Часть вторая
Конец и начало. 1568
Пролог
Начатая битвой при Сен-Дени, вторая гражданская война на этом не закончилась. Благодаря денежной помощи, оказанной протестантам Лесдигьером, они встретились в Шампани с рейтарами герцога Казимира и этим значительно увеличили свое войско. Теперь можно было подумать и о походе на Париж. Но Екатерине нужен был мир, у нее больше не было денег на продолжение войны. Начнись она снова, ей нечем будет платить иностранным наемникам, и тогда протестанты могут одержать верх.
Она направила своего эмиссара в армию Конде для переговоров, и вожди протестантов, поразмыслив, дали согласие, однако поставили условие: отправление свободного культа богослужения в Нормандии, Париже, Ла Рошели и других южных городах.
Екатерина, что называется, кусала локти. Теперь она уже не знала, на что решиться. Приходилось идти на компромисс с собственной совестью, гордостью женщины, честью королевы, и все это ради мира, который нужен ей сейчас как воздух. Мир необходим ради ее детей, в них нуждалась страна, которой она управляет. Ах, если бы не Шампань, если бы не бездарность и глупость Косее, Немура и Монпансье, проворонивших соединение гугенотов с наемниками! Ей не пришлось бы сейчас краснеть за саму себя. Жаль, так глупо погиб коннетабль… и что это дало? Ничего, кроме того, что гугеноты, будто бы разбитые, все же одержали верх не потому, что не потеряли ни одного из своих вождей, но потому, что осмеливаются предъявлять ей свои требования, на которые она, и это самое ужасное, не может не согласиться.
Поздней зимней ночью выборных делегатов, избранных адмиралом и кардиналом де Шатильоном, — старшим братом Жолиньи и Д'Андело, человеком, отлученным папой от церкви, — провели в Лувр к королеве и королю. Оба в масках, при оружии и охране, их имена — граф де Ларошфуко и Шарль де Телиньи. Последний являлся обладателем состояния, доставшегося ему после смерти небезызвестного г-на де Вильконена, и кроме того, был зятем адмирала, женатым на его дочери Луизе.
Несколько дней тому назад испанский посол Д'Адава сообщил своему государю о предстоящих обменах мнениями; тот незамедлительно ответил, что готов предложить французскому королю миллион, лишь бы тот отказался от постыдных переговоров с протестантами. Карл IX тут же сдуру начал писать Филиппу, что он согласен, но его мать вырвала у него из рук письмо и разорвала в клочки. Карл потребовал объяснений, и Екатерина усталым голосом проговорила, что ей не нужны деньги, на которые он наймет иностранных солдат и начнет новую кровопролитную войну. Хватит уже крови, им нужен мир. К тому же заниматься ростовщичеством с испанским королем опасно, велик риск попасть к нему в кабалу. И еще она напомнила сыну о видах, которые имеет Филипп II на Францию.
Карл нахмурился. В самом деле, Габсбурги хотят прибрать Францию к рукам, сделав ее наподобие Нидерландов одной из провинций Всемирной монархии, возглавлять которую будет Филипп — испанский король и император Священной Римской империи, преемник ничтожного Карла V, своего отца. Вот отчего он так радел об искоренении ереси во Франции, вот откуда такая неслыханная щедрость.
Перо выпало из рук Карла. Он поднял глаза на мать. В них она прочла, что он понял ее. Медленно развернувшись, она величавой поступью ушла к себе.
Оставшись един, Карл задумался. Как же так? Ведь католики по-прежнему режут гугенотов по всей стране! Можно попробовать заставить их подписать мир, но вряд ли что изменится при этом за пределами Парижа. Дотянется ли его рука до тех, кто посмеет нарушить мирный договор, подписанный им самим? Неужто придется предпринять новое путешествие по Франции, как три года тому назад? Но в таком случае, французские католики играют на руку испанскому королю!
Он побежал было вслед за матерью, чтобы разобраться в этом сумбуре, но в дверях остановился, пораженный последней мыслью. Так вот почему его мать не хочет этой братоубийственной войны, вот почему она так стремится к миру!
Обессиленный этой непривычной для него работой ума, Карл опустился в кресло и обхватил голову руками.
Несколько часов уже длилось это необычное свидание. Гугеноты требовали постоянства мирного эдикта и уплаты королем жалования рейтарам герцога Казимира. Кроме того, они просили о создании деклараций, в которой значилось бы, что армия протестантов никогда и не помышляла о мятеже против правительства, а произошедшие недавно волнения были вызваны необходимостью, то есть мерой, предпринятой ими для их собственной безопасности. Имелась в виду армия в Пикардии и по соседству с ней войско герцога Альбы.
Екатерина подумала, что это немного и, обрадованная, уже хотела дать согласие, как вдруг все дело испортил король. Ему показалось обидным и недостойным, что его мать собирается подписать мирный договор с мятежниками, которые всего лишь два месяца тому назад как посягали на его жизнь, и Карл, вскочив с места и размахивая руками, с лицом, перекошенным от гнева, закричал:
— Я хочу, чтобы эти господа объяснили мне, чего ради они гнались за своим королем по дороге из Мо в Париж?! И пока я не получу вразумительного ответа, другого разговора у меня с ними не будет!
Послы, переглянувшись, встали. Король кипел злобой, и говорить о чем-либо с ним сейчас бесполезно. Его поведение — это прямой отказ. Поклонившись, они стремительно вышли вон.
И все же по просьбе принца Конде, голодная армия которого лютой зимой отступала от Парижа, преследуемая католиками, Карл IX согласился на удовлетворение всех требований протестантов, и в марте маршал Монморанси с одной стороны и кардинал де Шатильон с другой заключили перемирие в Лонжюмо. Через несколько дней его подписали король, Колиньи и Конде.
Глава 1
В Ла Рошели
28 сентября 1568 года, на другой день после Воздвижения, в доме городского прево, в одном из залов верхнего этажа, вечером, в едва начавших сгущаться сумерках, — вели беседу пятеро: губернатор города г-н Д'Эскар, принц Людовик Конде, адмирал де Колиньи, Франсуа де Ла Ну и Франсуа де Ларошфуко.
Все сидели за столом, покрытом желтой скатертью. Слева от них — камин, по его краям две небольшие мраморные колонны восьмиугольного сечения, их узорчатые капители упирались в потолок, повсеместно разукрашенный затейливым орнаментом из цветов и листьев; на камине стоит, прислоненная к стене, картина работы Боттичелли с изображением средневекового города на фоне гористой местности; слева и справа от нее — подсвечники, по одной желтой свече в каждом. Недалеко от камина у стены — комод, больше похожий на кунстшранку, на нем красуется бронзовый кубок, рядом — миниатюрный бюст Кальвина на гранитной подставке, весьма искусно выполненный кем-то из французских мастеров. На стенах, обитых коричневой тканью с причудливыми узорами в черных квадратах, — портреты Лютера и Цвингли в золоченых рамах.
Стол стоит на четырех массивных резных дубовых ножках разного сечения, которые привинчены к полу, выложенному белой и светло-коричневой плиткой с таким расчетом, чтобы белые в строгой пропорции образовывали букву «Т», а коричневые — букву «Г». Последние по всей площади пола соприкасались друг с другом короткими горизонтальными частями, причем верхняя перекладина одной из букв служила тем же самым для другой буквы, шедшей в противоположном направлении. Поговаривали, что некогда этот дворец служил местопребыванием тамплиеров, в память об этом они, дескать, и приказали выложить пол, таким образом, однако точными сведениями по этому поводу никто не располагал, и пол оставался нетронутым со времен Филиппа Красивого, уничтожившего этот Орден.
Над столом висела, прикрепленная цепью к одной из балок потолка, изящная люстра из венецианского стекла со множеством подсвечников, в каждом из которых торчало по одной оранжевой свече.
Идя дальше вдоль стены в сторону окон, мы увидим мальчика, вернее, уже юношу, поднявшего голову и разглядывающего висящее на стене полотно работы Мазаччо. Это был фрагмент из стенной росписи в церкви Санта-Мария во Флоренции, изображавший Иисуса Христа в Иерусалиме в окружении двенадцати апостолов перед тем, как они взобрались на гору и он выступил перед ними с речью о том, каким должен быть человек, чтобы попасть в Царство Божие. Юношу в шляпе с пером и со шпагой на боку зовут Генрих, он сын Людовика Конде; рядом с ним пожилой дворянин с обветренным лицом и скрещенными за спиной руками. Лицо его непроницаемо, он тоже смотрит на картину. Это наш старый знакомый Матиньон.
Справа от них миниатюрная скульптура Донателло «Давид» на невысоком, в половину человеческого роста, постаменте. Библейский герой изображен автором в тот момент, когда он попирает ногой голову поверженного им Голиафа. Еще дальше, ближе к окну — столик на резных ножках, на нем две книги. Одна из них — «Маленький Жан де Сентре» француза Антуана де Ла Саля, другая — «Рифмованная хроника» Жоффруа Парижского. Обе обшиты красным бархатом, на котором выдавлены и блестят позолотой название и имя автора. На другом столике у противоположной стены лежат раскрытыми иллюстрации Симона Мармиона к «Большим французским хроникам». Справа от столика ближе к входной двери стоит шкаф из красного дерева, внутри него полки, на них книги всевозможных расцветок в золоченых и серебристых переплетах. Над столиком и шкафом, на стене висят полотна дель Россо. На окнах, а их три в этом зале, — шторы из желтого венецианского шелка, ниспадающие до самого пола и охваченные золотистым шнурком у самого подоконника.
Такова обстановка зала, где находились вожди гугенотов накануне новой, третьей войны.
— Ее обещания и клятвы лживы, как и она сама, — говорил Ла Ну. — Во что превратился мир в Лонжюмо? Наших братьев по-прежнему зверски избивают по всей Франции! В Руане католики разгромили дворец Правосудия, всех чиновников протестантского вероисповедания выволакивали во двор и убивали тут же, у всех на глазах под улюлюкание толпы фанатиков, а иным заклеивали рот и нос и бросали в Сену. Дворы и дома гугенотов разграблены и сожжены, а семьи безжалостно вырезаны, причем активное участие в погромах принимают даже женщины. И после этого вы, Д'Эскар, утверждаете, что король движим стремлением к миролюбию?
Губернатор, потупившись, только развел руками в ответ:
— Видимо, в Руане не знали о перемирии в Лонжюмо…
— Не знали?! А известно ли вам, что король в этот же день разослал эмиссаров по всей Франции с вестью о мире, а через неделю начались избиения в Руане и Амьене?
— Как, и в Амьене тоже?
— Да, мсье, и там тоже душили, резали и топили гугенотов во славу Божию. А ведь Екатерина уверяла кардинала через герцога Монморанси, что страстно желает этого мира и надеется, что распри, грабежи и убийства утихнут настолько, что это позволит правительству в будущем утихомирить всю страну и окончательно примирить обе враждующие партии. И что же, вы думаете, в ответ на это предприняли католики?
Никто не отвечал ему. Ла Ну видел перед собой только нахмуренные лбы и опущенные вниз глаза, да сжатые кулаки на поверхности стола. Он гневно продолжал:
— Они врываются в камеры к заключенным и убивают тех, кто отвергает иконы и мессу, а в Тулузе господину де Рапену, который привез весть о мире, просто отрубили голову, а потом отослали ее обратно в Париж.
— И что же король? — спросил Д'Эскар.
— Ничего! — вскричал Ла Ну. — Его мать была больна, и юный монарх, как известно, ни на какие разумные решения не способен. Но мы тоже не сидели сложа руки. В то время как войско короля вынудило нашего принца укрыться за стенами Нуайе, мы разрушали католические церкви и убивали их попов, их самих так же, как и они нас.
— Всеблагий Господь! Да настанет ли конец этой братоубийственной войне? — отозвался Д'Эскар.
— Это случится, вероятно, тогда, — подал голос Ларошфуко, — когда обе королевы — Екатерина Медичи и Жанна Д'Альбре — протянут друг другу руки и расцелуются у всех на глазах.
— Полно вам, Франсуа, так было уже не раз, — произнес Конде. — Что из этого вышло, всем хорошо известно. Скажите еще, чтобы они переженили своих детей: принца Генриха Наваррского с ее шлюхой Марго. Хорошо еще, что Жанна вовремя улизнула из лап Екатерины, уж она не отпустила бы ее сейчас, если бы не проворонила тогда.
— Вывод один, — снова заговорил Ла Ну, — и таков же вопрос: можем ли мы сидеть сложа руки здесь и ждать, пока они штурмом возьмут город, а нас всех перевешают на зубцах городских стен, как это было в Амбуазе?
— Что вы предлагаете? — спросил Конде.
— Надо выступать в поход, монсиньор, и соединяться с армией принца Оранского, который ждет нас у границ Шампани.
— И потом?..
— Потом объединенными силами двигаться на Париж.
— Вы рассуждаете так, Ла Ну, будто бы, кроме нас с вами, во Франции больше никого нет и некому преградить нам дорогу. Вы забываете про Таванна с его войском, про Монлюка, про Гиза, который рыщет по всему королевству в поисках мятежников, про маршала де Косее, стерегущего границы Шампани, и, наконец, про Альбу, с армией которого и надеется соединиться этот самый Косее.
— Но что же делать в таком случае, принц? — в отчаянии воскликнул Ла Ну.
— Ничего. Сидеть здесь и ждать.
— Ждать? Но чего? Своей погибели?
— У нас мало сил, Ла Ну, и вы это знаете. Мы не можем выйти за пределы города с таким войском. Подождем Д'Андело. Он и Субиз должны подойти на днях к стенам Ла Рошели из Прованса. Вот когда мы объединим наши усилия, настанет время подумать и о походе.
Ла Ну замолчал. Никто не сказал больше ни слова, хотя мыслей в голове у каждого было предостаточно. Все ждали решения адмирала.
— Нет! — властно произнес адмирал, и ладонь его тяжело легла на желтое сукно стола. — Нам всем, прежде всего, необходимо подумать о нашей королеве. Она находится сейчас в большей опасности, нежели мы с вами, сидящие за неприступными стенами Ла Рошели, и именно к ней мы обязаны отправиться на выручку со всем нашим войском, которое у нас есть.
Он немного подумал, прежде чем продолжить. Все терпеливо ждали.
— Каждый день к нам подходят новые силы, армия наша увеличивается. Часть ее завтра останется здесь для защиты города от нападения католиков, другая часть под моим командованием отправится к Нераку, где сейчас наша королева. Со мной пойдет Ла Ну. Завтра утром, чуть свет, мы выступаем с тысячным войском. Хотя, если король вознамерился взять ее силой, она наверняка отступит в Наварру, и там, среди гор, он уже не достанет ее.
— Что ж, тогда и мы пойдем в Наварру, — воскликнул Ларошфуко, — и не успокоимся до тех пор, пока наша королева не будет с нами!
— Браво, Франсуа! — произнес Конде. — И только тогда, объединив наши силы с королевой и под знаменем нашей Жанны Д'Арк, мы выступим в поход и захватим Сент, Коньяк, Ниор и Сен-Максан. А потом вместе с Д'Андело отправимся на Шампань!
Все единодушно одобрили это решение, но больше всех обрадовался юный Генрих, которому еще не довелось участвовать ни в одном сражении.
На этом совещание закончилось, и адмирал уже поднялся, собираясь отдать дальнейшие распоряжения в связи с прибытием новобранцев, как вдруг в коридоре послышался какой-то шум, двери внезапно широко раскрылись, и в них показалась возбужденная, никем не ожидаемая, но всеми горячо любимая королева Наваррская Жанна Д'Альбре: высокая, стройная, в темном дорожном костюме со сверкающей драгоценными камнями широкой диадемой в волосах. Рядом с ней стоял ее любимый сын Генрих, принц Наваррский.
Ее неожиданное появление, да еще в то время, когда о ней только что говорили, произвело эффект разорвавшейся бомбы: на миг все онемели.
Первым опомнился Конде:
— Бог мой, ваше величество!..
И, бросившись к королеве, склонился в поклоне над ее протянутой рукой. Остальные, обрадованные, проделали то же самое. Она, улыбаясь, глядела на них и, казалось, не знала, что сказать, с чего начать, с кем заговорить.
— Но ради Иисуса Христа… каким образом, мадам? — воскликнул адмирал, предлагая королеве место за столом.
— Одну минутку, адмирал, — произнесла Жанна и обвела присутствующих любопытными, блестящими под тонкими дугами бровей глазами. — Кто комендант этого города, господа?
— Я, ваше величество, — ответил Д'Эскар, называя себя и кланяясь.
— Как зовут вашего дворянина у дверей?
— Дю Барта.
Жанна подошла к дверям и широко распахнула их:
— Господин дю Барта!
Перед ней тотчас возник дворянин в темно-фиолетовом костюме.
— Вы знаете, кто я такая, сударь?
— Королева Наваррская и наша повелительница, — с достоинством ответил дю Барта и, прижав правую руку к груди, наклонил голову. Потом добавил: — Я не был бы гугенотом, если бы не знал вас в лицо, ваше величество.
— Мы с принцем проделали долгий путь и порядком устали. Кроме того, мы хотим пить и есть. Прикажите, чтобы подали все сюда, да пусть не жалеют вина.
— Слушаюсь, ваше величество.
Только тогда она вошла и села на один из стульев, стоящих у стола. Ее сын Генрих встал рядом. Он уже успел принять поздравления с благополучным прибытием и теперь, улыбаясь, глядел, как подходит к нему другой принц, его двоюродный брат Генрих Конде, годом старше его, тот самый, с которым они вместе путешествовали по Франции.
Братья, молча, пожали друг другу руки и от души обнялись.
— Здравствуйте, брат.
— Рад вас видеть, Генрих.
Больше они не сказали ни слова в присутствии старших. Оба смотрели на королеву, ожидая момента, когда разговор утратит остроту и можно будет, уединившись, поговорить без помех.
Жанна вновь оглядела собравшихся и остановила взгляд на принце.
— Конде, вы здесь, но почему?
— Потому что война продолжается, мадам, — ответил принц.
— Это я уже поняла, когда пробиралась к Ла Рошели. Повсюду дозоры и вооруженные отряды католиков, мне чудом удалось ускользнуть из их лап. Хорошо еще, что они были малочисленны, и мне не пришлось встретиться с армией.
— Надо полагать, вам помогала ваша охрана?
— Мои гугеноты ревностно оберегали свою королеву. Я привела с собой конницу и три тысячи пеших солдат. Кстати, господин Д'Эскар, где вы думаете их разместить?
— А где они сейчас? — спросил комендант.
— Стоят у ворот города. Мне сказали, что здесь уже яблоку негде упасть, куда же мне было их вести?
— Действительно, — кивнул Д'Эскар, — народу набралось много и с жильем из рук вон плохо. Католики уничтожают протестантов и сжигают целые деревни. Крестьяне и фермеры бегут от них в поисках сильного защитника, но все близлежащие города уже заняты отрядами католиков; единственная крепость, не сдающаяся врагу, — Ла Рошель, поэтому они все здесь — из Сентонжа, Они и Пуату.
— Но ведь крестьяне в основном все католики, — возразила Жанна. — Неужели солдаты грабят своих тоже?
— Да еще как! Они голодны, а голод не разбирает — где свои, где чужие.
— Почему же крестьяне не ищут помощи в католических городах?
— Ваше величество, кому нужны лишние рты? К тому же Ла Рошель ближе других, да и защищена крепость лучше прочих.
— Но ведь среди этих беженцев много католиков.
— Ах, ваше величество, какие они католики… Послушают проповедь монаха-фанатика — и вот они уже против гугенотов. А когда дворяне-католики и наемные солдаты начинают их грабить, разорять их жилища, то они все как один готовы броситься на папистов с косами и вилами… Два слона борются, трава страдает. Ну а те, что живут близ Ла Рошели, — католики только для виду. Если рак живет у реки, он понимает ее язык.
Жанна кивнула.
— Хорошо, но что вы намерены предпринять в отношении тех, кого я привела с собой? — спросила она.
— Мы разместим ваших людей на подступах к Ла Рошели: в замках Люсон, Лаваль и Мата.
— Пусть будет так. Скажите моим дворянам, что я хочу их видеть. Они ждут у дверей этого зала вместе с господином дю Барта. Их имена: Ланжарес, Буазель и Д'Эммарфо, — добавила королева.
Комендант вышел и тотчас вернулся в сопровождении охраны королевы.
— Друзья мои, — обратилась к ним Жанна и указала глазами на Д'Эскара, — перед вами комендант крепости. Следуйте за ним, он выделит вам провожатых, чтобы разместить наши полки в близлежащих замках. Передайте маршалам мой приказ: разбить войско на три лагеря, а потом каждая часть должна отправиться в один из замков, которых тоже три. Вы поняли меня?
Все трое кивнули.
— А вы, ваше величество?
— Я остаюсь здесь вместе с принцем. Исполнив это поручение, вы проводите наши полки и вернетесь назад. Ступайте.
Низко поклонившись, они вышли вместе с Д'Эскаром.
— Теперь я могу говорить свободно, — вздохнула Жанна, — не опасаясь, что меня слушает мой недруг.
— Вы полагаете, Д'Эскар может быть вражеским лазутчиком? — произнес Колиньи, в упор глядя на Жанну.
— Да, я так полагаю, — холодно ответила королева.
— Позвольте вам заметить, это напрасно, ваше величество, — поспешно заверил ее адмирал. — Д'Эскар ревностный гугенот и не раз доказывал свою преданность нашему делу. Да и как может быть католик комендантом города, всецело принадлежащего протестантам?
— Вполне может, — возразила Жанна. — Именно поэтому он и является комендантом?.. Впрочем, возможно, я не права, — молвила она. — Однако этого человека я совершенно не знаю, а между тем два года назад этот пост занимал воистину преданный и хорошо знакомый мне барон де Жанлис.
Воцарившееся молчание послужило ей ответом.
— В последнее время я стала подозрительной, — продолжала Жанна, — может быть, даже чересчур. Но теперь я совершенно спокойна, зная, что нахожусь среди друзей.
В это время в комнату вошли дю Барта и слуги. Они принесли два глиняных сосуда с вином, отделанные цветной глазурью, кубки в виде виноградной кисти, стаканы из слоновой кости, украшенные вырезанными на них композициями мифологического содержания, и два высоких яйцевидных стеклянных кувшина, отделанные филигранью и украшенные у днища, посередине и сверху узорчатыми каймами с арабесками между ними.
— Что здесь? — спросила королева, пристально глядя на дю Барта и указывая глазами на глиняные сосуды с крышками.
— Вино, ваше величество.
— А это? — она кивнула на стеклянные кувшины, цвет содержимого которых явно указывал на то, что там не вино.
— Фруктовые соки, — не моргнув глазом, ответил дворянин. — Для дамы и наших юных принцев.
— Вы считаете, сударь, — усмехнулась королева, — что наши принцы еще дети и не умеют пить вина?
Дю Барта потупился. Он начал сознавать свой промах. Легкая краска смущения залила его лицо.
— Я полагал, ваше величество… Я думал, что…
— Наши принцы давно уже мужчины, милостивый государь, как же вы не разглядели этого? — произнес Конде.
— Прошу простить меня. Я сейчас же исправлю свою ошибку. — Дю Барта взял оба стеклянных кувшина и вознамерился выплеснуть их содержимое за окно.
— Постойте, сударь! — остановила его Жанна движением руки. — Поставьте кувшины на место. Теперь налейте в два бокала из того и из этого. Налили? И выпейте.
Дю Барта оторопело уставился на королеву, потом на мужчин, сидящих за столом. Все молча ждали, чем закончится эта необычная сцена. И тут он понял, чего от него хотят. Легкая тень улыбки скользнула по губам дю Барта. Не раздумывая, он выполнил требование королевы и осушил бокалы.
— А теперь вино, — приказала Жанна.
Дю Барта так же невозмутимо налил полный стакан вина и хладнокровно выпил его.
— Прошу простить меня, ваше величество, — заговорил он, — но я не сразу догадался о подоплеке этой сцены. Вы полагали, что я собираюсь отравить вас и вашего сына? Вы абсолютно правы, что подозреваете тех, кто вам не знаком, ибо только так в наше время возможно сохранить вашу жизнь, столь драгоценную для тех, кто с оружием в руках встал под ваши знамена. Эти меры предосторожности нелишни и здесь, поскольку известно, как широка шпионская сеть, раскинутая по всей Франции рукой Екатерины Медичи. Однако прошу вас, ваше величество, вспомнить один случай, который произошел с вами и принцем Генрихом Наваррским около трех лет тому назад в Бордо, когда там остановился королевский поезд. А когда вспомните, скажите, не ошиблись ли вы, подозревая меня в столь гнусном замысле.
Жанна долго смотрела на него, пытаясь оживить давний эпизод, потом, наконец, спросила, не меняя выражения лица:
— Вы имеете в виду роковой выстрел из окна?
— Именно так, ваше величество.
— Неужели вы и есть тот самый дворянин, который защитил меня от пули убийцы?
— Немудрено не узнать меня, ваше величество, ведь прошло столько времени.
— Это он, теперь я вспомнил его! — вскричал юный Генрих, бросаясь к дворянину. — Ле Лон сказал тогда, что этот человек выживет, и он выжил, мама!
— Я действительно плохо запомнила тогда черты вашего лица, мсье, — мягко проговорила Жанна Д'Альбре, с интересом глядя на молодого человека. — Но если это и в самом деле были вы, у вас должен остаться шрам от пули, которую выпустил в меня убийца.
Дю Барта расстегнул камзол, потом рубаху, и все увидели маленький, давно зарубцевавшийся шрам пониже правой ключицы.
— Клянусь чревом Девы Марии, это действительно пулевая отметина! — воскликнул Конде. — У меня есть точно такая же на левом плече.
— Я вспомнил, у того человека не было мизинца на левой руке! Покажите, сударь, вашу левую ладонь, — возбужденно попросил Генрих Наваррский.
Дю Барта медленно поднял руку. На левой ладони не хватало мизинца.
— Я потерял его около пяти лет тому назад в одном из поединков, — пояснил он.
Жанна встала и подошла вплотную к смущенному под устремленными на него со всех сторон взглядами дю Барта.
— Так это были вы, мсье, — повторила она. — Это вас я должна благодарить за свое спасение!
— Жизнь нашей королевы много дороже для моих собратьев, чем моя, — тихо, с поклоном ответил дю Барта.
— Настоящий ответ дворянина и истинного сына нашей Церкви, — заметил Колиньи.
— Объясните все же, как это произошло, — попросила Жанна.
Все потребовали того же, ибо лишь слышали о неудавшемся покушении на королеву, но никто не видел незнакомца из Бордо.
Дю Барта неловко улыбнулся и; слегка покраснев, рассказал:
— Все объясняется очень просто, ваше величество. Никому из ваших людей не пришло в голову взглянуть на окна особняка, расположенного напротив вашего дома, поскольку все взоры были устремлены на вас, на юного принца и свиту. На окна этого дома я смотрел потому, ваше величество… потому что…
— Почему же? — с любопытством спросила королева Наваррская.
— Потому что там живет дама моего сердца, — вздохнув, признался Дю Барта.
Жанна улыбнулась. За столом послышался негромкий смех. Дав время ему умолкнуть, рассказчик снова заговорил:
— Но ее муж был ревностным католиком и грозился убить меня, подозревая о наших свиданиях, которые происходили порою в стенах этого дома. Он ненавидел гугенотов и всегда нелестно отзывался о наших вождях, а однажды даже признался, что, выпади ему случай, он, не задумываясь, отправит на тот свет любого из них. А поскольку он был хорошим стрелком и в доме у него была пищаль, я и подумал, что такой фанатик не упустит удобный случай пустить пулю в грудь королеве протестантов и тем прославиться. Добрую четверть часа я смотрел на эти окна, надеясь увидеть либо мою возлюбленную, либо ее мужа-изувера. И вдруг, глянув в очередной раз, — о ужас! — увидел дуло пищали, направленное прямо на вас, ваше величество. Что же мне было делать в подобной ситуации, как не броситься вперед и не защитить грудью мою королеву? Так я и поступил, об остальном вам известно. Остается добавить, что мужа моей Алоизы в последствии поймали и разорвали на части; об этом мне рассказали позже, когда сознание вернулось ко мне.
И он умолк. Несколько секунд длилось молчание, которое как всегда нарушил Конде, любивший вставить острое словечко и этим разрядить обстановку:
— Надо полагать, ваша любовница не долго горевала о муженьке, ибо быстро нашла утешение в объятиях любовника-гугенота?
Жанна, взглянув на принца, укоризненно покачала головой.
— Ваша правда, монсиньор, она забыла о нем на другой же день, — улыбнулся дю Барта.
Комната содрогнулась от дружного хохота. Когда смех утих, королева произнесла:
— Как мне отблагодарить вас, сударь, за то, что вы сделали для меня и во имя нашей веры? Скажите, чего вы хотите, и я исполню ваше желание, если это в моих силах.
— Чего мне еще желать, кроме того, чтобы верой и правдой служить вашему величеству и нашему общему делу.
Она кивнула, но спросила:
— У вас есть мечта?
— Да. Умереть за ваше величество!
Жанна рассмеялась:
— Этого не потребуется, любезный дю Барта. Один раз вы уже умирали, но смерть отступилась, не посчитав возможным препоручить вашу душу седому паромщику. Больше она не придет. Но довольно об этом. Надеюсь, вы простили меня за то недоверие, которое я только что выказала по отношению к вам? Теперь я вижу, что ошибалась.
— О, ваше величество, — пылко воскликнул Огюст дю Барта, — припадая к руке королевы.
Жанна удивленно подняла брови:
— Хотите служить у меня? — спросила его Жанна. — Что вы скажете, например, о месте телохранителя при особе принца Наваррского?
— Прекрасно, матушка! — вскричал будущий король. — С этого дня я начну обзаводиться своей личной гвардией, и первым из моих будущих боевых друзей и соратников будет господин дю Барта. Что вы скажете на это, мсье?
— Скажу, что буду счастлив, сир, участвовать с вами во всех ваших походах…
— На том мы и порешим, — заключил Генрих Наваррский. — А господин Д'Эскар найдет себе нового адъютанта.
Дю Барта, поклонившись всем сразу, вышел, довольный своим новым назначением, и Жанна Д'Альбре стала рассказывать о том, как она оказалась здесь.
— Положение не из веселых, господа, — произнесла Жанна. — Католики активизировались, и теперь, разбившись на отряды, рыщут по дорогам Франции в поисках инаковерцев.
Конде кивнул и добавил:
— А ваша добрая приятельница Екатерина даже объявила награды за головы гугенотских вождей.
— Со мной она обошлась проще: она приглашала меня ко двору. Причем делала это так настойчиво, что это стало казаться мне подозрительным.
— Вы, разумеется, догадались, что это всего лишь ловкий ход с ее стороны?
— Я долго сомневалась и тянула время, но потом поняла, что она старается заманить меня к себе, и когда я, как муха, запутаюсь в ее паутине, она уже не выпустит меня, ибо я окажусь сильным козырем в ее игре. Кроме того, мне донесли, что Монлюк со своим войском совершает обходной маневр вокруг Гаскони. Стало ясно, что он намеревается захватить меня с Генрихом в плен и силой увезти ко двору. Единственным, что оставалось — немедленно бежать из Нерака на север, в Ла Рошель. Я могла бы укрыться в горах Наварры, но, отрезанная от всего мира, я не принесла бы никакой пользы нашему делу и походила бы на узника, живущего в королевской тюрьме на правах короля, не смеющего сделать из нее ни шагу. Верно, Анри? — и она повернулась к сыну. Принц поцеловал матери руку и ответил:
— Мы стали бы походить на медведя, обложенного со всех сторон охотниками в своей берлоге. И вроде жив и невредим — и выбраться нельзя.
Жанна продолжала рассказывать, как она пробиралась по дорогам Гаскони и Сентонжа, лавируя между отрядами католиков, будто между Симплегадами, и как ей помог в этом сенешаль Гиени, увеличив ее войско.
Тем временем оба юных принца переглянулись и отошли в сторону, где стоял столик с книгами.
— Мне кажется, нам с тобой есть о чем поболтать, Генрих, — вполголоса проговорил принц Наваррский.
— Совершенно верно, и эта минута настала, ваше величество, — ответил Генрих Конде.
— Величество? — переспросил принц. — Полно, брат, ведь мы по-прежнему добрые, старые друзья.
— Да, но ты — король.
— Пока жива моя мать, она — королева Наварры, я же только принц.
— Ты — король с тех пор, как умер твой отец. Разве Карл IX не король своей страны при живой матери — королеве?
— Тот не монарх, который позволяет своим подданным убивать друг друга только потому, что они по-разному молятся одному Богу.
— Это другой вопрос, и в твоих словах есть правда, но хотел бы я знать, Анри, что делал бы ты на месте Карла?
— Прежде всего, заточил бы мадам Екатерину в крепость.
— Собственную мать? — Конде усмехнулся.
— Я ведь не сказал, что отправил бы ее на плаху.
— Ну а потом?
— Потом таким же образом расправился бы с Гизами и в первую очередь — с кардиналом.
— Все?
— Нет. После этого я издал бы эдикт о свободе вероисповедания для гугенотов всей Франции и объявил бы протестантскую религию легальной наряду с католической.
— Сразу видно, если тебе и довелось бывать при дворе Екатерины Медичи, то на военных советах ты не присутствовал.
— Разве я сказал что-нибудь не так, кузен?
— В твоих трех ответах — три грубейшие ошибки.
— Вот как? — изумился Генрих. — Что ж, любопытно послушать, что думаешь об этом ты.
— Прежде всего, следует твердо усвоить одну простую истину: государством правит мадам Екатерина, без нее Карл — ничто, как цветок, сорванный с куста, на котором рос. К тому же она всегда была сторонницей мирных соглашений, и только наш мрачный южный сосед вместе с Гизами да римской церковью заставляет королеву-мать быть непримиримой с нами.
— Полно, кузен, уж не сочувствуешь ли ты дочери герцогов Медичи?
— Напротив, — горько усмехнувшись, ответил Конде, — мне ее жаль, ведь она лишена всякой свободы и всецело зависит от своих аристократов, которые и поддерживают ее в этой войне, да от Церкви, субсидирующей ее военные операции. Мы, в отличие от Екатерины, не зависим ни от кого. Наша партия свободна.
— Достаточно вспомнить о королеве Елизавете, — горячо поддержал брата Генрих, — и ее отходе от католицизма. Теперь Англия — протестантская страна, и все притязания правнучки Генриха VII на английский престол обречены на провал. Шотландские кальвинисты подняли восстание против Марии, и теперь она вынуждена искать спасения у своей соперницы.
— И нашла его, заметь, — продолжил Конде, — к большой радости мадам Екатерины, которой Елизавета пишет о том, что не даст в обиду протестантам ее невестку. Однако мы-то, брат, знаем больше об этом, нежели флорентийка. Королева Елизавета заключила свою соперницу в замок Лохливен, и той теперь уже не выбраться оттуда, если только в другую тюрьму. Королева не простит ей посягательства на свой трон и не отдаст его, хоть и говорят, что Мария имеет более законное право на царствование.
— Ну а что же, во-вторых? — спросил Генрих, желая выяснить вопрос с Гизами.
— Очень просто, — ответил Конде. — Мадам Екатерина пользуется Гизами как противовесом в борьбе с протестантами. Но вот посмотришь, как только лотарингские герцоги начнут брать верх, она станет заигрывать с нами, потом искать замирения и, наконец, призовет нас ко двору. Но, едва наша партия усилится, она снова приблизит Гизов. Кстати, они — это весомая часть ее армии, без которой не может существовать государство.
— Думается мне, — заметил Генрих, — что здесь все происходит как раз наоборот. Вспомни, как адмирал с твоим отцом едва не осадили Париж, и чем это кончилось? Миром в Лонжюмо. А потом, едва рейтары Казимира ушли из Франции, католики снова нарушили договор.
— Согласен, — кивнул Конде, — похоже, она и сама запуталась в этом вопросе.
— Ничуть. Эта хитрая лиса знает, что делает. Уверена, что все беды в ее государстве — от Реформации, а потому она будет бороться с нами до победного конца. Убежден, она что-то замышляет против нас, и очень скоро мы все убедимся в этом. Что же касается эдикта. Пойти на это — значит рассориться с Испанией и Римом, а сие идет вразрез с ее политикой. Но вот что я тебе скажу, кузен: когда я стану королем Франции, я такой эдикт издам и пойду войной на Габсбургов, ежели они станут мне перечить.
Конде удивленно, с некоторой долей недоверия и с оттенком насмешки на губах посмотрел на Генриха Наваррского:
— Неужто ты и в самом деле надеешься стать французским королем?
— Да, так сказала мне моя мать, и я верю ей.
— Но для этого надо стащить с трона Валуа! У нее ведь еще двое сыновей.
— Божье провидение не замедлит вмешаться в историю Франции, и коль мне это предначертано судьбой, то это сбудется. В Нераке я встретил цыганку, она сказала мне то же, что и моя мать: я буду королем.
Конде рассмеялся и похлопал брата по плечу:
— Ну вот, а ты еще удивлялся, когда я назвал тебя «вашим величеством». Выходит, я был прав?
— Брат мой, как только я сяду на трон, ты станешь моим первым министром.
— А вторым?
— Вторым будет адмирал, а твой отец — главнокомандующим.
— Браво, Наварра, но куда ты денешь принцессу Марго, ведь она тоже Валуа?
— Сплавлю ее в лучшем случае какому-нибудь государю, испытывающему потребность в непрерывных любовных утехах.
— А в худшем?
— В худшем случае женюсь на ней сам. Ох и чудная же будет невестка у моей матери! Кажется, весь двор уже повидал ее розовые ножки, но их еще не видели в Наварре. Я предоставлю своим гугенотам такую возможность.
— Помнится, ты восторженно отзывался о них во время путешествия по Франции, — улыбаясь, заметил Конде.
— Еще бы, кузен, ведь она каждый раз оголяла их до самого предела, когда об этом заходил разговор, и ей не терпелось похвалиться перед нами своими природными совершенствами. Ах, Конде, клянусь тебе, эти две березки будут моими, как только я вновь увижу ее.
— Да, но ты уже не будешь первым, Генрих.
— Догадываюсь. Но каким же: вторым, третьим?
— Боюсь, мой король, ты не войдешь даже в первую десятку.
— Черт меня подери, клянусь животом Христовым, недурной подарочек приготовит мне кузина Марго, если я соберусь жениться на ней, — и он от души расхохотался. — Но я не гордый, Анри, и не считаю целомудрие первейшей женской добродетелью. Однако хотелось бы знать, кто же все-таки был у нее первым?
— Говорят, им оказался ее родной брат, Генрих Анжуйский. Кажется, у них взаправду любовь.
— Вот даже как! — протянул Генрих Наваррский. — Влюбилась в собственного брата и тут же поспешила расстаться с девственностью! Хороши же нравы при дворе тетки Екатерины; впрочем, чему тут удивляться, коли она привезла с собою из Италии распущенность, ложь, лицемерие, пьянство и порок.
Между тем Людовик Конде рассказывал королеве Наваррской, как они вместе с Колиньи оказались в Ла Рошели.
Генрих тоже решил послушать, они с братом подошли к компании и уселись за стол.
— Наша армия спускалась по замерзшей Сене через Шампань к Бургундии. Нам на пятки наступала армия короля, численностью значительно превосходящая нашу, достаточно сказать, что одних только немецких и итальянских наемников в ней насчитывалось около десяти тысяч. Но она не завязывала с нами сражения, хотя и могла это сделать, а наши силы тем временем значительно увеличились близ Осерра. Однако мы были не в претензии — никто не хотел воевать: ни католики, ни гугеноты. В обеих армиях солдаты не получали жалования, остро ощущалась нехватка продовольствия и оружия, и они занялись открытым разбоем, опустошали деревни, мимо которых проходили. Доходило до того, что в поисках пропитания солдаты грабили церкви и дворянские усадьбы как свои, так и чужие. Мы надеялись тогда на помощь от английских протестантов, но ничего от них не получили: кажется, у них были свои проблемы с католиками.
Наконец одним прекрасным днем обнаружилось, что армия начинает таять. Солдаты, истосковавшиеся по земле и по дому, покидали ее, уходили и дворяне, земли которых, не обрабатываемые никем, приходили в запустение и не приносили урожая. В армии католиков положение было не лучшее. Однажды в наш лагерь прибыл парламентер с просьбой о встрече в Лонжюмо, где будет заключено перемирие. Нас с адмиралом это устраивало, этого хотел и король, коли сам запросил мира. С нашей стороны в Лонжюмо отправился кардинал де Шатильон, со стороны короля — маршал Монморанси. Король выразил согласие со всеми нашими пунктами, и 23 марта мы с адмиралом подписали мирный договор.
— Который, как мне кажется, — заметила Жанна Д'Альбре, внимательно слушавшая Конде, — не принес никаких результатов и вновь был нарушен католиками.
— Совершенно верно, мадам, — подтвердил Колиньи. — Я не зря назвал его «мир, полный вероломства». Обе партии распустили свои войска, но король сохранил свою штатную армию, и теперь, когда они почувствовали, что мы слабее, снова стали преследовать нас. По-прежнему продолжаются грабежи и зверские убийства протестантов. За лето они вырезали несколько тысяч наших братьев. Губернаторы провинций, с молчаливого согласия короля, объявили, что договор не распространяется на их владения, поскольку они принадлежат не королю, а принцам. Честное слово, можно подумать, что вернулись времена раннего Средневековья, когда каждый вассал был хозяином в своих владениях и не подчинялся синьору — королю.
— А что же вы? — спросила королева. — Какие меры приняли вы в ответ на это? Ибо всякое действие должно вызывать противодействие.
— Говорите вы, Ла Ну, — попросил адмирал.
— Государыня, — начал Ла Ну, занимавшийся сбором ополчения к югу от Парижа, — в ответ мы разрушали их церкви, сжигали иконы и мощи святых, дарохранительницы переплавляли, а самих священников топили в болотах и вешали на деревьях в Орлеане и Турени. Мы убивали их фанатиков и сжигали их на кострах. Мы мстили им за кровь наших товарищей.
— Весь юг с Нимом во главе встал на защиту истинной веры, государыня, — поддержал его Ларошфуко.
— Ним? — переспросила королева и улыбнулась. — Мне говорили, что этот город давно уже склоняется к Реформации.
— Совершенная правда, ваше величество, — продолжал Ларошфуко. — У него даже есть свои святые — покровители города — из числа приверженцев Реформации, там живут многие наши проповедники, и население на добрых три четверти состоит из протестантов.
— Да, да, — вспомнила королева, — я как-то останавливалась в Ниме, меня познакомили с Гийомом Може, и я слушала его проповеди в церкви Сент-Эжен и в городском парке.
— Так вот, этот город полностью в руках протестантов. Они выгнали своих консулов, расправились с епископом, разорили и сожгли все церкви и монастыри католиков, перебили почти всех папистов, а губернатора зарезали в постели и выбросили труп из окна. Пример Нима вдохновил другие города, и протестанты Монпелье, Бокера и Эгмонта взялись за оружие.
— Нам надлежит помочь нашим братьям, — воскликнула Жанна, — пока Дамвиль со своими жандармами не произвел расправу над ними! Мы сметем самого наместника вместе с его войском, сил у нас для этого достанет, а потом пройдем победным маршем по всему югу. Захватив его в свои руки, мы начнем наступление на Париж! Но продолжайте дальше, господа, я хочу услышать весь рассказ до конца. Что произошло на севере, Ла Ну, говорят, вы потерпели поражение?
— Мы направлялись во Фландрию на соединение с войсками Людвига Нассаусского. Маршем командовал Коквиль. Но Косее опередил его, встретив у Шомона, и разбил его войско, а самого Коквиля догнал в Сен-Валери, отрубил ему голову и отправил в Париж.
— Маршал де Косее должен умереть! — воскликнула Жанна. — Я хочу видеть его отрубленную голову!
— Он получит по заслугам, как и все, кто чернит и презирает истинную веру, ваше величество, — произнес Ла Ну.
— Что было дальше?
— Несколько дней спустя Альба разбил при Дуэ армию Людвига.
— Еще один прихвостень «черного манекена», заслуживающий топора, — прошипела Жанна Д'Альбре, не разжимая зубов.
«Черным манекеном», как известно, она называла Филиппа Испанского.
— Мне говорили, что после этого мадам Катрин решила взять Ла Рошель приступом. И, кажется, у нее это не получилось? Кто командовал войском на сей раз?
— Все тот же Косее, государыня.
— Черт бы его побрал! Нет, положительно, человека, который принесет мне его голову, я назову своим другом. Однако ларошельцы сумели все же отбиться?
— Мадам, город был столь надежно укреплен и так рьяно оборонялся, что Косее и в голову не пришло брать его штурмом. Екатерина решила отнять хитростью у нас последнюю нашу крепость, но, видит Бог, она слишком высоко ценит свой ум и недооценивает наш. Она приказала отрезать пути отступления к Ла Рошели нашему принцу, и, пока Косее стоял под стенами города, она послала в Бургундию Таванна. Это была ее отборная армия, состоящая из швейцарцев и гвардейских полков кардинала и маршала Монморанси. Таванн должен был схватить принца Конде и привезти в Париж живого или мертвого.
В это время адмирал присоединился к нашему принцу, но королева-мать не знала об этом, уверенная, что адмирал находится в Шатильоне, как он сам заверил ее в Лонжюмо. Знай она истину, она собрала бы все войска и бросила их в Нуайе. Здесь и крылась ее ошибка. К тому же Косее не получил указаний насчет того, как действовать в случае, если ларошельцы не откроют ворота, а потому пробирался обратно в Париж по Орлеанской дороге. Что стоило бы ему свернуть вправо на Нуайе и отрезать таким образом пути к отступлению адмиралу и Конде? Но Косее, прежде всего солдат, который привык действовать согласно приказу. Едва он миновал Орлеан, к нему явился гонец с письмом от короля. Тот приказывал ему отойти от стен Ла Рошели и, развернувшись, отправляться в Бургундию на помощь Таванну. Но Косее опоздал. Пока он перестроил свое войско и двинулся на Осерр, гугеноты были уже в Бери, — закончил Ла Ну и добавил, обращаясь к Конде:
— Продолжайте дальше вы, принц, ведь это за вами с адмиралом началась охота, но меня с вами в то время не было.
— Хорошо, Ла Ну, — согласился Конде. — Однажды в замок привели какого-то человека, он был оборванный и грязный, на нем не было ни обуви, ни шапки. Он сказал, что прибыл с сообщением от наших друзей и просит внимательно выслушать его. Когда мы попросили его сообщить имя того, кто его послал, он назвал капитана Лесдигьера.
При упоминании этого имени все присутствующие в комнате сразу оживились.
— Мне как будто знакома эта фамилия, — проговорила Жанна Д'Альбре, нахмурив лоб. — Где я могла слышать ее?
— Этот человек помог вам бежать из Лувра, мадам, он дважды, а теперь уже трижды спас мне жизнь, он помог устранить Франциска де Гиза, он дал нам кучу денег для наших наемников; это наш добрый гений, мадам, — подсказал принц.
— Я помню его, — воскликнул Генрих Наваррский, — мы встречались с ним в Байонне! Это он надоумил меня подслушать разговор флорентийки с испанцем.
— Теперь я вспоминаю, — сказала королева. — Продолжайте, Конде; какое же поручение дал Лесдигьер своему курьеру?
Глава 2
Лесдигьер
Вот что передал на словах необычный посланец принцу и адмиралу. Таванн пребывает в полной уверенности, что Конде и Колиньи с их семействами и со всем войском станут пробираться через Шампань или Франшконте к германским протестантам, а потому почти все силы бросил именно в этом направлении, окружив полукольцом Бургундию с востока. Ему помог герцог Гиз с армией, высланный спешно королевой-матерью на помощь. И лишь небольшая часть католиков, но вполне достаточная для того, чтобы, пока придет подкрепление задержать гугенотов, если они все-таки попытаются пробиться на запад, направилась на границу Ниверне и к графству Шароле. Командовали этим войском численностью в тысячу всадников два капитана: первый был Лесдигьер, второго звали Монтескье.
Желая, несмотря на свое новое вероисповедание, помочь гугенотам, Лесдигьер по пути следования к заказанному месту составил план собственных действий. На рассвете в лагерь, которым командовал Лесдигьер, должен был прискакать дозорный и сообщить капитану о том, что протестанты пытаются выехать из Бургундии на границе с графством Шароле близ Отена. Лесдигьер помчится туда, а войско гугенотов тем временем, получив сигнал о том, что путь свободен (уже был приготовлен огромный костер, который осталось только поджечь), пересечет Ниверне севернее Ла-Шарите и скорым маршем направится в Ла Рошель. Когда Лесдигьер, якобы введенный в заблуждение дозорным, вернется на место, но дело будет уже сделано. Но перед этим Лесдигьер, никому ничего не сказав, послал небольшой отряд с целью пересечь Бургундию и узнать точное местопребывание гугенотов, а также их планы. Командовал этим отрядом его человек, который, руководствуясь данными ему инструкциями, объехал Нуайе стороной, и преспокойно направился к Стену. Здесь он пересек границу Ниверне, и в этот-то момент его и заметили дозорные, которые помчались один к северу, другой к югу, один к Лесдигьеру, другой к Монтескье. Переполошенные католики тут же вскочили на коней и помчались к Стену. И каково же было их удивление, когда они встретили свой собственный отряд, мирно расположившийся на отдых близ одной из деревень.
— Какого черта, Лесдигьер, вы притащились сюда, когда должны были охранять север Ниверне? — сразу же набросился на него Монтескье.
— А какого черта вы, Монтескье, приперлись сюда, когда дол лены были охранять горловину Бургундии близ Макона? — тем же тоном ответил ему Лесдигьер.
— В наш лагерь прискакал дозорный с сообщением об отряде гугенотов, выходящем из Бургундии севернее Стена.
— Представьте, и ко мне прискакали дозорные с тем же известием.
— Но чего ради… откуда взялся этот отряд? Кто посылал его туда и почему он здесь?
— Это я послал часть своих людей, дабы они прочесали Бургундию и выявили местонахождение гугенотов.
— Значит, вы знали? Какого же дьявола тогда вы примчались сюда?
— Дело в том, что я приказал им дойти до Шалона, вернуться назад и присоединиться ко мне на севере Ниверне. Но их капрал, видно, перепутал направления и вышел сюда. Откуда же мне было знать, что это не гугеноты?
— Эй, кто там! Позвать сюда капрала! Но зачем вам это понадобилось, Лесдигьер? И почему вы не предупредили меня?
— Разве вы мой начальник, Монтескье, что я должен предупреждать вас о всех своих замыслах и действиях?
— Да, но… мы действуем сообща и могли бы делиться друг с другом своими планами.
— Ах, мсье, признаюсь вам, я просто хотел отличиться. Я ведь недавно стал католиком и еще не имею от начальства никаких похвал, вот и захотел самолично выявить ставку Конде и обложить его лагерь шпионами, а потом доложить Таванну о том, что он тут же будет извещен моими людьми о каких-либо маневрах гугенотов.
— Ну и как, выявили?
— Сейчас допросим капрала и посмотрим, что он скажет. Кстати, заодно узнаем, зачем он расположился здесь со своим отрядом. Впрочем, поглядите, Монтескье, кажется, их привлекла река и они устроили купание. Видите, весь берег вытоптан копытами лошадей, а сами солдаты поспешно одеваются.
— Похоже, что так, — ответил Монтескье, прикрывая ладонью глаза от солнца. — Однако, как бы ни было жарко, они утратили бдительность и должны быть наказаны.
— Вы думаете? Что ж, так и сделаем.
В это время к ним подошел капрал.
— В чем дело, капрал? — сразу же набросился на него Лесдигьер, для пущей важности нахмурив брови. — Кто дал вам команду направляться сюда, ведь вам было приказано возвращаться назад, в сторону Осерра?
— Прошу простить, господин капитан, — виновато пролепетал капрал, поглядывая на своих солдат, с любопытством наблюдающих эту сцену, — но стоит невыносимая жара, солдаты вспотели, да мы все порядком устали, ведь сколько времени уже колесим по дорогам Франции в поисках их вождей… Вот и решили охладиться, да заодно и смыть дорожную пыль.
— Другого времени для этого ты не нашел, каналья!
— Да ведь разве найдешь другое время, господин капитан, — взмолился капрал, — сейчас, поди, опять на коней… и снова скакать неизвестно куда.
— Я вот охлажу тебя, как только вернемся домой! — пригрозил ему Лесдигьер плеткой, которую вытащил из сапога. — Кстати, удалось тебе что-нибудь выяснить?
— Никак нет, мсье, — ответил капрал, пожимая плечами. — Эти гугеноты будто сквозь землю провалились. Всем известно, что они здесь, но где именно — не знает никто.
— Ступай, бездельник, и помни, что ты будешь наказан за нарушение воинского приказа и самовольные действия.
Капрал опустил голову, повернулся и медленно пошел прочь.
— Капрал!
Он обернулся.
— Сажайте своих людей на коней! Мы отправляемся на исходные позиции.
— Черт возьми, сколько времени потеряно по вине этих остолопов, — проворчал Монтескье. — За это время гугеноты, надо полагать, выехали бы из Бургундии и были бы уже где-то у Буржа.
— Ну, это вряд ли, — выразил сомнение Лесдигьер. — Откуда им знать, что окружены со всех сторон! А потому они пребывают в данный момент в полном неведении и безмятежности. К тому же требуется немало времени, чтобы подготовиться к походу и выехать из Бургундии, да еще именно тогда, когда я или вы оставили свой пост. Подумайте, возможно ли это?
Но Монтескье все же беспокойно заворочался в седле и дал команду немедленно скакать обратно. На прощанье он сказал:
— Послушайте, Лесдигьер, я думаю, вы правы, и вряд ли Конде удалось бы вырваться из окружения за это время. Но все же давайте побыстрее вернемся на наши позиции и… не будем говорить никому о нашей оплошности. Иначе нас с вами разжалуют в солдаты, а если, упаси бог, Конде действительно решил предпринять побег в ваше или мое отсутствие, то… надеюсь, вы понимаете, Лесдигьер, чем для нас это может обернуться.
— Хорошо, мсье, — согласился Лесдигьер. — Давайте и в самом деле хранить молчание, дабы не поплатиться за сегодняшний подвиг своими головами.
И они расстались, отправившись один на север, другой на юг.
Так рисовал эту сцену в своем воображении Лесдигьер, и так оно все и случилось на самом деле. Конде, едва увидя дым от костра, тут же дал сигнал трогаться, и все войско гугенотов, никем не замеченное, благополучно перешло границу провинции и быстрым маршем направилось к Ла Рошели.
— Вы в известной степени рисковали своей жизнью, принц, — произнесла Жанна, едва Конде закончил говорить. — Ведь посланец мог быть подослан католиками, чтобы вынудить вас покинуть Нуайе и заманить в ловушку.
— Я подумал об этом, мадам, но мои сомнения рассеялись, когда этот человек извлек изо рта перстень, который покоился у него за щекой. Это был тот самый перстень, который я подарил Лесдигьеру после злополучной дуэли с герцогом Монморанси в Булонском лесу четыре года тому назад. Теперь он спас наши жизни.
— Из вашего рассказа я поняла, что этот молодой человек обратился в католическую веру. Как же вы можете доверять ему? Вполне вероятно, он специально вернул вам перстень, намекая, что не нуждается больше в ваших услугах, а этот посланец был всего-навсего шпион?
Конде улыбнулся. Улыбка тронула и губы адмирала. Жанна смотрела на них и догадывалась, похоже за всем этим кроется нечто другое, неведомое ей, но что именно — понять не могла. Однако ее острый женский ум подсказал ей, что она ошиблась в своем последнем предположении, и подтверждением тому послужили слова Конде:
— Наши жизни — вот доказательство честности капитана Лесдигьера. Он совершил благое дело. Его временный переход в католическую веру (он сделал ударение на слове «временный») принес нам ни много ни мало пятьсот тысяч ливров золотом, которые помогли нам договориться с Людвигом Нассаусским и герцогом Казимиром о предоставлении помощи. Жанна все еще не понимала, это было видно по ее лицу.
— Я думаю, адмирал, — произнес Конде, — теперь можно всех посвятить в обстоятельства этого дела, не боясь ни в коей мере очернить мсье Лесдигьера.
Колиньи кивнул, соглашаясь. И Конде поведал обо всем, что касалось свадьбы Лесдигьера и связанной с этим переменой вероисповедания.
— А этот Лесдигьер малый не промах! — воскликнул Генрих Наваррский. — Что скажешь, Анри? — и он повернулся к своему кузену, ища поддержку. — Но, клянусь посохом Иоанна Крестителя, он тысячу раз прав, этот капитан, и раз эта мера временная, то игра стоит свеч. Париж стоит мессы!
Пророческие слова. Сам того не подозревая, Генрих Наваррский произнес фразу, которую повторит слово в слово двадцать шесть лет спустя, стоя под стенами Парижа у Монмартрских ворот под именем первого короля династии Бурбонов Генриха IV.
— Что ж, — произнесла Жанна, улыбнувшись, — мне остается только пожалеть о своей необоснованной подозрительности и выразить сожаление, что я мало знакома с этим человеком.
— Вам еще представится возможность узнать его поближе, мадам, — заметил Конде, — ибо его имя уже на устах сильных мира сего, а его слава и известность разнеслись далеко за пределы Парижа.
— В самом деле, Конде? — Жанна почувствовала, как в душе ее просыпается чисто женский интерес, граничащий с безрассудным любопытством. — Вы меня весьма заинтриговали. Чем же он так знаменит, этот молодой человек?
— Тем, что активно вмешивается в политику Екатерины Медичи и наживает себе этим смертельных врагов и преданных друзей.
— Но ведь это весьма опасный путь, принц! Как он не понимает, что его могут убить, ведь это делается просто: один хороший удар шпагой или… несколько капель яда в бокале с вином…
Конде рассмеялся. Из вежливости или опасения обидеть королеву примеру принца никто не последовал, но улыбки слегка тронули губы мужчин. Жанна растерялась. Теперь она уже решительно ничего не понимала и глядела на принца, ожидая его объяснений, что Конде и не преминул сделать:
— Должен вам сообщить, мадам, что этот молодой человек является «первой шпагой Парижа», если не всего королевства.
— Вот как? — высоко подняв брови, протянула Жанна, еще больше заинтригованная этой таинственной личностью, с которой она хотя и бегло, но все же была знакома несколько лет тому назад.
Конде продолжал:
— Он неуязвим, будто его натерли волшебной мазью Медеи. Кстати, мсье Лесдигьер вот уже два года как принимает противоядия от сильнейших ядов, которыми продолжает потчевать своих недругов Екатерина Медичи. И этим он еще раз спас наши жизни в прошлом году, когда ваша добрая приятельница вздумала угостить нас с адмиралом сочными яблоками, напичканными ядом.
— Я слышала об этом инциденте, — проговорила Жанна Д'Альбре. — Так это он посоветовал вам принимать противоядия?
— Он, мадам.
— И это он привел к вам хирурга, который один смог распознать течение вашей болезни и поставить вас на ноги? Я имею в виду случай с дуэлью.
— Он самый, мадам.
— Жанна задумалась. Теперь все ее женское существо бурно восстало против несправедливости. Оказывается, весь двор и вельможи хорошо знают г-на Лесдигьера и даже имеют честь быть в числе его друзей или врагов, и только ей о нем мало что известно, поскольку видела она его лишь несколько мгновений, которые, надо признаться, улетучились из памяти. Так полагала Жанна, называя это про себя несправедливостью, и, сама того не замечая, безотчетно стала думать об этом человеке и возвращаться мысленно к разговору, который только что шел о нем. Ибо она, хоть и была королевой Наваррской, — строгой, чопорной, неприступной, как выражались современники, женщиной-воином и политиком, — оставалась все же истинной женщиной, не обременяла себя умерщвлением плоти, подобно монахиням, и мужчины в той или иной степени вызывали у нее определенный интерес, поскольку уже шесть лет она была вдовой. Тем не менее, она никогда и никому не поверяла своих чувств, тая в глубине души, а порою подавляя природные инстинкты и порывы страсти, коими подчас была обуреваема, как и всякая другая женщина. Упоминание о Лесдигьере возбудило в ней, помимо ее воли, живейший интерес, но она гнала от себя эти мысли, зная, что им здесь не место. Однако образ Лесдигьера, будто сотканный из тумана, как саваном все больше обволакивал ее мозг, и Жанна поняла, что теперь уже не успокоится, пока вновь не увидится с этим человеком и не удовлетворит этим свое любопытство, если, конечно, за этим не последует нечто большее. Едва эта мысль пришла в голову, как ее бросило в дрожь и она опустила глаза, боясь, как бы присутствующие не разглядели то, что, помимо ее воли, отразилось в них.
— Однако Конде, этот тончайший знаток женских душ, вмиг разгадал состояние Жанны и понял, о ком она думает, устремив отсутствующий взгляд в пространство. Дабы дать королеве время прийти в себя, чтобы это осталось для окружающих незаметным, он продолжил рассказ, привлекая тем самым внимание к себе:
— Мы беспрепятственно прошли всю Ниверне и углубились в Бери, севернее Буржа. Странно, но за нами не было никакой погони и мы благополучно переправились через Луару, а между тем католики Бургундии, надо думать, тут же поспешили известить Таванна о нашем отъезде.
Конде не знал, что, едва вернувшись на место, Лесдигьер обнаружил небольшой отряд католиков, поджидающий его; здесь были и именитые отцы города. Их военачальник тут же сообщил ему, что гугеноты вот уже полчаса как покинули Нуайе, и если организовать погоню, их еще можно догнать и перебить у Луары, где они наверняка потеряют свою боеспособность.
Положение осложнялось. Но Лесдигьер умел быстро принимать решения.
— Большой у них отряд? — спросил он.
— Полтысячи человек.
— Дьявол их забери, а у меня всего три сотни! Куда они направлялись?
— На Ла-Шарите. Там есть мост, по которому они, надо полагать, и будут переправляться через реку.
— Да, но пока они до него доберутся, к ним присоединятся новые отряды гугенотов, рыскающие по всей округе. Я не могу рисковать — силы наши малы, выступить — значит обречь моих солдат на поражение.
— Смерть еретикам! Что же делать, мсье?
— Надо послать гонцов к восточным границам графства Шароле, там стоит такое же войско, как и у меня под командой капитана Монтескье. Пусть они немедленно прибудут сюда. Как только мы соединимся, то немедленно бросимся в погоню.
— Отличное решение, господин капитан, — восторженно отозвались католики. — С вашего позволения, мы тотчас отправим трех человек с этим приказом.
— Отлично. Но я, пожалуй, пошлю своих людей, они быстрее доберутся до Шароле.
Католики переглянулись. Они не хотели упустить возможность проявить рвение в таком деле и этим снискать себе похвалу и стали упорно настаивать на своем.
Лесдигьер в душе улыбнулся. Его устраивал такой вариант, поэтому, немного поразмыслив для приличия, он согласился.
— Хорошо, пусть немедленно выезжают, а я тем временем пошлю несколько человек к маршалу Таванну. Когда он подоспеет со своими силами, мы уже догоним гугенотов и разобьем их. — И он махнул рукой. По этому сигналу трое всадников дали шпоры своим лошадям и взяли с места в карьер, направляясь на Пароле.
— Я посылаю их на всякий случай, — объяснил Лесдигьер католикам, смотрящим на него непонимающими глазами. — В дороге всякое может случиться, поэтому совсем не лишним будет перестраховать наши действия в плане поимки предводителей мятежников.
Католики согласно закивали головами.
— Мы захватим их вождей вместе с их семействами и отправим в Париж на суд короля, — продолжал Лесдигьер. — Междоусобные войны кончатся, ибо некому больше будет управлять еретиками. А нас с вами, господа, надо думать, ждет награда за поимку главарей.
— Да здравствует король! Да здравствует месса! Смерть еретикам! — завопили горожане.
— Кстати, назовите свои имена, чтобы король знал, кого благодарить за столь рьяное содействие в поимке вождей гугенотов.
Католики тут же охотно сообщили ему имена. Но тогда они еще не знали, что, вопреки ожиданиям, будут подвергнуты публичному наказанию плетьми, а некоторые из них будут в назидание остальным повешены. Такое решение вынесет бальи города, услышав из уст Лесдигьера и Монтескье рассказ о том, как «помогли» им именитые отцы и какой они сами получили нагоняй в связи с этим.
Дело в том, что трое посыльных, отправленных католиками в отряд Монтескье, так никогда туда и не добрались. Их опередили люди Лесдигьера, догадавшиеся еще на месте, но выразительному взгляду своего начальника, что надо делать; выстрелами в упор они уложили всех троих. Прождав довольно долгое время, католики забеспокоились и послали еще троих верховых, но и тех постигла та же участь. Наконец Лесдигьер, рассвирепев и обрушив град проклятий на головы вмиг присмиревших католиков, отправил своих солдат. Те вернулись обратно вместе с отрядом Монтескье только на другой день и между прочим сообщили, что видели на дороге шестерых посыльных мертвыми и нисколько не сомневаются, что это дело рук еретиков. Отцы города, узнав новость, попадали перед Лесдигьером на колени, умоляя о пощаде, ибо он пообещал массу неприятностей на их головы, если не удастся догнать войско протестантов.
Люди Лесдигьера, посланные им накануне, тем временем уже мчались к Таванну, а оба капитана во главе своих солдат бросились в погоню за беглецами. Но у берегов Луары выяснилось, что войско Конде переправилось значительно севернее моста Ла-Шарите, как и было договорено с Лесдигьером. Тут как на грех прошел ливень, и Луара поднялась. Теперь о броде нечего было и думать, кроме того, местные католики предупредили, что армия гугенотов насчитывает уже примерно около трех тысяч человек за счет беженцев, стекающихся к ним со всех концов вместе со своим скарбом, женщинами и детьми, которые размещались на повозках.
— Что будем делать? — спросил Лесдигьер.
Монтескье размышлял. Ему не хотелось бросаться в погоню за гугенотами, втрое превосходящего его численностью. И он сказал то, на что и рассчитывал Лесдигьер:
— Мы будем ждать подхода Таванна. Чего ради, в самом деле, подставлять под удар собственную голову, если можно подставить голову другого? Он маршал, ему и решать.
И они стали ждать на берегу Луары подхода основных сил. Когда Таванн подошел и они все вместе бросились в погоню, оказалось, что уже не войско, а целая армия протестантов во главе с Конде и Колиньи подходит к Сен-Максану. И когда Таванн остановился у ворот Ла Рошели, его встретили таким ураганным огнем из пушек, что он, потеряв за два часа чуть ли не треть своего войска, вынужден был отступить под стены Ниора. Однако вместо открытых ворот со стен замка раздался залп, что вынудило войско католиков укрыться в лесу. Ночью защитники замка сделали вылазку и перебили еще около трехсот человек, после чего Таванн, благоразумно обойдя армию Ларошфуко, с которой тот двигался на помощь Конде, устремился в Париж, чтобы просить короля о помощи иностранными наемниками: итальянцами, немцами и швейцарцами.
На этом Конде закончил рассказ, Жанна попросила адмирала высказать свое мнение по поводу предстоящих действий.
— По нашим сведениям, Д'Андело пробирается с севера на Пуату вместе с войском, которое он набрал в Нормандии и Бретани. Завтра мы выступим на соединение с ним; объединившись, мы займем Люсон, Сен-Максан и Ниор. Потом, когда вся область будет в наших руках, мы приступим к осаде Коньяка и Ангулема. Тем временем подоспеет из Прованса Д'Асье, которому мы вышлем навстречу войско с Ларошфуко. И уже потом, когда запад будет наш, мы двинемся на соединение с принцем Оранским, который ждет нас на востоке. Вы, ваше величество, останетесь в Ла Рошели под охраной солдат Ла Ну и будете мозгом этой операции, нашим командным пунктом, откуда будут отдаваться все распоряжения. Принц, вы останетесь с королевой; что касается меня, то завтра же я выступаю в поход.
Так они решили, и на следующий день своим выходом из крепости адмирал объявил войну королю и всему католическому миру Франции.
