Петр Гущин работал в салоне «Лотос» охранником. Он приходил вечером, когда клиентки и сотрудники расходились по домам, включал телевизор и смотрел все подряд – фильмы, шоу, спортивные программы, – пока его не одолевал сон. Работа ему нравилась: тихо, спокойно, комфортно. Только в последнее время начали происходить какие-то странные вещи. Петр старался не обращать на них внимания.

Они со вторым охранником Володей дежурили по очереди – через ночь.

– Ты как себя чувствуешь, когда один остаешься? – как бы между прочим поинтересовался Владимир. – Не боязно?

– Чего бояться-то? – удивился Гущин. – Денег тут больших нет, ценностей тоже. Не банк ведь – женский салон. Кто сюда сунется?

– Я не о том… – отвел глаза Володя. – Ты ничего такого… не замечал?

– Чего такого?

Володя замялся.

– Ну… всякое болтают…

– А ты не слушай! – рассердился Гущин. – Не хватало еще нам с тобой бабские сплетни поддерживать!

– Я вчера еле утра дождался, – со вздохом признался Володя. – С вечера пришел, только сел футбольный матч смотреть… слышу истошный крик. Выбегаю в холл… там эта уборщица, Дуся… вопит и трясется вся. В чем дело? – спрашиваю. Что случилось? А она показывает в сторону коридора и за горло держится, как будто ее душили… Я бегом по коридору, туда, обратно… никого. Принес уборщице воды, она выпила, отдышалась и говорит… что видела женщину, одетую в красное…

– Может, кто из клиенток задержался?

– Я все проверил, – покачал головой Володя. – Никого не было. Дуся ушла домой, а мне не по себе стало. Сижу – и к каждому шороху прислушиваюсь… даже футбол меня отвлечь не может. Хотел вздремнуть… какое там! Только глаза закрою… то скрипнет что-то, то треснет… и до того жуть берет… Вот, иконки принес. Мать дала, велела поставить тут у нас. Не мешало бы еще святой водой все побрызгать.

– Ты в своем уме? – возмутился Гущин. – А попа вызвать не надо? Чтоб он молебен очистительный прочитал, помахал всюду кадилом?

Володя пожал плечами. Предложение пришлось ему по душе.

– Может, и надо, – сказал он, расставляя иконки на шкафчике для одежды. – Самоубийцы долго не находят успокоения… все бродят и бродят… ищут чего-то. И вообще, я ходил к хозяйке салона, попросил у нее ароматические свечи. Приду на дежурство, зажгу… мне будет приятнее. Говорят, призраки огня не любят, он их отпугивает.

– Только не здешний, – засмеялся Гущин. – Дама в красном сама не прочь со свечой прогуляться по темным коридорам. Если верить слухам, конечно.

– А ты веришь?

– Водочки употреблять меньше надо, Володя, – серьезно ответил Гущин. – И травку желательно не курить на ночь. Тогда никакие призраки не страшны.

– Я не курю, – обиделся Володя. – И не напиваюсь до чертиков!

Он был помоложе Гущина, поменьше ростом, но крепкий, широкоплечий, с хорошо развитыми мышцами, и расписываться в собственной трусости ему было неловко. Но… видать, допекло парня.

Гущин добродушно похлопал его по плечу.

– Ладно, приноси святую воду, – пошутил он. – Вреда не будет. Ты, главное, сам облейся как следует, охлади горячую головку! Ха-ха-ха! Ха-ха!

Однако слова Володи подействовали на него сильнее, чем он ожидал. Оставаясь в салоне один, Гущин невольно начинал ощущать беспокойство, прислушиваться. Сидеть, как раньше, спиной к открытой в коридор двери он не мог и передвинул кресло ближе к стене. Время от времени, особенно после двенадцати, охранник чувствовал неприятную тяжесть в затылке, навязчивое желание оглянуться. Сон пропадал, и ночь напролет Гущину приходилось развлекаться телевизионными передачами, щелкая пультом и проклиная «нечистую силу».

В призраки и тому подобную чепуху он не верил, но… береженого бог бережет.

Однажды под утро, когда Петру с трудом удалось задремать, он увидел сон – танцовщица в красном шелковом наряде, в золотых украшениях, звеня браслетами и ритуальными колокольчиками, бродит по салону – из комнаты в комнату, потом по коридору к комнатушке охраны… приближается к Гущину… наклоняется… Могильный холод сковывает его члены, сердце замирает, он поднимает глаза и… вместо прекрасного лица видит белую мертвенную маску, оскалившуюся в дикой улыбке… Жуткий крик вырывается из его горла, он дергается, просыпается… и действительно слышит вопль, только женский.

Гущин, все еще сонный, вскакивает, бежит на крики и натыкается в коридоре на уборщицу Катерину, которая едва не сбивает его с ног.

– А-а-аа-а! – вне себя от ужаса, орет она. – А-а-а-ааа…

Охранник схватил ее за плечи, встряхнул. Глаза Катерины приобрели более осмысленное выражение, она закрыла рот и жестом показала в сторону подсобки.

– Что случилось? – зло спросил Гущин. – Ты как здесь оказалась?

– Так… утро уже… – стуча зубами, выговорила она. – Я убираться пришла… сегодня моя очередь.

– Чего орешь как резаная?

– Там… там… – Катерина вздрогнула. – Она…

– Кто – «она»? Где? – еще больше рассвирепел Гущин, чувствуя, как ее страх передается ему.

– Там…

Охранник побежал по коридору, свернул вправо и оторопел… что-то, похожее на женскую фигуру в красном, притаилось в углу… Преодолевая страх, Гущин рванулся вперед и схватил «призрака». У него в руках оказалось красное кимоно, забытое кем-то из клиенток. От него шел слабый запах духов. Кимоно было накинуто на подставку в виде дракона, которые стояли в салоне по всем углам.

– Ф-ффу-у… – выдохнул Гущин, ощущая, как липкий пот течет по его спине. – Ну и напугала, дура! Иди сюда! – гаркнул он.

Катерина робко приблизилась, бледная и дрожащая.

– Вот твой призрак! – заорал охранник, размахивая перед ней красным кимоно. – С ума с вами сойдешь, дурехи чертовы!

Уборщица ойкнула и попятилась. Она уставилась на кимоно в руках Гущина, не в силах отвести глаз. Он плюнул, бросил кимоно на пол и зашагал к себе.

– Вот дурачье! – сердито ворчал он. – И Вовка туда же! Икон натащил, бутылок со святой водой! Так и самому тронуться недолго… Уже кошмары начали сниться!

У Гущина пересохло в горле. Он окинул взглядом комнату в поисках минералки. Не найдя ничего лучшего, он налил в пластиковый стаканчик святой воды и выпил. Вода была тепловатая, с привкусом ладана.

Охраннику полегчало. Он посмотрел на часы и заторопился. Днем Гущин дежурил в супермаркете на соседней улице.

– Ты куда? – испуганно спросила Катерина, хватая его за руку. – Я здесь одна не останусь!

– Уже половина восьмого, – разозлился он. – Сейчас администратор придет!

Ева Рязанцева была прекрасной хозяйкой. Она хлопотала на кухне, напевая, порхая от стола к плите, и все у нее получалось как бы само собой. Мясо покрылось румяной корочкой, оставаясь внутри мягким и сочным; пироги подошли и отлично испеклись; грибной соус благоухал на всю квартиру; грушевый компот остывал на подоконнике.

Расставшись с мужем, она захотела начать все сначала, полностью изменить свою жизнь. Из прошлого Ева оставила только любовь к домашнему хозяйству и свою профессию – преподавание испанского языка. Остальное она решила безжалостно истребить в себе, начиная с внешности. Первой жертвой «террора» стала ее роскошная пшеничная коса, которая раньше составляла едва ли не главную Евину гордость. В парикмахерской, куда Ева пришла обрезать косу, ее долго отговаривали, убеждали не губить редкую красоту и «сохранить индивидуальность». Рязанцева была непреклонна.

– Мои прежние убеждения, вкусы, манеры и наклонности принесли мне много вреда, – заявила она. – Я хочу покончить с этим.

Выйдя из парикмахерской, она с облегчением вздохнула, как будто сбросила некое тяжкое бремя. Пышные, чуть вьющиеся волосы свободно рассыпались по плечам, сразу превратив Еву из печальной «прекрасной дамы» в легкомысленную, весьма привлекательную круглолицую особу. Госпожа Рязанцева посмотрела на свое отражение в витрине супермаркета и пришла в восторг. Прежняя Ева – мечтательная, романтическая и доверчивая, «идеальная жена» и обманутая любовница – перестала существовать. Ее сменила…

А вот с этим оказалось сложнее. Получалось, что отречься от прошлого намного проще, чем создать новый, принципиально иной образ.

Ева пришла домой, разделась и робко приблизилась к зеркалу. Оттуда на нее смотрела тридцатилетняя женщина, умудренная опытом, утомленная жизнью, разочарованная в любви, грешная, незнакомая… Модная прическа придавала ей некий неуловимый шарм двойственности – кокетливые локоны обрамляли растерянно-серьезное лицо. Ева точно знала, какой она быть не желает. Но кем она собирается стать?

– Я буду ваять тебя заново, – сказала Ева своему отражению в зеркале. – Как Пигмалион ваял Галатею. Я создам тебя, как Леонардо да Винчи создал Мону Лизу, заставив весь мир разгадывать тайну ее улыбки. Излишняя простота женщинам вредна, она их портит, как чрезмерно яркий свет – произведение искусства. Рембрандтовский полумрак, полутени, тициановское золото… вот то, что нужно. Раздетая натурщица, выставленная на всеобщее обозрение, вместе с загадочностью теряет половину своего обаяния.

И Ева принялась за осуществление задуманного. Поскольку внутренние метаморфозы гораздо менее заметны, она взялась за внешние. Коса была отрезана, и теперь следовало заняться фигурой.

– Похудеть! – решила Ева. – По какой-нибудь экзотической методике! Вульгарная диета, шейпинг и тренажерный зал не для меня. Это будет противоречить моему новому имиджу.

На ловца, как известно, и зверь бежит. Секретарша из российско-испанской фирмы, которая брала у Евы уроки языка, посоветовала обратиться в восточный салон «Лотос», расположенный недалеко от метро «Ясенево». Добираться далековато, но зато экзотики хоть отбавляй.

Ева после выяснения обстоятельств гибели Матвеева, бывшего любовника, и той роли, которую играл во всей этой грязной истории ее муж, Олег Рязанцев, сразу ушла из дома. Квартиру, вещи, тряпки – все бросила, не задумываясь, одержимая одним стремлением – прочь из-под одной крыши с супругом. Сначала рухнула «идеальная семья», а потом приказала долго жить «идеальная любовь». Последствия таких потрясений не могли не сказаться. Тонкая, нежная натура Евы давала трещину за трещиной, пока не оказалась у опасной черты. Выручил Еву господин Смирнов, частный сыщик, с которым ее свела судьба при расследовании убийства Матвеева. Он предложил пожить некоторое время у него, прийти в себя, осмыслить прошлое и набраться сил для того, чтобы посмотреть в лицо будущему. Ева согласилась. У нее не было особого выбора. Она смертельно боялась Олега Рязанцева и возможных осложнений с разводом. Всеслав Смирнов помог ей расстаться с мужем без эксцессов – он о чем-то там намекнул Рязанцеву, и тот сдался.

Олег не препятствовал разводу, но Еве до сих пор страшно было вспоминать его взгляд, которым он смотрел на нее при последнем разговоре, – холодный, полный затаенного бешенства и жажды мщения. С того дня они больше не встречались. Наверное, Олег смирился с неизбежным, остыл. А Ева все еще не могла без дрожи думать о нем. Ей бы не помешала психологическая разгрузка, какая-нибудь эффективная техника расслабления, и тут салон «Лотос» оказался как нельзя кстати.

Прошел год с тех пор, как Ева перешла жить к Смирнову. Они занимали разные комнаты в просторной трехкомнатной квартире и поддерживали теплые дружеские отношения. Впрочем, не стоит лукавить. Господин Смирнов был влюблен в Еву и старался расположить ее к себе, вызвать ответное чувство.

Услышав о салоне «Лотос», он обрадовался. Наконец-то у Евы появится новое увлечение! После развода она вела жизнь затворницы, ничем не интересовалась, кроме работы и книг по искусству – благо у Славки два книжных шкафа были забиты альбомами, музейными каталогами и толстыми трудами по истории искусств. Книги собирала его мама, ученый-историк, всю жизнь проводившая на колесах: если не в археологических экспедициях, то у таких же одиноких подруг, захваченных исследованиями истории Древней Руси. Сейчас мама жила в Суздале, изучала древнеславянские рукописи. Славка написал ей о Еве и получил в ответ радостное письмо, в котором мама выражала надежду, что ее непутевый сын наконец остепенится и начнет размеренную семейную жизнь.

«Как бы не так! – подумал господин Смирнов, читая мамино послание. – Слово „семья“ при Еве лучше не произносить. Так же, как и „любовь“. Передо мной стоит непростая задача – завоевать чувство женщины, которая и слышать не желает ни о каких ухаживаниях».

Первое время Ева забросила уроки испанского, почти не выходила из своей комнаты, питалась чаем и бутербродами, плакала, спала, снова плакала. Казалось, ее горю не будет конца. Но тихая, теплая московская осень облегчила ее боль. Славка чуть ли не силой вытаскивал Еву в Сокольники, в Измайлово, за город. Осенний лес, горящий золотом и багрянцем, полупрозрачный от солнца и сентябрьского неба, ронял листву под ноги гуляющим. Пахло грибами. Ветки рябины гнулись от красных ягод. И так грустно и хорошо было на душе от этой пронзительной синевы, от этого пьяного воздуха, так сильно, горько пахли облетевшие листья, что нельзя было отказаться от надежды на счастье, на новое дыхание жизни, на что-то несбыточно-прекрасное, свежее, как это золотое лицо осени…

Когда зарядили холодные обложные дожди, Ева уже начала оттаивать. По вечерам она ждала Славку с работы, стоя у окна. Потом они вместе ужинали. Готовить приходилось ему, но он привык. Бесконечные мамины разъезды, суворовское и десантное училища, служба в спецназе закалили Смирнова, выработали у него терпимое и простое отношение к быту. Он умел все – готовить еду, стирать, наводить порядок и заботиться о ближних. Главное – это было ему не в тягость, а в радость.

Ева неохотно поддерживала разговор, но постепенно их беседы за чаем становились все более и более долгими, откровенными. Господин Смирнов действовал осторожно, как сапер на минном поле, опасаясь сделать неверный шаг. Потихоньку-полегоньку он выуживал у Евы слово за словом, признание за признанием. Она выдавливала свою боль по капле, скупо, словно боялась расстаться с ней. Капли сливались в ручейки, которые в очередной дождливый вечер разразились бурным потоком рыданий, жалоб, проклятий и смеха. Такого «водопада» сыщику до сих пор видеть не приходилось. Он убедился, что Ева – женщина воистину необыкновенная, которая и плачет и смеется со вкусом и знанием дела.

Однажды, случайно заскочив днем домой, Славка застал Еву за уборкой. Она надела синий мамин фартук с оборками, вытащила пылесос, швабру, вьетнамский веник с длинной ручкой и принялась выскребать отовсюду пыль, до которой у хозяина не доходили руки. Жизнелюбие Евы пускало первые робкие ростки.

Вскоре она взяла на себя обязанность готовить еду и делала это с таким вдохновением, что через месяц сыщик заметил изрядный слой жирка на своей талии. Он с трудом застегнул джинсы и дал себе слово возобновить утренние пробежки.

Ева со странным, даже болезненным удовольствием погрузилась в мир искусства и древней истории. Славка понимал, что таким образом она пытается отгородиться от жизни, забыть о нанесенных ею ранах. Она словно ждала чего-то, как куколка ждет первых теплых деньков, чтобы превратиться в бабочку.

Ева продолжала давать частные уроки испанского, в основном по вечерам, и теперь ее общение с господином Смирновым ограничивалось выходными днями. Сыскное дело не знает суббот, воскресений и праздников, поэтому Славка старался каждую свободную минутку уделить Еве. Он покупал ей разные женские мелочи, сладости, цветы, водил на художественные выставки и театральные премьеры. К театру Ева оставалась равнодушной и призналась, что смотрела спектакли, только чтобы не обидеть Смирнова. Выставки же приводили ее в восторг. Она могла часами стоять у какого-нибудь пейзажа или скульптуры, пока сыщик изнывал от скуки.

– Тебе нравится? – спрашивала она, оторвавшись от очередного шедевра. – Смотри, какие линии, какое смелое сочетание красок!

– Мм… – многозначительно отвечал господин Смирнов, подавляя зевоту. – Ничего вещица.

– Что бы ты понимал?! – воздевала она руки и тащила его пить шампанское с мороженым.

У нее появилась новая страсть – шампанское с мороженым – и новый стиль одежды – «персидские» шелковые и бархатные наряды: шаровары, штанишки в обтяжку, блузки с широкими рукавами и длинные накидки. Пожалуй, она пока что не рискнула приобрести только тюрбан.

Близких друзей у Всеслава не было. Приятели, бывшие сослуживцы, бывшие сотрудники охранных фирм, где ему довелось поработать, – вот и весь круг знакомых. Пару раз он пытался пригласить Еву в гости к одному из приятелей, но она вежливо отклоняла его предложения.

– Прежде и ходить в гости, и принимать гостей составляло традицию семьи Рязанцевых, – сказала она. – Я хочу искоренить все, что напоминает мне о прошлом. И это тоже.

– А почему ты после развода оставила фамилию Олега? – не очень тактично спросил Всеслав.

– Как предупреждение. Чтобы впредь не угодить в похожий капкан. Вот ты, например, разве не собираешься меня использовать?

– Каким образом? – растерялся сыщик.

– Ну… в качестве домохозяйки, например, или сексуальной партнерши. У тебя есть женщина?

– Н-нет…

– Вот видишь?! Мужчине твоего возраста воздержание противопоказано. Значит…

– Ничего это не значит! – возмутился Смирнов. – Мужчины и животные – не синонимы, дорогая Ева. А с домашним хозяйством я прекрасно справляюсь сам. Привык!

– Зачем же ты со мной возишься?

Он хотел сказать, что любит ее, но слова застряли в горле под ее насмешливым взглядом. Да и что такое – «любить»? Если бы его спросили, он бы не смог ответить.

– Ты – наслаждение моей души, – неожиданно для самого себя сказал Славка. – В моем сердце распускаются цветы, когда я смотрю на тебя.

Ева долго молчала, отыскивая в выражении его лица, глаз, в интонации голоса фальшь. Славка так и не понял, поверила она ему или нет. Но с этого мгновения их отношения заметно потеплели и улучшались с каждым днем.

– Я буду называть тебя Всеслав, – заявила она. – Это звучит необычно… по-древнерусски.

– Так и было задумано, – усмехнулся сыщик, радуясь, что опасная черта успешно преодолена ими обоими.

Он уже не представлял себе жизни без Евы, без ее капризов и глупостей, без того, как она напевала в ванной или на кухне, как она расчесывалась перед зеркалом в прихожей, примеряла очередные забавные шелковые шаровары, являясь в них в гостиную и спрашивая:

– Мне идет?

– Тебе все идет! – искренне отвечал Славка.

Сегодня у господина Смирнова был день рождения, о котором он, как всегда, забыл. Но Ева решила устроить маленький праздник для двоих. Вчера она полдня искала подарок и приобрела интересную вещицу – золотую цепочку с кулоном из ляпис-лазури, на котором красовался египетский иероглиф.

– Что это за надпись? – спросила она продавца. – Мужчине подойдет?

Тот долго рылся в толстой тетради, отыскивая сведения об украшении.

– Подойдет, – наконец сказал он. – А чем ваш мужчина занимается?

Ева пожала плечами. Она собиралась получить информацию у продавца, а не рассказывать ему о Всеславе.

Не дождавшись вразумительного ответа, тот принялся расхваливать камень.

– Ляпис-лазурь, синий драгоценный камень с золотыми крапинками, символизирует небосвод и звезды, – затараторил продавец. – У египтян считался священным камнем; из него изготовлялись царские украшения, обеспечивающие их носителю защиту солнца и неба. Синий цвет был цветом богов, особенно Амона-Ра. Такой амулет, как вы изволили выбрать, носили египетские судьи. На нем выбит иероглиф «истина».

– Отлично! – просияла Ева. – Это то, что нужно.

Она заплатила за украшение и спустилась на первый этаж магазина за продуктами. Набрав два полных пакета еды, поспешила домой. Кое-что Ева приготовила с утра, и теперь можно было не волноваться. К приходу Всеслава она все успеет.