Иван Абрамович Ганнибал сегодня был не в духе. Дерево из Кременчуга опять задерживалось, железа на корабельное оборудование не хватало, кузницы едва дымились. Из низин потянуло гнилым и сыростью – быть снова болезням. Кажется, все сделаешь: отдашь распоряжения, пошлешь гонцов, найдешь людей, согласуешь планы – работать бы! Но снова затор, задержка, волокита. Руки иногда опускаются, а тут еще пришлют фертика петербургского то с проверкой, то для устройства. Дела не знают, привыкли по салонам сшиваться да сплетничать многозначительно. Кликнул денщика. Попросил подогнать выезд, запрячь небольшие дрожки, чтобы проехать по улицам и набережной – так делал всегда, когда хотел успокоиться. А потом заглянуть на быстро ставшую знаменитой херсонскую ярмарку. Сколько сил вложено, чтобы все это обустроить, упорядочить, сделать согласно инженерным замыслам.

Инженерство его, от отца усвоенное, включало в себя все: составление планов города и возведение фортификационных сооружений, строительство верфи и соблюдение дорог, «чищение Днепра» – расчистку, укрепление его берегов и заведование всем строительством Херсона, расчет на строение всех коммуникаций, даже устройство прудов и фонтанов. Прирос он к этому нездоровому месту, к этому еще только вырисовывающемуся новому городу его отчизны, без которого уже себя и не мыслил.

Отец-то его проделал путь из далекой Африки в Константинополь, а потом в Петербург, где и стал крестником самого Великого Петра, его арапом. Знания инженерные приобрел царский арап во Франции и считался тогда одним из лучших фортификаторов и строителей России. Однако после смерти Петра судьба гнала его все дальше и дальше от Петербурга. Сначала в Казань, а потом уже в настоящую ссылку – в Тобольск, Нерчинск, Кяхту.

Из опалы Ибрагим, или, как чаще звали его, Абрам, возвратился, не утратив знаний и хватки. Елизавета сделала его комендантом Ревеля. А потом был он и выборгским губернатором, новым директором Ладожского канала, строителем Кронштадтского порта и, уйдя в отставку, долго жил в своем имении Суйда, чертил проекты, которые посылал даже Екатерине. И вот недавно его не стало, умер в 1781 году.

«Пора, пора его заменить в Суйде», – мрачно подумал генерал-цейхмейстер. С Потемкиным не заладилось. Иван Абрамович его за великие планы, размах, энергию уважал, но за сумасбродство, бешенство, а также за вялость и леность, наступающие часто тогда, когда надо действовать, светлейшего не любил.

Потомок эфиопских князей, сын духовно родственного Петру Великому фортификатора и гидротехника, участник славной Чесменской битвы, сподвижник самого Спиридова, он ни перед кем не хотел склонять головы. Пусть знатные вельможи кичатся своим прошлым, оно у него тоже есть. Но он сам делает свою жизнь, служит Отечеству так, что потомкам не будет стыдно.

Хотел уезжать, но доложили: «Пришел французский негоциант Антуан, просит принять». Этого купца он любил за веселый нрав, деятельность, умение завязывать знакомства, серьезное отношение к торговле с Россией через южные порты. В Херсон Антуан прибыл при содействии Потемкина с большой партией французских товаров, пройдя турецкие рогатки.

Войдя в комнату, Антуан обворожительно заулыбался, распространяя какой-то немужской приятный аромат и, по-видимому, заметив, что генерал был не в духе, остановился, развел руками и сказал по-русски:

– Иван Абрамович, не нато сердиться. Много хорошо. Будем торговля. Будем дружба. Спасибо. Бардзо дзенькую. Дякую! – И, довольный собой, громко засмеялся.

Иван Абрамович улыбнулся, подал руку, задержал свой взгляд на одежде и громко пророкотал:

– Молодец, Антуан! Успехи есть. Язык учишь! Как там, в Польше?

Антуан, уже по-французски, поведал, что был принят польским королем, встретился с банкирами, которые готовы организовать в Варшаве торговый дом для коммерции через черноморские порты. Сам он закупил большую партию товаров в южной Польше и собирается вывезти ее через Херсон под русским флагом.

– Это право, ваше превосходительство, надо предоставить нашим кораблям, ибо турки только русских пускают в Черное море и выпускают отсюда.

– Пока ты ездил, Антуан, такой указ уже издан.

Иван Абрамович возвратился за стол, просмотрел несколько папок и, вытащив длинный список, прочитал:

Антуан даже слезу смахнул от столь высокого понимания его желания быть полезным и стал благодарить Ивана Абрамовича, восхищаясь той созидательной деятельностью, которую Россия на южных землях проводит.

– Ведь тут десять лет назад пустыня была, – указал он на карту за спиной генерала.

Иван Абрамович обернулся и провел рукой по русско-турецкой границе, проходившей до 1774 года между Южным Бугом и Днепром по открытой степи. Дальше, по небольшой речке Ташлык, пересекая реки Арбузинку, Мертвые Воды, Еланец, Громоклею, Висунь, Ингулец, граница подходила к Днепру около устья Каменки, к северу от Казикерменя, и дальше по рекам Конские Воды и Берда до Миуса и Дона.

Сейчас после Кучук-Кайнарджийского мира граница сдвинулась к Южному Бугу до польских рубежей.

Почти все побережье Таганрогского залива стало свободным. Там были восстановлены Таганрог и Азов. Стала строиться Днепровская и Южнобугская укрепленные линии. Россия получила право иметь свой флот на Черном море. Во время войны приступили к созданию Донской флотилии, способствовавшей завоеванию Крыма.

А до войны в 1764 году из Ново-Сербии, казацкой Новослобожашцины, Славяно-Сербии и Украинской линии части бывшей гетманщины была образована Новороссийская губерния, С 31 марта 1774 года ее губернатором был назначен Потемкин. Потом была образована отдельная Азовская губерния. А вот сейчас говорят, что их снова объединят в одно Екатеринославское наместничество. Сюда, на эти пустые доселе земли, приглашали семьи государственных крестьян, которые платили сбор, но и комплектовали гусарские и пикинерские полки. На заселение приглашали всех, даже беглых селян и запорожцев, украинских посполитых, военных нижних чинов. Беглым объявлялось «прощение», личная свобода и временное освобождение от податей. Помещичьи крепостные центральных и малороссийских губерний, прослышав о земле, стали бежать от своих хозяев. В ответ на жалобы помещиков Потемкин давал согласие разобраться и обещал бороться с крестьянскими побегами, но сам исподтишка поощрял переселенцев и беглецов и заявлял, «что являющимся разного звания помещикам с прошениями о возврате бежавших в бывшую Сечь Запорожскую крестьян объявить, что как все живущие в пределах того войска вступили… в военное правление и общество, то и не может ни один из оных возвращен быть». Землю тут раздавали щедро. Особенно если дворяне, бывшая запорожская старшина, военные чины, купцы, архивариусы, регистраторы и прочие зажиточные люди приводили с собой поселян. За вербовку награждали лиц всякого звания воинскими чинами. Кременчугский купец Фалеев за это вначале большие земли получил, а в 1779 году званье «пример майора», а еще позднее и дворянское званье.

«Ох уж эти русские купцы! – подумал Ганнибал. – Они ни армянским, ни еврейским, ни французским, ни греческим не уступают в хватке, но французы и греки обходительнее, а еврейские пронырливее, пожалуй, будут!» – И он продолжил рассказ о том, как за семь лет тут, в Причерноморье, построено десять городов. А ведь южнее Запорожья тут и был-то один городок – крепость Святого Дмитрия Ростовского, или просто город Ростов. А сейчас эвонна! В Таганроге строят верфи, восстановили Петровскую Гавань, построили Адмиралтейство. Купцы спроворили канатную фабрику, проводили знатные ярмарки, куда приезжали из Воронежа и с Волги и Полтавы, заглядывали торговцы даже из Речи Посполитой. Рос и Ростов, где тоже построили верфь. Керчь была забита купцами: из греков, армян, грузин, евреев и албанцев. У устья Берды построили бердянскую Петровскую крепость. Всем памятна была операция генерала Суворова по вывозу христиан из Крыма. Тогда, в 1778 году, чтобы лишить крымского хана денежных доходов, вот сюда, в устье Кальмиуса, вывезли греков – торговцев, ремесленников и построили город Мариуполь. А крымские армяне в низовьях Дона построили город Нахичевань. В нем уже сейчас больше трехсот каменных домов купцов, ремесленников и мещан и, что дивно, сто восемьдесят каменных лавок, крытых черепицей. Хорошо спланированы и построены города Никополь, Павлоград. Славна своими ярмарками и Луганская слобода, задумали строить в Ахтиярской бухте город и порт Севастополь. Ну а наш город растет не по дням, а по часам. И порт выстроили, и верфь, и сам город принимает все больше жителей и гостей.

– Я тут, – с гордостью сказал Иван Абрамович, – все знаю, все при мне строилось, много добились, много успели. Много и потеряли, – с горечью закончил он.

Антуан понятливо кивал головой, достал бумагу, делал какие-то пометки, рассматривал карту.

Иван Абрамович позвал денщика, приказал говорить, что больше принимать не будет и, спустившись вниз, велел ехать вдоль набережной на ярмарку, а потом к верфям и Адмиралтейству. По дороге опять помрачнел: всюду мусор, хлам строительный, нищие бродят, какие-то цыгане табор разбили на площади. «Город-то, он, конечно, город, но сколько ему еще не хватает до Тулы, Могилева и даже до Полтавы. Дороги разбиты, многие дома не достроены, грязь, болезни. Да вот и женщин не хватает…» Коляска внезапно остановилась – середину улицы загородили волы. В них уперлись две телеги, груженные кирпичом с казенного завода. «Вот и Ненасытецкий порог вроде пробили, сплав ведем, а от волов не откажешься». Волы же свой нрав имели, генерала не остерегались: стали и стоят. Крепкий невысокий малороссиянин кричал на них, цобыл, понукал, затем снял брыль соломенный и развел руками перед Ганнибалом. Тот хмурился, кряхтел и, увидев вдали команду солдат-пехотинцев, приказал занести задок телеги с бревнами в сторону, чтобы можно было проехать. Волы как будто этого и ждали. Не успела генерал-цейхмейстерская бричка сдвинуться с места, как они тоже тронулись вперед своим размеренным шагом. «Вот ведь порода», – пробурчал Иван Абрамович.

Чем ближе к ярмарке, тем оживленнее. Вокруг большой площади высятся дома и лавки купцов из разных мест России, а также из-за границы. Им бесплатно отводили земли на территории города и даже предоставили казенных мастеров для постройки домов и лавок. «Вот это дом купца Нещадова, вон Карантониса, вот Лещинского, вон Терещенко. Умелые негоцианты, все со своим подходом и товаром. Дома красивые и богатые. А вот каменные палаты с пристройками и складами купца Фалеева. Ну и оборотистый мужик! За все берется, все пробует. В двух его селах, в Вольном и Варваровке, было десять ярмарок в году. Доходы-то от торговых мест ему в карман. Правда, не все в карман, а в новые стройки, в новые дома, на закупку новых товаров. И в Херсоне фабрику поставил. Вон дом Антуана и его аккуратные лавки с цветами и птицами в клетках.

«Красиво живут французы, – по-доброму подумал Ганнибал. – А это дом еще одного француза. Правда, прибыл он не то из Петербурга, не то из Москвы. Шарль Мовэ. У него тут и цирульня, и салон для пошива одежды, и класс для обучения манерам, и маленькая лавка, и кабак или питейное заведение для господ. Тут все время толпятся иностранцы, наши офицеры, купцы. Чем-то еще завлекает… Надо проследить», – подумал Ганнибал.

Решил вылезти из коляски, посмотреть, чем торгуют купцы. Щупал шелковую ткань, сермяжное простое, суздальское сукно, ситец и китайку, полотно московское и пестрядь. Дивился золотым, серебряным и алмазным вещам, медной, хрустальной и черепянной посуде. Провел рукой но теплым крымским и решетиловским смушкам.

Радовался – откуда только не было товаров: из Петербурга, Москвы, Тулы, Польши, Цесарии, Валахии, с италийских берегов, из Лейпцига и Парижа даже! Вот тебе и Херсон! Знал, конечно, что и другая слава у него была – крепко тут надували простака и мужика. Так не зевай же! Видел, как по торговым рядам сновали скупщики, договаривались о скупке скота, рыбы, соли таврической, чтобы продать потом втридорога в других местах. Угрюмо стояли в отдалении артели мужиков, пришедших из центральных губерний и Малороссии наниматься на работу в поместья и на государственные земли.

В хлебном ряду стояли мешки с пшеницей и ячменем, повлажневший овес был высыпан на полотно и просыхал. И опять Иван Абрамович порадовался: будут семена у переселенцев. Мужики запрашивали цену, перегружали мешки на арбы, телеги, повозки.

На ярмарке узнавалось многое, результаты были налицо. Хочешь иметь урожай, покупай малороссийский плуг. Он, конечно, был тяжел, требовал трех-четырех пар волов, но северная соха тут пользы не приносила, скользила по сухой и твердой земле. Мужики держались за ручки, поднимали, кряхтели, отходили и снова возвращались. Косари толпились у кузнечного ряда, пробовали пальцем острие лезвия и, заполучив косу, отходили, бережно заворачивали ее в тряпицу. Держаки брали не все, многие делали их сами. «Да здесь серпом не нажнешь, вон какие поля вокруг Херсона. Да и ветер полуденный, как подует – надо в две недели все убрать, иначе даже солома пожухнет». Тут же продавали телеги, колеса, спицы, ярма, сбрую, вожжи из пеньки, мазь колесную, потому так пахло дегтем.

Антуан забежал вперед Ганнибала к сундукам и «скрыням», защелкал языком, стал открывать и закрывать крышки, любовался расписными донышками, пробовал щеколды и замки.

– Разрешите вот этот преподнести, господин генерал, за ваше содействие в дружбе с Францией! – И он показал на зеленый кованный крест-накрест железной полосой, удобный и милый сундучок.

Иван Абрамович подношений не принимал, но тут, потеплев, решил: «Пусть на службе стоит, для бумаг, карт и книг».

Площадь уже вся заполнилась людьми, торговые ряды все были заняты. Турецкие и греческие купцы весело улыбались, приманивали, приглашали отведать и купить орехи, каштаны, сыпали из руки в руку сорочинское пшено. Покупатели толпились вокруг больших куч лимонов, апельсинов, оливков, фиников, маслин, изюма, торговались, дивились диковинным фруктам. Мужики и бабы из северных районов долго не решались потрогать невиданные доселе желтые и оранжевые плоды. А Иван Абрамович, благодаря бога за то, что чума в прошлом году отступила, вспомнил, как лимоны, простые и маринованные, закупленные у купцов, каждый день солдатам давали и тем самым от смерти многих спасли.

Золотой ряд на ярмарке был небольшой, но народу всякого вокруг него толпилось немало. Прибыли сюда ремесленники черниговского золотого цеха. Не таясь, прямо на виду у всех, показывали они свое мастерство и товары. У входа в лавку был поднят флажок – «значик», сделанный из серебра с позолотой. На двух его языках висели кисточки-колокольчики, а в центре большой накладной медальон с изображением Святого Луки, который сидел возле мольберта и левой рукой держал весы. Нежинские золотых дел мастера были известны по всей Малороссии, и Ганнибал был обрадован, что они посетили ярмарку. «Значит, дела идут тут у них неплохо». Знал, что о прибыли лучше не спрашивать – все равно не скажут, но не удержался, обратился:

– С пользой ли для себя приехали, господа мастера?

Мастер отложил в сторону молоточек, степенно встал и поклонился, почувствовав, что гость важный.

– Как же, ваше превосходительство, с пользой. Проездом многое увидели. Может, тут и постоянно кто останется.

Поблагодарил за внимание, но о доходах промолчал, лишь предложил купить для жен дукачи, кои носили как украшение и ясновельможные панночки, и мещанки, и даже жены простых казаков, которые тут же просили продать им медальоны с «царицей» или «благовещеньем». Ганнибал указал на медаль с портретом Екатерины, где была надпись «Сея спасение веры и Отечества» и попросил выбить на обороте «19 октября 1778 года – основан Херсон». Мастер пообещал к вечеру все исполнить. Антуан же порхал от одного прилавка к другому, восхищался, пробовал дукачи на зуб и, сбавляя цену, купил уже десять медальонов с цепочками и бантами.

У свертков материи было тоже многолюдно. Офицерские жены, купчихи, разукрашенные и разодетые казачки, робкие поселянки и бойкие мещанки, молчаливые и гордые иноземки разворачивали и примеряли ткани, просили отрезать или с сомнением отходили от кусков парчовой и шелковой материи, ситцев, китайки, пестряди московской, камлота зеленого, голубого штофа, льняного полотна, разнотравья белых и цветных бумажных платков.

…Старый Достян в Херсоне бывал уже не раз. Сегодня он привез турецкий сафьяновый товар, туфли, трубки, кофе, лимонный сок, вино красное и араку, водку синейскую, мыльную глину – кил для мытья головы, нефть из Керчи для освещения. И мало ли чего привезет армянский купец из Крыма в Херсон, из Нахичевани в Екатеринославль. Слава богу, дороги спокойные, под доглядом солдат, разбоев на них вроде бы не случается.

Подошли три госпожи, выбрали красивые турецкие туфельки, посмеялись, пощебетали и ушли. Одна, самая красивая, была более молчалива и только один раз улыбнулась, когда он сказал: «Сапсем даром отдаю». Что-то знакомое промелькнуло на ее лице, но старый Достян не смог, не успел вспомнить, к его ряду подошел сам генерал-цейхмейстер Ганнибал… Кипит, шумит херсонская ярмарка… Ходят по рядам перекупщики и наниматели – хитрят, обманывают, уговаривают продать, купить, поехать сеять и жать к помещику. А сельский люд, приехав из дальних сел и поселений Полтавщины и Прибужья, из Черниговской и Курской губерний, не знает, что тут правда, а что привирает бисов торговец. И продают вроде бы не за плохие гроши свое зерно, и лен, и сало, и мед, и масло, и шерсть, а потом понимают, что за бесценок. А кто нанимается, тот и вообще не ведает, что просить: слава богу, от своего помещика вырвался. А, да черт с ним, с этим торговцем! И идет мужик вон в этот кабак, где стоит бочка с пивом, где продается крепкая горилка, где ведется добрый мужской разговор о земле, о славных наших баталиях с турками, о далеких странах и красных молодицах…

…Иван Абрамович, устав от ярмарки, но отойдя душой, решил поехать на верфь. Антуана оставил, хотелось побыть одному. Верфь сегодня была немноголюдной – сказывалась ярмарка. Но главный строитель Афанасьев был тут. Повел к кораблям, по дороге вспоминал, как в мае 1779 года был заложен первый шестидесятипушечник. И как в 1783 году был спущен первый черноморский линейный корабль «Слава Екатерины». Сейчас спуск идет регулярно, корабли пополняют южный флот.

Сколько сделано! Сколько стронуто! Иван Абрамович остановился на берегу, посмотрел в трубу на уходящий на камелях в Глубокую Пристань для дооборудования корабль, увидел два одномачтовых купеческих суденышка, идущих, наверное, из Таганрога, и с грустью вздохнул…

Да, он покидает Херсон, но город уже живет и будет жить многие годы. Забудутся обиды и горечи. Но надо будет воздать должное всем его созидателям, всем этим офицерам и солдатам, архитекторам и строителям, плотникам и каменщикам, морякам и рекрутам, крестьянам и запорожцам, купцам и лекарям – всем, кто пришел сюда в первые дни и остался здесь в домах, палатках, землянках, в сырой земле и в волнах седого Днепра… Не забыли бы потомки… не забыли бы…