Глава VII
Мир объявлен, и наше войско стало быстро готовиться к выступлению на родину.
Пётр Петрович, произведённый в полковники, тоже готовился ехать в Петербург. За несколько дней до выступления он был чем-то взволнован. Быстрыми шагами расхаживал он по своей комнате, останавливался, поправлял мундир и опять принимался маршировать.
— Эй, Щетина! — громко крикнул Пётр Петрович.
— Тут, ваше высокородие! — откликнулся денщик, входя в комнату.
Но Зарницкий забыл, зачем звал денщика, и не обратил на него внимания.
— Ты что здесь торчишь? — крикнул он на Щетину.
— Вы звали, ваше высокородие!
— Врёшь, старый чурбан!
— Звать изволили, ваше высокородие!
— Врёшь, говорят тебе! Зачем ты мне? Зачем? — наступал на денщика Пётр Петрович.
— Не могу знать, ваше высокородие! — тараща глаза на полковника, робко ответил Щетина.
— Ну, вон пошёл!
— Слушаю, ваше высокородие!
«Надо объясниться, думать нечего! Была не была, объяснюсь… Ведь какой характер: смерти не боюсь — на носу висла — и не боялся; а с женщиной объясниться робею. Фу, глупо! Жаль, Гарина нет; с ним бы посоветовался!..»
Едва мир был объявлен, как князь Сергий Владимирович Гарин поспешил взять продолжительный отпуск и поехал в Австрию на ферму Карла Гофмана.
— Ваше высокородие! Их благородие пришли, — поспешно доложить полковнику денщик.
— Надежда Андреевна? — обрадовался тот.
— Она самая, дожидается.
— Проси, скорей проси! — засуетился Пётр Петрович.
— Слушаю!
— Можно войти, господин полковник? — проговорила Дурова, останавливаясь в дверях.
— Что это за официальный тон? Входите, рад, душевно рад.
— Я пришла с вами проститься, Пётр Петрович: я завтра еду.
— Слышал-с… Едете? Куда?
— Поеду к отцу погостить, а потом в Мариупольский полк.
— Вы окончательно решили ехать?
— Еду. Как же иначе, Пётр Петрович? По воле государя я получила назначение в другой полк.
— Знаю-с.
— Я упросила главнокомандующего дать мне разрешение остаться в вашем полку, Пётр Петрович, до окончания войны. Война окончена, и я принуждена ехать.
— Положим, вы… вы можете остаться…
— Как это? — с удивлением спросила Дурова.
— Остаться вы можете…
— Не могу, Пётр Петрович!
— А я говорю, можете. Не спорьте!
— Не понимаю.
— Скажу — поймёте.
— Сделайте одолжение!
— Извольте-с… Выходите за меня замуж, — как-то вдруг проговорил Пётр Петрович, красный как рак; он сам испугался своих слов и быстро отошёл в сторону от Дуровой.
Надежду Андреевну эти слова поразили. Она никак не ожидала их и первое время сама так растерялась, что не знала, что отвечать.
— Вы молчите-с? Не отвечаете? — искоса посматривая на Дурову, тихо сказал полковник.
— Позвольте, дайте оправиться, я так удивлена!
— Удивлены-с?
— Не только удивлена, поражена…
— Стало быть, я вам не пара, стар…
— Не то, совсем не то! Вы забыли, мой дорогой, у меня есть муж.
— Ах, чёрт возьми, про это я и забыл!
— Положим, с мужем я не живу и жить с ним никогда не буду!.. По приезде домой я стану хлопотать о разводе.
— Ну, вот и отлично-с! — обрадовался полковник.
— Но я должна вам откровенно сказать, замуж я ни за кого не пойду… Вы знаете, дорогой мой, как я вас глубоко и искренно уважаю. Быть вашей женой составит большое счастие всякой. Вы честный, благородный. Вы герой! Вам преданным вечным другом я с радостью буду, но не женой! — проговорила девица-кавалерист, крепко пожимая руку Петра Петровича.
— Благородный отказ! Дружбу предлагает…
— И надеюсь ей пользоваться, Пётр Петрович!
— Так-с!
— Мы расстанемся друзьями?
— Конечно-с, конечно.
— Я поеду завтра и приду ещё с вами проститься.
«Нарвался! Видите ли, что задумал, — жениться! Да на ком ещё? На идеальнейшей из женщин… На женщине, которая в храбрости нас заткнёт за пояс! Фу! Ну и блажь же пришла мне в голову! А ведь это от безделья: который месяц сидим без дела. Жениться? Хорош, нечего сказать! Голову надо мне облить холодной водой. Лучше пойду проветрюсь».
И Пётр Петрович поспешил выйти из своей комнаты и пошёл бродить по берегу Немана.
В день отъезда Надежды Андреевны Дуровой Пётр Петрович был сам не свой, мрачнее чёрной тучи. Нелегко было ему расставаться с кавалерист-девицей. Встал Пётр Петрович ранее обыкновенного, долго ходил по своей комнате, заложив руки за спину и низко опустив голову.
Его старик денщик несколько раз заглядывал в дверь, но, видя мрачное настроение полковника, не смел с ним заговорить.
Заметив Щетину, Пётр Петрович крикнул:
— Что тебе? Что ты мне кажешь свою глупую образину!..
— Кипит, ваше скородие, — скороговоркой проговорил денщик.
— Кто кипит? Что?..
— А чайник.
— Ну и чёрт с ним, пусть кипит.
— Чай я давно заварил.
— Ну и пей.
— Я для вас, ваше скородие.
— Что для меня? Что?
— Приготовил чай.
— Убирайся к чёрту с своим чаем!..
— Слушаю, — хмуро ответил Щетина.
Он быстро скрылся за дверью, но спустя немного опять приотворил дверь и так же просунул в дверь свою седую голову.
— Ты опять! — крикнул на него Пётр Петрович.
— Да я всё насчёт чаю, какое ваше будет приказание?
— Слушай, старый кикимора, уйдёшь ты?..
— Что же, уйду, а всё-таки жалко чай выливать, уж оченно крепок…
— Вон! — выходя из себя, крикнул полковник.
Щетина исчез.
Пётр Петрович всё продолжал маршировать по своей комнате; наконец он накинул на плечи плащ и отправился к бараку, где жила Дурова; он застал её совсем готовой в дорогу; у барака уже дожидался небольшой тарантасик, запряжённый парою лошадей, а лихой конь кавалерист-девицы был крепко привязан позади тарантаса. Алкиду, видно, было это неприятно: он бил копытами землю и сильно ржал.
— Едете? — упавшим голосом спросил Зарницкий у Дуровой.
— Еду, Пётр Петрович, — так же грустно ответила она.
— Час добрый!
— Спасибо, мой дорогой.
— Вы вот что, барынька, забудьте мои слова, которые я вчера вам говорил, — глупы они и необдуманны.
— Не говорите так, Пётр Петрович.
— Не поминайте меня лихом, барынька.
— И не грех вам это говорить! Не лихом буду я вас вспоминать, а добром; вы многое для меня сделали, и скажу вам, полковник, я, кроме глубокого к вам уважения, люблю вас, как отца, как брата. И то время, которое мы с вами провели здесь на кровавом пиршестве, стану помнить до могилы, — с чувством проговорила молодая женщина, крепко пожимая руку Петра Петровича.
— Вы поедете к отцу? — спросил у ней Зарницкий.
— Да, я обещала ему приехать погостить — надо же потешить старика, он так меня любит. Погощу немного в родимом гнёздышке, а там опять скажу прости и отцу, и родимому дому, и всем родным.
— И опять в полк?
— Да, Пётр Петрович, в полк, только, к сожалению, не в ваш.
— А славно бы, чёрт возьми, если бы вы опять к нам приехали.
— И приехала бы, дорогой мой, да нельзя: сам государь назначил мне Мариупольский гусарский полк.
Настало время отъезда. Проводить Дурову собралось много офицеров, и со счастливыми пожеланиями простились они со своим боевым товарищем-женщиной.
Прощаясь с Петром Петровичем, Дурова не стеснялась собравшихся офицеров и крепко обняла его; на её красивых глазах видны были слёзы; не выдержал и Пётр Петрович: по его загорелому, мужественному лицу тоже скатилась предательская слеза… Надежда Андреевна уехала, и Зарницкий, понуря голову, побрёл в своё жилище.
