XV
Царь Алексей Михайлович понимал, что своевременное взятие под стражу беглого протопопа значительно сократило бы ряды последователей староверья.
Сама фанатично настроенная Морозова без его влияния далеко, однако, не была бы так уверена в своей правоте.
Раскол имел более глубокие корни, чем это в начале казалось.
Отрицая «благоверие» в государе, староверы отказывались этим повиноваться ему, а это само собою вело к отказу от подчинения новому порядку вещей и тому обществу, которое приняло и ввело этот новый порядок.
Вследствие нежелания подчиниться новым церковным преобразованием и несогласия с некоторыми обрядностями, приверженцы старой веры, выходило, отказывались от повиновения вообще властям.
Раскольники боролись не с одними только новшествами Никона и принявшим их православным духовенством, но также и с самим царем.
Пока была жива первая супруга царя Милославская, раскольники сознавали, что благодаря приверженности царицы и ее родни к староверью, им опасаться нечего: царица всегда заступится перед своим супругом.
Вторичная женитьба царя и водворение партии Нарышкиных при царском дворе все изменило.
Церковные преобразования, совершенные Никоном, были теперь признаны, и православное духовенство, окрепшее благодаря этому, стало для раскола сильным врагом. Защитить перед царем раскольников было некому, а если и существовали приверженцы старого благочестия в числе бояр, то между ними не было таких всемогущих и сильных, каким был покойный Борис Иванович Морозов или государев тесть Илья Данилович Милославский.
И все-таки раскол широко распространился по Руси. В самой Москве, среди торговцев, а равно также мастеров и мастериц государевых мастерских палат, староверие насчитывало множество своих приверженцев.
В особенности пристали к нему изографы, т. е. иконописцы, так как новшество патриарха Никона — писание икон «будто живые писать» — лишало многих из них по незнанию этого искусства постоянного заработка.
Твердый оплот раскола, дом Морозовой, до сих пор представлявшийся им недоступным от влияния никониан, потерял эту славу после неоднократных присылок царских посланцев к Морозовой и требований царем покорности от боярыни.
Молодая царица Наталия Кирилловна задумала отправиться на богомолье в Троицкую лавру. Исполняя желание молодой супруги, Алексей Михайлович пожелал, чтобы этот первый выезд государыни был особенно торжественен.
Рано утром выехал блестящий царицын поезд из Москвы.
Во главе его гарцевало более полутысячи всадников из боярских детей, по трое в ряде.
На многих из них была одета золотая парча, казавшаяся броней.
Следом за ними вели десятка три коней в хорошей сбруе. Вместо попон из-под седел спускались драгоценные парчевые покрывала и шкуры тигров и леопардов.
Замыкавшая конный отряд стража с боевым вооружением предшествовала царю, ехавшему в карете, крытой алым бархатом.
Тучные кони белой масти везли ее.
По сторонам кареты шествовали ближние бояре.
Во время проезда по узким улицам Белокаменной вокруг царского экипажа теснилось много людей, желавших подать царю свои просьбы.
— Давай сюда, — сурово говорил высокий худощавый боярин Иван Кириллович Нарышкин, шурин государя.
Просьбы сыпались к нему дождем.
Он их принимал и складывал в красный ящик, несомый за каретой.
Немного позади ехал верхом малолетний царевич Федор Алексеевич. Коня его вели под уздцы бояре.
Поезд растянулся далеко.
На расстоянии получаса от царского поезда следовал поезд царицы.
Впереди него конюхи вели сорок статных коней.
За ними следовала пространная карета царицы, запряженная десятью белыми конями. Карета была плотно закрыта, и окна ее завешаны.
Этого требовал дворцовый этикет того времени.
Следом за каретой ехали верхом, сидя на конях по-мужски, горничные царицы.
Они были одеты в белые круглые шляпы, подбитые розовой тафтой, с желтыми шелковыми лентами, разукрашенными золотыми пуговками и кистями, падавшими на плечи.
Лица у всадниц были покрыты белыми покрывалами из толстой кисеи.
Костюм их составляли длинное платье и желтые сафьяновые сапоги.
Всего женской прислуги было более двадцати человек, составлявших двенадцать рядов.
Около царицыной кареты шло триста человек стрельцов с посохами и батогами в руках.
За ними следовали верхом дети боярские царицына чина.
Конец процессии заключали бояре и затем шла громадная толпа народа.
Вот тут-то и совершила царица смелый поступок, крайне изумивший всех присутствующих.
Любопытство заставило ее выглянуть из кареты и она, в первый раз проезжавшая среди такой массы народа, немного открыла окно колымаги.
Сдержанный гул изумления пронесся среди толпы: подобной смелости никто не ожидал.
В первый раз народ Московский увидел свою царицу.
Назвать Наталию Кирилловну красавицею в полном смысле этого слова было трудно. Это была женщина большого роста, с черными глазами на выкате, имевшая приятное лицо, небольшой круглый рот и высокий открытый лоб.
Может быть, такой смелый поступок царицы был объяснен ее молодостью и отсутствием царя.
Оружейник царя, боярин Хитрово, сопровождавший царицу, не посмел ей ничего заметить.
Стало темнеть, но до деревни, где предположено было остановиться на ночь, было еще не близко. И хотя дорога была достаточно видна, стрельцы зажгли множество восковых свечей и несли их около царицыной кареты.
Скоро добрались до ночлега.
В карете царицы находилась мать царицы Анна Леонтьевна, тетка ее Авдотья Петровна да невестка, жена Ивана Кирилловича, Прасковья Алексеевна.
Выбравшись из кареты, царица с боярынями поместилась в отведенной ей избе.
Только здесь решилась сказать ей об ее поступке мать.
Наталья Кирилловна улыбнулась капризно и ничего не ответила.
