Первого сентября тысяча девятьсот двадцать первого года по Невскому проспекту шагал, сунув руки в карманы кургузой курточки, молодой парень. Из-под лихо заломленного на затылок картуза торчал рыжий вихор.

Остановившись возле щита объявлений, парень уставился на приклеенную к серым доскам газету «Петроградская правда». Первая полоса газеты была целиком посвящена недавнему громкому делу о тайной организации монархистов. Собственно о «деле» там почти ничего не было. А был список расстрелянных заговорщиков, состоявший из шестидесяти одного пункта.

Парень положил палец на список и стал, шевеля толстыми губами, читать фамилии, сдвигая палец все ниже и ниже. Наконец палец замер на строчке «Н. С. Гумилев». Напротив фамилии поэта чернели несколько тускло набранных строк:

«Активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания. Обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов и кадровых офицеров. Расстрелян».

Парень убрал палец с газеты. Несколько секунд он о чем-то размышлял, сдвинув рыжие брови к конопатой переносице. Затем вздохнул, поскреб пятерней в затылке, поправил картуз и, понурив голову, зашагал дальше.

Три дня спустя парень стоял у калитки старой помещичьей усадьбы в Бежецком уезде Тверской губернии.

– Эй! – крикнул он. – Эй, можно вас спросить?

Поднимавшаяся по ступенькам крыльца стройная, высокая женщина в сером пальто остановилась и оглянулась. У нее были черные блестящие волосы и бледное лицо.

– Могу я видеть Анну Андреевну Ахматову? – осведомился парень.

– Да. Это я, – ответила женщина, тревожно посмотрев на парня. – Входите, там не заперто.

Парень стянул картуз, толкнул калитку и вошел во двор.

– Проходите в дом, – сказала Анна Андреевна.

Парень отрицательно качнул головой:

– Нет, спасибо. Боюсь, на поезд опоздаю. Задержался в пути, не сразу вас нашел. Теперь времени в обрез.

Он достал из-за пазухи сверток и протянул женщине:

– Анна Андреевна, это вам.

Ахматова взяла сверток и растерянно на него посмотрела.

– Что это?

– Разверните и увидите.

Женщина развернула коричневую бумагу бледными длинными пальцами и достала толстую тетрадь в черном сафьяновом переплете.

– О боже, – выдохнула она и посмотрела на парня. – Это… от Коли?

В ее серых глазах замерцала такая невыразимая грусть, что у парня сжалось сердце.

– Да, – кивнул он, отводя взгляд. – Он передал это мне. За день до ареста. Тогда уже было известно, что его возьмут. И он… В общем, он просил, чтобы я передал это вам.

Ахматова держала в руках тетрадь, глядя на нее с тоской и со страхом. Парню стало жаль эту красивую, странную женщину с необыкновенным лицом, и он сказал:

– Анна Андреевна, я читал ваши стихи. Они очень хороши. Конечно, не так хороши, как у Николая Степановича, но… – Парень понял, что сболтнул лишнее, и, смутившись, остановился.

– Да-да, – растерянно проговорила Ахматова, глядя на тетрадь.

На ресницах ее заблестели слезы.

– Ну, я пойду, – сказал парень и неловко водрузил на голову картуз. – Мне еще до станции добираться.

– Простите… А вы кто?

– Я студист. Слушатель студии Пролеткульта. – Парень вздохнул и сухо проговорил: – Арест вашего мужа – чудовищная ошибка.

– Ошибка… – тихо отозвалась Ахматова.

– Да, ошибка! Уверен, когда-нибудь люди во всем разберутся и поставят вашему мужу памятник. А я… Я пойду. Всего вам доброго, Анна Андреевна!

– Храни вас Бог, – тихо отозвалась Ахматова.

– Бога нет, – сказал парень машинально, но тут же смутился, приподнял картуз, повернулся и зашагал к калитке.