«Монашка» уже больше десяти лет жила в старой избе на краю пустой деревни. Собственно, несколько домов-развалюх, брошенных хозяевами, и деревней-то назвать нельзя. Раньше здесь была деревянная церковка – сгорела. Узкоколейку, соединявшую Камку с другими населенными пунктами, разобрали на металлолом. Горстка жителей перебралась в соседнюю Шубинку. Остались две пожилых сестры-праведницы, которые нипочем не соглашались покидать свою «обитель», как нарекли они домик, где до пожара проживали дьякон и молодая послушница Филофея.

Эта крошечная религиозная община объединяла людей, добровольно давших обет вести жизнь аскетическую, посвященную служению Господу и обездоленным чадам его. Дабы обрести высшей милостью покой, как земной, так и небесный.

Сестры Василиса и Улита обращены были в «истинную веру» старцем Авксентием, проповедовавшим пустынножительство, отрешение от любых благ для себя и заботу о ближних, нуждающихся в утешении. Потом к ним прибилась Филофея, странствующая в поисках обретения духовной чистоты и райской благодати. Бескорыстную помощь старцу и сестрам она сочла послушанием, назначенным ей свыше, которое искупит все ее грехи, вольные и невольные.

Живя в миру, Филофея не отличалась особой набожностью, но постоянно испытывала странную, неодолимую тягу к монашеству, святым образам, молитвам, гулкой тишине соборов, лампадам, суровой простоте келий, ладанному дыму и прочим непонятным порой для нее вещам. От слов стихарь, клирос, епитрахиль, рипида, амвон, епитимья, схима и прочих таких же непривычных для ушей и уст обычного человека у нее мурашки шли по коже, а сердце сладко и грустно сжималось.

Не раз, не два подумывала она о том, чтобы уйти в монастырь, говорила о своем желании родителям, но не получала поддержки. Мать и отец решительно противились, даже обвиняли ее в неблагодарности и эгоизме. Из любви к ним Филофея, которая от рождения носила имя Таисия, медлила, откладывала со дня на день желанный шаг.

– Пойми, девочка, что ты заживо похоронишь себя, – сокрушалась мать. – Откажешься от всех радостей жизни, от женского счастья, наконец. Любовь, брак и дети станут для тебя невозможными! Ты еще слишком молода, чтобы оценить все то, чего лишишься, приняв постриг. Что ты видела? Детство, школьную скамью, учебники, контрольные… Скоро выпускной бал, поступление в институт. Перед тобой раскроются все двери. У тебя все только начинается! Ты целовалась хотя бы с одним мальчиком?

– Нет, – опускала глаза Таисия. – Мне нельзя. Я должна готовить себя к иной стезе.

Она старалась во всем угождать матери и особенно отцу. Он был единственным мужчиной, которому она дарила любовь. Дочерняя преданность Таисии не знала границ, и когда понадобилась жертва, девушка принесла ее, не задумываясь. Родителей не выбирают, их следует почитать таких, каких дал Бог. А на ее мать и отца грех было жаловаться. Таисия сумела избавить их от незаслуженных страданий.

О замужестве она не помышляла и с самого детства знала, что «чаша сия минует ее». Правильно говорят мудрые люди: «Не зарекайся!»

Посещая одну за другой действующие обители, Таисия убедилась, что кое в чем родители правы. Монастырское житье-бытье пришлось ей не по вкусу. Много там обнаружилось такого, что оттолкнуло юную праведницу; во многом чувствовались нарочитость и фальшь. Она подумывала о каком-то своем, подвижническом пути и даже временами об отшельничестве.

Одержимость этими идеями, абсолютно не свойственная ни образу жизни ее семьи, ни среде, в которой она вращалась, ни принципам, принятым у окружающих, вызывала у родителей сомнения в здравости ее рассудка.

Отец предлагал обратиться к помощи медицины и как-то привез домой светило психиатрии. Доктор закрылся с девушкой в отдельной комнате, битый час пытался обнаружить в ее поведении и речах признаки душевной болезни и вынужден был развести руками.

– Ваша дочь э-э… весьма… эксцентричная особа, – сказал он матери и отцу, в лихорадочном беспокойстве ожидавшим вердикта. – Но она, несомненно, здорова. Ее внутреннему равновесию можно позавидовать. Ее идеи, взгляды и рассуждения э-э… довольно своеобразны. Однако это скорее относится к особенностям ее натуры, нежели к патологическим отклонениям. Лекарства ей не нужны!

Доктор, которого Таисия до сих пор вспоминала с благодарностью, реабилитировал ее мировоззрение. А то она уж сама испугалась, что с ней не все в порядке.

Родителям все-таки пришлось отпустить ее, не в монастырь, разумеется, – потому как девушка еще не определилась в выборе формы и способа богоугодного служения, – а в странствия по белу свету. На поиски истины и гармонии.

– Это причуда современной молодежи, – сетовала мать. – Всем-то они недовольны, всюду видят изъяны и пороки. Отсюда и пьянство, и повальное увлечение наркотиками, и секты разные. Недаром Ленин считал религию опиумом для народа!

– Вторая волна, – поддакивал ей отец. – Новые хиппи. Что ж, этим надо переболеть. Это пройдет.

Так или иначе, после окончания школы Таисия покинула родное гнездо. Она надеялась, ее уход всем принесет облегчение.

– Обещай мне, что не станешь монахиней до тех пор, пока мирские соблазны не потеряют для тебя окончательно и бесповоротно всю свою привлекательность! – потребовал отец. – Пока не будешь уверена, что стены монастырской кельи тебе милее всего на свете.

И она, как любящая дочь, поклялась ему в этом. Может, благодаря данному обещанию она не затворилась в какой-нибудь обители, а, прослышав о старце Авксентии, отыскала его, исповедалась, испросила милости остаться и помогать ему исцелять больных.

Пустынножитель сначала долго изучал ее проницательным и одновременно смиренным взглядом, а после, удовлетворившись увиденным и горячей исповедью, позволил девушке остаться и поселиться в его избе.

– Не я исцеляю, а Господь, – изрек он. – Ему помощь не нужна. Но страждущие нуждаются в заботе и милосердии. А я уже слишком стар, не всегда могу печь растопить, воды нагреть, в горнице прибраться.

Он лукавил. Сестры Василиса и Улита превосходно управлялись с нехитрым хозяйством. Но молодая странница пришлась ему по душе. Его служение скоро закончится, сестры тоже в преклонном возрасте. Кому он передаст свой опыт и мудрость? Опустеет Камка, канет в небытие.

Еще одно обстоятельство лишало покоя преподобного Авксентия: не все он завершил, не все предназначенное исполнил.

– Как тебя зовут, дитя? – ласково спросил он странницу.

– Филофея…

– Это имя тебе не родители дали.

– Я сама его взяла!

Долго молчал старец, закрыв глаза и погрузившись в себя. «Не уснул ли?» – подумала Таисия.

– Слыхивал я о монахине Филофее, – сказал вдруг Авксентий. – Была такая в Дамиановой пустыни.

И все. Как в рот воды набрал.

С того времени немало воды утекло. Старца Господь призвал к себе три года назад. Женщины осиротели. Боязно стало им жить в Камке, тревожно. Сестра Василиса прошлой зимой тяжело захворала, Улита с молодой послушницей ходили за ней, молились, просили у Всевышнего выздоровления. Василиса выжила, но стала очень слабой, страдала одышкой и кашлем.

В Камку перестали ездить больные. Их и раньше было немного – бездорожье и болота делали путь в заброшенную деревню слишком трудным. Единицы отваживались пускаться в рискованное путешествие. Местные жители знали о чудотворной иконе, оставшейся после старца, верили в ее целительную силу и, кто мог, добирались до Камки пешком. Но и эти появлялись все реже. Без Авксентия жизнь в деревне угасала.

Последний год принес неожиданное оживление: в Камку заглядывали то охотники, то городские искатели приключений, то «черные археологи», которые копали на местах бывших сражений. Они заглядывались на сестру Филофею, предлагали кто дров нарубить, кто избенку починить, кто продуктов привезти.

Красивые, сильные мужчины смущали послушницу своим вниманием. Особенно один…