Филофея вытащила ухватом из печи чугунок с распаренной картошкой и позвала обедать Василису с Улитой. От постоянной возни с водой ее руки потрескались, загрубели. Не верится, что когда-то они были праздными, ухоженными, гладкими, с розовым лаком на отполированных ногтях. Не верится, что вместо застиранных обносок, черных брюк, кофты и платка она когда-то носила красивую яркую одежду.

– Штаны монахиням носить не положено! – ворчали сестры.

Авксентий, бывало, заступался за молодую помощницу, корил их:

– Одежды для тела надобны, они не в силах ни очистить душу, ни запятнать ее. Пусть ходит в чем ей удобно. В ваших-то юбках несподручно грядки полоть да грибы собирать.

Сестры краснели, сердились.

– Монашество – стезя смирения, – наставлял их преподобный. – Один Господь есть судья наших дел!

Авксентий стал ей вторым отцом – мудрым, всепонимающим и всепрощающим. С его смертью она осиротела. «Он любил меня, а я его обманывала, – терзала себя Филофея. – Я так и не призналась ему в том, что меня мучает. Я лживая, грязная женщина, притворяющаяся праведницей. Бог меня покарает!»

Каждый раз, принимаясь за еду, обитательницы Камки произносили слова молитвы и поминали почившего Авксентия. Им его не хватало.

Филофея поставила на выскобленный стол квашеную капусту с клюквой, вчерашний хлеб, тарелки с картошкой. Сестрам полила растопленным салом, а себе только сольцой посыпала. На глаза набежали слезы. Преподобный не хвалил ее за излишнюю строгость к себе:

– Угнетать плоть постом следует в меру. Лишь гордыня заставляет нас усердствовать в сем деле. Не через пустой желудок придем мы в рай, а через божественный дух!

Отец тоже подкладывал Тае лучшие кусочки, покупал ей лакомства и чудесные подарки. Он баловал ее, а она отвечала ему нежной любовью.

– Что ж ты сухую картоху ешь? – заметила сестра Улита. – Гляди, с ног свалишься! Кто тогда нам, старым, поможет?

– Бог милостив, – шептала Василиса. – Скоро приберет нас.

«А как же я? – в отчаянии думала послушница. – Неужели мне придется доживать век одной в забытой всеми Камке?»

Тут же приходили ей на ум примеры отшельников, и на щеках выступала краска стыда. Значит, слаба ее вера, раз в душе живет страх!

Вспомнилась отцовская улыбка, его суровый голос, который совершенно не пугал Таю. Она была его любимицей. Он садился в глубокое мягкое кресло, дочка – на скамеечку рядом, и они беседовали о жизни, о Боге, о любви.

– Любовь – это все сказки для таких глупышек, как ты, – посмеивался отец. – Можно любить детей, любить жизнь, любить свое дело, наконец. А между мужчиной и женщиной возникает страсть, физическое влечение, инстинкт продолжения рода. И не более!

Таисия не возражала. Отец старше, умнее, опытней: раз говорит, значит, знает. А ей не пристало сомневаться. Спорить с родителями непозволительно. Отец любимую дочь плохому учить не станет.

Как же хотелось его увидеть! Уткнуться по-детски в колени, выплакать свое горе, рассказать все страшные тайны. Особенно про Ангела… Про то, как он приходит в безлунные ночи, приникает к оконному стеклу и ведет греховные речи, произносит обольстительные слова.

Раньше он являлся, едва она успевала опустить голову на подушку и сомкнуть веки, а в последнее время сон и явь перемешались. Раньше святость Авксентия охраняла ее покой, отпугивала бесов и демонов. Когда Господь забрал старца к себе, нечистая сила воспрянула, пошла в наступление. Филофея с ужасом вскакивала посреди ночи, не понимая, спит она или бодрствует. Просыпается во сне или наяву?

Лицо Ангела смутным пятном виднелось за стеклом окна, в черноте ночи; его голос доносился тихо, будто издалека, но ему невозможно было противиться. Руки и ноги послушницы наливались свинцом, язык и губы немели, и она не могла ни пошевелиться, ни крикнуть. Читая Жития святых, она находила подтверждение своему состоянию. В давние времена преподобная Евдокия сподобилась узреть ангела, при виде небесного вестника женщина была так ослеплена его сиянием и поражена чудесным видом, что уста ее молчали несколько дней.

«Так то был настоящий посланец Божий, – дрожа, думала Филофея. – А кто является мне и смущает меня?»

На этот вопрос не было ответа. Ангел говорил ей о любви, о неземном блаженстве, которое она познает в его объятиях, о свете небесного огня, который пробудит ее сердце для любовного чувства.

– Выйди ко мне… – раздавалось то ли за окном, то ли в уме потрясенной сладостным и ужасным голосом посланника Филофеи. – Выйди…

«Ты от Бога… или от сатаны? – хотела спросить она, но не могла вымолвить ни слова. – Соблазняешь меня или испытываешь?»

Молодые мужчины, которых она встречала у колодца или в лесу, отталкивали ее своим видом и грубыми речами. Они предлагали воды наносить, дров наколоть, продуктов подбросить. Филофея, опуская глаза долу, только молча трясла головой. Нет, мол! Не надо!

Иногда попадались упрямцы, и от них непросто было отделаться. Носили-таки воду, рубили дрова, оставляли крупу, сахар, консервы. Сестры все принимали – голодно стало в Камке.

– А этот… строитель… заглядывается на тебя, – говорила Улита, обращаясь к послушнице. – Сердечко-то екает? Проверь себя, сестрица.

Строителя звали Михаил. Его послала в здешние места подрядная фирма.

– Я инженер, провожу независимую экспертизу состояния старой монастырской дороги, – объяснил он. – Можно ли провести дренажные работы и восстановить ее? Если да, то есть резон говорить о возрождении Дамиановой пустыни, а если нет… то придется отказаться от этой идеи. Без дороги никакое строительство невозможно. Заказчик просит дать заключение и составить приблизительную смету. Сейчас в России входит в моду благотворительность. Богачи подумывают о душе, о загробном мире, об искуплении грехов. Как будто пожертвованиями на храмы можно заслужить рай небесный! Вы как считаете, Филофея? Можно?

Она молча качала головой. Нельзя. Сестры тоже качали головами. Авксентий вот ни гроша не имел, но Царствие Небесное себе обеспечил.

Михаил взялся ухаживать за Филофеей. Однако куда ему было соперничать с Ангелом? Благо молодой человек не знал, с кем вступил в состязание.

– Она ведь еще не монахиня? – спрашивал он у старушек. – Не постриглась? Значит, дорога в мир ей не заказана.

Инженер бродил с планшетом и приборами по монастырскому тракту, что-то измерял, записывал. Уезжал, снова приезжал. Привозил гостинцы обитательницам Камки – ладан, свечи, спички, черные платки, еду.

– Слухи ходят, нечисто тут, на болотах, – как-то сказал он. – Призраки балуют. Или бандиты под них косят.

– Что? – не поняли сестры.

– Осторожней вам надо быть, – посоветовал Михаил. – Двери запирать покрепче. Ружьишко бы тоже не помешало.