4. КНИГА ГИСТАСПА, АХЕМЕНИДА
Я — Гистасп, Ахеменид.
Бог великий Ахурамазда, который создал небо и землю, который создал человека, отдал сыну моему Дарию, царю царей, царю Персии, все земли и страны, коими правил Камбис, Ахеменид, и отец его, Кир, Ахеменид.
На закате дня минувшего, когда солнце покраснело, предвещая сильные ветры с западной стороны, пришел ко мне посланник Ахурамазды в одеждах светлых и сказал:
— Гистасп, ныне твой сын вознесен выше иных царей. Великое царство досталось ему по воле Ахурамазды, царство, которое возвел до небес из низкого и расширил до пределов земли из малого брат твой, Кир из рода Ахеменидов. И вот настал час, когда тебе надлежит написать истину о Кире, о делах его, кои неизвестны простым смертным.
В большом изумлении отвечал я посланнику:
— Во всех странах и во всех царствах известны великие дела брата моего, Кира. Что мне писать еще?
Тогда посланник сказал мне:
— Верно говоришь ты, Гистасп: все народы знают о великих делах Кира и ничто не изгладится из памяти их.
Ты же напиши то, что не знает никто. Как родился Кир, как явил он царскую силу свою и как умер.
Еще больше удивился я и говорил так:
— Известно мне то, что неизвестно другим. Но не видел я брата моего в смертный час его, ибо был далеко от того места.
Сказал мне посланник:
— Верно и это, Гистасп. Не видел ты смерти Кира, но знаешь истину, откуда пришла смерть его. О том и напиши.
И, велев мне писать и дав мне пергаменты, и перья, и чернила восточные, посланник покинул мой дом.
Тогда в тяжелых мыслях заснул я, а когда проснулся, то в тот же час просветлел рассудок мой, и уразумел я, что поистине знаю то, что ныне не знает никто, ибо нет уже среди живых ни Азелек, ни сестры ее, Томирис, и не осталось никого из того знатного скифского рода, рода царей массагетских.
Вот напишу я по воле Ахурамазды правду о том, что более всего осквернено ложью, и вымыслом, и россказнями людей невежественных, и слухами, и небылицами, и тем посрамлю дэвов, посланников лжи.
Ныне передают из одних лживых уст в другие такую небылицу, и разошлась она уже по всему свету.
Говорят, будто Астиаг, царь индийский, видел некогда сон, который устрашил его. Будто бы предвещал тот сон, что Астиага свергнет с престола внук его, рожденный от дочери его Манданы. Тогда выдал Астиаг свою дочь за перса, а когда родился внук его, названный Киром, то приказал он приближенному своему, Гарпагу, умертвить младенца. Но Гарпаг ослушался царя и скрыл ребенка в одном селении, в семье волопаса. И говорят даже, что не женщиной, а пастушьей собакой был вскормлен Кир где-то в горах, ибо и волопас устрашился своего прибытка и унес его подальше от царского дворца, в свое горное жилище. Когда же Кир подрос, то открылось Астиагу, что жив его внук. Будто бы так случилось, что охотился Астиаг в тех горах и заметил мальчика, который с царственным видом повелевал овцами и собаками. Приблизился к нему царь, а мальчик не побоялся его и воинов его и остался стоять на месте, смело глядя на царя. И когда присмотрелся к нему Астиаг, то признал в нем черты свои. И не стал он убивать отпрыска своего, ибо увидел в этой встрече божественное знамение. Гарпага же он наказал тем, что повелел своим людям тайно убить сына его и тем пресечь весь род его.
И вот говорю я, Гистасп, Ахеменид: вся эта история лжива от начала до конца.
Никакого вещего сна не видел царь Астиаг, а в действительности было то, что своим преемником он желал иметь сына, а не дочь, Мандану, и очень надеялся он, что родится у него сын, наследник царства его.
Что же до Манданы, то он опасался выдать ее замуж за кого-либо из своих приближенных или подвластных ему царей, ибо разумел, что таким образом чужой род будет домогаться престола его.
И вот настала пора, когда уже никак нельзя было оставлять Мандану девой, а сына все никак не удавалось зачать самому Астиагу, ибо, верно, остыла в нем кровь рода его и семя уже зачахло. Но это было неведомо Астиагу — именно то, что уже не будет от него отрасли крепкой. И оставался он в той же страстной надежде.
Тогда задумался он и решил отдать свою дочь за самого благонравного и мягкого сердцем человека в царстве своем, помышляя, что ни такой человек, ни потомок его ближайший, получивший в наследство его тихий нрав, не восстанут против мидийского царя.
И отдал он свою дочь за Камбиса, перса из рода Ахеменидов. Я, Гистасп, приходился Камбису племянником. Из всех подданных царя мидийского Камбис, царь персов, отличался самым спокойным нравом и не имел никакой алчности в сердце своем.
Когда у Камбиса и Манданы родился сын, то назвали они его Киром в честь деда его.
Однажды, когда подрос Кир, Астиаг позвал всех Ахеменидов к себе, в Эктабан, на праздник великий по случаю дня рождения своего. И прибыли мы, персы, в Эктабан мидийский.
Пока принимал царь Астиаг подношения от подданных своих и говорил с ними, тогда отроков персидских, среди которых был и я, Гистасп, отпустили поиграть на задних дворах царского дворца.
Там была гора песчаная высотой в пять или шесть локтей.
И вот стали мы играть с сыновьями приближенных царя, с отроками индийскими, и парфянскими, и армейскими.
Выбрали мы ту игру, что называют «царь горы». И вот как играют в нее: все устремляются на гору со всех сторон, и каждый пытается первым достичь ее вершины, и тот, кто смог достичь, старается удержать вершину в своей власти и силой сбросить вниз всех тех, кто норовит оттеснить его и занять наивысшее место горы, именуемое «престолом». Тот же, кто устоит наверху дольше остальных и сумеет при этом хотя бы один раз сбросить с вершины каждого, тот объявляется царем горы.
И вот встали мы все, отроки, вокруг горы, и сын Гарпага изо всех сил подкинул вверх перепелиное яйцо. По закону игры все должны были ринуться на гору в тот самый миг, когда яйцо начнет падать вниз. Однако отроки мидийские сразу устремились наверх, как только сын Гарпага подбросил яйцо, ибо считали себя высокороднее всех прочих.
Тотчас же все ринулись на гору, и началась настоящая схватка.
Не сразу приметил я, что Кир вовсе не торопится захватить гору и померяться силой со сверстниками.
Он остался внизу и начал пристально наблюдать за теми, кто сильнее и кто как борется за «престол». Он ступил на склон той песчаной горы только тогда, когда схватка закипела уже на самой вершине и первые неудачники кубарем покатились вниз.
Мидяне, первыми оказавшиеся наверху, поначалу объединились и стали нещадно сталкивать остальных. Сына Гарпага, которого звали Варданом и который по крови был арменин, они даже ударили по лицу, и рассекли ему губу, и, жестоко сбросив отрока вниз, насмехались над ним.
Тогда Кир помог ему подняться на ноги и сказал ему ободрительные слова, а затем вместе с ним стал безо всякой спешки подниматься на гору, сторонясь падающих тел.
Кир воспользовался тем, что мидяне и их противники уже достаточно устали и, сбившись наверху в кучу, уже не замечали того, что происходит вокруг. Тогда он с сыном Гарпага подобрался к ним сзади и, по-кабаньи бросившись им в ноги, легко опрокинул обоих и сбросил с горы.
Потом он стал без особых усилий сталкивать и остальных, поскольку успел узнать их повадки.
Сын же Гарпага сам спустился с горы и признал власть Кира, Ахеменида, и громким голосом прокричал, что Кир победил всех и ему быть «царем горы».
Тогда возмутились мидяне и стали кричать, что Кир овладел горой в нарушение закона.
Кир же стоял на вершине горы и, ничуть не устрашившись мидян, спокойно вопросил:
— Если я нарушил закон, скажите чем?
Мидяне же стали говорить наперебой:
— Вот, ты проявил трусость и не пытался захватить гору сразу! Ты выждал, пока другие растолкают друг друга и растратят свои силы! Ты напал на нас внезапно и победил хитростью!
Кир же ничуть не смутился и отвечал мидянам:
— Если бы я был трусом, то уже давно сошел бы с горы и уступил вам «престол». Но я этого не сделаю. А если вы теперь нападете на меня, то пожалеете об этом. Вы первые нарушили закон, когда бросились на гору раньше остальных. Разве я говорю неправду и не было такого?
— Ты говоришь правду! — закричал Вардан,— Они преступили закон!
И Вардана поддержали остальные отроки, даже те, кто опасался силы мидян.
Тогда Кир продолжил свою речь:
— Теперь скажите мне, разве закон запрещает хитрость? Разве закон велит спешить так, как спешат свиньи к кормушкам своим и расталкивают друг друга, чтобы скорей нажраться своей похлебки? Разве закон запрещает применить сначала ум, а уж потом — силы?
— Нет такого закона! — сразу прокричал Вардан,— Если бы таков был закон, то «царем горы» становился бы тот, кто взобрался на нее первым! Самый быстрый, а вовсе не самый сильный! Если бы таков был закон, то царями на земле стали бы зайцы, а вовсе не львы!
Все засмеялись, а мидяне не знали, что сказать, и от злости заскрежетали зубами.
Тогда Кир, не давая им прийти в себя и рассудить по-своему, поднял руку и громко сказал:
— Я — «царь горы»! Кто признает мою власть, того я сделаю своим приближенным и возвышу. Кто признает меня по закону «царем горы», пусть скажет это!
И все признали Кира «царем горы», кроме сына одного царского сановника, мидянина Артембара.
Тогда Кир велел остальным схватить этого мидийского отрока, и все исполнили его приказание. Кир сделал Вардана «оком царя» и послал его за плетью. Когда же принесли плеть, то Кир повелел высечь мидянина за неповиновение.
Сына Артембара высекли и прогнали со двора.
Тот же в негодовании побежал во дворец, к своему отцу, и, роняя слезы, нажаловался на Кира. Артембар, узнав о случившемся, впал в такое сильное раздражение, что явился к самому царю Астиагу жаловаться на неслыханное обращение с его сыном.
— Царь! — сказал он,— Вот как жестоко поступил с мидянином сын Камбиса, перса. Знаю, что Кир является тебе внуком, но для всех знатных мидян, твоих верных слуг, это большой позор!
Повернув своего сына за плечи и задрав ему на голову одежды, Артембар показал царю следы побоев.
Астиаг смутился и повелел привести к нему Кира.
Сам же Кир подошел к трону мидийского царя, не опуская головы.
Увидев, что Кир ведет себя дерзко, Астиаг вознегодовал и грозно сказал своему внуку:
— Ты рано вообразил себя царем! Я прикажу высечь тебя самого, чтобы ты знал свое место.
Кир же, не отводя от царя глаз, проговорил:
— Господин мой и царь великий! Сначала хочу знать я от тебя, как истинный царь поступает по закону и справедливости, если слуга его отказывается служить ему и даже говорит: «Не господин ты мне и слово твое не стоит ничего»?
— Такой неверный слуга повинен не только порке, но и прилюдной казни,— отвечал Астиаг отроку,— ибо если уйдет он безнаказанным, то смутит многих и подвигнет многих к мятежу. Так случится, потому что все подумают, что стал слаб царь и не может больше править.
Обрадовался Кир, услышав такие слова, и вновь обратился к Астиагу:
— Господин мой и царь великий! Если я заслуживаю наказания по закону твоему, то вот я в твоей власти. Но сначала прошу тебя узнать, как случилось, что я приказал высечь этого мальчика. И если ты усомнишься в моих словах, то есть много свидетелей, которые подтвердят, что я говорю правду.
Астиаг удивился и преклонил ухо свое и, когда узнал, как все было, долгое время оставался безмолвным. Едва же придя в себя, царь проговорил в смущении:
— Истинно то, что течет в твоих жилах царская кровь.
Затем царь поступил так: он отослал Кира, не став наказывать его, призвал к себе Артембара, долго беседовал с ним и пообещал ему более высокую должность, а также дал ему три таланта серебра в возмещение позора сына его. Однако при том повелел он Артембару воспитывать своего сына так, чтобы тот не возносился над сверстниками и почитал законы.
Он также повелел Камбису оставить своего сына на некоторое время во дворце, чтобы тот научился почитать царскую власть, живя среди тех мидийских отроков, кому избрана судьба стать царскими телохранителями. Годом позже Астиаг велел забрать Кира в Персиду и более не привозить его в Эктабан.
Царь Астиаг был весьма мнителен и затаил зло на отрока Вардана, ибо стал опасаться, что когда вырастет сын Гарпага, то примкнет к Киру и станет побуждать его к мятежу против царя. И когда Вардан достиг возраста воина, тогда Астиаг послал его далеко на север, где тот и погиб в стычке со скифами.
Вот за смерть своего сына Гарпаг и стал вынашивать месть царю Мидии. И настал день, когда Гарпаг пришел со своим войском в Персиду, чтобы принять власть Кира, Ахеменида.
Другую небылицу издавна распускают по земле мидяне, и многие верят лживому слуху, будто Кир силой забрал у меня, брата своего, власть над Аншаном и так, против закона, сделался царем всех персов.
В действительности же было совсем по-иному.
Истинно, что власть над Персидой изначально принадлежала деду Кира, которого также звали Киром, и был Кир Первый внуком Ахемена, прародителя. Сын же Кира Первого, Камбис, которого Астиаг и избрал за его тихий нрав мужем своей дочери Манданы, некогда сам отказался от власти над Аншаном в пользу своего двоюродного брата Аршама, отца моего. Так было. Никто не принуждал Камбиса отдавать власть свою, утвержденную законом. Сам он, став мужем Манданы, передал правление Аршаму, ибо опасался того, что мнительный Астиаг или его потомки увидят в нем перса, который тайно желает овладеть троном мидийским.
И вот помню, что после той игры отроков в «царя горы» мой отец Аршам, узнав обо всем, что случилось на заднем дворе царского дворца, и о том, как держался Кир перед самим Астиагом, позвал меня и тихо сказал мне:
— Помни всегда, Гистасп, сын мой, как досталась мне власть в Персиде. Помни, кто мне отдал скипетр свой. Вот говорю тебе: настанет день, когда Кир войдет в силу. Видно, что боги любят его. Если попросит он скипетр, то отдай ему без всякого спора, гнева и огорчения. Знай: если поступишь так, то когда-нибудь власть возвратится к тебе сторицей, как посеянное в землю зерно.
Так говорил мне отец, и всегда хранил я слова его в сердце моем.
И вот как случилось, что отдал я власть Киру, брату моему, по своей воле.
Когда вошли мы с Киром в возраст воинов, то часто проводили дни, охотясь на зверей и птиц.
Однажды мы вдвоем преследовали горного барана и подъехали на своих конях к самому краю ущелья. Там была такая узкая тропа, что пришлось сойти с седел и тянуть за собой испуганно упиравшихся коней. Помню, как у них из-под копыт выскальзывали камни и шумным градом сыпались на дно пропасти.
Когда миновали мы опасную тропу и выбрались на небольшое плоскогорье, нашим глазам открылось, что баран, уходя от погони, встретил в этих местах противника, не менее крепкого, чем он сам. И вот теперь оба, опустив завитые рога, готовились к поединку.
Мы оставили коней за выступом скалы и подобрались к животным поближе, скрываясь за крупными камнями. Я снял с плеча лук и приложил стрелу к тетиве и колебался только в том, какого из баранов избрать своей добычей, а какого будет правильным оставить своему брату.
Тогда я тихо сказал Киру:
— Ты стреляй в того, который водил нас по горам, а я возьму другого. Он помельче.
Но Кир тронул меня за правую руку и шепнул в самое ухо:
— Гляди зорче, Гистасп. Будем соблюдать закон и терпеливо подождем свой черед.
Он указал вдаль, и я, к своему удивлению, заметил барса, который, как и мы, таясь за камнями, наблюдал за будущей добычей.
— Великий Митра посылает нам не только добрую охоту, но и доброе знамение,— заметил Кир.— Поглядим, что будет.
Бараны сначала покружились, опустив головы, потом замерли на несколько мгновений и вот, разом поднявшись на дыбы, ударились рогами.
Так сталкивались они три или четыре раза, а затем уперлись лбами и стали изо всех сил теснить друг друга, пока ноги одного не дрогнули и шея его не стала сгибаться вбок. Сильнее оказался тот самый баран, который полдня убегал от нас. Он ударил побежденного в бок завитками рогов, и тот, упав, покатился по камням прямо к краю пропасти.
В тот же миг из-за камней выскочил барс и бросился на победителя.
Не успел я моргнуть, как мой брат выхватил из колчана стрелу и натянул тетиву до самого плеча.
— Бей нашего барана! — велел он мне.
Барсу не хватило последнего прыжка, а баран не успел отпрыгнуть в сторону, как обоих поразили стрелы.
Вторая стрела Кира пробила шею побежденному барану, едва тот поднялся на ноги.
Так охота выдалась очень удачной!
И вот что сказал мне Кир, когда мы приторочили свою добычу к седлам:
— Видишь, Гистасп, все достается тому, кто более внимателен и менее тороплив, чем все остальные. Бараны были глупы уже потому, что стали драться, только завидев друг друга. Барс был умнее. Если бы он попытался напасть сразу, то двух пар крепких рогов хватило бы, чтобы дать ему отпор. Но он выждал, пока один побьет другого, чтобы потом справиться с обоими по очереди. Если бы поторопились мы, то, скорее всего, упустили бы барса.
Он огляделся вокруг и рассмеялся так громко, что эхо донеслось со дна ущелья и дальних перевалов.
— Теперь главное,— добавил он,— чтобы никто не готовил засаду на нас с тобой. Плохо оказаться глупее, чем думаешь о себе самом.
И тогда, слыша столь мудрые слова своего брата, я невольно воскликнул:
— Ты должен быть царем Персиды!
Кир пристально посмотрел мне в глаза и сказал:
— Гистасп! Таких слов не бросают впустую. Вспомни их, когда придет время.
На обратном пути нас ждала новая трудность, ибо верно говорят разумные люди: «Нет такого прибытка, от которого не может статься убытка». А случилось то, что добыча наша оказалась такой большой, что коням стало совсем невмоготу пройти по той узкой тропе над пропастью, по которой мы добрались до плоскогорья, тем более что одного барана Кир подбил еще утром и целый день таскал его на своем коне. Перетаскивать добычу на своих плечах представлялось делом не менее, а может, и более опасным.
Рассудив так и эдак, мы с братом все же решили подвергнуть риску коней. Осталось только договориться, кому из нас идти первым и проверить удачу: сохранить свою добычу или потерять ее вместе с конем. И скажу больше: не только с конем, но и вместе со своей жизнью. Ведь конь мог сорваться внезапно, и неизвестно, успел бы Кир или я вовремя отпустить поводья. На все была воля Ахурамазды, однако решать предстояло своей головой.
И тогда брат мой Кир предложил поступить по жребию. Он подобрал маленький камешек, завел руки за спину, а потом протянул ко мне два сжатых кулака и сказал:
— Выбирай, Гистасп! Если «камень», то пойдешь первым, а если «пусто», то сначала посмотришь, как пройду я.
Помолившись богам и упросив богов отдать мне «камень», я ткнул пальцем в левый кулак брата.
Кир раскрыл ладонь, и я обрадовался до глубины души, увидев, что боги вняли моей молитве.
Я протянул было руку за камнем, но брат внезапно опять сжал кулак и, ни слова не говоря, переложил камень на правую ладонь.
Удивившись, я спросил Кира:
— Брат! Почему ты не отдал мне мой жребий, установленный богами? Ты хочешь повторить все сначала?
Тогда Кир улыбнулся мне и твердо сказал, наперед отвергая все мои возражения:
— Брат! Жребий был в моих руках, потому остается в моей воле решать, кому и как он должен достаться. Ты не пойдешь первым. Первым пойду я.
И с этими словами он швырнул мой жребий далеко в пропасть, так что камешек сразу пропал с глаз.
Более я ни слова не мог сказать ему, ибо Кир говорил со мной как истинный царь.
Уже ступив на узкую тропу, он крикнул мне:
— Гистасп! Если я сорвусь, то достань мое тело со дна пропасти, погреби по царскому обряду и оставь на гробнице надпись: «Я — КИР, ЦАРЬ, АХЕМЕНИД». Поклянись, брат мой, что сделаешь так после моей смерти.
В большом волнении отвечал я брату:
— Кир! Клянусь, что поступлю по слову твоему, но буду сейчас молиться богам, чтобы уберегли тебя, брат мой. Прошу и тебя поступить таким же образом, если мне суждено сорваться в эту пропасть. Клянусь также в том, что сорвусь я или нет, а вернешься ты обратно истинным царем Аншана и Персиды!
Представляется мне теперь, что после этих слов Кир тянул своего коня куда более осторожно, чем вел бы его, не услышав всех моих клятв.
Так, по своей собственной воле, отдал я власть над персами брату своему, Киру.
И вот, по прошествии многих лет все стало так, как предрекал отец мой, Аршам, и власть Кира вернулась в руки сыну моему, Дарию, сторицей.
Много иных прорицаний было о Кире.
Вавилонские жрецы утверждают, что они первыми узнали по звездам истинное предназначение Кира.
Эллины настаивают, что их оракулы давно предсказывали возвышение персов пред иными народами.
На словах всех превзошли иудеи. Они говорят, что еще два века тому назад какой-то их пророк назвал имя Кира и возвестил, что родится в горах персидских царь великий, который сокрушит Вавилон и подчинит себе многие народы. Кто ныне подтвердит, что этот иудейский пророк так говорил в те давние времена?
Ныне мне доподлинно известно только одно: первыми принесли моему брату весть о его грядущем возвышении не эллины, не вавилоняне и не иудеи. То были массагеты, которые прислали к моему брату своих послов за год до того дня, как явились в Пасаргады учитель Аддуниб и торговец Шет.
Кто, кроме меня, теперь знает об этом?
Вот в один из дней поздней весны приехали в Пасаргады скифы, переодетые гирканцами, иначе задержала бы их дорожная стража на мидийских путях и не пропустила бы в Персиду, пока не дозналась, по какой надобности они едут.
Цель же свою скифы скрывали, имея на то причину.
Они привезли с собой девушку из своего племени. Она приходилась младшей сестрою царице массагетской, которую звали Томирис и которая потом погубила Кира. Девушку ту звали Азелек, что означает «жаворонок».
Массагеты привезли в дар Киру священные золотые сосуды и обратились к нему вот с какой просьбой:
— Царь персов! Мы поклоняемся божеству солнца. Слышали мы, что персы также почитают солнце. И вот наш бог рек жрецам, что в далеких горах правит царь, имя которого Пастырь, и могущество его вскоре распространится на многие земли. Бог сказал, что если в царском роде массагетов появится ребенок от этого правителя, то никто и никогда не сможет покорить наш народ и овладеть нашими землями, которые простираются за пределами Мидийского царства, у Гирканского моря. И вот мы просим тебя, повелитель персов, принять в жены или наложницы — уж как тебе самому будет угодно — сестру нашей царицы. Дары, которые мы принесли, ты видишь. Мы от имени нашей царицы даем тебе, царь, также обещание в том, что, когда пределы твоего могущества распространятся до наших земель, массагеты никогда не нарушат границ твоего царства ради грабежа и добычи. Мы клянемся тебе в этом.
Девушка из скифского племени, которая подошла к Киру и поклонилась ему, была пригожа лицом, и взгляд ее был горд, какой бывает лишь у истинно царской дочери. Однако мне сразу показалось, что она больше похожа на высокомерного отрока семнадцати лет, чем на девушку.
Помню, как мой брат стал очень пристально приглядываться к ней и даже весь подался вперед со своего престола. Лицо его покраснело, губы крепко сжались, а брови сошлись над переносицей, но даже я не мог разгадать, что у него на душе: гнев или удивление.
Скифская девушка не отводила глаз. Никакая иная женщина из персидского или мидийского рода не осмелилась бы смотреть в глаза своему будущему супругу, будто мужчина-воин, готовящийся к поединку, а ведь Кир был царем. В нашем народе иной обычай.
Долго длилось молчание. Скифы тогда стали переглядываться между собой, и старейшина, вновь поклонившись Киру, сказал:
— Царь! Мы, скифы, считаем себя самым свободным народом на земле. Мы знаем, что вы, персы, прячете своих жен за стенами и материями, ибо боитесь дурного глаза. Наши женщины воюют наравне с мужчинами и стреляют из лука лучше многих воинов. Они всегда на виду, ибо ничего не страшатся. Они скрываются в повозках только тогда, когда носят плод в утробе своей. Таковы наши обычаи. И вот мы просим тебя, царь, не сажать Азелек в клетку, не покрывать ее пологами, ибо скиф не терпит рабства и в неволе скоро чахнет и умирает. Когда же Азелек понесет от тебя, царь, свой плод, просим отпустить ее, ибо наш бог не желает, чтобы она оставалась до конца своего века среди твоих жен и наложниц, а желает, чтобы она вернулась в свою землю, к своему народу. Таковы наши просьбы, а примешь ли ты, царь персов, наше предсказание о твоем могуществе, наши дары и наши просьбы, то решать тебе.
И вот Кир с трудом оторвал взгляд от девушки и повернулся ко мне, молчаливо прося совета. Скифам он сказал:
— До заката солнца услышите мое слово.
Он повелел проводить скифов в самые лучшие покои, как самых знатных гостей, а когда они ушли, то позвал меня сесть поближе к нему. У него на лбу блестели капли пота.
— Что мне делать, Гистасп? — спросил он меня в беспокойстве.— Разве она девушка?
— Разве она не похожа на девушку, разве не красива? — спросил и я своего брата.— Разве она не приглянулась тебе?
Кир отвел глаза и, помню, долго смотрел на пламя светильника.
— Она волнует мою плоть, и от ее взгляда сильнее стучит мое сердце,— сказал он со вздохом.— Но как я смогу следовать скифскому обычаю, оставаясь персом?
— Если ты отвергнешь ее, то отвергнешь и великое предсказание о своем грядущем могуществе,— напомнил я Киру.— К тому же союз со скифами может пригодиться в будущем.
— В твоих словах правда,— согласился Кир.
И вот Ахурамазда послал мне хорошую мысль.
— Если она хорошо стреляет, сделай ее охотником «правой руки». Пусть она одевается как скиф. Пусть сами скифы дадут ей мужское имя. Пока она не отяжелеет животом, кто отличит ее от юноши? Разве груди у нее велики? Разве трудно скрыть на время все, что женщины и так скрывают без труда? Таким образом она будет пользоваться свободой, и никто не пустит слух, что ты, царь, попрал персидский обычай. В этом нельзя найти никакой лжи, ибо поступишь ты по договору со скифами не ради обмана персов. Они пришли к тебе тайно, ты же только согласился хранить их тайну.
Кир обнял меня и с радостью сказал:
— Хвала великому Митре, который послал мне такого рассудительного брата! Бог посылает тебе мудрость как раз в тот час, когда лишает спокойствия меня!
Кир поступил по моему совету.
Девушка, которой старейшины дали имя Азал, и впрямь оказалась таким искуснейшим стрелком, какого среди персов еще надо поискать. И я признаюсь, что не встречал на своем долгом веку стрелка более меткого, чем Азал-Азелек.
Персы, увидев ее умение, сразу признали ее прекрасным охотником, и никому не могло прийти в голову, какие страшные тайны скрываются под кожаными одеждами маленького скифского наездника, не расстающегося со своим луком.
Итак, первое волнение Кира утихло быстро, а второе возникло уже спустя три месяца и не могло потом улечься долго, до тех самых дней, когда мой брат воссел на мидийский трон в Эктабане.
Предреченного скифскими богами зачатия не происходило, и мы начинали думать, что иные, более могущественные не благоволят появлению ребенка.
Я пытался успокаивать брата, говоря, что, быть может, срок, установленный богами, еще не наступил.
— Если только наши боги не враждуют со скифскими,— хмурился и сокрушался мой брат,— и не требуют чтить персидский обычай... Она уже привыкла к горам, стреляет в лесах, и каждый день я гадаю, вернется она или нет, жива она или погибла, упав в пропасть. Вот моя Кассандана. Она всегда приносит в мою душу радость и спокойствие. А от Азелек одна тревога на сердце, словно болеет мой любимый жеребец и я не знаю, как ему помочь.
— Попробуй усмирить ее и усадить в женский покой,— отвечал я брату.
— Ничего путного из этого все равно не выйдет. Легче усмирить ветер.
В другой раз Кир позвал меня и в сильном смущении поделился своей новой тревогой:
— А вдруг она наполовину женщина, наполовину мужчина. Я слышал, такое случается у скифов. Разве может зачать такая тварь, как будто созданная самим Ариманом?
На эти слова я вопросил брата:
— Неужто скифы долгими и опасными путями пробирались к тебе через парфянские и мидийские земли только затем, чтобы унизить тебя и посмеяться над тобой?
Когда минуло полгода, Кир, скрепя сердце, пожаловался мне на Азелек:
— Она только исполняет повеление своих старейшин принимать мое семя в свое лоно. Больше ей ничего не нужно. Вот моя Кассандана. Как теплы ее ласки! Порой на ложе я готов подчиниться ее желаниям и ее прихотям. А эта дикарка приходит и ложится на спину и лежит, как ящерица на холодном камне. Она не умеет ни ласкать, ни целовать мужчину. Если все скифские жены такие, то удивительно, как еще не выродилось на земле их племя!
— Если так, то боги знают, что делают,— сказал я брату,— Будь скифы страстны и плодовиты, они заполонили бы всю землю.
Азелек тем временем продолжала как ни в чем не бывало охотиться и ежеденно привозить во дворец по целому вороху дичи. В ту пору я ни разу не видел в ее лице радости, но не замечал и тени огорчения.
От массагетов в ту пору так и не появилось гонца с недоуменным вопросом скифских старейшин и самой царицы Томирис, почему медлит царь персов и не случилось ли с ним или Азелек чего дурного.
И вот наступила весна, которой с нетерпением ожидали все прочие народы.
Сначала в Пасаргады явились подосланные к Киру убийцы. Насколько мне известно, в ту ночь, когда убийцы проникли во дворец, Кир возлежал со своей скифской женой в отдельной комнате. Если бы он был на женской половине, то, несомненно, лишился бы жизни, поскольку смерть разыскивала его среди самых покорных жен.
Потом, когда боги спасли своего избранника, пришли во дворец Аддуниб от вавилонян и Шет от иудеев.
Что касается своих слуг и союзников, то в их отношении Кир всегда был очень проницателен. Все были изумлены, когда он помиловал своего убийцу, эллина Кратона, и принял его себе на службу. Однако он не ошибся в этом чужеземце, который, хотя и стал потом известным на все царство пьяницей, все же оказал моему брату, а затем и мне самому множество бесценных услуг.
Настал день, когда Астиаг задумал послать свое войско в Персиду.
Узнав от гонцов Гарпага о замыслах царя, Кир на следующее утро поехал в горы. Когда ему было трудно решить, что вернее предпринять, он всегда начинал охотиться, поскольку именно на охоте «ловил» вместе с дичью и мудрые мысли.
С ним был я, Гистасп, и тайный гость, Гобрий, наместник одной из вавилонских областей. Этот хитроумный эламит также знал предсказания о скором возвышении Кира и ожидал дня, благоприятного для того, чтобы перейти на службу к моему брату.
В тот день охота не заладилась сразу, словно дикие звери и птицы знали заранее о нашем появлении и все попрятались по щелям и норам. В куропатку, внезапно вырвавшуюся из-под камня, мой брат промахнулся и не стал пускать вдогон вторую стрелу.
Он долго смотрел, как удалялась эта спасшая свою жизнь птица, а потом обернулся и произнес такие слова:
— Скоро решится многое. Предсказания обо мне окажутся или правдивыми, или лживыми. Все в воле великого Митры! Скоро и скифы услышат обо мне. Если ребенка не будет, то они подумают, что силы мои невелики, и могут напасть на царство, которое я едва успею получить в свои руки. Нельзя доверять также и парфянам. Скифы же сильны, ибо некогда владели Мидией. Нужно избежать этой войны.
— Настала пора, когда Азелек положено вернуться к своим с утробой непраздною,— согласился я.
— Ты всегда понимал меня, брат мой,— отвечал Кир.
— Как я понимаю, может возникнуть неразрешимая трудность,— осторожно заметил Гобрий.
Кроме меня, только он был посвящен в тайну договора со скифами, столь доверял этому эламиту мой брат. Впервые он столкнулся с Гобрием еще в пору своей юности, именно на охоте, в горах. Еще тогда Гобрий начинал торить тайную дорогу в Мидию и замышлять против своих вавилонских господ.
— Уже возникла,— коротко подтвердил мой брат и перевел взгляд на край тучи, появившейся из-за хребта,— Град или дождь. А может, не будет ни того, ни другого.
Я подумал, что он прикажет возвращаться, однако он тронул коня и двинулся выше, навстречу туче.
Гобрий переглянулся со мной и, получив мое молчаливое согласие, немного обогнал меня и пристроился поближе к Киру.
— Царь! — сказал он негромко, но так, чтобы и я мог слышать его совет.— Позволь мне вслух предположить то, что сделал бы на твоем месте будущий владыка Элама, если бы таковой родился.
Кир не оборачиваясь кивнул.
— Сначала он бы подумал, что боги Элама не желают, чтобы его кровь влилась в скифское племя. Но он бы не сомневался в том, что скифская царевна страшится того, что ее вернут неплодною, хотя станет скрывать свою боязнь. Итак, царь Элама надеялся иметь скифов своими союзниками. Но при таких обстоятельствах они скорее могли бы оказаться врагами. Он, этот эламит царской крови, попробовал бы устроить дело так, чтобы одна тайна породила другую. Он бы отрекся в душе от своей скифской жены, как если бы вовсе не был ее господином.
Конь моего брата мотнул головой и фыркнул. Кир остановил его и очень пристально посмотрел на Гобрия.
— Он бы отрекся немедля,— отвернувшись в сторону и глядя теперь на тучу, явно угрожавшую нам, продолжил Гобрий,— отрекся бы, призвав богов в свидетели, ибо принимал ее на свое ложе, как жену, не по эламскому закону, а по договору со скифами... И только богам известно, кто же первый нарушил договор.
— Говори до конца,— резко повелел Кир Гобрию, хотя и не мог повелевать эламитом.
Тот вовсе не оскорбился таким тоном, а только очень лукаво улыбнулся моему брату.
— Дорога тебе, славный царь персов, эта скифская царевна?..— вопросил он Кира.— Как жена. Как наложница. Или как рабыня... Подумай и реши сам.
— По договору она пользуется полной свободой,— хмуро проговорил Кир и, немного помолчав, откровенно добавил: — Не вижу я, чтобы она почитала меня как своего господина. Ее сердце подчиняется только договору. Она слишком горда. Будь она простой наложницей, я бы давно отослал ее прочь. Или отдал бы одному из моих воинов. Не самому лучшему.
— Тогда пообещай мне, царь, что не разгневаешься, услышав мой совет, совет эламита,— спрятав улыбку, попросил Гобрий.
— Приму любой твой совет без гнева и огорчения, мой добрый гость,— сказал ему Кир.
— Ведь ты уже решил судьбу этого эллина,— напомнил Гобрий моему брату.— Если ты не хочешь казнить его, то пошли лазутчиком к Гарпагу и дай ему возможность выбрать среди твоих воинов кого-нибудь себе в помощники. Ты увидишь, кого выберет он. Я видел этого эллина. У него острый глаз. Не противься его выбору. Дальше все произойдет так, как будет угодно богам. Эллин может погибнуть или во время разведки, или после нее. Ко всему прочему он — чужак и умеет держать язык за зубами. Он сам поостережется рассказывать опасные небылицы. С твоим скифским охотником также может произойти всякое... При любом исходе ты ничем не нарушишь договора со скифами, ведь скифы не станут тянуть тебя за язык. Что же касается твоей скифской охотницы, то она и так немногословна, а потом и подавно будет молчать, если захочет избежать позора или жестокой казни. Ты своей собственной рукой бросишь кости, и, как бы они ни выпали, ты, брат мой, окажешься в выигрыше.
Кир круто развернул коня и оказался лицом к лицу с эламитом.
— Ты хочешь обмануть богов? — грозно вопросил он Гобрия.
— Нет,— спокойно ответил ему эламит, уже не отводя взгляда в сторону,— Только успокоить скифов... если эта полудевушка-полуотрок в самом деле понесет, не нарушив при том воли богов... И никоим образом, царь, не уронит твое царское достоинство. Ведь будешь повелевать ты, а не скифы и не этот подосланный из Ионии убийца и вор. Наверняка очень хитрый и умный вор. Ты просто бросишь кости, царь, и так овладеешь той свободой, которую блюдешь по договору. И кто знает, стоит ли делать скифов непобедимым народом?
Небо потемнело.
Внезапно донесся шум, и спустя несколько мгновений посыпал град, хотя мелкий, но такой густой, что все вокруг скрылось, как в тумане.
Кир хрипло крикнул на коня и пустил его куда-то во весь опор.
В изумлении, если не сказать в страхе, мы пустились за ним следом, совершенно не понимая, куда он правит.
Казалось, брат хочет скорей выскочить из этого ледяного тумана на свет.
Мы видели, что он держит наготове лук, и удивлялись тому вдвойне.
Град вскоре прекратился. Вокруг посветлело. На склоны лег белый покров.
Когда Кир остановил уставшего, испуганного коня, то огляделся вокруг и выдохнул из своей груди целое облако пара.
Лицо его раскраснелось, в бороде висели градинки.
Помню, я тоже облегченно вздохнул, увидев, что мрачная тень сошла с его лица, подобно туче с гор, и взгляд его посветлел.
— Сегодня плохая охота,— сказал он, и мы, конечно, согласились с ним.
Потом он подозвал к себе поближе эламского гостя и сказал ему с усмешкой:
— Если ты, Гобрий, захочешь властвовать над Вавилоном, то неизвестно, что окажется сильнее: все предсказания о моем могуществе или же твоя хитрость.
Тот искренне рассмеялся и отвечал моему брату:
— Известно только то, что чересчур бодливой козе боги дают короткие рога.
Прошло некоторое время, и через день после того, как разведка в стан Гарпага вернулась, потеряв в горах сильного воина Иштагу, Кир как бы невзначай заметил за трапезой:
— Гобрий оказался прав. Жаль, что его нет с нами. Эта дальняя охота пошла на пользу.
Более всего на пользу пошла следующая охота, которую сам Кир вел на войско Гарпага. Когда мой брат победил вепря и Гарпаг склонился пред ним, он старался сохранить спокойствие и скрывал радость. На следующее утро радость переполнила его душу, как опара, поднявшаяся в тесном сосуде.
Кир спустился в нижние покои, немного пошатываясь. Казалось, он ослаб в коленях. Глаза его сверкали.
— Вепрь был силен,— осторожно заметил я.
— Что вепрь! — воскликнул Кир,— Оказывается, и жаворонок способен лишить всех сил, если наконец попадется в руки!
В то утро он выпил неразбавленного вина и до полудня сидел осоловевший.
Дождавшись, пока к брату вернется ясный рассудок, я спросил его:
— Что будешь делать с эллином?
— Если надежды скифов сбудутся через месяц-другой, то, по совету Гобрия, придется лишить его жизни,— отвечал Кир.— Если — позднее, то пусть благодарит свою эллинскую судьбу, в которую они, эллины, все верят. Но я не стану лишать его жизни. Каждый, кого посылают мне боги,— посланник богов и может оказаться мне полезен до того дня, когда боги сами решат отнять у него жизнь. Ты первый убедил меня в этом, Гистасп.
Однако Азелек зачала ребенка только через полгода после того дня, когда Кир воссел на трон Астиага. Мы отправили ее к скифам с посланием, что так пожелал наш бог Митра.
Что касается эллина Кратона, то в пору, когда я правил Бактрией, он верно служил мне в продолжение многих лет. И как бы ни был пьян, он даже после смерти моего брата так ни разу не признался мне в том грехе, что, возможно, случился во время той достопамятной вылазки в стан Гарпага.
Я полагал, что мой брат Кир отпускает Азелек в свое племя безо всякого сожаления, как простую наложницу. Ведь он очень любил свою супругу Кассандану, а к тому же оставил в живых эллина.
Но когда Кассандана скончалась, душу моего брата охватила тоска.
Однажды, когда у его любимых жеребцов уже отросли гривы и хвосты, по обычаю обрезанные на третий день после смерти царицы, я прибыл в Вавилон и ночью увидел Кира неподвижно стоящим на главной башне дворца.
С недобрым предчувствием я подошел к нему и осторожно спросил:
— Ты вспоминаешь Пасаргады, брат мой?
— Если б я тосковал о Пасаргадах, то не стоял бы здесь, а уже был бы в пути и считал парасанги,— с грустью ответил он.— Нет, брат, я смотрю дальше, куда собраться просто, а дойти нелегко.
— Ты вспоминаешь об Азелек? — догадался я.
— Она могла бы стать мне хорошей женой,— тихо проговорил мой брат,— Она была только хорошим охотником, но потом изменилась.
— Азелек всего лишь сестра царицы скифов. А ты — царь царей, брат мой. Теперь только самой царице впору стать тебе супругой,— полушутя заметил я.
Однако Кир бросил на меня гневный взгляд.
— Решу, кто мне впору, а кто нет,— резко ответил он.
Тогда я напомнил ему о договоре со скифами, который он подписал собственной рукой.
— Какой лживый дух нашептал в твои уши, что я могу нарушать договоры?! — еще больше разгневался мой брат.
Я поклонился ему и с тяжелым сердцем подумал, что спокойствию в царстве наступает конец. Ведь Кир приходился внуком Астиагу, а характер деда часто передается внуку, когда последний достигает преклонных лет.
— Есть не только договор, но и предсказание скифов, которое достигло тебя первым,— дерзнул я еще раз потревожить память моего брата.— Твой ребенок живет среди них. Кто теперь сможет покорить их?
Кир усмехнулся на мои слова.
— И ты, как эллин, веришь предсказаниям? — произнес он с тем лукавством, с которым обычно задавал каверзные вопросы,— Ты, почитатель Ахурамазды и последователь Зороастра?
— Сбылись предсказания халдеев, эллинов, иудеев,— заметил я.— Чем хуже предсказания скифов, тем более что они пришли к тебе первыми?
— Ты видишь меня, Гистасп? — немного помолчав, вновь вопросил меня Кир,— Где я стою? Где нахожусь теперь?
— На башне царского дворца в Вавилоне,— с удивлением ответил я.
— На этом месте кончаются все предсказания обо мне, разве не так?
— Так, брат мой,— признал я.
— Значит, завтрашний день истинно в моих руках,— громко изрек он.— Мы, Ахемениды, рождались воинами. Я сделал ошибку, отдав Камбиса халдеям. Великий Митра наказал меня. Теперь я, Кир, Ахеменид, должен искупить вину и утвердить славу нашего рода.
И тогда я понял, что не в силах отговорить Кира от единственного опрометчивого поступка, который он решил совершить в своей жизни. Я жил в Бактрах и теперь знал о скифах куда больше своего брата. Я знал, что отразить их нападение возможно, но идти на них войной, идти покорять их бескрайние степи — просто безумие. Но я смолчал об этом, иначе только усугубил бы безумие моего брата.
— Тебе служит Кратон,— сказал мой брат немного погодя,— Он рассказывал тебе про Эдипа, эллинского царя?
— Слышал от него историю этого несчастного Эдипа,— подтвердил я.
— Его несчастье было в том, что он ничего не знал,— сказал Кир, вновь помолчал и наконец добавил такие слова: — Я же хочу проверить, мой ли это отпрыск растет среди скифов... или же боги умалчивают о своих замыслах, а нас только тешат предсказаниями.
Что случилось потом, известно всему миру. Мой брат Кир, Ахеменид, двинулся с большим войском на скифов и погиб в сражении.
Незадолго до того дня, когда царь пошел в роковой брод через Араке, он призвал меня к себе и стал обвинять в злых замыслах, в том, что я подстрекаю своего сына Дария захватить персидский престол.
Я знал, что мидяне, которых приблизил к себе мой брат, наговаривают на меня как на последователя Зороастра, и потому не слишком огорчился.
— Брат,— твердо обратился я к Киру, глядя ему в глаза,— со дня той, самой удачной нашей охоты, когда я отдал тебе власть над Аншаном, мне никогда не приходило мысли нарушить наш договор. Тебе, верно, привиделся дурной сон.
— Привиделся,— мрачно подтвердил Кир, и я немало удивился своей проницательности.
Он рассказал, что ему приснилось, и я с усмешкой сказал ему:
— Неужто ты, Кир, Ахеменид, будешь теперь воевать и со снами, как некогда Астиаг?
Он раздраженно посмотрел на меня, потом долгое время пребывал в раздумьях и наконец проговорил с улыбкой на устах:
— В чем ты прав, Гистасп, так только в том, что престол все равно останется кому-то из нас... Так придержи своего сынка. Пусть не торопится. На все воля богов.
Потом он еще немного помолчал и спросил меня:
— Помнишь ту нашу игру в «царя горы» на задворках?
Разве мог я забыть! Ведь годы детства помнишь куда яснее, чем все остальные.
— Как ты думаешь, Гистасп,— проговорил Кир с грустью,— долго бы я простоял тогда на той горе, если бы вы все вместе вдруг покинули меня и пошли бы играть в другое место и в другую игру?
Признаюсь, я ничего не мог ответить на этот его необычный вопрос.
Мы простились, и больше я не видел Кира живым.
Таков путь, который привел моего брата к смерти за пределами великого царства.
После смерти Кира сын его, Камбис, тайно убил своего младшего брата Бардию, а потом захватил Египет, чтобы сделаться фараоном. Так Камбис отрекся от своих богов и своего народа, и нельзя стало называть его истинным царем персов.
Тогда великая смута поднялась в царстве. Камбис поспешил вернуться из Египта в Эктабан, но умер по дороге.
Мне известен слух, будто Камбиса отравил Аддуниб, его вавилонский учитель. Тем самым ядом, который некогда предназначался халдеями для Кира. Дальше говорят разное. Недоброжелатели Кратона Милетянина уверяли меня, будто бы сам эллин отдал в руки Аддуниба тот яд, который у него некогда похитил. У гробницы моего брата я видел собственными глазами, как Аддуниб, оказавшийся там в один день с Кратоном, подошел к последнему и имел с ним какой-то короткий разговор. Я видел, как Кратон усмехнулся и несколько раз кивнул. Но это не может быть доказательством вины Кратона, хотя злые языки утверждают, что именно в тот день, перед гробницей, и состоялся между ними сговор. Иные же говорят, будто эллин, украв яд, припрятал его на дороге, неподалеку от Пасаргад, и сделал это для устрашения Аддуниба, на тот случай, если потребуется доказательство его старых происков против Кира. Ведь отрава содержалась в маленьком вавилонском сосуде, на котором были халдейские заклинания. Так вот однажды Кратон решил заглянуть в тайник, а Аддуниб подглядел за ним. Кто мог нанять этого «ученого» для убийства Камбиса, также остается загадкой, если только вся эта история — не досужий вымысел.
Как бы то ни было, Камбиса покарал великий Ахурамазда за отречение от своих богов и своего народа.
И вот, мой сын Дарий, Ахеменид, воссел на престол Кира, царя царей, Ахеменида. Случилось же это так. После смерти Камбиса власть в царстве захватил некий жрец Смердис, утверждавший, что он и есть истинный сын Кира, Бардия. Тогда семеро знатных персов, среди которых был и мой сын, заключили между собой клятвенный союз и, напав на Смердиса, на его сторонников и его воинов, перебили их. По закону престол должен был достаться Дарию, однако остальные считали, что теперь также имеют право царствовать над персами и другими народами. Тогда мой сын предложил им бросить жребий, как любил это делать в трудные дни Кир. Шестеро персов согласились с ним, и вот, когда жребий был брошен, то по воле Ахурамазды, властителя справедливости, царство моего брата досталось моему законному сыну из рода Ахеменидов. Дарий подавил многочисленные мятежи, случившиеся во многих сатрапиях, и восстановил царство во всем его былом величии — таким, каким оно было при Кире.
Теперь он замыслил поход на скифов, считая, что должен отомстить за своего предка.
Я, Гистасп, Ахеменид, получил от Ахурамазды долгую жизнь — видимо, в дар за некогда отданную мною по доброй воле власть. Дни мои уже ветхи, и у меня ныне остается только один долг: отговорить своего сына от этого похода, этого безрассудного дела, которое мог позволить себе только тот, кто смог стать «царем горы», как это сделал мой брат, Кир, царь стран, царь царей, Ахеменид.
Конец книги Гистаспа, Ахеменида
Назад: 3. КНИГА ШЕТА
Дальше: 5. КНИГА ЖАВОРОНКА
