VIII
В один из дней к Федосье Прокопьевне приехала ее сестра, княгиня Авдотья Прокопьевна, жена царского кравчего, князя Петра Семеновича Урусова.
— Как же ты, сестра, решилась идти против патриарха всея Руси? — спросила Урусова.
Морозова строго взглянула на сестру.
— А разве не его соизволением иноземские обычаи вводить стали?
— Слушай, сестра, ты бы опаску имела, — с испугом зашептала княгиня, — неровен час, наговорят батюшке царю на тебя, и постраждешь ты за свои слова.
— Нет, сестра, за правду всегда стоять буду, а коли Бог попустит, то и постражду, — уверенно проговорила Морозова. — Ты так же, как и я, от отца Аввакума учение приняла, зачем же ты напротив нас идти стремишься?
Евдокия Прокопьевна смутилась, испуганно спросила Морозову:
— Что же я должна сделать?
Морозова с радостным изумлением взглянула на сестру.
В тот же день она познакомила сестру с инокинею Меланией, — и Евдокия точно так же, как и сестра, отдалась ей в полное послушание.
Эта победа обрадовала староверов. Они понимали, что привлекая Урусову к себе, получали этим важную заступницу у престола.
Сестры Соковнины состояли в родстве с Ртищевыми. Те тоже происходили из дворян города Лихвина и были приняты очень близко в царевых палатах.
Однажды Урусова рассказала царскому постельничьему Михаилу Ртищеву о своем знакомстве с матерью Меланией.
Ртищев приходился Урусовой и Морозовой дядей; кроме того, он была близок царю и поддерживал его стремление исправить старые книги.
В дворцовых палатах образовались две партии. Одна из них держалась Аввакума, древнего благочестия и, благодаря этому, была очень близка к царице, признававшей только старые уставы и сознательно их поддерживавшей, тогда как Ртищевы стояли за Никона.
Желая надоумить племянницу Морозову, Михаил Ртищев приехал к ней в дом вместе со своею дочерью Анною.
— Наслышаны мы, племянница, — благодушно заметил почтенный царедворец, — что ты вопреки царскому указу старинную ложь поддерживаешь?
Морозова слегка покраснела.
Ртищев, заметив это, усмехнулся.
— Говорят, порицаешь, племянница, патриарха Никона. Прельстил и погубил тебя злейший враг, протопоп Аввакум.
Морозова сдержанно ответила на слова дяди:
— Нет, дядюшка, не так, это не правда. Отец Аввакум — он за закон Владыки своего.
Ртищев, недовольный ответом, хотел уже резко возразить ей, как его дочь Анна вдруг остановила:
— Постой, отец, дай мне с нею поговорить; может быть, она меня послушает.
И, обратившись к Морозовой, с сожалением промолвила:
— Ох, сестрица, съели тебя староверы. Как птенца, отлучили тебя от нас. Не только презираешь ты нас, но и о сыне своем не радеешь! Одно только у тебя чадо, а ты и на того не глядишь! А еще какое чадо-то! Кто не подивится красоте его…
С неудовольствием слушала Морозова слова Ртищевой.
— Не правду ты говоришь, сестрица, не прельщена я никем. Ивана я люблю и молю о нем Бога беспрестанно. Если ты думаешь, что мне из любви к нему душу свою повредить или ради Ивана отступить от благочестия и этой руки знаменной, то сохрани меня Сын Божий!
— Какая ты жестокая стала, племянница, — воскликнул царский постельничий.
— Не хочу, любя своего сына, себя губить; хотя он и один у меня, но Христа люблю более сына! Знайте, что если вы умышляете сыном меня отвлекать от Христова пути, то никак этого не сделаете.
— Подумай, сестрица, что ты говоришь, — тревожно сказала Анна Ртищева.
Но Морозова одушевлялась все более и более:
— Вот что вам скажу: если хотите, выведите моего сына Ивана на площадь и отдайте его на растерзание псам, устрашая меня, чтобы я отступила от веры… Не помыслю отступить благочестия, хотя бы и видела красоту его псами растерзанную.
Царский постельничий вместе с дочерью с ужасом смотрели на вдову, которая, дрожа всем телом, нервно произносила эти слова.
— Э, полно, Феничка, — стараясь скрыть свое волнение, проговорил Ртищев, — брось, зачем такие страхи придумывать? Никто от тебя твоего сына не отнимет, — живи, как хочешь!
— Горяченька же ты, племянница, — добродушно заметил он, когда все немного успокоились, — да ты не бойся, у тебя у царицы заступа большая есть, царевна-матушка о тебе печется, в обиду не даст.
Расстроенные отец и дочь Ртищевы вскоре уехали от Морозовой.
Они не знали, что Морозова уже давно готовится в монахини.
Пострижение Морозовой совершалось здесь же, в ее доме, совершал его старовер, бывший Тихвинский игумен Досифей.
Федосья Прокопьевна была наречена Феодорою, и Досифей отдал ее в послушание той же Мелании.
— Зело желала я иноческого образа и жития и наконец удостоилась его сподобиться! — восторженно говорила новая инокиня своему наставнику Аввакуму и начала отдаваться еще больше подвигам, посту, молитве и молчанию, управление же домом передала своим верным людям.
