Застольная беседа приняла шутливый характер милой непоследовательности. Крупная соль светской злости пересыпала сообщаемые сплетни всех дворов и аристократии Европы, но речи точили прямо яд, когда касались ненавистного Бонапарта и его родственников. И, хотя принц отвлекал собеседников от политики в область театра, искусств, граций и амуров, как удар сверкающего кинжала, прозвучало восклицание графа Поццо ди Борго:

— Клянусь непорочным зачатием Богоматери, что настанет день и я убью политически Бонапарта! И этого мало — я брошу своей рукой последнюю горсть земли на его голову!

— Ваши слова, милый граф, — заметила «несравненная» София Замойская, — дышат истой корсиканской вендеттой! Но Бонапарт военный и политический гений. Похороны его будут еще не скоро.

— О, графиня, у нас на острове отлично знают всю семью Бонапартов, — возразил граф Поццо, — и никто не придавал им такого чрезмерного значения, как это произошло, когда лучшие фамилии Франции были гильотинированы или стали эмигрантами. Среди ничтожеств и наш Бонапарт прослыл гением. Поверьте, графиня, на нашем острове все так умеют душить своих врагов и прокрадываться в их дома незримыми тропинками!

— Нет пророка в его отечестве, — сказала Замойская.

Она все время тихо беседовала с Сашей Рибопьером, расспрашивая о Петербурге, о Кракове.

Она желала знать, хороша ли княжна Лопухина и как далеко пошли ее отношения к императору?

— Княжна мила черными кудрями и очами, черными, как ночь, — отвечал Рибопьер, — так мне это казалось в Петербурге. Но теперь, в соседстве яркого солнца, отдаленная звезда померкла.

— Вы так еще юны, а уже научились льстить. Но мы получили здесь достоверные сведения, что княжна прекрасна и приковала к своим прелестям императора Поля прочнейшими цепями.

— Видясь ежедневно с Анной Петровной, — сказал юный дипломат, — император почитает ее своим другом и привык в ее обществе отдыхать от своих занятий.

Замойская поднесла белый пальчик к алым, как лепесток розы, устам и улыбаясь покачала прелестной головкой.

— Я узнаю сына мудрого Dieu du Silence! Ваш ответ прекрасен безупречной тактичностью!

— Благодарю вас, графиня.

— Но мы знаем, что отношения, существующие между монархом московитов и чернокудрой княжной, превышают простую дружбу! О, мы знаем здесь много, знаем все! — продолжала красавица. — Мы знаем, что княжна особенно увлекается вальсом, и, начиная день реверансами перед императором, вечер проводила в объятиях юного рыцаря, кружась в вихре любимого танца! Да, да, не краснейте, не краснейте так! Боже мой, он краснеет, как невинная девица!

— Графиня, вы неправы! — вспыхнул и дрогнувшим голосом, в котором звенело негодование, сказал Саша Рибопьер. — Имя княжны не имеет пятна. Самая чистая дружба связывает ее со мной и с императором.

— Пусть так. Отчего же, однако, император Поль не перенес этого раздела дружбы между ним и вами? Он не удовольствовался одной своей половиной и не захотел иметь соперника даже в таком невинном чувстве! Дорогой граф, мы ведь знаем, что ваш приезд в Вену кавалером посольства есть на самом деле почетная ссылка!

— Клянусь вам, графиня, — пылко ответил кавалер, — клянусь, что вы совершенно ошибаетесь! Я всегда рад был посещать милое семейство, в котором обычно появлялась княжна. Я тоже люблю вальс. Я готов был проводить с ней приятные часы невинных забав. Я, наконец, танцевал с ней вальс охотно. Однако на это имелся особливый приказ императора.

— Приказ императора танцевать с княжной вальс? — удивилась Замойская. — Может ли быть такой приказ издан?

— Приказ словесный. Императору было угодно высказаться, что он желает, чтобы княжна всегда танцевала вальс именно со мной. Вы знаете, графиня, слепую преданность русских их государям. Слово самодержца — закон для подданного.

— Боже мой, так вы танцевали с княжной единственно только из верноподданнической преданности? Бедная княжна! Но я не верю. Черные очи и черные кудри волшебно действуют на мужское воображение.

Замойская была так сильно напудрена, что цвет ее волос было трудно определить.

— Спор о преимуществах блондинок и брюнеток — старый спор, который каждый решает по своему темпераменту, — с видом искушенного в науке страсти нежной петиметра, важно сказал мальчик. — Но, если бы вы все, знали, то никогда не настаивали на ваших подозрениях… Откуда, однако, вы все знаете?

— Сестра Марианна обыкновенно читает мне все письма царевны Селаниры! — подавая кисть винограда Рибопьеру, шепнула ему Замойская.

— О, если так, то как же вы можете, графиня, подозревать, что я… — что мои отношения к Анне Петровне… Ну, что я ею растрепан! Ужели вы это прочли в письмах той особы, перед которой благоговею, образ которой есть мое священнейшее достояние! — касаясь кружевного жабо, скрывающего медальон Селаниры, сказал пылкий мальчик.

Замойская не отвечала на его вопрос с жестоким коварством.

— Приказ всегда танцевать вальс! — качая головкой, говорила она. — Да это прямо сцена из Данте, где тени преступно влюбленных парочек несутся в кружении вечного вихря! Если вы поступали, в точности исполняя повеление вашего монарха, то почему же он вас выслал из пределов своей империи? Очевидно, тут что-то не так, если такой могущественный автократ принужден был отдалить вас, юношу шестнадцати лет.

— Семнадцати, графиня, — пискнул кавалер.

— Пусть так, но все же юношу, очень… юного юношу! Если государь положил между собой и вами тысячи верст расстояния, явно, что вы покусились на что-то особенно ему дорогое и что мог похитить именно такой юный юноша!

— Я вам скажу все, графиня, — измученным голосом сказал мальчик. — Государь выслал меня за то, что я в самом деле нарушил его повеление. Я танцевал, держа Лопухину за талию. А этот способ танцевать государь почитает нескромным. Вот за что я выслан, если только можно назвать ссылкой доставленную мне государем возможность быть в Вене, столице вкуса и обитания прелестнейших женщин.

— Так вот истинная вина! Вот страшное деяние ваше! Ах, вы в самом деле государственный преступник! И, очевидно, император выслал вас к нам, в Вену, чтобы вы здесь усовершенствовались в хороших манерах. Но… ведь и об этой вашей тайне мы здесь осведомлены и все из тех же писем! — сверкнув лукавыми глазами, шепнула мальчику полька.

Лицо юного кавалера приняло трагическое выражение. И он не мог сказать ни единого слова..

— Да, в письмах было подробно сказано, как вы держали княжну обеими руками за талию, а она бросила ручки вам на плечи, и как вы до того засмотрелись друг другу в глаза, что даже не заметили наблюдавшего из-за ширмы императора! Мы все знаем здесь, мы все знаем, — шептала безжалостная полька. — Мы знаем, например, что вы прибыли сюда не один, а вместе с вашим «другом» Дитрихом…

Холодный пот выступил у кавалера при этих словах красавицы. Ему даже показалось, что из сада в балконную дверь заглянула и улыбнулась изрытая оспой щучья морда ротмистра, и понесло знакомой вонью отвратительного кнастера… Саша молчал, и глаза его наполнились слезами. Взглянув на него украдкой, Замойская сжалилась и поспешила шепнуть ему:

— Успокойтесь, милый граф! Царевна Селанира не осуждает вас за увлечение вальсом с московской красавицей. Тем более, что благодаря ему она получила преданного посла. Завтра же вы будете приняты сестрой Марианной! А теперь придайте более беспечное выражение вашему лицу. О, как юна еще ваша дипломатия! Но потому-то вас и выбрали курьером для исполнения важного поручения.

— Если меня выбрали для исполнения важного, как вы, графиня, говорите, поручения, — сказал, оправляясь и боязливо оглядываясь на окружающих, не заметили ли они его волнения, кавалер посольства и камергер двора его величества императора всероссийского, — то из сего следует обратное тому заключение, которое вы изволили дать Значит юность лет моих не препятствует доверию к моей дипломатии, которая, надо думать, старее моих лет.

— Милый граф, вы ошибаетесь, — сказала безжалостная красавица. — Вам потому и вверили важнейшее поручение, что никому и в голову не могло придти нечто подобное доверить такому младенцу. Оставайтесь же как можно дольше таким чистым и нежным младенцем, и вам еще долго будут вверять важнейшие тайны. Помните, что сказано о младенцах в писании? Таковых есть царствие небесное И Замойская так сладко заглянула в глаза мальчику, что у него захватило дыхание, невыразимо блаженное, до боли, до страдания, — чувство, смешанное с непостижимой грустью, наполнило все его существо и ему опять захотелось плакать, но уже от восторга!

Увы, далекий, царственный образ, предмет его платонического обожания, померк перед живой красавицей, сидевшей так близко к нему, оправдывая собственное его поэтическое сравнение, что в соседстве яркого солнца отдаленная звезда меркнет. Юноша безумно влюбился в Замойскую и с этого вечера стал ее рабом и пажом.