Глава 27

В мазанке было чадно - плохо прогорали сырые дрова, густо дымила самодельная толстая свеча из воска. Закопченный потолок потрескался, в углах висела паутина. Прямо под черной иконой громоздились сваленные в кучу рыбачьи сети.

- Фитиль паршивый, - пожаловался небритый седой старик. Его красные глаза слезились.

Смирнов закашлялся.

- Я уж думал, ты насмерть замерз, милок, - радостно обнажил желтые от табака зубы хозяин мазанки. - А у тебя шишка на голове! Я когда водку влить пытался, нащупал. Где это тебя угораздило?

- Не помню, - соврал сыщик.

На самом деле он смутно припоминал, как в снегопад и метель пошел на обрывистый берег Волги, как сорвался с кручи, чудом не скатился вниз, застрял на уступе как выбрался наверх, увидел огонек, добрел до мазанки и…

- Я тебя на пороге нашел, - подсказал старик. - Чую, выйти надо… по нужде. Глядь, а у двери лежит ктой-то. Еле втащил! Тяжелый ты.

Всеслав обвел глазами убогое помещение, в единственное грязное подслеповатое окошко пробивался морозный рассвет.

- Светает, - поймал его взгляд старик. - Снег валить перестал. Можно в деревню идти. Сможешь? У меня там дочка с зятем, лошадь у них, сани… или ты автобусом предпочитаешь? Дорогу-то небось замело.

Сыщик не вполне определился, как ему быть.

- Ты, дед, живешь в этой халупе? - с трудом владея языком и губами, спросил сыщик.

- Какой я дед? - обиделся тот. - Мне только шестьдесят пять годков стукнуло. Это я поседел рано, работа у меня была ответственная: печки делать. Печник я! Теперь перешел на художественный промысел, - корзины плету, туеса всякие сооружаю. Чего мне в халупе-то жить? У нас с женой дом в Старице, каменный. А здесь я случайно очутился, - рыбалил маленько, засиделся… в метель попал. Дочкин дом далеко, а мазанка ничейная вот она, рядом, - тут и печка есть, и дровишки, и чайник. Хоть неделю сиди, если жратвы хватит.

Боль в голове Смирнова затаилась: уже не впивалась острыми иглами, не дергала, не вспыхивала огнем, - только ныла исподволь, потихоньку. Тело казалось разбитым, вялым; вставать, идти куда-то не хотелось. От слов бывшего печника проснулись, зашевелились в уме мысли.

- Уж не Хлебин ли твоя фамилия? - спросил он, в очередной раз убеждаясь, как тесен, в сущности, мир и как не бывает в нем случайностей.

- Хлебин, - удивленно протянул дед. - А тебе откуда известно?

- Долго рассказывать. Ладно, попробую встать, размяться: и вправду ехать надо. Твоя жена знает, где ты?

- Знает, но все одно волнуется. Я обещался к ночи быть, а сам застрял тут!

- А моя не знает, куда меня черти занесли, - вздохнул Всеслав. - И телефон я потерял. Так что давай будем собираться.

Через полтора часа, попив крепкого чая с водкой и кусковым сахаром, заперев дверь мазанки, они двинулись по снежной целине к деревне. Небо сияло первозданной синевой, снег блестел, ноги проваливались в него по колено и глубже. Хлебин кряхтел, а Смирнов сразу взмок под курткой, превозмогая неприятную слабость, дрожь. Проснулась боль в спине и затылке, затошнило. «Видно, легкое сотрясение мозга я заработал, - подумал сыщик. - Как пить дать. Некстати это!»

Впереди показалось могучее голое дерево, облепленное снегом, воздевшее руки-ветви в жесте немой мольбы, обращенной к небесам. Подошли ближе - у основания ствола намело высокий сугроб, из которого будто выползал, обвивая толстый, мощный ствол, «белый полоз», - древесная жила-нарост.

- Кудеяров ясень, - задумчиво произнес Хлебин. - Чудно?е дерево! Моя теща покойная была помешана на нем. - Он мелко перекрестился и сплюнул в снег. - Все болтала про какую-то несчастную любовь и про ключи от смерти. Блаженная была баба! А ясень и вправду необыкновенный - бывало, плывешь на лодке по реке, когда солнце встанет… глянешь на дерево, аж сердце замрет! Солнышко-то аккурат между его веток получается, словно золотой шар в руках. Картина, я тебе скажу, удивительная!

Сыщик сообразил, что от дерева до мазанки не так уж и далеко. Это в темноте, на обрыве путь показался длиною в вечность.

- Иван, - обратился он к мужу Федотьи, - а ты вчера вечером… или ночью около мазанки никого не видал? Может, по дороге кто проходил?

- Окромя тебя, милок, никого. Кому в такую погоду быть-то? Рыбаки все загодя по домам разбежались, это я припозднился, думал, авось ветер тучи мимо пронесет. Не пронес.

Скоро показалась и деревенская околица, потянулись заметенные снегом заборы, старые сады, крыши в белых шапках, трубы, из которых дымило.

- Вишь, хозяйки топят уже, стряпать собираются, скотину кормить. Вон и моя Настя суетится, - степенно пояснил Хлебин, сворачивая к открытой настежь калитке.

За забором отбрасывала лопатой снег женщина в старом полушубке, в сером вязаном платке. Она подняла на пришедших красное не то от мороза, не то от слез лицо.

- Колька снова запил, окаянный, - бросилась она к отцу, не замечая чужого человека с ним рядом, не здороваясь. И зарыдала в голос, уткнувшись в плечо Ивана. - Где только самогон взял?

Из дома на крыльцо вывалился расхристанный, взъерошенный хозяин, явно в подпитии и дурном расположении духа.

- Жрать давай! - заорал он на жену, увидел во дворе тестя и постороннего мужчину, пьяно качнулся, осекся и скрылся в сенях.

- Господи, за что ж наказание такое? - запричитала Настя, вытирая слезы тыльной стороной ладони, и крикнула вдогонку мужу: - Ложись спать! Детей не пугай, сволочь!

- Когда он пить начал? - деловито спросил Иван.

- Да вчерась! Вдруг как с цепи сорвался после обеда. Денег потребовал, - жаловалась она отцу. - Нутро у него, видишь ли, горит! Тошно ему! Я не давала. Так он чуть ли не драться полез! Схватился и вон из дому - побегал по соседям, да не больно разжился. Вернулся затемно, бешеный, в сараюшку кинулся, давай там громить все, переворачивать вверх дном. Все разворотил! Видать, там бутыль у него была припрятана… заначка! Или деньги. Не знаю! Ринулся прочь, злой, как черт… в метель побежал куда-то без шапки да пропал до ночи. Собаку раздразнил, лаяла и лаяла, как скаженная. Я детей уложила, пошла искать его… снег глаза слепит, ветер воет, - свалится где-нибудь, замерзнет под забором, думаю. Не нашла… Ночью явился, весь в снегу, пьяный… глаза безумные.

Она всхлипнула и горестно покачала головой.

- Значит, вечером и ночью Николая дома не было? - насторожился сыщик. - А когда он пришел?

- Часа в два, наверное. На улице метет, хоть глаз коли! Дверь сарая настежь бросил… еле снег отгребла утром.

- Можно мне зайти в ваш сарай?

Настя удивленно подняла на него припухшие, заплаканные глаза.

- Зачем?

- Пусть поглядит, - разрешил Иван. - Дурного не будет.

Он зашагал к сараю вслед за Смирновым, недоуменно хмыкая. С какой стати приезжему человеку интересоваться деревенским сараем? Отец Насти чувствовал: этот заблудившийся любитель зимних прогулок по берегу Волги спрашивает про сарай неспроста, - что-то он знает, чего-то недоговаривает. Где он головой ударился? Говорит, будто с кручи сорвался, на уступ упал. Так оно могло быть, конечно. Только за каким чертом в темень и снегопад по кручам прибрежным шастать? Не врет ли? Вдруг они с Колькой непутевым встретились, не поделили чего-нибудь, сцепились да подрались? То-то зятек, как увидел чужого, быстро с крыльца ретировался.

В сарае их застал настоящий разгром. Первым заглянул внутрь Иван, присвистнул от удивления. Ну и ну! Это ж как надо бутыль с самогоном запрятать, чтобы потом все переворачивать пришлось?! Сыщику сразу бросился в глаза «сундук с приданым», о котором ему говорил Хромов. Сундук был добротный, массивный, темный от времени, забросанный сверху всяким хламом: тряпками, досками, обломками старой самодельной мебели.

Настя проскользнула мимо мужчин, всплеснула руками.

- Глядите, что натворил, ирод! Вот тут, наверное, в углу его заначка была, - все выгреб, алкаш проклятый, целую кучу старья раскидал!

Один угол сарая и в самом деле оголился, тогда как в остальных чуть не до потолка громоздились деревянные ящики, какие-то доски, рассохшиеся бочки, кастрюли без ручек, черные от копоти керогазы и прочая отслужившая свой век рухлядь.

- Надо думать, тут он самогон-то и прятал, - согласно закивал Хлебин. - Хорошее место выбрал. Сюда, почитай, еще десяток лет никто не сунулся бы. Любите вы, бабы, мусор копить! Кому нужны эти сундуки, корыта деревянные, доски гнилые?

- Пригодятся, - потупилась Настя. - Я ими печурку во дворе буду растапливать. А сундук - память о бабушке.

- Память не валяется так-то! - рассердился ее отец. - И печурку еще Лукерья покойная растапливать собиралась этими обломками, сам слышал! И что? До сих пор валяются, шагу ступить негде. Превратили сарай в свалку!

Смирнов огляделся, постоял у разоренного угла, подумал, спросил у Насти:

- Можно я поговорю с Николаем?

- Если получится, - фыркнула она. - Идемте в дом, я пышек напеку, чай поставлю. Ты, отец, опять на рыбалку ходил? Много наловил-то?

- С гулькин хвост, - буркнул он. - Веди, дочка, в свои хоромы. Накормить человека надо, обогреть.

Настя запахнула полушубок, вышла из сарая, цыкнула на пса и зашагала к дому. Мужчины молча пошли за ней.

В горнице, навалившись на стол, храпел Николай. Мальчик лет шести испуганно жался в углу, на топчане. Настя увела его в другую комнату, туда, где спал маленький братик.

- Ванюшка намаялся ночью, то ли животик у него болел на погоду, то ли ножки крутило. К утру уснул как убитый, - объяснила она, вернувшись, с ненавистью глядя на пьяного супруга. - Наградил бог моих ребят отцом-алкоголиком!

- Эй, Колька! Просыпайся, тесть в гости пришел, - растолкал зятя Хлебин. - Хватит дрыхнуть. Человек поговорить с тобой желает.

Смирнов тем временем внимательно рассматривал рукава Драгина, нет ли на них порезов. Подумал: «Если вчера на меня напал Николай, то я, размахивая ножом, мог поранить его или повредить одежду. Интересно, где его куртка?»

- Чего надо? - поднял голову Драгин. Глаза у него были мутные, злые.

- Ты зачем сарай разгромил? - спросил его тесть.

- Я там держал кое-что, - огрызнулся тот. - А она, - он показал пальцем в сторону жены, - решила меня перехитрить! Весь угол раскурочила, где я…

Он споткнулся на полуслове, понимая, что выдает себя.

- Не ври, паскудник! - взорвалась Настя. - Я знать не знала, что ты там самогон прячешь. Если бы я бутыль нашла, ты бы ее уже не увидел!

Драгин икнул, осоловело уставился на нее.

- А ведь права баба! - поддержал дочку Иван. - Бутыль-то на месте оказалась, раз ты нализался до поросячьего визга.

- Ну… я ее еле откопал среди хлама. Твое счастье, что цела осталась самогонка! Не заметила ты ее, что ли? Дура!

Между супругами завязалась перебранка, во время которой Смирнов выскользнул в сени. Там висела мокрая от снега куртка, по всей видимости, принадлежащая Николаю. И рукава, и все остальное было целым.

В памяти сыщика возник момент, когда, пытаясь удержаться на отвесной круче, он патался воспользоваться ножом как ледорубом. Либо нападавший отклонился, либо…

- Его вовсе не было? - прошептал Всеслав. - Но кого-то я задел… точно. Это ощущение, когда нож соприкасается с чем-то, режет, натыкается на преграду в виде ткани или тела, запоминается на уровне рефлекса, даже в полубессознательном состоянии.