Луций Коммод Аврелий Антонин, как ни странно, никогда не испытывал тревоги. Он не знал, что такое тревога. Тридцать лет прожил на свете, изведал все, что доступно смертному, побывал в переделках, бессчетно казнил и крайне редко миловал, случалось, впадал в страх, порой панический ужас, особенно когда его, показывавшего язык вольноотпущенникам Марка, волокли к отцу за очередной порцией наказания, но все эти страсти, чувства, желания накатывали и растворялись, оставляя его душу безмятежной и спокойной во времени.

Не было в нем этого ноющего предощущения несчастья, — некоей струнки, дрожание которой не дает смертным покоя ни днем, ни ночью. Его строй мыслей никогда не смущал образ нависшей неотступной беды. Никогда он не испытывал томительно, досаждающего ожидания опасности. Размышлял, прикидывал, строил планы, сторожился угроз, но всегда с туповатым, скотским равнодушием, отстранено, не испытывая при этом боренья страстей. Легко предавал людей казни, испытывая к человеческим мучениям, скорее, эстетический, чем сострадательный интерес. Если возникали сомнения, парадоксы, если возникала перспектива неприятных воспоминаний — например, при случайных или запланированных встречах, — он сбрасывал эти заботы на плечи приближенных. Это была их обязанность справляться с трудностями, ломать головы в поисках выхода из неприятной ситуации. Любил предаваться фантазиям, причем, ощущал их в какой-то крикливой, громкоголосой театральной форме. Разыгрывая воображаемые драмы, осознавал свои истинные побудительные мотивы. Позывы испытывал физически, как некую потребность тела. Добившись желаемого, сразу забывал о нем. Не знал, что такое сны.* (сноска: По данным медиков около 10 % людей не способны видеть сны. Интересно, что все птицы и млекопитающие, кроме муравьеда, сны видят.) С ним случались приступы бессонницы, особенно в последние годы жизни, тогда он впадал в ярость, искал виноватых, душил наложниц, якобы околдовавших его, но когда засыпал, спал беспробудно

Это было безмятежное, легкое существование.

Предчувствие беды впервые зародилось в нем после казни Бебия. В летнюю ночь, когда на Рим обрушился ураган и ветер срывал черепицу с домов, а также снес несколько золотых листов с крыши храма Юпитера Капитолийского, его одолела бессонница. Только утром сумел смежить веки и погрузиться в полудремотное состояние. Вот тогда вспомнился отец, мать. Чередой пошли прочие люди, с которым ему доводилось встречаться. В толпе узрел лицо Бебия — этот почему-то был в полной парадной форме, брел куда-то в обнимку с отрастившим бороду, еще более располневшим Клеандром. На ходу погрозил ему легатским жезлом. Раб имел наглость бросить печальный взгляд на господина. Затем они, склонившись друг к другу и продолжая беседовать, потопали дальше.

Предзнаменование показалось ему странным. О чем могли беседовать посланные на казнь преступники? О чем сговариваться? Он призвал жрецов и приказал прояснить смысл их разговора. Также ему хотелось знать, что мог значить жест Лонга, и, главное, почему эта картинка навязчиво покалывала память? Были вызваны также астрологи и известные борцы с колдунами, чтобы определить, кто навевает на него чары, и как ему это удалось? Пообещал сохранить жизнь, если их ответ не удовлетворит его. Жрецы каждый по — своему растолковывал картинку, увиденную находившимся в сумеречном состоянии императором. Пытались доказать, что боги пророчат ему долгие годы правления, но все невпопад, пока Коммод окончательно не разуверился в их объяснениях. Была надежда, что поможет Геркулес. Призвали главного фламина храма, что возле Тригеминских ворот, однако и тот начал рассказывать откровенную чушь. По — видимому, вознесенному на небеса герою, было плевать на божественного брата.

Так Луций остался один на один с этим отвратительным воспоминанием. Оно саднило, мешало, как гвоздь в сапоге, заставляло задумываться о чем-то неясном, неощутимом. Облегчение испытал, когда словил за руку Идония, продавшего какому-то вольноотпущеннику очень выгодную должность и утаившего от цезаря половину вырученной суммы. Жуткая казнь Идония и его подручных, которых сварили на медленном огне, на некоторое время вернула расположение духа. Несмотря на все более увеличившуюся припухлость в паху, Коммод даже рискнул выступить на арене. Победил Афиниона, а в борьбе припечатал к земле Нарцисса — сирийца, обоих потом пригласил на пир, назвал друзьями. Но ближе к зиме, в дождливую ночь, забывшись, вновь увидел Бебия, грозившего ему жезлом. Два месяца он тщательно отыскивал причину. Наконец, ему повезло.

Все дело в Марции!

Об этом догадался, когда наложница, неофициально имевшая статус жены, начала выговаривать за то, что он ночует в казармах с гладиаторами, беспробудно пьет, ведет беспорядочный образ жизни. Может ночью потребовать себе обед и насытиться так, что приходится звать лекаря, чтобы тот дал ему рвотное. Моется по семь раз на день и заставляет ее лезть в бассейн, в который предварительно прикажет налить ледяной воды. Это он называет «пошутить». Не нравилось ей, что император позволяет обнимать себя мужчинам, порой выражается бессвязно.

Сначала Коммод пытался объяснить ей, что только в гладиаторской казарме он чувствует себя в полной безопасности. Он призвал ее трезво взглянуть на его ближайшее окружение, которое покоряется ему исключительно из страха, служит по принуждению, без конца выпрашивает милости. В любую минуту эта свора готова продать его. Все дело в цене. Он признался, что страх в последнее время очень утомляет его. Дело дошло до того, что император запретил брадобрею даже приближаться к нему. С отросшей на подбородке и щеках растительностью расправлялся сам — подпаливал щетину.

Сам же обрезал отраставшие волосы.

Так продолжалось до самых Сатурналий. Когда подозрения оформились в твердое осознание неизбежности будущего заговора, когда по вскользь брошенным взглядам, непонятным речам, смысл которых остался ему неясен, по изредка случавшемуся в залах дворца внезапному шуму, основываясь на дурных предзнаменованиях, потрясавших столицу в том году, выявил участников заговора.

Всех внес в список.

Весь декабрь, пока Рим вспоминал о «золотом веке» времен Сатурна, император дополнял его. По всему выходило, что необходимо устранить всю верхушку Рима, потому что тот цеплялся за этого, этот за того. У лояльного ему сенатора был казнен родственник, поэтому ему следовало отказать в лояльности. Некий всадник не был замечен в попытке купить выгодную должность. С какой целью?

Вот что смущало Коммода в эти дни. Если развернуться во всю мощь и очистить Рим от скверны, он останется без сената, без государственного совета и, вообще без сенаторов и всаднического сословия. Эта задачка решалась просто — а гладиаторы на что?! Возничие и наездники, выступавшие в цирке! Призвать их, и в благодарность за стремительное возвышение они будут верно служить ему.

Список вчерне был готов в канун нового года (193 г.) В тот день, решив после очередного омовения в бане отдохнуть в своей спальне, император еще раз ознакомился с ним. Кого-то явно не доставало. Он внес несколько новых фамилий, однако полного удовлетворения не испытал. Перебрал имена тех, в причастности которых к заговору сомневался, однако вычеркивать их не стал. Решил сделать, это после оглашения приговора.

С утра он косвенно намекнул Марции, что на следующий день, когда римляне в праздник Юноны, Эскулапа и Ведийова, соберутся в Большом цирке, он выйдет к народу не из императорского дворца, а из казармы гладиаторов. С гладиаторами же сначала обойдет город. Марция расплакалась, подтвердив тем самым его худшие опасения. Она припала к его ногам и начала умолять не оскорблять Римскую державу, не подвергать себя опасности, отдавшись в руки гладиаторов и прочих пропащих людей. Он оттолкнул ее, и Марция ушла, ничего не добившись от него мольбами. Женщина ушла вся в слезах, оставив мужа наедине уже не с подозрениями, а в полной уверенности, что ее слезы лицемерны, мольбы полны коварства.

«Завтра же, — мстительно решил он. — Завтра же прикажу Лету разделаться с ней и Эклектом».

В этот момент его и осенило. Как же его враги могли замышлять злое, не имея поддержки со стороны префекта лагерей, в чьих руках находилась охрана дворца и его особы. Без ведома Лета никому в голову не придет дерзнуть поднять руку на цезаря! Однако за все то время, когда заговор ширился, набирал силу, Квинт ни разу не поделился с императором своими страхами. Он такой бесстрашный? Значит, сговорился с мятежниками, ведь ему было обещано, что следующим после Бебия будет он.

Он внес в список имя префекта претория, и наконец почувствовал удовлетворение — работа закончена. Теперь ни одна рыбка не сорвется с крючка. Коммод вызвал Эклекта и передал ему распоряжение, чтобы тот все подготовил для завтрашнего праздника. Сообщил как решенное дело, что сам он переночует в казарме гладиаторов, и уже оттуда во главе торжественной процессии выступит для совершения торжественного жертвоприношения, чтобы римляне увидали его во всем блеске и при оружии. Как император и ожидал, спальник тоже припал к его ногам и начал уговаривать не делать ничего, что могло унизить его достоинство.

— Прочь, раб, — ударом ноги отшвырнул его император. — Мне хорошо известно, как вы печетесь о моим достоинстве.

Выгнав Эклекта, Луций прилег на ложе — в полдень он обычно отдыхал — после чего следует окончательно переписать список, чтобы завтра те, кому будет поручено истребление заговорщиков, руководствовались конкретными именами.

Отдохнув, взялся за работу. Первой вписал Марцию, следующим был Эклект, третьим Лет, затем он включил в список первых людей в сенате, старших и еще оставшихся в живых друзей отца. Список рос и с каждым новым именем его охватывал страх. Оставшиеся в живых родственники убитых вполне способны составить новый заговор. Чтобы не допустить новых угроз, он решил насовсем перебраться казарму гладиаторов — там у него было много друзей. Пообещай им величие и богатства казненных, они стеной встанут за него.

Оборвав список на пятом десятке, он решил искупаться и чего-нибудь выпить. Список оставил на кровати, строго — настрого приказав стоявшим у дверей преторианцам никого не пускать в спальню. Пока цезарь находился в термах, в спальню пробежал Филокоммод — стража не посмела тронуть любимца правителя. Малыш схватил записочку и, играя бумажкой, выбежал из спальни и помчался по коридору. Здесь угодил прямо в руки Марции. Женщина, увидев, с чем играет ребенок, решила отнять бумажку, чтобы неразумный ребенок по неведению не уничтожил документ, который может оказаться очень важным.

Она пробежала глазами список, затем схватилась за сердце и некоторое время стояла неподвижно, прислонившись к стене. Наконец с трудом выговорила.

— Замечательно, Коммод. Это и есть твоя благодарность за мою преданность и любовь. За твою наглость и пьянство, которое я терпела столько лет. Ты не останешься безнаказанным.

Она послала за Эклектом и показала ему записку.

— Посмотри, какой праздник приготовил нам Коммод.

Эклект ужаснулся и немедленно вызвал Эмилия Лета. Узнав, в чем дело, Квинт ни минуты не колебался.

— Необходимо дать императору яду. Марции это сделать нетрудно, ведь она обычно приносит ему питье. Ему будет приятно принять кубок из твоих рук.

Женщина стойко выдержала его вопрошающий взгляд и кивнула.

После купания император прилег в таблинии, здесь Марция сама приготовила напиток и подала чашу. Тот выпил, и его тут же потянуло в сон. Полагая, что он утомился за день, Коммод решил отправиться в спальню. Эклект и Марция приказали всем удалиться и разойтись по домам — будто бы цезарь предупредил, что всякий, кто нарушит тишину, будет наказан. Этого предупреждения хватило, чтобы никто из придворных не показывался в той части здания, где располагались покои императора.

Устроившись в спальне, Коммод недолго оставался спокойным. Скоро яд начал действовать, у него началась обильная рвота, то ли потому что имевшаяся в желудке обильная пища с большим количеством вина начала вытеснять яд или из-за противоядия, которое государи обычно принимают перед едой.

Марция, Эклект и Лет испугались, как бы рвота не ослабила действие яда. Лет послал Марцию, та отыскала во дворце Нарцисса и упросили его войти к императору и придушить его. Лет подтвердил — твое имя тоже значится в списке.

Покончи с ним и ты получишь награду Тот ворвался в спальню и задушил ослабевшего от яда императора.