Глава 29
Москва
Господский дом поразил Астру заброшенностью и остатками былого очарования. Он был очень живописен – в нем угадывался русский стиль: одно-двухэтажная постройка чем-то напоминала терем. Длинная галерея с кувшинообразными столбами, лепной декор фасадов, уцелевший герб – все это производило впечатление опустевшего, обветшалого дворянского гнезда.
Матвей опаздывал. Он не удивился, когда она попросила его приехать именно сюда, к алтуфьевскому дому. Привык к ее чудачествам.
Астра увидела его издалека и помахала рукой.
– У нас экскурсия?
– Вроде того, – улыбнулась она. – Ты не рад?
– Всю жизнь мечтал побродить здесь с ностальгической тоской о прошлом…
– Тебе будет полезно. Вдруг вспомнишь что-нибудь?
– Я?..
– Ты же ездил в подмосковную усадьбу Брюса? А это поместье когда-то принадлежало графине Наталье Брюс. Очень недолго, правда. Она продала его доктору медицины Риндеру, который вскоре умер от чумы.
– Как мрачно…
– Кстати, Брюсам не везло с мужским потомством. Зато они были довольно состоятельны. Точно неизвестно, каково происхождение их богатства.
– Хочешь, чтобы я вспомнил, где Брюсы зарыли клад? Возможно, мы даже будем копать? Жаль, я не захватил с собой лопату.
Астра словно не замечала иронии в его словах.
– В здании потихоньку идет ремонт, – сообщила она. – В случае нужды попросим лопату у рабочих.
Матвей понимал, что она вызвала его сюда в связи с расследованием, а не с историей Брюсов, но не мог удержаться от колкостей. Он представил себе графиню Брюс, прогуливающуюся по липовой аллее, и ему стало не по себе. Как будто она была его дальней родственницей…
Астра вошла в роль экскурсовода, находя странное удовольствие в возвращении в прошлое. Она хорошо подготовилась.
– Алтуфьево переходило из рук в руки, и однажды коммерсант Григорий Лианозов выкупил имение у барона Корфа. Его старший сын Степан наверняка знал усадьбу как свои пять пальцев. – Она помолчала. – Потом здесь был устроен частный пансион для состоятельных москвичей, а после революции – больница. Потом… В общем, какая разница? Сейчас здание, как мне сказали, передано местному приходу.
Небо, голубое и чистое, уже подернулось вечерней дымкой. Солнце садилось. Закат высветлил верхушки лип, придавая листве медный оттенок. Неухоженный приусадебный двор зарос бурьяном.
– Под домом есть подвалы, – продолжала Астра. – В них меняли перекрытия. Один из строителей изучает старые усадьбы на территории Москвы, фотографирует. Он меня и просветил, пока я тебя ждала.
Матвей поднял голову, разглядывая здание. На облупленных карнизах сидели голуби.
– И что? – спросил он. – Полезем в подвал? Искать тайник бывших господ?
– Идем. – Она потянула его за руку. – Я покажу тебе герб на южном фасаде.
Уцелевший геральдический знак представлял собой разделенный на две половинки щит, обрамленный сверху лепниной в виде листьев и короны. На одной стороне щита красовалась половинка птицы с расправленным крылом, на другой – рука, сжимающая короткий изогнутый меч.
– Похоже на турецкий кинжал, – пробормотал Карелин. – Ятаган какой-то.
– Вот! – обрадовалась Астра. – Тебе тоже кинжал пришел в голову? Это прямое указание на то…
Она запнулась, подбирая слова.
– На что? Разве герб принадлежал Лианозовым?
– Нет. Мне сказали, одним из владельцев усадьбы был некто Жеребцов, он и соорудил герб.
– Стало быть, это герб Жеребцовых?
– Ты только послушай…
Астра страдала чересчур развитым воображением. Она тут же представила себе Степана Лианозова, который в 1940 году – перед войной – нелегально или под чужим именем пересек границу СССР и устремился в бывшую усадьбу, чтобы надежно спрятать бесценную реликвию – магический клинок. «Герб будет служить тайным знаком», – решил он. Масоны обожали разные тайные знаки. Долгие годы кинжал хранился где-нибудь в стене или в подвале господского дома. Пока профессор Лианозов не догадался, где он, не отыскал его и не изъял!
Все это она выпалила на одном дыхании.
– А что здесь тогда было? – спросил Матвей, кивая в сторону дома.
– В сороковом году? Больница, кажется…
– Одно меня смущает, – невинно произнес он. – За какие грехи поплатился егерь Лычкин? И куда подевался господин Неверов? Может, дело не в кинжале?
– Профессор отправился в Новгородскую область, чтобы… В общем, он хотел запрятать клинок в самом дремучем уголке, где-нибудь на болотах, – Астра сама понимала шаткость излагаемой версии, но пыталась обосновать ее. – Важно установить, умер он до того, как спрятал сокровище, или после.
– И как, интересно, ты собираешься устанавливать сей факт?
– Не знаю…
– Объясни, зачем человеку искать какую-то вещь, а потом опять ее прятать? Причем на болотах! За тридевять земель от Москвы, где он живет!
– Люди зачастую поступают вопреки логике.
– Не до такой степени, – возразил Матвей.
Астра понуро молчала.
– Ты меня вызвала сюда, чтобы показать герб?
– Не совсем. Пойдем к пруду, там чудесные деревья. Как на картине!
Рядом с прудом застыл в безветрии одичавший сад. В теплом воздухе кружилась мошкара. У пруда смотрелись в зеленую воду ракиты.
– Ты еще что-то узнала? – спросил Матвей, борясь с желанием взять ее за руку, обнять…
Астра повернулась, читая это желание в его глазах, которые он не успел отвести. Ее губы едва заметно дрогнули.
– Сын профессора назначил Леде встречу у метро «Алтуфьево», – сказала она. – Мы говорили с ней час назад. Когда Лианозов уехал, она гуляла здесь одна, потом позвонила мне. Валериан считает, что профессор стал жертвой проклятия, как и отец Леды. Он показывал ей письмо некой Аксинье Куприяновой от ее внука, который погиб в сорок третьем году где-то под Старой Руссой.
– Тоже жертва проклятия?
– Как ты догадался? – улыбнулась Астра. – Фамилия внука, между прочим, Лианозов.
– Да ну?
– Этот самый Николай Лианозов незадолго до гибели написал бабушке – Аксинье Куприяновой – очень странное письмо. Послание передал его сослуживец, который получил отпуск и приезжал к родным в Москву. Николай пишет, что после контузии его преследуют кошмары: появляется человек в черном балахоне и колпаке, требуя вернуть украденное. Впрочем, давай я лучше прочитаю! – сказала Астра, доставая из сумочки сложенный вчетверо листок. – Валериан любезно оставил Леде ксерокопию.
– Хорошо, читай, – сдался Матвей.
Он понял, что копать не придется – во всяком случае, сегодня, – и успокоился.
– Вот с этого места.
Она принялась читать, по-актерски выразительно, то понижая, то повышая голос:
– «…Он приходит, стоит мне закрыть глаза, и твердит одно и то же: „Отдай! Отдай! Иначе не миновать тебе смерти!“ Смерть на войне – дело обычное, и я этого не боюсь. Меня мучает страх, что я схожу с ума. Контузия у меня была легкая и не могла дать такого осложнения. Иногда мне кажется, что всему виной убитый мною немецкий офицер, одеждой и вещами которого я воспользовался. Или это тоже часть моего бреда? Нас забросили в тыл к немцам, два моих товарища погибли, а мне удалось уцелеть и наткнуться на болотах на группу партизан. Но до этого я избавился от одной вещи – трофейного кинжала с красивой ручкой. Этот кинжал я забрал у убитого мной офицера вместе с его оружием. Кинжал был в невзрачном брезентовом чехле, и сначала я принял его за обычный нож. Не знаю, что заставило меня взглянуть на него – какое-то сильное беспокойство, волнение, с которым я не мог справиться. К рукоятке кинжала было привязано на шнурке серебряное кольцо с черепом и надписью по-немецки на внутренней стороне: сокращенно „Моему дорогому фон Штейну…“, потом дата и какая-то подпись. Думаю, это эсэсовское кольцо „Мертвая голова“. Но офицер, которого я убил, носил не эсэсовскую форму.
Я был один в лесу, изможденный, голодный, промокший до костей, и все осознанные мысли про кольцо и кинжал пришли ко мне позже, когда я после контузии лежал в партизанском лазарете. А тогда я двигался и действовал как в тумане, не ощущая себя. Будто кто-то невидимый руководил мной.
Почему-то мне пришло в голову закопать трофей на берегу болотного озера под обросшей травой грудой камней. Наверное, много лет назад здесь собирались возводить какое-то сооружение и привезли камни. Я нашел укромное место между ними, сделал углубление и поместил туда кинжал. Чтобы запомнить, где он лежит, я потом раздобыл клочок бумаги и начертил карту, как нас учили, пометив звездочкой свой клад. Зачем? Сам не понимаю. Вероятно, от нервного перенапряжения у меня временно помутился рассудок.
Что-то подсказывало мне – я никогда не вернусь туда. Посылаю тебе, ба, это последнее „прости“ и карту, которую я начертил заново. Старая совсем истрепалась и рассыпалась, ведь я носил ее в сапоге. Может быть, мое бредовое состояние вызвано какой-то неизвестной болезнью, подхваченной на болотах. Места там гиблые, с тех пор, как я побывал там, меня треплет лихорадка, похожая на малярию.
Страшный человек в колпаке начал являться мне не сразу. Поэтому я связал кошмары с контузией. Наверное, так и есть.
Меня одолевают плохие предчувствия. Не знаю, зачем я посылаю это письмо. Надеюсь, никто не прочитает его, кроме тебя. Только ты, ба, всегда понимала мои фантазии. Умоляю – ни слова матери! Порой я принимаю всю историю с кинжалом за плод больного ума. Но я не могу унести это с собой в могилу. Еще раз прости…»
Астра закончила и посмотрела на Матвея.
– Что скажешь?
– Дай-ка…
Он взял у нее листок и пробежал глазами. На обратной стороне автор письма коряво начертил схему – лес, болото, озеро, храм…
– Здесь есть приписка, – пробормотал он. – «У головы большого камня-черепахи».
– Видимо, речь идет о плоском камне, по виду напоминающем черепаху, – высказала Астра догадку. – Неизвестно, как он выглядит сейчас. На карте нет ни координат, ни названий населенных пунктов.
– Человек же пишет – у него помутнение рассудка! Такое письмо нельзя принимать всерьез. А это что?
Ниже карты кто-то от руки совершенно другим почерком написал: «Получено от П. А. Куприянова».
– Ты знаешь, как письмо попало к сыну профессора? – спросил Матвей. – Покойный Куприянов дал?
Астра покачала головой.
– Валериан сказал Леде, что при переезде на другую квартиру перебирал вещи отца и нашел листок между страницами книги «Легенда о Нибелунгах». Начал интересоваться Куприяновыми. Он уверен – профессор встречался с Павлом Анисимовичем, и тот передал ему письмо.
– А где оригинал?
– Был в частном архиве Куприянова. Валериан много раз перечитывал записки отца, никак не мог успокоиться по поводу его внезапной смерти. Профессор кратко вел хронику своих поисков Кинжала Зигфрида, и в этих записках встречался человек, некий П. А. К. Исходя из контекста, Валериан догадался, что это Павел Анисимович Куприянов. В записках отмечено, что П. А. К. передал профессору «письмо с фронта».
– Оригинал?
– Нет, конечно. Копию. Леда вспомнила, как отец в детстве показывал ей старые тетрадки и письма, которые достались ему от какой-то дальней родственницы. Аксинья Куприянова сочиняла стихи, писала рассказы, изредка печаталась в журналах. После ее смерти бумаги переходили из рук в руки, пока не попали к Павлу Анисимовичу. Среди них, вероятно, было и это письмо. Вряд ли Куприянов потрудился хотя бы просмотреть его. Мини-архив непризнанной поэтессы хранился в домашнем кабинете Куприянова, в нижнем ящике его письменного стола.
– И где он сейчас?
– Леда говорит, на месте. Старые тетрадки и письма никого не интересовали, кроме отца. Она недавно наводила порядок в кабинете и видела коробку с архивом.
– Оригинал письма там?
– Она не знает. Я попросила ее проверить и позвонить мне.
Закат красной полосой лег на воду пруда. Воздух остывал. С трассы доносился гул автомобилей. Астра зябко повела плечами. Не от холода – от зловещей истории с клинком.
– Думаю, письма в коробке нет, – сказала она. – Когда профессор обратился к Куприянову с просьбой показать ему послание от Николая Лианозова, если оно имеется в архиве поэтессы, тот впервые ознакомился с содержанием письма. Трудно представить, что он подумал, но наверняка переложил письмо в другое место.
– Куда, например?
– В сейф. Я бы так и поступила. Павел Анисимович был человек основательный. Скорее всего, именно встреча с профессором и архив поэтессы пробудили в нем желание покопаться в родословной. С годами оно крепло, а болезнь подстегнула этот интерес.
– Значит, оригинал письма лежит в сейфе?
– Не исключено. Готова поспорить, что господин Неверов нашел его и прочитал, ведь это он разбирал бумаги покойного. Потому-то его и потянуло на отдых в Старую Руссу. Маршрут не случаен, как и книжка про Алтуфьево в его джипе. Куприянов мог сделать на письме отметку, кому и когда давал копию. Неверов встретился с сыном профессора, и они вместе пустились на поиски кинжала Зигфрида. Распечатка, найденная в мусорной корзине, подтверждает эту версию.
– А потом не поделили добычу, и один убил другого? – усмехнулся Матвей. – Подвалы алтуфьевского дома отпадают? Нет смысла туда лезть.
– Настоящий клинок может храниться здесь, – возразила Астра. – А на болотах зарыт двойник, чтобы сбить искателей со следа.
– Какие у тебя основания думать, что речь идет именно о Кинжале Зигфрида?
– Николай Лианозов пишет о кольце «Мертвая голова». Эксперт по оружию говорил мне, что такие кольца получали только эсэсовцы от своего шефа Генриха Гиммлера. Я почитала кое-какие материалы и выяснила: кольцо «Мертвая голова» нельзя было ни купить, ни продать. Если кавалер кольца покидал ряды СС или погибал, кольцо должно было вернуться к рейхсфюреру. Все кольца хранились в замке Вевельсбург.
– Ну и что?
– Ты не дослушал. Кольца были именными, с датой вручения и факсимильной подписью Гиммлера. Лианозов пишет о сокращенной надписи на кольце: «Моему дорогому фон Штейну…» Понимаешь? Барон фон Штейн, со слов того же эксперта, бредил Кинжалом Зигфрида, искал его… А потом барона обнаружили застреленным в гостинице в Альпах.
– Не вижу связи.
– Разве? – рассердилась Астра. – Ты нарочно меня злишь!
Матвей пожал плечами – она была права. Сейчас его меньше всего волновали перипетии мифического клинка. Смеркалось, над водой лежала лиловая дымка. Одинокий рыбак сидел с удочкой, уставившись на поплавок. Белые стволы берез мягко светились в закатных лучах.
– Раз кольцо фон Штейна было привязано шнурком к рукоятке кинжала, о котором пишет Лианозов, значит…
– …это тот самый Кинжал Зигфрида! – миролюбиво подхватил Матвей. – Я все понял. Осталось отправиться на болота и забрать его! Или обшарить с металлоискателем алтуфьевский дом с подвалами и парк в придачу. Кстати, а как насчет дна этого милого водоема? Ты умеешь нырять с аквалангом?
Он был несносен. Астра промолчала, одарив его гневным взглядом.
– Я в замешательстве, – не унимался он. – Мы ищем человека или какой-то ржавый ножик для разделки драконов? Нам он без надобности, дорогая…
Она упрямо сжала губы.
– Неверов встречался с Лианозовым? – запоздало сообразил Матвей. – Откуда тебе это известно? В зеркале увидела?
– Валериан сам признался Леде. Он сказал, что к нему приходил молодой человек, расспрашивал о профессоре. Кто это еще мог быть, кроме Влада? А потом нагрянула подозрительная журналистка, жуткая проныра… И вся эта возня вокруг смерти отца его пугает. Кинжал Зигфрида несет на себе проклятие. Теперь это проклятие может пасть и на них с Ледой. В доказательство своих слов он принес ей письмо.
– Все равно не понимаю…
– Сын профессора не так прост, – задумчиво произнесла Астра. – Он явно хотел что-то выведать у Леды. Рассчитывал нагнать на нее страху. Вдруг проболтается? Вот только о чем?
– Зачем он показал Леде копию письма?
Астра сама над этим думала. Валериан назначил Куприяновой встречу у метро «Алтуфьево», привел ее на территорию усадьбы – с какой целью? Правда, он живет неподалеку, на Долгопрудной. И все же?
– Леда могла знать о письме и без Лианозова, – рассудила она. – В конце концов, оригинал хранился у них в доме. Так что он ничем не рисковал. Но я больше склоняюсь к другому. Либо Валериан считает письмо пустышкой, либо…
Она топнула белой туфелькой по траве.
– Либо ты запуталась.
– Мы запутались! – поправила его Астра. – Кстати, как твой паренек? Звонил?
– Наша хитрость не удалась, – вздохнул Матвей. – Сын профессора не приезжал к Куприяновым. К ним вообще никто не приезжал. Выходила и входила только домработница, которую в поселке каждая собака знает. Но какая-то машина стояла чуть поодаль, водитель все время сидел внутри. Потом машина уехала. Парень прикинулся уборщиком, чтобы не привлекать внимания. Он записал номера. Вот…
Астра взглянула. Что за номера? Где-то она их видела уже…
