XXVIII
На Петров день прибыл в Боровск из Москвы дьяк Кузмищев. Он был известен в столице, как знаток по розыску, и кличка ему была дана «Людоед».
В голове его уже сложился целый план действий с заключенными. Он не в силах был распоряжаться жизнью и смертью двух сестер, но остальные заключенные были отданы ему в полное подчинение.
Он появился в остроге сразу на другой день после приезда и, войдя в яму, низко поклонился заключенным:
— Поклон вам низкий из Москвы, княгинюшка да боярыня, — преувеличенно любезно сказал он и усмехнулся, оглядывая яму. — Обжились маленько, домком обзавелись… Давненько милость вашу не тревожили…
Кузмищев, зорко оглядев узниц, подошел к Устинье.
— Сказывают, мать, что ты воровство свое еще больше усилила, байками тут всех кормишь, письма Аввакумкины получаешь?
— Воровством не занимаюсь, — сурово заметила старуха, — а честного отца нашего не моги Аввакумкой называть!
— Зубаста ты, старуха! — отозвался дьяк. — Подожди немного — возжгу из тебя свечу воску ярого!
Морозова и Урусова со страхом посмотрели на Устинью.
— С радостью сподоблюсь венец мученический принять! — прошептала старуха.
— Ну, это ты уже сама размышляй, мученический он или просто так, — махнул рукой дьяк.
На следующий день уже с рассвета был слышен стук топоров. Он не смолкал до обеда, и после перерыва опять возобновился.
— Строят что-то, — прошептала Урусова, напряженно прислушиваясь.
— Горенку для меня готовят, — обрадованно догадалась Устинья. Пришел час мне ко Христу отойти!
— Помолимся, сестры, — сказала Морозова, и узницы начали молиться.
Вечером в яме снова появился дьяк.
Оглядев всех узниц, он остановил взгляд на Устинье и, усмехнувшись, медленно произнес:
— За твое воровство и нераскаянность повелевает пресветлый государь возжечь тебя огнем. А про остальных указу нету, — повернулся он к замолкнувшим женщинам.
Устинья, побледневшая, подошла к сундуку и принялась доставать белую рубашку — вместо савана.
Вскоре в яме снова появились дьяк с палачом.
Старица зажгла восковую свечу и вышла в последний раз из ямы. Кузмищев приказал и остальным узницам присутствовать на казни.
Они так давно не были наверху, на свежем воздухе, что в первое мгновение закружило голову, а свет, даже неяркий, вечерний, больно ударил по глазам.
Они шли, как на ощупь, сощурив глаза, и жадно вдыхая свежий, теплый и сухой летний воздух.
Вокруг сруба уже стояло много народа, ожидавшего казни. Морозова вздрогнула, увидев, как к срубу повели одетую в белое старицу. В руке она держала, осторожно прикрывая ее от ветра, горящую свечу.
— Благослови нас, святая мученица, — закричали женщины, и старица, обернувшись, осенила их широким крестом.
Кузмищев приготовился читать царский указ, который сам же Кузмищев написал в тот день, пользуясь своими правами вести расследование, как вдруг Устинья, наклонившись, поднесла свечу к снопам соломы, которой был наполнен сруб.
Огонь, вспыхнув, тут же охватил всю постройку. Устинья потонула в огненном вихре.
Кузмищев, сердито посмотрев на оставшихся узниц, приказал всех увести.
