Луна поднялась над волнистыми очертаниями гор, над осеняющими их лесами и в торжественной тишине окинула голубоватым, таинственным светом долину. Все покоилось безмятежным сном. Ночные цветы сладко пахли! Под старыми буками, осенявшими дорогу, лежала глубокая тень. Лишь узором падали на землю прорезы листвы, словно кто-то к свадебному поезду серебром осыпал дорогу.

В ожидании противника шевалье де Сакс прохаживался здесь с секундантами, тихо беседуя.

Ночь и ожидание борьбы на жизнь и на смерть настроили их философически. Граф Флао де Биллардери, получивший превосходное классическое образование, цитировал гимн Орфея луне по-гречески, восхищаясь античной молитвой:

«О, могущественная царица Селена, знаменитейшая из дев, бдительная луна, обитательница воздушная, верная подруга ночи, ты, сопровождаемая верными звездами, убывая, старея, ты обновляешься, всегда сверкающая; мать веков; ты, которая покровительствуешь людям, посылая легкие сны и управляя пламенными знаками небес, любимица приятной радости и мира, будь предстательницей, о, дева великолепная, сияющая, звездная, и прими наши жертвы!»

Гармонические звуки эллинской речи словно сами наполнены были лунными чарами и производили еще большее впечатление потому, что некогда, тысячелетия тому назад, в такую же тихую, теплую ночь древний человек приветствовал ими прекрасное светило. С тех пор все изменилось много раз на земле. Осталось неизменным лишь небесное светило и обращенное к нему земное слово.

— А вы помните, что сказал Тассо о луне? — заметил граф Поццо ди Борго. — Он сказал, что род человеческий спокойно может дурачиться, ибо его рассудок сослан на луну.

— И в самом деле, не сплошное ли дурачество вся человеческая жизнь? — сказал де Сакс. — В ней не было бы ничего великого, если бы не было чести. Только честь, одна честь — твердое основание среди презренной суеты людского муравейника.

— Да еще правая месть! — сказал граф Поццо.

— И слово, поэтическое и творческое слово! — сказал граф Флао.

— Пусть же, если мне суждено сегодня быть убитым, над моей могилой поэтическое слово возвещает прохожим, что среди дурачеств моего века я жил для чести и правой мести!

— Amen! — сказали секунданты. — Но надеемся, что вы останетесь победителем сегодня, как и раньше.

— А, вот и они! Пойдемте, господа, к назначенному месту.

— Я бы вам посоветовал избрать какое-либо другое! — сказал Поццо. — Конечно, нельзя верить болтовне цыганки. Однако лучше поостеречься. А она сказала, что второй раз вы не выйдете из леса, где пощадили графа Зубова, которого, по-моему, не стоило щадить. Мы, корсиканцы, стараемся у змеи, раз она попала в руки, вырвать ее ядовитые зубы. Пощаженная змея отблагодарит вас жалом. Подождем-те же противника и предложим драться здесь на дороге, вон там, где буки расступаются и вся она залита лунным светом.

— Я не хочу этого, — возразил шевалье де Сакс. — Это было бы малодушием.

— В таком случае, идемте, — сказал граф Поццо ди Борго.

— Постойте, господа. Дождемся их, чтобы условиться, — предложил граф Флао де Биллардери.

— Дожидайтесь, господа. А я пойду Мне хочется размять члены и помечтать одному.

И шевалье де Сакс пошел по тропинке, блестевшей от росы, через долину, к темневшему лесу беспечно напевая и любуясь спящими окрестностями. Секунданты остались в тени буков. Топот становился все слышнее, отчетливо звуча в пустынных полях среди ночного безмолвия.

— Какое-то непонятное, тяжелое предчувствие меня томит, — сказал Поццо, — я боюсь за нашего шевалье!

— А он беспечен и спокоен, — заметил Флао.

— Человек всегда беспечен на пороге гибели Судьба любит наносить удары внезапно. Заметьте каким жалким трусом держал себя Зубов. И что же? Судьба отвела от него руку врага.

— Непонятно, почему шевалье пощадил его?

— Судьба! Судьба размягчила ему сердце!

— Почему же должен жить грязный интриган? Почему доблестный характер должен гибнуть?

— Мир — болото, предназначенное для ползающих гадов. Дух, окрыленный честью, быстро возносится, отряхая грязь с белых крыльев.

— Да, но куда унесут его крылья? Есть ли что-либо в этих эфирных безднах? Живет ли кто-нибудь за этими звездами?

Граф Поццо ди Борго не отвечал. На дороге показались всадники и скоро подъехали.

— Здравствуйте, господа, — сказал князь Щербатов. — Извините, что мы заставили вас ждать. Заяц был очень вкусно зажарен, вино недурное и девушки прелестны. А теперь я к вашим услугам.

Щербатов и Рибопьер сошли с лошадей, передав повода Михеше, который, видимо, отдал значительную дань вину и зайцу, так ярко пламенели и его нос, и круглые щеки.

Он двинулся с лошадьми к домику лесничего чтобы там поставить их в стойло и вернуться для исполнения обязанностей секунданта.

Рибопьер стал обсуждать подробности поединка с секундантами де Сакса.

— Место — та же поляна, где состоялся поединок между де Саксом и графом Зубовым.

— Прекрасно. Но оружие?

— Князь, как вызванный, имеет право назначить тот род оружия, какой пожелает.

— Князь избирает пистолеты, — сказал Рибопьер.

— Мы согласны.

— Но в случае, если бы оба промахнулись, — вмешался в переговоры Щербатов, — кончим на шпагах.

— И на это мы согласны. Шевалье уже ждет на назначенном месте.

— В таком случае, идемте, господа.

— Но ваш второй секундант, князь?

— О, догонит нас! Он, знаете, дворянин, но простодушен. К тому же прекрасный лекарь. Умеет заговаривать кровь.

Они пошли тропинкой к лесу и скоро достигли поляны.

Шевалье де Сакс, облитый лунным сиянием, сидел на старом пне и, казалось, предавался глубоким размышлениям.

Но едва противник и секунданты показались на поляне, он встал и пошел навстречу, спокойный, улыбающийся.

Граф Поццо ди Борго сообщил ему условия. Он молча кивнул головой.

Секунданты отмерили должное расстояние и развели противников к барьерам, отмеченным брошенными плащами. Вдруг на поляну явился Михеша.

К сожалению, лесничий не преминул его угостить горным травником, что было уже лишним, принимая во внимание предшествовавшее поминание зайца. Михеша явно не годился ни в секунданты, ни в хирурги. Его вела за руку девочка, дочка лесника, и секундант то и дело клевал носом, заплетаясь ногами в высокой, росистой траве.

— Девочка, назад, — крикнул граф Поццо.

— Да и ваш второй секундант едва ли будет нам полезен! — заметил граф Флао. — Если он останется здесь, то, несомненно, мы отсюда вынесем тело даже при самом благополучном исходе поединка.

— Михешка! Разбойник! Он насосался как губка! — закричал князь Щербатов. — А еще дворянин! Тебе сделали честь, а ты… Ах, ты!..

Последовали весьма крепкие русские слова.

— Князь, не р-ругайтесь! — прохрипел Михешка. — Я н-не позволю… Мы не в Р-россии, чтобы с-свинство… Я п-потребую сатисфакции.

— Пошел назад, дурень! — закричал Щербатов. — Девочка, веди его назад!

Девочка потянула Михешу за рукав; он хотел противиться, но ноги его двинулись сами и, махнув рукой, секундант поплелся восвояси и скрылся за кустами.

— И стойло тащить свинью столько верст! — бесился князь Щербатов. — Извините, господа, слабость соотечественника!

— Что ж, посмотрим на это появление достойного российского дворянина как на шутовскую интермедию, какими перемежается нередко трагедия, заметил граф Поццо ди Борго. — Приступим, господа.

Мгновенная тишина наступила. Луна заливала ярким светом всю поляну, вершины деревьев, точно окидывая их прозрачным, серебряным одеянием.

Противники стояли, опустив пистолеты.

Поццо ди Борго начал счет.

Де Сакс и Щербатов навели пистолеты и стали наступать.

По третьему шагу Щербатов первый выстрелил.

Шевалье де Сакс упал навзничь, как скошенный.

Секунданты бросились к нему.

Уста его только успели прошептать:

— Цыганка сказала правду!

И его не стало.