Предисловие

За последние два года явилась возможность обнародовать многие документы, проливающие яркий свет на трагическую личность императора Павла Петровича, его двор и роковые мартовские события, завершившие краткое царствование «коронованного Гамлета». До сих пор сокрытое под спудом цензурного запрета стало достоянием научной критики. Но уже в капитальном труде покойного Шильдера, истинного художника исторической монографии, возникла необыкновенно сложная и противоречивая фигура монарха, до тех пор в ходячих анекдотах и пошлых эпиграммах слывшего вульгарным тираном и ограниченным полубезумным деспотом, Оказалось, что в личности Павла I художник может найти неиссякаемый материал черт высоких, рыцарски благородных, политического гения, самой утонченной образованности, самой нежной чуткости и, рядом с этим, дикие взрывы необузданного гнева, тиранства, слепого самовластия, и все это, переплетенное трагическим юмором и буффонадою, достойно, быть может, родителя его, Петра III. Художник, вглядываясь в павловскую эпоху, найдет в ней все элементы великой трагедии, самую романтическую обстановку, он признает, что Павел и окружавшие его исторические личности достойны только шекспировской хроники. В Павле — скопление всех противоречий, искривлений, несуразностей петербургского периода русской истории. Он был наследником всех кровавых переворотов XVIII века; но в роковых мартовских днях — исток и всех переворотов XIX-го. «Освободители», наполнившие спальню Михайловского замка в ночь с 11 на 12 марта 1801 г., были, несомненно, прадедами всех последующих «освободителей».

Прагматическая нить истории XVIII столетия увидит в Павле I логическое последствие трагической смерти несчастного царевича Алексея и, в свою очередь, именно ночь 11 марта является клубком прагматической нити истории XIX века и даже наших дней. Декабристы, первое марта и современное «освободительное движение» — все это зародилось там, в мрачном замке-крепости, по плану укреплений Вобана, со рвами, подъемными мостами, потайными ходами, люками бездонных колодцев, лабиринтом дворов, лестниц, коридоров, с намерзшим инеем и льдом по стенам сказочно роскошных зал, с плесенью, поедающей драгоценную живопись, гобелены, бархат, с туманом от непросыхающей сырости. Отсюда и весь мрак, весь ужас русской революции, совершающейся рядом взрывов у ступеней окровавленного трона уже два века. Кровь царевича Алексея повела к крови несчастного Иоанна Антоновича, Петра III, Павла Петровича. Кровь Павла Петровича отозвалась кровью 14 декабря и 1 марта, и ныне всходит кровавым посевом «конституционного» 1906 года. Кровь рождает кровь. Страшный посев рукою Петра Великого, начавшего казнями стрельцов и кончившего пытками и умерщвлением родного сына, по сей день кровавой жатвой ростится по Руси. Преступление на троне падает на весь народ. Таковы роковые законы истории, такова ее кровавая прагматика.

Центральное положение фигуры Павла I на пороге двух столетий давно бросалось в глаза авторам мемуаров того времени. Перешагнув одиннадцатое марта, оставив за собой обезображенное тело с разбитым виском, под осеняющей огромной треугольной шляпой, на торжественном катафалке, антично-прекрасный златокудрый юноша, император Александр не стряхнул, однако, с плеч своих груза преступлений XVIII столетия и, вступая в Успенский собор, за шлейфом горностаевой мантии влек целую свиту потрясающих фигур усердных «слуг» своих предшественников.

Но, изучая двор самого Павла I, мы находим в нем обломки всех революционных переворотов, потрясших Европу с 1789 г. Тут и французские эмигранты, и принц Конде, и развенчанный польский король, тут мальтийские рыцари, тут масоны и якобинцы под благочестивыми масками, тут и Адам Чарторыйский, и немецкие принцы, и наследники политики герцога Иоганна Бирона — курляндские лисицы с сердцами тигров! Тут и иезуиты, и улыбающиеся итальянцы! Какая разнообразная смесь эпох, верований, понятий!

И над всем этим пестрым людским фараоном — монарх от головы до ног, гроссмейстер мальтийского ордена, угадавший значение первого консула Наполеона Бонапарта и провидевший в нем, если и не короля, то кого-то не ниже в отношении искусства самовластия, в византийском злато-алом далматике, с перевязью, на коей вышиты Страсти Христовы, в трехрогой шляпе и ботфортах, с гневом на челе, с прекрасной грустью, искаженного природой, гения в больших глазах, со змеящейся улыбкой буфона на устах, — сам Павел Петрович, самодержец всероссийский! Дело истории произнести беспристрастный и окончательный суд над нравственной личностью и делами его. Тем более, что краткому царствованию Павла предшествовал многолетний подготовительный «гатчинский» период, мало изученный и давший начало целой системе, гражданской и военной, сохранявшейся в два следующие царствования. Прошло время пошло-либерального, короткоумного и верхоглядного высмеивания Павла Петровича, вертевшегося на обвинениях его… в перемене екатерининского обмундирования гвардии на старопрусские кафтаны, косички и букли!.. Мы знаем, что армия и простой народ любили Павла. Мы знаем, что развращенность и изнеженность гвардейцев в последние годы царствования Екатерины превосходили всякое вероятие. Мы уже с иных точек смотрим на многое в царствование Павла I, и в особенности, на «пьяных режиссеров», «освободителей» ночи одиннадцатого марта. Конечно, весы истории еще долго будут колебаться, склоняясь то вправо, то влево. Еще долго будут спорить, решая загадку Павлова царствования. Но художника, но беллетриста, но драматурга будет всегда привлекать романтическая фигура духовидца, рыцаря и Гамлета Российской империи, дающая для пера и кисти, для искусства актера самые яркие и благодарные контрасты.

Если мы сказали, что личность Павла и вся его эпоха, люди, его окружавшие, трагедия, совершившаяся в Михайловском замке, под силу шекспировской хронике, то этим определили всю скромность той задачи, которой хотели достигнуть в нашем труде. Воскресить, хотя несколько в более наглядных картинах, в более живописных портретах, чем те, которые дают исторические монографии, отодвинутую от нас столетием эпоху — вот все, чего мы хотели достигнуть. Предмет еще нов под пером беллетриста. И наш первый абрис средствами художественного слова даст удовлетворение первому свежему любопытству читателей. Но мы не сомневаемся, что личность Павла скоро станет в ряду излюбленных романов, драмой сюжетов из нашей истории, и тогда более сильное перо даст образам ту шекспировскую силу, о которой не дано мечтать обыкновенным способностям беллетриста. Определим труд словами остроумного автора «Chronique du règne de Charles IX», которого так любил Пушкин и отрывок из довольно неучтивой пикировки которого с читателем мы поставили эпиграфом этого предисловия: «Je venais de lire un assez grand nombre de mémoires… I'a voulu faire un extrait de mes lectures, et cet extrait, le voici», — то есть: «я прочел довольно большое число воспоминаний… Я задумал составить экстракт из прочитанного мною: и этот экстракт перед вами».