Если вы, читатель, думаете, что все вышеприведённые замечания излишни в этом астрономико-историко-литературном исследовании, то вы сильно ошибаетесь. Все они так важны, что если бы хоть десяток строк были выпущены в предыдущем, то их всё же пришлось бы написать в каком-либо другом месте далее. А если б этих размышлений о старинных миросозерцаниях и об астрологии у меня не было до чтения Апокалипсиса, то и я, подобно другим современно-образованным людям, считал бы его просто за бред и галлюцинации психически больного человека.

Всё это я припомнил и написал только для того, чтобы наиболее простым и лёгким способом запечатлеть в уме читателя фигуры некоторых важных созвездий, с которыми нам придётся ещё не раз встретиться далее.

Но даже и эти мои прежние размышления не помогли бы мне нисколько в понимании некоторых важных мест рассматриваемой книги, если бы в моей голове не накопилось с детства, так сказать, большого запаса облаков. Вот с этим-то своеобразным складом я и должен ознакомить теперь читателя для того, чтобы и он мог ясно понимать некоторые места Апокалипсиса, потому что, скажу прямо, весь он представляет сплошную смесь астрологических соображений с чрезвычайно поэтическими описаниями движений и форм различных туч, которые видел автор Апокалипсиса в грозе, разразившейся 30 сентября 395 г. над островом Патмосом в греческом Архипелаге.

Мой склад облаков, о котором я говорю, не представляет, конечно, ничего особенно необыкновенного. В голове каждого из нас образуются с течением времени подобные скопления излюбленных впечатлений и картин. Я знал, например, людей, голова которых была, в буквальном смысле слова, складом всевозможных обид, полученных ими в своей жизни от других, тогда как все обиды, которые они сами наносили другим, никогда туда не заносились. В голове талантливого художника непременно существует запас всевозможных образов, соответствующих роду его творчества, а в голове музыканта – всевозможных мелодий. Подбор предметов в таких складах неизбежно обусловливается психическими особенностями и наклонностями данного человека. Каждый из нас непроизвольно собирает сюда и бережно хранит здесь только то, что особенно волнует, затрагивает его в окружающем мире. Всё остальное, к чему мы безразличны, быстро теряется для нас и исчезает неизвестно куда…

Так и в моей голове мало-помалу накопилось очень много всевозможных облачных фигур лишь потому, что я всегда чувствовал к облакам какое-то родственное влечение. Мне кажется, что нечто подобное было также и в голове у Лермонтова. Иначе как бы мог он написать такие два чудные стихотворения:

Такие же точно чувства навевали облака и на меня, и я нередко мысленно обращался к ним с этими самыми стихотворениями. Когда в ясный сентябрьский день появлялись высоко в голубой лазури над Шлиссельбургской крепостью стада перистых облаков, свидетельствуя собою о снежной метели, поднявшейся в почти недоступных для нас и вечно холодных областях атмосферы, в то время, как внизу на земле ещё шумели зелёные листья деревьев и вся природа была полна жизни, в моей душе пробуждалось не одно лишь грустное предчувствие неумолимо спускающейся с высоты зимы, но также и какое-то непреодолимое влечение быть самому на этой высоте и так же свободно носиться среди облаков в этих недоступных пространствах.

Но более всего овладевало мною какое-то особое восторженное чувство во время надвигавшейся на небо или уже бушевавшей кругом грозы. Когда над горизонтом медленно поднималась тяжёлая свинцово-сизая туча с её белым, пенистым краем, завёрнутым вниз, как свиток старинного пергамента, и как будто готовилась обрушиться всей своей тяжестью на присмиревшую от страха землю, – я просто не мог оторвать своих глаз от этой картины. В то время, как окружающие спешили поскорее укрыться в дом, я всегда оставался под открытым небом, вплоть до самого ливня, и с жадностью ловил каждое движение приближающейся грозы, каждый новый оттенок пейзажа и каждый проблеск вспыхивавших за этой тучей отдалённых молний, освещавших её по временам сзади, так сказать, изнутри, каким-то зловещим, у одних гроз алым, кровавым, а у других – голубоватым светом.

И потом, когда эта первая из грозовых туч проносилась над головою и удалялась за противоположный край горизонта, облив землю первым крупным ливнем, я пользовался каждым промежутком дождя, для того, чтобы посмотреть из окна или с открытого места, какие формы принимали следовавшие за нею облака, как они, под влиянием крутящегося по всему видимому небу гигантского урагана, гонялись по всем направлениям друг за другом, принимая самые причудливые формы. Большинства этих форм совсем не знают непосвящённые, потому что обыкновенно прячутся дома, и если замечают и помнят что-нибудь из средины прохождения грозы, так это только радугу, да и то лишь потому, что она является обыкновенно уже в конце…

А между тем в середине грозы тучи также бывают очень характерны. Из них в моей голове ещё в юношеские годы выделилось несколько типических форм, и многие из них запечатлелись так отчётливо, что я без всякого труда могу представить их на рисунках. Приведу здесь лишь несколько из них, потому что они будут иметь прямое отношение к объяснению некоторых из «зверей» Апокалипсиса.

Однажды, приблизительно в половине августа, я возвращался домой из леса, прилегающего к берегу Волги. Солнце уже сильно склонилось к западу и светило мне прямо в лицо, а под ним на горизонте поднималась и быстро двигалась навстречу мне грозовая туча. Я торопился поспеть домой до ливня, но надежды было мало. Солнце скоро скрылось за тучей, и наступил тот особенный род освещения, который всегда характеризует приближение грозы. Всё, на что ни падала тень от тучи, сейчас же принимало особенный мрачный колорит, и вся природа, казалось, замерла в ожидании чего-то странного и необычайного.

Я уже не помню, долго ли продолжалось всё это, потому что я о чём-то замечтался. Но вдруг я остановился, как вкопанный, выведенный из своей задумчивости резкой и неожиданной переменой в освещении окружающего ландшафта и поразительной картиной в облаках. Солнце вдруг выглянуло в узкое отверстие, как бы в пробоину какой-то особенной тучи, состоящей из двух слоёв, наложенных один на другой. Контраст окружающей меня местности, освещённой одним этим пучком параллельных лучей, с отдалёнными, покрытыми зловещею тенью, частями ландшафта был поразительный. Для того чтобы понять, что это была за картина, нужно самому её видеть в природе или, по крайней мере, на картине, писанной гениальным художником, потому что всякое описание бессильно.

Благодаря тому, что пробоина в тучах двигалась мимо солнца, оттенки его блеска быстро изменялись. Солнце казалось совсем живым лицом разгневанного человека, старающегося просунуть свою голову между двумя слоями тучи для того, чтобы посмотреть, что творится на земле. Это сходство с живой человеческой головой дополнялось ещё тем, что верхний край узкого отверстия в свинцово-сизых тучах, освещённый сзади солнечными лучами, принял вид густой шевелюры снежно-белых волос над разгневанным ликом солнца, а нижний край образовал под ним как бы воротник меховой шубы, такого же снежно-белого цвета, закутывавший его подбородок, а поперёк солнечного диска легло, тёмной чертой, продолговатое облако, представляя собой что-то вроде двухконечного древнего кинжала, который солнце держит у себя во рту (рис. 16 в I гл. 2-й части).

Несомненно, что эта кажущаяся пробоина в тучах была лишь перспективным явлением, простым расширением узкого промежутка между двумя слоями грозовой тучи, лежащими один над другим. Узкая и в обычных условиях совершенно незаметная отслойка продолжалась в облаках и далее в обе стороны несколькими сужениями и расширениями, так как косые лучи солнечного света, проходя сзади в соседние расширения, образовали по обе стороны хмурящегося солнца несколько светящихся пунктов, как бы пламя нескольких горящих факелов, поставленных направо и налево от гневного солнечного лица.

Всё это было так внезапно, так полно какой-то своей собственной жизни и движения, что, как мне ни смешно сознаться, но я несомненно испугался и был готов спросить с суеверным страхом:

– Что такое случилось? Что тебе нужно?

Явление это, которое в буквальном смысле слова воспроизведено в первой главе Апокалипсиса, продолжалось не более минуты. Солнце медленно передвигалось за нижний край отверстия, принимая от постепенно помрачавших его промежуточных паров всё более и более хмурый зловещий вид. А затем на месте солнца остался лишь огромный факел светлых лучей посреди ряда других таких же пучков золотистого света… Через полчаса налетала буря, а что было далее, я уже не помню.

Другой раз, когда я вышел в средине грозы, в промежутке между двумя ливнями, на открытое место, чтобы посмотреть на движение и формы туч этого периода, я увидел на лазури отчасти прояснившегося неба, очень высоко вверху, но несколько к юго-востоку, длинный ряд снежно-белых облаков, свёрнутых спиралями в виде охотничьих рогов (рис. 10). Они быстро неслись друг за другом, обозначая этим путь крутившегося вверху урагана, и вся их спираль представляла, очевидно, центры вращения соответственных частей атмосферы, где вследствие внезапного разрежения воздуха выделялись лёгкие водяные пары. Но внизу невольно казалось, что по небу летит вереница невидимых ангелов, трубящих среди грозы…

Когда же я через некоторое время снова вышел посмотреть, то увидел высоко на севере другую, не менее поразившую меня картину. Три больших беловатых облака, занимавшие всю верхнюю часть неба, приняли там формы настоящих огромных жаб (рис. 11), схватившихся друг за друга передними лапами и нёсшихся, как бы в диком танце, около самого северного полюса неба. Эта иллюзия танца в воздухе обусловливалась их криволинейными движениями и тем, что на пути они вытягивали то ту, то другую из своих лап и искривлялись самым уродливым образом. Но и это явление тоже продолжалось недолго, и через несколько минут все жабы распались на четыре отдельных облака, вроде кучевых…

Аналогичные формы мне приходилось наблюдать и в середине других гроз. Но я прибавлю здесь лишь два случая, которые пригодятся нам впоследствии.

Один раз, после августовской грозы, окончившейся к закату солнца, когда весь западный край горизонта был уже покрыт кровавой полосой вечерней зари, одна из последних туч приняла чрезвычайно оригинальный вид. На огненном фон горизонта сидела какая-то гордая женская фигура в пышном багряном одеянии и держала в вытянутой руке чашу, чрезвычайно похожую на те, которые употребляются в церквях для причастия. От просвечивающих и отражённых лучей уже скрывшегося солнца эта чаша казалась вылитой из золота, а сама женщина как будто была украшена со всех сторон золотистыми кружевами. От медленного движения тучи казалось, что она плавно наклоняется вперёд, как бы желая поднести кому-то эту чашу. Её рука всё более и более протягивалась к югу и, наконец, черезнесколько минут оторвалась, и облако приняло вид двух отдельных клочьев (гл. 17 Апокалипсиса).

Второй замечательный случай, относящейся к облакам, выходящим в средин грозы из-за горизонта, я видел уже не в России, а в Швейцарии. Я возвращался с компанией нескольких женевских студенток и студентов с загородной экскурсии, где нас захватила гроза. Вдруг один из нас заметил на краю неба, по которому летело в разных местах лишь несколько клочковатых туч, новое облачное образование необыкновенного вида. Казалось, что из-под горизонта с юго-запада выступала покрытая уродливыми наростами и гребнями сизая спина какого-то допотопного гигантского ящера (рис. 12). Пять или шесть смерчей, крутившихся над этой тучей, образовали над ней несколько спиральных белых облаков, напоминавших длинные змеевидные шеи. Они оканчивались белыми кучевыми облаками, в виде уродливых голов…

– Смотрите, словно гидра какая многоголовая выходит из-под земли, – сказала одна из наших спутниц, и, все согласились с этим.

Боле удачного названия и нельзя было придумать появившемуся перед нами чудищу.