хотелось бы помочь и Зыбате. Он решил пойти и разыскать дядю, выпросить у него несколько дружинников и отправиться за Днепр.

Добрыня Малкович был на переговорах с венгерскими послами.

Князь Святослав готовился к походу на Дунай с лихорадочною поспешностью. Когда все уже было почти закончено, в Киев прибыло посольство его союзника, короля венгерского, и в самые последние дни пришлось обсуждать окончательные условия заключаемого договора.

Святослав болгарское царство решил завоевать для себя. Поэтому он не хотел делиться новыми владениями, но в то же время ему не хотелось и упускать полезного союзника. Переговоры с послами шли непрерывные. Каждая сторона желала извлечь из взаимного союза возможно большие для себя выгоды. Все Святославовы воеводы участвовали в совещаниях, тянувшихся иногда чуть не целую ночь. Добрыня Малкович в качестве ближнего воеводы Святослава не отрывался от обсуждения и не уходил из палаты, понимая, что его слова и советы необходимы Святославу.

Однако племянник все-таки нашел случай вызвать его.

Усталый воевода рассеянно слушал сбивчивый рассказ Владимира. Мысли его были совсем далеко. В эти мгновения он более думал о том, как добиться новых уступок от венгров, чем о помощи какому-то старику христианину. Тем не менее он все-таки спросил у Владимира:

— Да о ком ты говоришь-то?

— Об Андрее, варяге бывшем.

— О том, который у твоей бабки бывал?

— О нем, Добрыня.

— Так чего же тебе беспокоиться за него?

— Убьют его, чтобы отнять Прастеновы дары.

— Оставь, ничего не будет, здесь этот Андрей.

— Как здесь! Где?

— В Киеве…

— Может ли это быть?

— Видел я его сам… Он к своим пришел. Под вечер уже видел. Ну, прощай, пойду к князю!

Он ушел. Владимир сразу же почувствовал облегчение. Стало быть, Андрей в безопасности и Зыбате за него нечего бояться. Вернее всего, что Прастенов сын уже вернулся домой, сам убедившись в этом. Добрыня не стал бы говорить неправду. Если он видел Андрея, которого знал в лицо, так Андрей действительно здесь.

Совершенно успокоенный, ушел Владимир в свои покои.

Прошла ночь, наступило утро. Снова собрались у Святослава воеводы и бояре, дабы окончательно покончить переговоры с послами.

Прастен пришел на это совещание совсем хмурый. Непонятное для него чувство беспокойства овладело его душой. Случилось что-то загадочное с Збигоем, его стремянным. Он не вернулся до утра, и Прастен ничем не мог объяснить себе его отсутствия. Но еще более и беспокойства, и тоски наводило на Святославова воеводу отсутствие сына. Он и сам не знал, чего он беспокоится. Не раз и ранее бывало, что пользовавшийся полной свободой Зыбата исчезал, да и не на одну ночь, а на несколько, и никогда особенно об этом не думал отец, но теперь он просто не находил места себе…

Рассеянно слушал он речи, раздававшиеся около него, несколько раз ответил совсем невпопад на вопросы, обращенные к нему, и, наконец, попытался уйти с совета.

Как раз в это время гул множества голосов донесся до всех собравшихся в советном покое.

Святослав, недовольный тем, что прервали обсуждение, взглянул на Прастена и сказал:

— Узнай, что там такое?

Прастен вышел на крыльцо.

Густая толпа людей, неистово крича, стояла перед хоромами.

— Князя! — раздавались голоса. — Князя нам! Пусть выйдет!

— Зачем князя вам? — спросил Прастен.

— Суда его требуем, пусть выходит!

Крики толпы становились все громче.

— Князя, Святослава, князя! — ревели сотни голосов.

— На кого жалуетесь? — вдруг раздался громкий голос.

Сам князь Святослав поспешил выйти на крыльцо, чтобы узнать, в чем дело.

За князем вышли все его советники, воеводы, бояре и венгерские послы.

— На кого жалуетесь? — повторил Святослав.

— На варягов твоих, батюшка князь, на варягов, — послышались голоса.

— Что же они вам сделали?

— Грабят, князь, где ни попало, а теперь и убивать стали.

Буйства пришельцев в то время были не редкостью в Киеве. Варяги всегда держали себя заносчиво.

— Житья не стало от них нам, княже, — выступил старик славянин, величавый и смелый, — бродят они везде и, что горше всего, прикрываются пред нами именем твоим, будто все, что ни творят они над нами, творят с твоего согласу и приказу. Горе нам! Ты вот уходишь от нас. А коли при тебе они так поступают, кто же удержит их, когда ни тебя, ни бояр твоих не будет; совсем пропадем мы от варяжских волков.

Князь приказал старику рассказать подробно, в чем дело. Толпа стихла, и старик рассказал, что шайка вооруженных варягов явилась на торжище, где производился обмен товарами с заезжими гостями, разогнали силою всех и отняли у «гостей» и киевских купцов все, что было ими вынесено на торг, убив при этом несколько человек.

— Будет так, княже, — наставительно закончил свой рассказ старик, — никто к нам приходить не будет, исхудаем мы и нечем нам подати тебе же платить. Тогда и твоя казна опустеет и тебе нечем будет дружины твоей содержать. Так-то, княже!

Старик смолк. Святославу неприятно было, что вся эта сцена произошла в присутствии венгерских послов.

— Слушайте, народ мой, — громко и властно заговорил он, — окажу я вам суд и правду. Разберу ваше дело, и поплатятся обидчики ваши. Немедленно и воеводу назначу. Ты, Прастен, все узнаешь доподлинно, кто обижен и кто обидчики, и мне скажешь. Кто потерпел от варягов, мною будет награжден богато. Хочу, чтобы правда была.

Он помолчал немного и, обведя толпу взглядом, воскликнул:

— Довольны ли вы?

— Довольны, батюшка князь, довольна премного, — раздались восклицания, — оказал ты нам суд и правду!

— Нет ли еще каких жалобщиков? — спросил он.

— Есть, князь киевский, — раздался откуда-то громкий грубый голос, — подожди малость…

Толпа зашевелилась. В задних рядах ее замечалось какое-то особенное движение, словно кто-то проталкивался вперед, неся на руках тяжелую ношу.

— Расступись, пропусти! — раздались восклицания.

Толпа расступилась. В образовавшемся проходе показался человек, залитый кровью, на своих могучих руках он нес другого человека…

— Отмщенье, князь, отмщенье! — еще издали кричал он.

— Кто это? — спросил в недоумений Святослав.

Это был печенежский князь, недавний раб воеводы Прастена. Темира, Однако, под его кровавой маской никто не узнавал.

Собравшиеся у княжьего крыльца киевляне затаили дыхание, понимая, что случилось что-то далеко не обыкновенное.

Темир подошел к крыльцу и опустил свою ношу к ногам Святослава.

— Кто ты, — отрывисто спросил князь, — что тебе нужно?

— Я — Темир, печенег, — ответил тот, — мне нужны справедливость и месть.

— Кто это? — спросил князь, показывая на лежащее на земле тело.

— Взгляни, — сказал в ответ печенег и сдернул покрывало.

Нечеловеческий крик, в котором слышались и ужас и смертельное отчаяние, раздался позади Святослава. Это закричал воевода Прастен. Он кинулся с княжьего крыльца и припал к лежавшему недвижимо телу.

— Зыбата! Сыночек мой любой, кровинка моя, — восклицал пораженный горем отец, — да что с тобою приключилось! Да открой ты глаза свои, да скажи ты мне, какой враг на тебя руку поднять осмелился… Сыночек мой! Жизнь моя…

— Жив ли он? — спросил Святослав, узнавший юношу.

— Не знаю, — смело отвечал Темир. — Посмотри, князь, сам.

— Кто его? — спросил Святослав.

Прастен услышал эти слова.

— Твоего суда и справедливости, князь, требую я, — вскочил он на ноги и выпрямился во весь свой богатырский рост.

— На кого просишь? — быстро спросил Святослав.

— Слушай, князь, — порывисто, страстно заговорил Прастен, — я ли не заслужил перед тобою? Я ли не был твоим верным слугой? Награди же меня в последний раз.

— Чего ты просишь?

— Выдай мне врага, отнявшего у меня сына.

— Кто он…

— Колдун… Христианин… Это он, он убил Зыбату.

— Ты уверен в этом?

— Не говорил бы иначе! У меня с ним кровавые счеты, он мстит мне. Когда-то, много лет тому назад, я убил его сына, теперь он убил моего, чтобы отомстить мне… О, это он! Выдай мне его головой.

— Как его имя?

— Прежде он звался Стемид…

— Стемид… Стемид, — словно припоминая что-то, проговорил в задумчивости Святослав, — я помню это имя, мать не раз поминала его.

— Выдай мне Стемида, молю тебя…

Святослав задумался.

— Хорошо, возьми дружинников и приведи его сюда. Но не смей причинять ему вреда, я прежде всего сам хочу узнать. Может быть, Стемид и не при чем.

— Нет, нет! Это он, князь!

— Я сказал, поступи по слову моему, а Зыбату внесите в мои покои, есть у меня здесь византиец, во всяком врачевании искусный, может быть, и жив еще сын твой. А где же этот печенег?

Князь оглянулся, Темира нигде не было видно. У всех сейчас же явилась новая мысль:

«Печенег — виновник гибели Прастенова сына! Он нанес ему раны, — но с какой целью явился он тогда сюда?»

— Видишь, князь, — воскликнул Прастен, — я прав! Этот проклятый печенег был моим рабом. Я отдал его Стемиду, и оба они из мести ко мне убили моего Зыбату. Молю тебя.

— Зачем же он принес твоего сына сюда? — спросил Святослав.

— Чтобы заставить меня нестерпимо страдать… Молю тебя, позволь мне отомстить им…

— Нет, Прастен, нет, — воскликнул князь, — ты отомстишь, если Стемид и этот печенег окажутся виноватыми, но виноваты ли они, это решу я… Пойди и приведи сюда Стемид а!

Слова князя были произнесены так, что даже обезумевший от горя и ярости Прастен не посмел ослушаться. Он только кивнул головой нескольким воинам из своей дружины.

— Эй, Прастен, — крикнул ему Добрыня Малкович, — Стемида ищи у христиан на Щековице, а не в лесу, там он… Он еще вчера пришел к ним.

— Спасибо, Добрыня, — крикнул в ответ Прастен, — чем скорее я доберусь до него, тем скорее утолю свою месть… Проклятый! Я сумею отомстить за сына.

Добрыня Малкович только головою покачал вслед ему и коротко произнес:

— Не то что-то тут! Пойдем-ка, княже, я тебе скажу слово и ты по правде дело рассудишь.

— Да, Добрыня, — сказал Святослав, — ты что-то знаешь?

— Вели им, — кивнул воевода на толпившийся пред крыльцом народ, — не расходиться. Да узнают они, сколь справедлив твой суд.

С громким отчаянным плачем прибежала к княжескому дворцу мать Зыбаты, и, когда ее увидели, когда ее жалобные вопли достигли до сердца каждого, поднялся грозный ропот против виновников ужасного злодеяния.

— Христиане, христиане это сделали! — слышались крики.

— Князь попустит, мы расправимся.

— Выметем зло из Киевской земли!

— Ишь какую волю забрали!

Прастен направил своего коня к тому дому, где, как ему хорошо было известно, жил «жрец христианского Бога».

Он ворвался в жилище и заревел от радости: Стемид стоял на коленях перед образом и горячо молился.

Прастен кинулся к нему и схватил его за плечи.

— А, ты здесь, — закричал он, — тебя-то мне и нужно!

— Ты помешал мне молиться, Прастен, — кротко сказал Андрей, — вероятно, у тебя есть какое-нибудь важное дело ко мне. Скажи, что тебе от меня нужно…

Прастен захохотал.

— Тебя мне нужно, тебя, проклятый! — хрипел он.

— Зачем, Прастен?

— Чтобы вырвать своими руками твое подлое сердце, чтобы насладиться твоими муками… Ты не уйдешь от меня… Князь сам отдаст тебя мне…

— Не знаю, Прастен, — покачал головою старец, чего ты хочешь от меня. Что случилось?

— Говори, собака, — закричал воевода, — что ты сделал с моим Зыбатой?

— С Зыбатой? — удивленно спросил Андрей, — как что сделал? Да я его не видал с тех пор, как ты увел его от меня.

— Ты лжешь!

И ослепленный яростью Прастен со всей силы ударил старика.

Не ожидавший удара Андрей пошатнулся, но тут же выпрямился и произнес несколько дрожавшим голосом:

— Ты ударил меня по левой щеке, вот правая, бей! Так повелел Христос, Бог мой!

— А, ты еще издеваешься надо мной! — закричал Прастен и кинулся к старику.

Двое дружинников успели схватить его за руки.

— Вспомни княжье приказанье! — крикнул один из них.

— Все равно, пусть казнит меня князь, — хрипел, отбиваясь от них, Прастен, — я убью его сейчас.

— Нет, мы тебе этого не позволим!

— Остановись, князь отдаст его тебе, — успокаивали они его.

— Идем к князю, — сказал один из дружинников, — и нечего бояться, если ты прав. Если же виновен — пеняй на себя.

— Я ничего не боюсь, со мною Господь мой, — ответил Андрей.

Они вышли.

Около дома стояла толпа христиан.

— Куда тебя ведут, Андрей? — раздавались крики.

— К князю Святославу, братья мои и сестры, — последовал ответ, — простите, если чем виновен перед вами.

— Все мы пойдем за тобой, — закричали некоторые.

— Идем, идем к князю все!

— Защитим его.

— Не нужно защищать меня, — громко сказал Андрей, — Господь мой — прибежище и защита.

Однако толпа христиан, со священником во главе, пошла вслед за дружинниками.

Громкими криками встретили приближавшихся те, кто оставался на дворе перед княжьими хоромами.

Толпа за то время, которое отсутствовал Прастен, еще более увеличилась, люди взобрались на стены, даже на крышу терема и оттуда с нетерпением ожидали, что будет дальше.

Перед княжьим крыльцом образовалось свободное место, которое заняли Прастен и Стемид.

— Чего же медлить князь, — закричали со всех сторон, — пусть идет и судит…

Святослав, узнав о возвращении Прастена, вышел на крыльцо. С ним были венгерские послы, воеводы Сфенкал, Икмор, Добрыня, бояре и трое его сыновей.

— Мужи и людины, народ киевский, — воскликнул Святослав, — будьте все свидетелями суда моего. Хочу единой правды, да будет приговор мой справедлив.

Потом он обратился к Прастену и громко спросил:

— Что ты имеешь на Стемида?

— Он пролил кровь моего единственного сына.

— Ты говоришь это!

— Да, он сделал это!

— Чего же ты желаешь?

— Чтобы ты, князь, выдал мне его головою и дал мне отомстить, как я того желаю.

Святослав обратился к старцу.

— Ты слышал?

— Слышал, князь!

— Что ты скажешь?

— Мне нечего говорить. Его сын Зыбата заблудился в лесу и занедужил. Я помог ему и, когда он выздоровел, возвратил отцу.

— Прастен говорит, что между вами кровь?

— Да, княже, Прастен убил моего сына на моих глазах. Меня самого отдал в рабство печенегам.

— Зачем же ты сделал милость его сыну?

— Я мстил Прастену…

— Как мстил!

В голосе Святослава слышалось удивление.

— Я мстил, как повелел мне Бог мой: добром за зло.

Святослав покачал головой и спросил.

— Ты христианин?

— Да, княже.

— Странные вы люди, — опять покачал головой Святослав и, обращаясь к своему воеводе, молвил:

— Ты слышал?

— Не верь ему, князь Святослав, не верь! — закричал тот. — Он чаровник, он и тебе сумеет отвести глаза. Где это видано, где слыхано, чтобы так мстили? Ты хочешь, я скажу тебе… Этот проклятый варяг хитер, как тысяча лисиц вместе. Он очаровал моего сына…

— Батюшка, — вмешался Владимир, — Зыбата вчера…

— Молчи! — прикрикнул на сына Святослав и, обернувшись к Прастену, произнес — Говори!

— Он говорит, что, возвратил мне сына, — едва дыша, продолжал Прастен, — да, он сделал это. Какая бы это была месть, если бы он убил Зыбату у себя в лесу, да еще тогда, когда того одолел недуг! Я бы так никогда не узнал ничего, но проклятый варяг придумал месть горшую… Он возвратил мне сына, заставил явиться к себе на поклон, а потом отнял его у меня. Он слишком труслив, чтобы открыто схватиться со мной. Много лет он выжидал удобной поры и вот дождался ее.

— Чего же ты хочешь, Прастен, — ты убил его сына?

— Убил, княже.

— Так что же, кровь за кровь!

Прастен пошатнулся.

— Нет, княже, нет, — заговорил он, — кровь за кровь тут не может быть… Я бы и сам признал это.

— Почему не может?

— Я заплатил за сына. Спроси своего Владимира, я отдал ему за Зыбату такие дары, какие только ты на Руси можешь дарить. Два воза я дал ему за Зыбату. Я прибавил к этому шесть рабов.

— Он принял?

— Принял, княже, спроси Владимира своего.

— Так? — обратился к сыну Святослав.

— Да, все верно, он принял, — торопливо заговорил тот, — но…— Юный княжич хотел что-то сказать, но отец не обратил на это внимания.

— Ты слышал, Стемид, все, что говорил Прастен, — произнес он, — так ли это?

— Так, княже, так, — закивал головою он, — верно, Прастен явился с дарами, я взял их.

— Ты, стало быть, принял выкуп мести?

— Какой там выкуп? Я давно уже простил все Прастену. Было время, правда, не скрою я, кипело сердце мое, жаждал я его крови, но, когда я познал Христа, все забыл, все простил врагу моему, и даже молился за него…

— Княже, — вдруг выступил священник, приведший христиан, — позволь мне слово молвить.

— Что ты хочешь сказать?

— Я служитель сил Господа!

— Ты жрец у христиан.

— Называй меня, как хочешь, но я уже стар и никогда не говорю неправды, да теперь и не могу сказать ее; много людей может подтвердить каждое мое слово, много людей, говорю я, и христиане, и язычники.

— Говори же скорее, если у тебя есть дело.

— Андрей, мы так его зовем, вы же зовете его Стемидом, принял дары Прастена, но знаешь, князь, что он сделал с ними.

— Молчи, отец, молчи! — воскликнул Андрей.

— Зачем молчать? Я должен говорить.

— Он возвратил свободу всем невольникам, которых подарил ему Прастен, — перебил священнослужителя звонкий голос княжича Владимира, — при мне это было…

— А все богатства, данные ему твоим, воеводой, — закончил тот, — привез в Киев и приказал до последнего раздать бедным, не разбирая, будь то христианин, будь то язычник. Что ты скажешь, князь?

Святослав поглядел на Стемида. На лице того отражалось смущение, как будто он испугался чего.

— Зачем ты сказал это, отец, — произнес, он, ударяя себя в грудь, — гордыня может обуять меня…

Но священнослужитель не обратил на его слова внимания.

— Скажи, князь, и пусть с тобою скажет весь народ киевский, — твердо сказал он, — кто поступает так, как поступил Андрей, может ли убивать из-за угла, и кого убивать? Юношу, которому он сам спас жизнь.

— Скажу прежнее, вы странные люди, христиане, — сказал Святослав и крикнул народу — вы слышали?

— Слышали, слышали! — раздались крики.

— Старик не первый раз поступает так…

— Все, что получал он от твоей матери, княгини Ольги, все отдавал бедным.

— Теперь, князь, позволь мне молвить еще одно слово, — заговорил опять христианский священнослужитель, — последнее, а там суди, как знаешь. Прастен говорит, что Андрей пролил кровь его сына Зыбаты, а он весь день вчерашний был в Киеве среди людей, которые могут свидетельствовать, что Андрей Прастенова сына и в глаза не видал. Как же он тогда мог пролить его кровь?

— Так, так это! — закричали десятки голосов. — Андрей был с нами, все время с нами, Зыбаты нигде не было видно.

— Прастен, ты слышал! — сказал Святослав.

Но ослепленный воевода не хотел ничего понимать.

— Я говорил, что он чаровник и умеет отводить глаза.

— Стольким людям не отведешь! — буркнул Добрыня..

— А кто говорит за него? — услышал его слова Прастен. — Противники Перуна — христиане!

— Ты это оставь, Прастен, — строго остановил Святослав, — христиане такие же мои слуги, как и вы все, я им верю. Сколько их в моих дружинах! Я вижу, что ты ошибаешься, Прастен.

— Нет, не ошибаюсь, княже, не ошибаюсь, — закричал тот, — Стемид мог приказать печенегу Темиру совершить злодеяние над Зыбатой, а сам уйти.

— Видишь, ты сам почти ничего не знаешь. То Стемид, то Темир, а кто же из них виновен?

— Оба, отдай их мне!

— Тогда где же будет моя княжеская справедливость? Нет, лучше вот что. Твой Зыбата жив, может быть, византийский врач спасет его. Тогда он скажет сам, кто виновен. Так ли, народ киевский?

— Так, княже, по правде судишь ты нас!

Но Прастен был неукротим.

— Нет, княже, — сказал он, — на все твоя воля, вели казнить меня, а я на твой суд не согласен. Не выдашь мне Стемида и печенега, все равно убью их. Кровь между нами, кому-нибудь из нас не жить.

Святослав знал Прастена, знал, что он исполнит, как сказал; подобное неповиновение могло быть опасным для него, ибо могло умалить княжескую власть и в глазах киевлян и в глазах варягов. Вместе с тем жалко было ему лишиться испытанного, преданного воеводы и лишиться именно теперь, когда затевался трудный и опасный поход.

В то самое время, когда он готов уже был отдать приказание схватить Прастена, его тронул за плечо один из венгерских послов. Князь обернулся к нему, и между ними начался тихий разговор. Потом Святослав подозвал своих воевод, и, поговорив с ними, князь снова обратился к толпе.

— Мужи и людины, народ киевский, — заговорил он, — трудно решить, кто тут прав, кто виноват. Оба правы выходят. Кровь между ними, вот она и мешает им и нам увидеть, чья правда. Думал я и не мог решить, чтобы приговор мой был по полной правде, и вот сейчас мне совет подали. У венгров, когда такое случается, спорящие выходят друг на друга смертным боем. Кто одолеет, тот и прав. Пусть и Стемид схватится с Прастеном. Стемид стар, так за него другой молодой выйти может. Одолеет Прастен — его воля над Стемидом, одолеет Стемид — он волен над Прастеном и в жизни и в смерти. Вот так и пусть они решат свой спор сейчас же перед нами. Честный бой правду покажет. Согласны ли вы? — обратился он к противникам.

Глаза Прастена заблестели, когда он услыхал это решение.

— Княже, — закричал он, — скорее только.

— А ты Стемид?

Старик молчал.

— Андрей, — подошел к нему христианин-священнослужитель, — ты мирянин, ты еще непосвящен, дерзай, и Господь поможет тебе посрамить сатану, козни которого очевидны, дерзай ради нас, ибо язычники осмелеют и более не станут щадить нас.

— Хорошо, — тихо ответил ему Андрей, — да будет воля Господня!

Он с обычной своей кроткой улыбкой произнес:

— Ты, княже, заставляешь меня вспомнить, что и я когда-то был воином, в доблести не уступавшим воеводе Прастену. Пусть решено будет, как желаешь ты, но никому не нужно выходить на смертный бой вместо меня. Я прав перед Прастеном, и Господь мой защитит меня. Потом, княже, еще когда-то давно-давно я владел мечом, но вот уже много лет я не брал его в руки, так как сказано: «Поднявший меч, от меча и погибнет». И теперь я не прикоснусь к нему. Лучше пусть убивает меня Прастен. Если же он согласен, тогда решим мы наше дело единоборством. Кто кого положит на землю, тот и прав. Вот что, княже.

— Стемид, ты обезумел, — воскликнул изумленный Святослав, — на что ты надеешься?

— На Господа моего!

— Он возьмет тебя и убьет!

— Погибнуть если мне — на то воля Господня!

Святослав, не ожидавший такого, покачал головой.

— Ты согласен, Прастен? — спросил он.

— Мне все равно, княже! — зарычал тот. — Отдай только мне его!

— Да будет тогда, как желаете вы! — торжественно сказал князь и сделал знак, чтобы на площади очистили место для единоборства.

Наконец место пред крыльцом было расчищено.

— Приступайте же! — произнес Святослав.

Прастен, услышав это приказание, радостно вскрикнул.

Стемид опустился на колени и, воздев руки к небесам, проговорил несколько дрожавшим от волнения голосом:

— Господи, Боже мой, Ты видящий сердце мое, Ты всеправедный, смири сердце мое, не дай овладеть им сатане и помоги мне спасти неразумного ослепленного брата моего от нового греха сатанинского, овладевшего им…

— Скорей, скорей! — рычал Прастен, уже сбросивший с себя верхнюю одежду.

— Я готов! — ответил Андрей и, поклонившись сперва князю, его воеводам и потом народу, сказал: — Начнем!

Они схватились. Вопреки ожиданиям, старый варяг оказался вовсе не таким слабым противником. Напрасно Святославов воевода, охватив его своими могучими руками, то потрясал его, то старался поднять на воздух. Стемид словно прирос к земле. Прастен уже начал заметно уставать. Лицо его побагровело от чрезвычайного напряжения; по лбу и щекам катился градом крупный пот. Грудь дышала, как кузнечные мехи…

— Держись, Стемид, держись! — раздались крики.

Прастен ловким движением перекинул руку, перехватил своего противника крест-накрест и с нечеловеческой силой прижал к себе, в то же время навалившись на Стемид а всею тяжестью своего огромного тела. Для тех, кто знал силу Прастена, было ясно, что воевода сейчас запрокинет противника назад и сломает ему позвоночник. Но вдруг толпа и все бывшие на крыльце ахнули. Взвилась пыль, что-то метнулось в ее клубах, а когда чрез мгновение она улеглась, все увидели, что Прастен лежит у ног Стемид а на спине.

Крик изумления пронесся со всех сторон; победа старика отшельника была несомненна.

— Стемид, Стемид одолел Прастена! — кричали все.

— Убей его, Стемид, убей скорее: его жизнь — твоя.

— Убей же меня, — хрипел Прастен, — что медлишь?

Но Стемид, отшвырнув поданный ему меч, протянул к побежденному врагу руку и громко сказал:

— Нет, брат мой, зачем я буду убивать тебя? Вот тебе рука моя, обопрись на нее; встань, вернись в дом твой с миром!

Но сердце Прастена не смягчилось.

— Убей, убей меня, — ревел он, — я не хочу твоей милости.

Раздавшиеся крики прервали его слова. На площадку, очищенную среди толпы, запыхавшись, вбежал печенег Темир, волочивший за собой какого-то опутанного ремнями человека.

Темир еще издали что-то громко кричал, но звуки его голоса так были хриплы, что трудно было понять, чего он хочет.

Только, когда Темир был совсем близко, можно было понять, за чем он пришел сюда.

— Стойте, стойте, — кричал он, — пусть князь не ставит приговора!

Святослав, удивленный появлением печенега, сошел с крыльца и громко спросил:

— С чем ты пришел? Кого привел ты?

— Князь, — завопил Темир, — прикажи убить Прастена, как бешеного зверя убивают, не Стемид пролил кровь Зыбаты, другой повинен в этом.

Стемид тем временем успел поднять Прастена; воевода едва держался на ногах и был в таком состоянии, что даже не обращал внимания на то, что его поддерживает тот, кого он считал заклятым своим врагом.

— На кого ты говоришь? — сурово промолвил Святослав. — Помни, мы хотим правды. Если ты солжешь, горе тебе. Говори, кто пролил кровь Зыбаты.

— Прастен! — крикнул Темир.

— Прастен, отец! Ты лжешь, печенег, — закричал Святослав. — Прастен был со мною, не отходил от меня.

— Я правду говорю! — воскликнул Темир. — Прастен нанял наемников убить Стемида, а они, не найдя его, стали биться с Зыбатой и со мной, их было много, они одолели нас. Вот вам скажет этот, что я не лгу.

И он поставил перед князем связанного человека, которого он притащил к крыльцу.

Это был Збигой, стремянной Прастена.

— Вот он, по приказанию Прастена, посылал убийц к Стемиду… Зыбата подслушал их разговор и поспешил на помощь к старику…

Дикий крик прервал речь печенега. Это Прастен наконец понял, в чем дело. Страшная истина вдруг обнаружилась перед ним…

— Презренный негодник, — загремел князь, — ты хотел обмануть меня! Ты, которого я приблизил к себе, осмелился низкой клеветой прикрыть свое злодеяние. Когда казнь назначить для тебя? Самых лютых мук будет для тебя мало…

И князь ударом ноги повалил Прастена на землю.

— Народ киевский, мужи и людины, — загремел Святослав, — обещал я суд правдивый, и сами видите вы, чья правда. Виновен мой воевода Прастен, чего он заслуживает за вину свою?

— Смерти! — раздались голоса воевод и бояр.

— Смерти! — как эхо, повторила толпа.

— Так возьмите же его и казните сами. Раздерите его на двое деревами, размечите по полю на конях.

— Княже, — вдруг выступил пред Святославом Андрей, — помни, что сказал ты: суд правдивый обещал.

— Я и даю его!

— Нет. Твой приговор не по правде сказан.

Глаза Святослава сверкнули.

— Чего же ты хочешь? — воскликнул он.

— Что бы ты отдал мне Прастена, он мой!

— Прав Стемид, прав, — раздались голоса.

— Прастенова жизнь принадлежит ему.

— Отдай, княже, Прастена Стемиду, отдай.

— Пусть он делает с врагом, что хочет.

Святослав на мгновение задумался.

— Пусть будет так, — произнес он. — Стемид, ты обижен! Отдаю тебе я Прастена со всей семьей его, с женою, с сыном, со всем достатком его… Да будет он рабом твоим, а если ты хочешь казнить его, казни, как пожелаешь, люто.

— Спасибо тебе, княже, — поклонился в пояс Святославу Стемид, — слышал ты, Прастен, что сказал князь?

Прастен, поднявшийся на ноги, смотрел на него, и ужас отражался в его взоре.

— Слышал ты, Прастен, — еще раз повторил старец, — мой ты теперь, и жена твоя моя; а сын твой Зыбата и без того давно уже мой. Так вот, я, отныне господин твой, молю тебя, прости ты мне от сердца всего своего все, что имеешь на меня. Забудь зло свое на меня. Прости мне, несчастный брат мой, да не будет более злобы между нами, молю тебя об этом, кланяюсь тебе.

И с этими словами старец поклонился в ноги своему врагу.

Прежде чем Стемид успел подняться, Прастен припал сам к его ногам и с рыданиями обнимал их.

— Стемид, Стемид! — хрипло просил он. — Ты победил меня. Вижу неправду свою пред тобой. Научи меня добру твоему, дабы мог я быть таким же, как ты…

— Господь, вразумит тебя! — проговорил Стемид. — Жди и надейся, а теперь иди с миром в дом твой и позволь мне навестить Зыбату.

— Мой дом твой. Князь отдал меня тебе…

— А я говорю, прими меня в своем доме, как брата. Пойдем! Прости, княже, и, если можешь, помилуй Прастена. Он тебе еще нужен, и плохо будет, если ты лишишься такого воеводы.

Святослав только махнул рукой и ушел.

VII

Великий грозный гром ударил над берегами древнего Дуная. На Дунай и в Болгарию явился с дружинами киевский князь Святослав.

На легких стругах спустились по Днепру в Понт Эвксинский княжьи дружины, вошли в Дунайские гирла и скоро уже были в Переяславце.

Ослепление овладело болгарским народом. Неизвестно, на что надеялся болгарский царь Петр. Думал он, что один может противостоять натиску русских дружин. Напрасна была его надежда на ратное счастье…

В ужас пришла Византия. Грозный сосед вдруг появился под боком у Нового Рима.

Император Иоанн Цимисхий потребовал от Святослава, чтобы он, во исполнение прежнего договора, ушел со своими дружинами из Болгарии.

По зову Святослава явились на Дунай печенежские орды; к ним присоединились венгерские рати, и киевский князь в ответ на гордое требование императора Византии пошел со всеми дружинами на Константинополь.

Словно валы разбушевавшегося моря, катились Святославовы дружины. Зарево пожаров освещало их путь. Всюду бежали пред героями византийские воины.

Скоро дружины киевского князя подошли к Адрианополю.

Византийский полководец Варда Склир засел за адрианопольскими стенами. С помощью хитрости ему удалось рассеять передовые орды печенегов. Но позади шел сам Святослав.

Не надеясь на победу и не зная, сколько у Святослава с собой дружины, византийские правители предложили русскому князю заплатить дань по числу его воинов.

Чтобы получить дань, Святославу нужно было объявить численность своих дружин.

У Святослава не было полного десятка тысяч дружинников, но, желая нагнать страху на неприятеля, он объявил, что с ним пришло их 20 000… Греки собрали тогда такую силу, что их войско достигло ста тысяч воинов, и с этой ратью сам император пошел на русские дружины…

— Побежим, не спасемся, все равно греки перебьют нас в бегстве, — объявил Святослав своим дружинам. — Волей или неволей, нужно нам биться. Не посрамим же родной земли русской, ляжем костями — мертвые не знают стыда…

Византийцы были разбиты. Только зима остановила дальнейшее движение Святослава на Константинополь, и в следующем, 971 году Иоанн Цимисхий собрал еще более сильную армию и перешел в наступление. Он с 25-тысячным отрядом осадил Переяславец, где с 8000 воинов находился любимый Святославов воевода Сфенкал. Русские не ожидали нападения. Однако осажденные отразили штурм, и Цимисхий понял, что силой ему не взять города. Тогда он приказал поджечь его, и все, кто там был, погибли в огне.

Переяславец перешел в руки византийцев. Однако воевода Сфенкал успел спастись и уведомил князя о гибели своего отряда.

С 60 000 дружинников пошел тогда киевский князь на императора и встретился с ним за Доростолом на Дунае.

Целый день, с рассвета и до ночи, продолжалась битва. Греки одолели: Святослав отошел к Доростолу и заперся в нем.

Началась осада. Скоро на помощь к византийцам явился надежный союзник, с которым никакая борьба не по силам.

Среди осажденных начался голод.

Когда истощились все съестные припасы, Святослав собрал 2000 воинов и с ними в темную бурную ночь во время ливня прорвался чрез византийский флот, собрал в прибрежных деревнях большие запасы хлеба и ячменя и с ними возвратился обратно. Благодаря этому подвигу русские могли еще продержаться некоторое время в Доростоле.

Наконец Святослав вывел свои дружины из Доростола, приказал запереть ворота города и кинулся на византийцев. Началась кровопролитная битва. Русские бились с отчаянием, и только ночь остановила сражение.

Святослав не потерпел поражения, но и не победил. Его дружины по-прежнему были замкнуты в живом кольце.

Потери византийцев в этом бою были так велики, что император Иоанн пришел в ужас.

— Я решу битву единоборством с князем Святославом, — объявил он и послал сказать об этом в стане русских.

Но Святослав не принял этого вызова.

— Я лучше, чем враг мой, знаю, что мне делать, — отвечал он. — Если императору византийскому надоела жизнь, так есть много способов избавиться от нее. Пусть Цимисхий избирает какой ему угодно.

Битва возобновилась с восходом. Святослав едва не был убит в схватке. Победа клонилась на сторону русских… Но тут, как рассказывают греческие историки, перед византийскими полками появился на белом коне св. Феодор Стратилат, и сейчас же с юга поднялся такой ветер, что облака пыли закутали победителей, и ослепленные, ничего не видящие воины русского князя прекратили битву…

Победа осталась за византийцами. Военное счастье на этот раз отвернулось от русского князя.

Однако и в таком положении сохранил князь бодрость духа; не униженно, как побежденный, а как гордый победитель, потребовал он почетного мира у Цимисхия, и император, удивленный и пораженный, поспешил не только заключить вечный мир с киевским князем, но даже привлечь его к себе как союзника, обязав его договором помогать, когда кто-либо «помыслит на Грецию»…

Утвержден был договор. И тронулись остатки Святославовой дружины обратно на берег родного Днепра. Не знали они, что приготовили для них византийцы да болгары из Переяславца…

Из Переяславца понеслись гонцы к печенежскому князю Куру. Приказано было сказать тем гонцам, что слаба и ничтожна русская дружина, что измучены воины Святославовы и если бы печенежский князь поставил на Днепре у порогов заставу посильнее, тут бы и конец был и князю киевскому, и всем его соратникам.

Кур ненавидел Святослава. В страхе держал киевский князь все печенежские племена. Погибнет он — все переменится, на Киев будет дорога открыта; можно будет пойти туда, пожива там богатая.

Печенежские отряды засели около днепровских порогов, там, где нужно было возвращавшимся дружинам перетаскивать суда волоком по суше.

Вести о засаде дошли к Святославу.

— Не жди весны, князь, — уговаривал его знаменитый воевода Свенельд, — много печенегов, сложим мы тут свою голову…

— Что же, по-твоему, на печенегов идти?..

— Брось струги, обойди их по берегу.

Но, вместо того чтобы идти по совету Свенельда в обход, зазимовал Святослав с дружинами на низовьях Днепра. Быстро истощались все припасы, и растаяла совсем Святославова рать…

Только пригрело весеннее солнышко, славный Днепр от своих ледяных оков освободился, тронулся на Киев с жалкими остатками дружины князь Святослав, готовясь к бою с печенегами.

А те поджидали киевлян у порогов…

Пал славный князь, полегли вместе с ним его удальцы. Лишь немногие с воеводой Свенельдом успели спастись и ушли в Киев.

После побоища печенежский князь Кур приказал отыскать труп киевского князя. Принесли к печенегу бездыханного героя. Князь усмехнулся, взглянув на него, приказал отрезать голову и из черепа сделать застольную чашу. Из этой чаши Кур пил, празднуя победу…

Назад: Часть восьмая Перед рассветом

Дальше: Часть девятая Красное Солнышко