Графолог по имени Иван Иванович Громов оказался высоким, грузным, одутловатым господином со встрепанной седой шевелюрой и маленьким, узкогубым ртом.

– Андрюша, наконец-то! – картаво воскликнул графолог, открыв дверь квартиры и увидев отца Андрея. – Проходите! А кто это с вами? Девушка! Это ваша подруга?

– Точно, – кивнул дьякон, покосившись на Женю. – Нас с ней водой не разольешь.

– Не стойте же в дверях! – воскликнул графолог, размахивая руками. – Входите, друзья мои, входите!

Проводив гостей в комнату и усадив их в кресла, Громов заговорил снова, на этот раз несколько тише, словно минутой раньше он боялся, что гости ускользнут из квартиры, так и не выслушав его заключений, и лишь увидев их в креслах, поверил, что они никуда не собираются бежать.

– Я очень рад, что вы пришли, друзья мои! Кофе вам не предлагаю, так как буквально сегодня утром у меня лопнула кофеварка! Плиту я тоже умудрился сжечь, но если хотите, я могу налить вам свежего молока!

Дьякон и Женя воздержались от молока и сразу приступили к делу.

– Иван Иванович, чьей рукой написано стихотворение? – прямо спросил отец Андрей.

Громов откинулся на спинку кресла, взъерошил пальцами седую шевелюру и с улыбкой проговорил:

– О, это очень известный человек! Я должен был сразу узнать его почерк, но вы, Андрюша, пришли немного не вовремя… Я был встревожен и озабочен!

– У вас что-то случилось?

Графолог улыбнулся и покачал головой:

– Нет-нет. Просто один идиот написал обо мне статью… Ну, не только обо мне, а обо всем Институте графологии. Представьте себе, он написал, что называть графологию наукой может только недалекий и наивный человек! Эта идиотская статья совершенно выбила меня из колеи. Я был в ярости!

– А что, графология – это действительно наука? – вежливо поинтересовалась Женя.

Громов посмотрел на девушку удивленно и выдохнул:

– Конечно! Почерк – это зеркало души! Хороший графолог способен определить по почерку свойства натуры человека, уровень его интеллекта и даже нравственный облик!

– А вы хороший графолог? – снова полюбопытствовала Женя.

– Я лучший! – скромно ответил Громов. – Видите ли, девушка, для того чтобы быть графологом, необходим талант. Опытный графолог никогда не будет делать вывод прежде, чем соберет все характеристики письма и интерпретирует их в корреляции друг с другом.

Рассказывая о любимом предмете, Громов возбуждался все больше и больше.

– Один из основателей графологии, Вильям Прайер, утверждал, что написанное рукой является фактически «написанным умом»! Он доказал, что, если автор потерял правую руку и вынужден использовать левую или даже ногу или рот, основные признаки почерка сохранятся, хотя письмо и не будет столь беглым, как было ранее! Признаки в почерке подобны симптомам в медицине!

– Иван Иванович, давайте ближе к делу, – попросил отец Андрей.

– Пожалуйста! Рассмотрим характер автора стихотворения. О, это очень глубокая и очень противоречивая натура. Взгляните на эти мелкие, убористые буковки, похожие на букашек. Это почерк человека обидчивого и закомплексованного. Но обратите внимание и на четкость линий. Строка начинается вяло, но с каждой следующей буквой почерк как бы распрямляет голову. Это писал человек, взявший на себя смелость переделать свою судьбу. Прыгнуть выше собственной головы! Взгляните на буквы «х» и «у»!

– Иван Иванович, ближе к делу, – снова попросил дьякон. – Кто автор стихов?

– Кто автор стихов – я не знаю. Но я знаю, чей это почерк.

– И чей же?

– Русского поэта Николая Гумилева, расстрелянного большевиками за участие в монархическом заговоре!

Дьякон и Женя переглянулись.

– А что насчет барана? – спросила Женя. – Его тоже нарисовал Гумилев?

– Я не занимаюсь баранами, – ответил графолог рассеянно. – Но я видел другие рисунки Гумилева и вполне допускаю, что этот многоглазый мутант – его рук дело.

В объемистом животе графолога заурчало. Он положил руку на живот и стыдливо посмотрел на Женю.

– Милая барышня, как вы относитесь к свежим круассанам?

– Я не ем мучного, – сказала Женя.

– А вы, дьякон?

– Отношусь неплохо, но сейчас не голоден, – ответил отец Андрей.

– В самом деле? Ну, тогда я, с вашего позволения, схожу за молоком. У меня застарелый гастрит, и я совершенно не переношу чувство голода.

Как только графолог вышел из комнаты, Женя встала с кресла, подошла к стеллажам и стала просматривать корешки книг.

– Марк Аврелий Северин, – прочла она вслух. – «Пророк, или Предсказание по почерку». – Женя обернулась на дьякона и удивленно спросила: – Неужели графологи могут предсказывать будущее?

– Громов может, – ответил дьякон. – И неплохо на этом зарабатывает.

– Должно быть, у него очень богатые и очень доверчивые клиенты, – усмехнулась Женя.

– Насчет первого вы правы, а вот со вторым можно поспорить. В числе его клиентов есть известные политики. А уж их никак не назовешь излишне доверчивыми людьми.

Громов вернулся в комнату, неся в руках пакет молока и тарелку с круассанами.

– Вот и я! – громогласно объявил он и уселся в скрипучее кресло.

– Иван Иванович, – осторожно заговорила Евгения, – а вы в самом деле предсказываете будущее?

Громов слегка стушевался и метнул на дьякона быстрый, сердитый взгляд, как бы говоря: «Не стоило ей об этом говорить».

– Иногда предсказываю, – хмуро ответил он. – А что?

– И вы верите в свои предсказания?

Громов хмыкнул и наполнил стакан молоком.

– Существует некое информационное поле, – заговорил он. – Я предпочитаю называть его полем сознания. Когда человек рождается, его мозг подобен несовершенному радиоприемнику. Но постепенно этот сложный механизм совершенствуется, обрастает недостающими деталями, и качество приема сигнала становится лучше. Так появляется сознание.

– То есть сознание – это не функция нашего мозга?

Графолог улыбнулся:

– Помилуйте, барышня. Разве радиоприемник сам сочиняет музыку? Нет! Он лишь ловит радиоволны и преобразует их в аудиосигнал. Так же действует и наш мозг. Сам по себе он ни на что не способен.

– Значит, со смертью мозга сознание не умирает?

– Рано или поздно любой радиоприемник ломается, и его выбрасывают на свалку. Но это не значит, что радиоволны, которые он улавливал, исчезают. Пространство по-прежнему пронизано ими насквозь! Или возьмите свет звезд… – Громов отхлебнул молока и облизнул губы. – Множества звезд из тех, что мы видим на небе, давно не существует! Но мы все еще видим их свет. Он достиг Земли и понесся дальше – сквозь пространство и время!

Громов снова отхлебнул из своего стакана и задумчиво почмокал маленьким, узким ртом. На верхней губе у него остался белый полукруг от молока. Женя улыбнулась.

– Итак, вы хотите сказать, что предсказатель просто улавливает чужие волны? – сказала она.

– Ну да, – кивнул графолог. – Диапазон его «приемника» шире, чем у обычных людей. И то, что для других – простые радиопомехи, для пророка – отчетливая музыка. Пророк – это сложнейший и сверхмощный телескоп, позволяющий видеть звезды там, где прочие видят лишь непроницаемую тьму!

Воодушевленно разглагольствуя, Громов так сильно махнул рукой, что молоко из его стакана едва не выплеснулось Евгении на джинсы.

– И все-таки я не понимаю, какое это имеет отношение к графологии? – сердито проговорила Женя. – И какая связь между почерком человека и светом умерших звезд?

– К воротам будущего подходит множество ключей, – с хитрой улыбкой сказал Громов. – И почерк человека – лишь один из них. Ключ хироманта – линии руки, ключ цыганки – карты, ключ оккультиста – хрустальный шар. Ну, а для меня это почерк!

Женя поправила очки и сухо проговорила:

– Вы уж простите, Иван Иванович, но мне кажется, что все это чушь. Может быть, вы и мне погадаете? Я готова предоставить вам образец своего почерка.

Дьякон тревожно взглянул на Женю.

– Не нужно этого делать, – тихо сказал он.

Глаза графолога полыхнули огнем возбуждения.

– Вообще-то я предсказываю будущее не бесплатно, – сказал он, повысив голос. – Но вам, как другу дьякона… – Графолог взял с письменного стола блокнот и карандаш, протянул все это Евгении и предложил: – Напишите несколько строк. Только не торопитесь.

Подумав несколько секунд, Женя взяла карандаш на изготовку и написала:

– Готово! – сказала Евгения, пододвинув блокнот к графологу.

Громов кивнул и склонился над блокнотом.

– Начнем с того, что вы девственница, – заговорил он, изучая почерк.

Женя слегка покраснела.

– Это вам почерк сказал?

– Он и только он, – заверил ее Иван Иванович. – Идем дальше… У вас никогда не было любимого человека. Недостатка в кандидатах, учитывая вашу внешность, не было. Но вы… вы боялись!

– Чего же я боялась?

– Не чего, а кого, – сухо проговорил графолог. – Вы боялись мужчин. Вы и сейчас их боитесь. Корни этого страха – в недоверии. Вероятно, когда-то давно противоположный пол принес вам много огорчений и бед. Негативный опыт не дает вам наслаждаться жизнью, Евгения. Он тянет вас на дно черного омута.

Женя слушала графолога с хмурой, скептической полуулыбкой.

– В душе у вас скопилось много нерастраченной любви, – продолжил тот. – И, если вы кого-нибудь полюбите, вы сделаете его самым счастливым человеком на свете. Что касается избранного вами профессионального пути, то он… ошибочен. И очень скоро вы в этом убедитесь. Однако…

Внезапно графолог осекся, лицо его слегка побледнело.

– Думаю, этого достаточно, – сказал он и отодвинул от себя листок.

– Это все? – удивилась Женя. – Я думала, вы расскажете, что ждет меня в будущем!

– Не сегодня, – скомканно проговорил Громов и беспомощно глянул на отца Андрея. – Как-нибудь в другой раз.

– Больше похоже на сеанс психотерапии, – сердито и смущенно сказала Евгения. – Неужели за это люди платят вам деньги?

– Представьте себе, находятся такие идиоты, – устало ответил Громов. Он повернул голову и посмотрел на настенные часы. – Боюсь показаться негостеприимным, но я совсем забыл об одном важном деле…

Отец Андрей тут же поднялся с кресла.

– Да, нам тоже пора идти, – сказал он. – Спасибо вам за консультацию, Иван Иванович.

– Для вас всегда пожалуйста, дьякон!

Когда Женя и отец Андрей выходили из комнаты, графолог окликнул дьякона:

– Андрюша, задержитесь на секунду.

Отец Андрей остановился. Графолог подождал, пока Евгения отойдет подальше, и тихо зашептал на ухо дьякону:

– Андрюша, друг мой, я не знаю, куда вы держите путь, но вы выбрали себе плохого спутника.

– О чем вы? – не понял дьякон.

– Эта девушка… – пробормотал Громов, слегка смутившись. – Надеюсь, вы с ней не близки? Поймите меня правильно, друг мой. У этой красотки уже есть спутник. Спутник, с которым она неразлучна, хотя сама об этом даже не догадывается.

– Какой спутник? – не понял отец Андрей. – О ком вы говорите, Иван Иванович?

Графолог грустно улыбнулся.

– Смерть, – тихо сказал он. – Смерть – вот ее спутник. На ней печать смерти. И я бы не советовал вам находиться рядом с ней. Представьте себе человека, который носит в руке гранату с сорванной чекой. Такому человеку не нужны спутники… – Графолог наткнулся на ледяной взгляд отца Андрея, вздохнул и примирительно проговорил: – Впрочем, я могу ошибаться. В конце концов, я не дельфийский оракул и не кумская сивилла.

– Вы ошибаетесь, – сказал отец Андрей. – Вы точно ошибаетесь. У меня тоже есть интуиция.

– Ваша интуиция не спасла моему сыну жизнь, – с легким, застарелым укором пробормотал Громов.

По лицу дьякона пробежала тень. Графолог поморщился и слегка стукнул себя по лбу основанием ладони.

– Нет, не то я говорю! Простите меня, Андрюша. Я знаю, что мой сын не послушался вас, когда сунулся на это проклятое минное поле. Ради бога, простите!

– Нет проблем, – сухо сказал отец Андрей. – Но насчет девушки вы ошибаетесь. Всего доброго.

Он повернулся и вышел из комнаты.

Иван Иванович подождал, пока в прихожей хлопнет дверь, и тяжело опустился в кресло.

– Какого черта я это сказал? – тихо пробормотал он. – Кто меня тянул за язык?

Он вздохнул и полез в карман за валидолом.