XII. Разъезд
Первыми с ужина отбыли генералы Талызин и Депрерадович. Они должны были собрать участвовавшие в заговоре батальоны: генерал Талызин своих преображенцев на дворе дома английского клуба близ Летнего сада; генерал Депрерадович — семеновцев на Невской перспективе вблизи Гостиного двора против улицы, ведшей к воротам главной ал леи Михайловского замка. Пикеты семеновцев должны были занять внутренние коридоры и проходы замка. Бывшие на ужине генералы, полковники и офицеры различных гвардейских полков были разделены на две колонны. Военный губернатор Пален и генерал Уваров с небольшим числом лиц должны были присоединиться к батальону семеновцев генерала Депрерадовича.
Князь Платон и граф Николай Зубовы, Бенигсен и большая часть заговорщиков должны были ехать в английский клуб и стать во главе батальона преображенцев генерала Талызина. Именно заговорщикам второй колонны предстояло пройти по потайным лестницам, чтобы арестовать императора в его спальне, отвезти в крепость и там предложить ему подписать акт отречения от престола.
Большая часть заговорщиков вполне оправдывала мнение о них Палена и Бенигсена как о «ватаге вертопрахов». Уже то умственное напряжение, которого потребовали речи Зубова и Талызина, их утомило, и они спешили в непринужденной болтовне, остротах и каламбурах вылить свое мозговое раздражение. Наиболее серьезные и дельные из заговорщиков отбыли с Талызиным и Депрерадовичем, чтобы вести солдат к замку. Эти почти не пили за ужином и были в суровом, твердом и мужественном настроении. Им было поручено расставить внешние и внутренние караульные пикеты. Совершенно трезвы были и солдаты.
Но оставшиеся еще в пиршественной зале про являли крайнее легкомыслие. Под влиянием винных паров предприятие им казалось весьма легким и удобоисполнимым. Одни с хохотом и остротами помогали переодеваться князю Платону, напевая
Le nom de patrie
Fait battre mon coeur!
Mon áme est romplie
D'une sainte ardeur.
Им представлялось, что они «освободители», как они себя именовали, разыгрывают Вольтерова «Брута» или «Смерть Цезаря». Кавалергардский подпоручик с жестикулировкой российского императора воображал, что он Брут, «républicain farouche», «cruel citoyenn» — Brutus — «се puissant génié, ce héros armé contre la tyrannie».
И он напыщенно декламировал александрины Вольтера:
Toujours indépendant, et toujours citoyen,
Mon devoir me suffit, tout le reste n'est rien
Aller, ne songer plus qu'a sortir d'esclavage!
И полковник князь Яшвиль, желая высказать начитанность и знакомство с Вольтеровой трагедией, закатывая глаза, подавал реплику кавалергардскому подпоручику:
О mánes de Caton, soutenez ma vertu!
— Вы, молодые люди, еще неопытны суть, — вдруг резким, неприятным голосом сказал генерал Бенигсен, поднимаясь и выпрямившись. Старческой слабости, с которой он до сих пор, улыбаясь уксусной улыбкой, присутствовал на ужине и при начавшемся разъезде, как не бывало. Глаза его горели зловещим огнем под косматыми бровями, и весь он напоминал огромную ночную хищную птицу.
— Вы суть неопытные и полагаете, что низложить императора России — то же самое, что играть на сцене трагедию. Есть небольшая разница!
— Если вы так опытны в этих делах, — закричал князь Яшвиль, — то и ведите нас, генерал!
— Вперед! Не о чем более размышлять! — устремляясь вон, закричал кавалергардский полковник граф Голенищев-Кутузов. — Но благодарен подпоручику, воодушевляющему нас благородными строфами великого фернейского старца! — И, обращаясь к нему, граф Голенищев-Кутузов продекламировал слова Кассия:
Jurons d'exterminer
Quiconque ainsi que lui prétendra gouverner;
Fussent nos propres fils, nos fréres, ou nos péres,
S'ils sont tyrans, Brutus, ils sont pos adversaires!
Un vrai républicain n'a pour pére et pour fils
Que la vertu, les dieux, les tois et son pays.
Брут и Кассий из Кавалергардского собственного государыни императрицы полка пожали крепко друг другу руки.
Наши сестры — сабли, сабли востры!
Вот и наши сестры!
— затянул кто-то из гвардейцев, выходя на лестницу.
Наши жены — ружья заряжены!
Вот и наши жены!
— подхватили хором заговорщики.
Наши дяди…
Внизу в большие сани с богатым ковром садился граф Пален. Два полицейских чиновника — итальянец Морелли и француз по фамилии Тиран из войск Конде — садились с ним.
— Тиран едет низлагать тирана! — скаламбурил кто-то.
Пьяный хохот был ответом на плоскую остроту.
Гвардейцы садились на своих рысаков, обмениваясь французскими фразами, как будто на обыкновенном разъезде с товарищеской попойки.
— Выпив шампанского, приятно проехаться для освежения за город! — острили они, намекая на то, что Михайловский замок объявлен был императором «загородным».
