Москва, слыша о приближении Наполеона, стала быстро пустеть, несмотря на уверение графа Ростопчина, московского генерал-губернатора, «что французов и близко не допустят к Москве». Ростопчин каждый день выпускал свои оригинальные афиши, писал, что враги ещё далеко, а придёт Наполеон — тут в Москве ему и сгинуть. «Побойчее твоих французов были: поляки, татары и шведы, да и тех наши отпотчивали, что по сю пору круг Москвы курганы, как грибы, а под грибами-то их кости. Ну и твоей силе быть в могиле. Да знаешь ли, что такое наша матушка Москва? Ведь это не город, а царство».

Но москвичи плохо верили этим афишам и спешили оставлять город. Москва пустела. Император Александр внял общему неудовольствию, что командует русским войском не русский, православный вождь, а немец, и назначил главнокомандующим князя Кутузова, любимого солдатами. Передавая ему свою армию, государь сказал ему:

— Идите спасать Россию!

И маститый вождь оправдал неограниченное к нему доверие государя. Он отдал Наполеону Москву, но спас Россию.

В своём рескрипте государь, между прочим, писал:

Рассказывают, что князь Кутузов, когда приехал в действующую армию и стал объезжать полки, а солдаты громкими криками радости приветствовали нового маститого вождя, то вдруг над его головой, покрытой сединами, взвился большой орёл.

Кутузов снял фуражку и громко крикнул:

— Ура! С нами Бог! Мы победим врага!

Главнокомандующий и солдаты неожиданное явление орла приняли за знамение победы.

Князь Кутузов, приняв начальство, продолжал со своею армиею отступать и, дойдя до обширного Бородинского поля, сказал:

— Теперь ни шагу назад.

Нашим храбрым солдатам надоело отступать, они рвались в бой, на это кровавое дело шли с радостию, как на весёлый пир.

Накануне Бородинского сражения, беспримерного в летописях по своим кровавым жертвам, в нашем лагере царила торжественная тишина, прерываемая молитвами; солдаты молились, готовясь умереть за родную землю, за батюшку-царя.

А у французов эту ночь проводили совсем по-другому: в их лагере звучали скабрёзные песни, дикий, циничный хохот, громкий говор и звон стаканов — французы, по своему легковерию, пили за предстоящую победу. Они надеялись победить нас при Бородине. Тогда дорога в Москву была бы открыта, а златоглавая Москва казалась им обетованною землёю.

Наступило утро, и огневое солнце величаво выплыло из-за горизонта и своими яркими лучами осветило Бородинское поле. Наполеон, объезжая ряды своего войска, радостно сказал, посматривая на солнце:

— Смотрите, ведь это аустерлицкое солнце!..

Перед каждым полком громко читали хвастливое воззвание Наполеона к солдатам, где, между прочим, говорилось:

В нашем лагере главнокомандующий, окружённый корпусными и резервными генералами, тихо говорил им:

— Пожалуйста, господа, сохраняйте резервы, у кого целы резервы — тот ещё не побеждён; старайтесь наступать колоннами и быстро действуйте штыками. Сами помните и скажите солдатам: за нами Москва…

Посреди нашего лагеря в дорогом киоте находилась чудотворная икона Смоленской Божией Матери. Священники безостановочно служили молебны.

— Пресвятая Богородица, спаси нас! — тихо и трогательно пели певчие-солдаты и с благоговением и с тёплой молитвой смотрели на святой лик Богоматери.

Престарелый вождь опустился на колени перед святой иконой и усердно молился. По лицу старца струились слёзы.

— Постойте за царя, за Русь и за матушку Москву, ребятушки! — громко говорил Кутузов солдатам.

— Ура! Рады стараться! — кричали ему в ответ.

Началось Бородинское сражение. «Французы со штыками наперевес перешли за реку Колочу, и вдруг раздался ужасный гром из нескольких сот огнедышащих французских жерл; наши отвечали тем же. Пошла страшная трескотня канонады; казалось, что громы небесные уступили место своё громам земным. Войска сшиблись, и густые клубы дыма, сквозь который прорывались снопы пламени, закутали их. Огненные параболы гранат забороздили небо, понёсся невидимый ураган свинца и чугуна. Столкновение противников было самое ожесточённое. Очевидцы рассказывают, что многие из сражавшихся, побросав своё оружие, сцеплялись друг с другом, раздирали друг другу рты, душили друг друга в тесных объятиях и вместе падали мёртвыми. Здесь бился Восток со всем Западом; здесь бился Наполеон за всю свою будущность. Артиллерия скакала по трупам, как по бревенчатой мостовой, втискивая их в землю, упитанную кровью, и всё это происходило на пространстве одной квадратной версты! Многие батальоны перемешались между собою так, что нельзя было различить неприятелей от своих. Люди и лошади, ужасно изуродованные, лежали в разных группах; раненые, покуда могли, брели к перевязкам, начальников несли на плащах. Стойкость русских, хотя их было и менее числом, нежели французов, остановила бешеные порывы врагов; пронзаемые штыками и поражаемые картечью, воины до того спёрлись, что, умирая, не имели места, где упасть на землю; ядра сталкивались между собою и отскакивали назад. Чугун и железо, пережившие самое время, отказались служить мщению людей; раскалённые пушки не могли выдерживать действия пороха и лопались с треском, поражая заряжавших их артиллеристов; ядра, с визгом ударяясь о землю, взбрасывали вверх кусты и разрывали поля, как плугом; пороховые ящики взлетали на воздух. Крики командиров и вопли отчаянья на десяти разных языках смешивались с пальбою и барабанным боем. С обеих сторон более нежели из тысячи пушек сверкало пламя и гремел оглушительный гром, от которого дрожала земля на несколько вёрст; ядра залетали далеко последними прыжками или катались на излёте, батареи переходили из рук в руки. Чудное и ужасное зрелище представилось тогда: над левым крылом нашей армии висело густое облако от дыма огнестрельных орудий; смешавшись с парами крови, оно совершенно затмило дневной свет, солнце покрылось кровавою пеленою; перед центром пылало Бородино, облитое огнём, а правый фланг наш освещён был ярким солнцем. Так в одно и то же время представлялись день, вечер и ночь».

Земля взмокла, напиталась кровью и почернела. Канонада с обеих сторон продолжалась до вечера; с наступлением мрака она стала ослабевать — прежде у неприятелей.

По окончании битвы и при наступлении вечера, прибавляют очевидцы, солнце, закатываясь в этот день за горизонт, отбрасывало на землю самые багровые лучи, будто обмакнутые в лужах крови; луна, как лик покойника, тускло осветила на Бородинском поле более ста тысяч трупов!.. Около взорванных зарядных ящиков вокруг была выжжена земля, а люди и лошади разбросаны, обгорелые… Обширное и вместе тесное кладбище! Французы назвали эту битву битвою генералов, по причине множества убитых высших чинов с обеих сторон; наши солдаты говорили тогда: «Такова была жарня и побоище, что у самого чёрта тряслась борода, лес пел и вода говорила; мы не сдвинулись с места ни на шаг: где начали, там и покончили». Присутствие духа и врождённая весёлость не оставляли русских солдат; они гранаты называли хлопушками, а картечь — катышками.

— Эх, брат, ногу-то отстегнули у тебя, — сказал один раненый другому.

— Так что ж такое, — отвечал безногий, поморщиваясь от боли, — для меня же лучше: теперь только один сапог придётся чистить.

Бесспорно, что французов при Бородине было больше, но русские не уступали им, трофеи с обеих сторон были равные: не взято ни одного русского знамени, ни одного французского орла.

Подобной битвы со времени изобретения огнестрельного оружия не было ещё в Европе; как же не назвать её генеральною, по множеству убитых генералов с обеих сторон?.. Про геройское самоотвержение нашего войска нечего говорить, о нём хотя безмолвно, но красноречиво высказывает памятник — эта каменная летопись, поставленная на Бородинском поле. Здесь смертельно ранен князь Багратион; ему хотели отнять ногу.

— Оставьте, — сказал он, предчувствуя кончину, — эта рана за Москву. Боже, спаси отечество!

Там пали: молодой герой Кутайсов, разорванный ядром, когда он вместе с Ермоловым вёл в штыки полк на батарею, Тучков (о нём писали, что он действовал с полком своим, как на ученье; он был убит в то самое время, когда скомандовал полку своему «Вперёд!») и многие другие. Нельзя обойти молчанием храбрость и находчивые распоряжения в этой битве Барклая де Толли: потрясённый душевным недугом от того, что никто не оценил его благоразумных действий во время командования им 1-ю армиею, он искал смерти; он являлся в самых опасных местах сражения. Очевидцы рассказывают, что он хладнокровно останавливался под градом пуль, оправлял свой мундир, нюхал табак и вдруг, дав своей лошади шпоры бросался на врагов.

На другой день после сражения солнце как будто отказалось осветить поразительную картину смертного побоища: тучи серыми клочьями носились по небосклону, посыпался дождь и загудел сильный ветер.

Наполеон медленно на белом статном арабском коне своём, Евдорате (подаренном ему персидским шахом), выехал осмотреть обширное поле сражения, изрытое ядрами, на котором в разных положениях лежали трупы людей и лошадей. Там победитель умирал на побеждённом, живой погребался под мёртвым, там виднелись разломанные пороховые ящики, подбитые лафеты и разное оружие, выпавшее из мёртвых рук; светлые кирасы потеряли свой блеск, закопчённые порохом или обрызганные кровью, раненые ползали по земле со стоном, некоторые из сострадания добивали друг друга. Между ними бродили истощённые голодом солдаты, отыскивая себе пищу в ранцах убитых своих товарищей. Заметно было, что вопли несчастных проникли до глубины души Наполеона — он, приказав, по возможности, облегчить их участь, повернул лошадь свою в сторону.

С высокого кургана следил за сражением князь Кутузов, к нему то и дело являлись с донесениями курьеры и адъютанты. Вот прискакал один с горестным известием:

— Ваша светлость, князь Багратион ранен, — печально проговорил гонец.

— Неужели? Господи! Куда ранили? — дрогнувшим голосом спросил главнокомандующий.

— В ногу, ваша светлость.

— Опасно?

— Опасно, ваша светлость.

— Скажите моим именем генералу Дохтурову, чтобы он принял командование над багратионовскими укреплениями. Ещё скажите, чтобы князю Багратиону оказана была немедленная помощь, жизнь его дорога для России; скажите, чтобы доктора употребили всё искусство к излечению князя.

Гонец ускакал. Но князю Багратиону, герою своего времени, не суждено было оправиться от раны, и, несмотря на тщательный уход, он умер в Ярославле и там же погребён.

За Бородинское сражение князь Кутузов произведён был в генерал-фельдмаршалы и, кроме того, ему было пожаловано сто тысяч рублей. Добрый император Александр не забыл никого: своею царскою милостию и щедро награждал всех — от солдата до генерала. Наполеон ничего не выиграл; только более пятидесяти тысяч солдат из его армии осталось на Бородинском поле. Ему ничего не досталось, наши солдаты не оставили ему ни одного трофея. Русские показали беспримерную храбрость.

Битва кончилась, и наше войско начало стройно отступать к Москве.