Глава 12

Цветков сделал эффектную паузу и, убедившись в нашем неподдельном внимании, продолжил:

– Граф Самойлов был родом из аристократической семьи: сын генерал-прокурора Александра Самойлова и княжны Екатерины Трубецкой. Даже среди блистательных гвардейских офицеров он выделялся красотой и беспутством, из-за чего имел прозвище «русский Алкивиад». Он был участником посольства генерала Ермолова 1817 года в Персию, слыл любителем холодного оружия, мастерски им владел и удостоился следующего упоминания Пушкиным в «Путешествии в Арзрум во время похода 1829 года»: «Оружие тифлисское дорого ценится на всем Востоке. Граф Самойлов и В., прослывшие здесь богатырями, обыкновенно пробовали свои новые шашки, с одного маху перерубая надвое барана или отсекая голову быку». Судя по всему, он не оправдал надежд Литты, отдавшего Самойлову самое дорогое: сразу после свадьбы «русский Алкивиад» принялся активно транжирить огромное приданое супруги. Более того: управляющий имениями Самойлова Александр Мишковский не только участвовал в кутежах графа, но и стал любовником Юлии. Когда все раскрылось, то выяснилась любопытная подробность: Мишковский вытянул как с графа, так и с графини векселей на астрономическую сумму восемьсот тысяч рублей! Разъяренный Литта, угрожая каторгой, заставил афериста-управляющего вернуть находившиеся у него на руках векселя, а остальные опротестовал. После бурного объяснения с Самойловым Литта принудил его вернуть приданое, после чего Самойлов лично отвез Юлию к ее официальному отцу, графу фон дер Палену. В том же году Литта добился отставки полковника графа Самойлова от службы. В одном из писем к Юлии, посвященном ее отношениям с Самойловым, – это письмо сейчас, к сожалению, утрачено – Литта писал: «Из всего твоего приданого, столь опрометчиво переданного в руки твоего распутного Алкивиада, кое он непременно должен вернуть, я прежде всего беспокоюсь за тот самый турецкий ятаган, ибо сей предмет, при всем его скромном облике, имеет самое драгоценное свойство, о котором я тебе говорил. Исключительно из глубокого доверия к тебе я передал сей предмет, много лет находившийся под защитой достославного рыцаря Раймона Роже Тренкавеля де Ренн».

– И Самойлов вернул ятаган Юлии? – удивился я. – Но зачем он ей? Ведь ятаган, по замыслу наделившего его магической силой марабута, дарил удачу защитнику мусульман, не так ли?

– Любая магическая вещь обладает сверхэффектом, не предусмотренным тем, кто наделил ее магической силой, – пояснил Цветков. – Скажем, какой-либо предмет наделяют магической силой, чтобы он принес удачу или несчастье конкретному владельцу. Но, как правило, он продолжает действовать на всех последующих владельцев. Можно оговорить условия владения: предмет не должен быть украден, продан или его владелец должен обладать определенными качествами. В данном случае, как следует из текста тайного комментария к «Хронике Драгута», ятаган дает удачу только действительно незаурядному человеку в реализации его незаурядных планов. Кроме этого предусмотрено всего два ограничения: он не должен быть продан или украден; он утратит магические свойства, если им будет убит кто-нибудь из мусульман. Как мы видим, ятаган приносил удачу не только мусульманам братьям Барбаросса и Драгуту, но и христианину Литте. Вначале Литта полагал ятаган всего лишь реликвией ордена, в крайнем случае – опасным для христиан мусульманским артефактом. Я уверен, что именно ятаган позволил Юлии Самойловой достичь неслыханного блеска, и когда она его утратила, то стремительно скатилась в бедность, граничащую с нищетой.

– А как же она его утратила?

– Совершенно добровольно! Но чтобы это понять, надо вначале уяснить, какой удивительной женщиной и выдающейся личностью была Юлия Самойлова. Как я уже сказал, ее брак оказался изначально неудачным: уж слишком независимыми были граф и графиня Самойловы. Хоть и расстались они со скандалом, но сумели, как ни странно, сохранить теплые отношения. Графиня отправилась жить в имение Скавронских Славянка под Петербургом. Ее дом немедленно стал центром притяжения для молодых офицеров, любителей развлечений, заезжих иностранцев и даже светских львов и львиц. Непрерывное буйное веселье, превосходившее все границы приличий, а также появлявшиеся в Славянке известные вольнодумцы вызвали неудовольствие императора Николая Первого, пожелавшего – что по тем временам означало «повелевшего» – купить имение Славянка у графини. В ответ графиня заявила императору, что гости ездят не в Славянку, а к ней – и будут ездить, где бы она ни находилась. Император сделал замечание графине за дерзость, на что графиня с еще большей дерзостью заметила, намекая на свое происхождение от императрицы Екатерины Первой, что ее «дерзость не превосходит той меры, какая приличествует в приватной беседе между двумя родственниками».

– Вот наглая баба! – осуждающе прокомментировал Тавров.

– Текущая в ее жилах родственная императору кровь давала ей на это право, – заметил Цветков. – И потому император оставил ее дерзость без последствий. Однако, когда гусарский корнет Сен-При застрелился из-за неразделенной любви к графине, Самойлова сочла за благо покинуть Россию и поселиться в Италии. Романам графини по-прежнему не было конца, как и ее богатству, щедро рассыпаемому направо и налево. В Риме у нее завязался продолжительный роман с живописцем Карлом Брюлловым, прославившимся в Италии полотном «Последний день Помпеи». Утверждают, что Самойлова послужила моделью аж для трех женщин, изображенных на этой картине! Кстати, там же Брюллов изобразил и себя. Самойлова ласково называла Брюллова Бришка и не желала привязывать красавца художника к себе. Когда сорокалетний Брюллов женился на юной красавице, дочери рижского бургомистра Эмилии Тимм, а через месяц молодая сбежала от мужа, щепетильный в вопросах морали император Николай повелел Брюллову дать объяснения. Выяснилось, что юная Эмилия состояла любовницей собственного отца, и наглый бургомистр даже потребовал от Брюллова «пожизненной пенсии». Брюллов умолял императора спасти его честь и сохранить все дело в тайне. Николай Первый, сам будучи человеком чести, сумел замять дело, и современники Брюллова даже не подозревали об истинных причинах его разрыва с Эмилией, продолжая его осуждать. В доме Брюллова по-прежнему царила нанятая Эмилией прислуга: наглая ленивая кухарка и вечно пьяный лакей. Подавленный происшедшим Брюллов даже не имел сил выгнать из дома гостей, приехавших на свадьбу, да так и застрявших там из-за непрерывных пьянок.

– Вот попал мужик! – посочувствовал я.

– Спасла Брюллова весьма кстати приехавшая в Петербург Юлия. Она приехала, чтобы вступить в права наследования завещанного ей незадолго до этого скончавшимся графом Литтой имущества. Дважды граф, дважды мальтийский командор, член Государственного совета и один из богатейших людей того времени, невзирая на свои семьдесят лет, придерживался того же жизнерадостного гедонистского образа жизни, который так обожала Юлия. И скончался он вполне в духе своего образа жизни, съев в один присест целый тазик мороженого, рассчитанный на двенадцать персон. Говорят, что причаститься он не успел, однако успел поблагодарить повара за доставленное ему удовольствие.

– Достойно! – снова не удержался я от комментария. – Кстати, роман Самойловой и Брюллова возобновился после ее приезда в Петербург?

– Трудно сказать, – пожал плечами Цветков. – Во всяком случае, Юлия наконец выгнала наглую прислугу и непрерывно опохмелявшихся гостей из дома Брюллова, а Брюллов написал знаменитую картину «Графиня Ю.П. Самойлова, удаляющаяся с бала у персидского посланника».

– Так что с ятаганом? – напомнил Тавров, которому явно надоел рассказ о похождениях ветреной графини.

– Скорее всего, именно тогда она и получила во владение магический артефакт, – сообщил Цветков. – Это трудно установить точно, поскольку унаследованное ею имущество было весьма значительно. В частности, от Литты Юлия получила ценнейшую коллекцию картин, включавшую экспонирующееся ныне в Эрмитаже полотно кисти Леонардо да Винчи «Мадонна Литта». Что по сравнению с этим значил старый турецкий ятаган с несколькими самоцветами в костяной рукоятке? Практически ничего. Хотя наверняка Юлия знала его истинную ценность. Но об этом немного позже. Позвольте, я закончу краткое описание жизни великолепной графини.

Цветков выставил еще пива и продолжил:

– В 1840 году графиня Самойлова навсегда покинула Россию, перед отъездом продав свое имение Славянка графу Воронцову-Дашкову, который выступал всего лишь посредником: имение вскоре перекупил сам император Николай Первый, переименовав его в Царскую Славянку. Поселившись в Милане, графиня неизменно продолжала жить на широкую ногу, и все только дивились размерам состояния графини, которое ей никак не удавалось потратить. А помочь ей в этом находилось немало желающих. В Милане сорокатрехлетняя Самойлова, очарованная удивительной красотой молодого итальянского тенора Перри, решила сделать его своим мужем. Графиня никогда не отказывалась от своих прихотей: ее не остановило даже то, что брак с итальянским простолюдином лишал ее не только российского подданства, но и графского титула. Что касается юного тенора, то он, видимо, рассчитывал унаследовать богатство русской аристократки. Но тут все получилось как в том старом анекдоте: «Один мальчик женился на богатой старушке, а когда он состарился и умер, ей достались все его деньги». Только в данном случае бедняге певцу даже не удалось состариться: он умер через год после свадьбы. Очнувшаяся от страсти Юлия решила вернуться к своему первому мужу графу Самойлову, что позволило бы ей снова получить и титул, и российское подданство. Однако через год после смерти второго мужа скончался и первый – прежде, чем Юлия успела вернуться к нему. Деньги Самойловой не кончались, но вот детей у нее не было, и она удочерила осиротевших дочек итальянского композитора Джованни Пачини: именно опера Пачини «Последний день Помпеи» и вдохновила Брюллова на написание знаменитого полотна. Удочерение девочек было одним из тех порывов, которые определяли жизнь Юлии. На благодеяние приемные дочери ответили неблагодарностью. Когда стареющая Юлия стала нуждаться в семейном тепле, вышедшие замуж дочери затеяли многочисленные суды, пытаясь взыскать со своей благодетельницы якобы обещанные им деньги и имущество. И тут внезапно гигантское состояние Самойловой словно растворилось!

– Фонтан иссяк! – назидательно изрек Тавров.

– Весьма внезапно иссяк, – уточнил Цветков. – Настолько внезапно, что в это никто не верил. Ведь шестидесятилетняя Самойлова заплатила гигантскую сумму за фиктивный брак с графом де Морнэ, чтобы снова стать графиней. Поэтому никто не верил в ее бедность. Но я знаю, как это случилось. Когда Юлии надоело, что все только пользуются ее богатством, она в порыве гнева подарила приносивший ей удачу ятаган своему другу, генеральному консулу России в Париже Захарию Петровичу Донаурову. Вроде бы странный поступок, но повторю: Юлия Самойлова всегда ценила порыв. С какой легкостью отказалась она от титула, выйдя замуж за итальянского оперного певца Перри! А потом, пожалев об утраченном графском титуле, вернула его замужеством с французским графом де Морнэ, женившимся на шестидесятилетней старухе ради выплаченной ему огромной суммы денег. Ее нищета – месть приемным детям, без конца тянувшим из нее деньги и забывшим ее, как только она перестала платить. Умерла Юлия Самойлова, графиня де Морнэ, в возрасте семидесяти двух лет практически в нищете, но перед смертью ее волновало лишь одно: чтобы ее похоронили рядом с Перри на кладбище Пер-Лашез непременно в любимом платье из зеленой тафты – что, кстати говоря, было исполнено. Так что ее жизнь, можно считать, вполне удалась!

– А что сделал с ятаганом Захарий Донауров? – спросил я.

– Ничего особенного, – ответил Цветков. – Он умер вскоре после Самойловой, сорока трех лет от роду при неясных обстоятельствах. В одном из его писем к брату, нижегородскому вице-губернатору Александру Петровичу Донаурову, он сообщает, что пересылает ему старый турецкий ятаган, якобы принадлежавший знаменитым турецким пиратам и наделенный магическими свойствами. Александр Петрович скончался в 1887 году, и после его смерти вместе с коллекцией холодного оружия ятаган попадает к племяннику, а затем к дочери этого племянника, точнее, к ее мужу графу Баранцову. Как я сказал, после революции все имущество графов Баранцовых словно растворилось.

– Представляю, как вам обидно за утраченное наследство, – посочувствовал я.

– Судьба, – улыбнулся Цветков. – На судьбу не обижаются. Но я всю жизнь пытался выяснить судьбу ятагана.

– Каким же образом? Дело же безнадежное, – заметил Тавров.

– Почему же безнадежное? – хитро прищурился Цветков. – Ятаган обладает такими мистическим свойствами, что его появление у кого-либо не может остаться не замеченным для того, кто понимает суть артефакта и его проявления.

– То есть вы нашли его? – в упор спросил Тавров. Он не любил виляний и хождений вокруг да около. Но и Цветков тоже, видимо, не любил вилять.

– Да, нашел, – прямо ответил он.

Мы с Тавровым оживленно переглянулись. Похоже, мы приехали сюда не только для того, чтобы выслушивать исторические анекдоты!

– Расскажите о вашем методе поиска, – попросил я. – Ведь это покруче, чем искать иголку в стоге сена!

– Не так уж сложно, если знать, в каком именно стогу надо искать, – улыбнулся Цветков. – Как я уже говорил, владельцу ятагана трудно остаться незамеченным, поскольку у заурядного человека он не задерживается, а незаурядный человек при помощи ятагана обретает удачу, которая позволяет ему стремительно и легко добиваться успеха на выбранном поприще. Поэтому я составил обширную картотеку людей, преуспевших в этой жизни, и тщательно проанализировал их жизненный путь. Работа может показаться долгой и почти безнадежной, но для опытного аналитика, привыкшего обрабатывать тонны информационной руды ради вкрапленных в нее кусочков драгоценной мозаики, это обычная работа. Долгие годы поисков дали результат, и плоды этой работы здесь.

Цветков достал из лежащей на стуле сумки ноутбук и открыл его.

– Черт, батареи разрядились! – с досадой воскликнул он. – Ладно, придется продемонстрировать вам мой метод в другой раз. Главное: я собрал на этого человека полное досье и убедился, что он действительно владеет ятаганом. Осталась одна проблема: добиться встречи с этим человеком.

– Надо ему объяснить ситуацию, сложившуюся вокруг ятагана, и тогда… – принялся я излагать свои мысли по теме, но Цветков мягко перебил меня:

– Для этого с владельцем ятагана надо вначале как минимум встретиться, а это очень нелегко. Речь идет о весьма богатом и влиятельном человеке, а богатые и влиятельные люди окружают себя непроницаемым барьером из заборов, телохранителей и замкнутого круга общения, куда не допускают посторонних. Постороннему до них невозможно ни дозвониться, ни просто подойти на улице. Проникнуть за этот барьер – вот реальная проблема!

– И какие у вас мысли на этот счет? – поинтересовался Тавров. – У вас есть план, как пробиться сквозь барьер?

– Есть! – самодовольно улыбнулся Цветков. – Кстати, вам повезло, что вы так своевременно обратились ко мне. Завтра я собираюсь добиться аудиенции у вышеупомянутой персоны, и у меня есть все основания полагать, что на этот раз мне удастся это сделать. Дело в том, что завтра особенный день.

– Для вас удачно сошлись звезды? – решил поиронизировать Тавров, недовольный таинственностью Цветкова.

– Не знаю насчет моего гороскопа, но для владельца ятагана завтрашний день весьма значимая дата, – уверенно сообщил Цветков.

Тавров недовольно поджал губы и прямо спросил:

– Я так понял, что вы не хотите назвать имя нынешнего владельца ятагана?

– Не хочу, – подтвердил Цветков и поспешил добавить: – Не поймите это как проявление недоверия к вам. Если бы я вам не доверял, то уклонился бы от встречи с нами. Скажем так: не хочу сглазить.

– Вы суеверны? – удивленно поднял брови Тавров. – Вот уж никогда бы о вас этого не подумал!

– Есть вещи, которые трудно объяснить непосвященным, – заметил Цветков. – Представьте, если бы я попросил вас объяснить происходящее в Пограничной Зоне.

Не знаю, хотел ли Тавров поддеть Цветкова, но вот Цветков своей фразой здорово поддел Таврова: тот аж побелел и впился глазами в Цветкова.

– Что вы хотели этим сказать? – тихо, но жестко осведомился Тавров.

– Лишь то, что есть вещи, которые пока не время объяснять, – ответил Цветков, спокойно выдерживая испытующий взгляд Таврова.

– Ладно, – бросил Тавров, решительно поднимаясь из-за стола. – Я так понял, что нам уже пора.

– Не смею вас больше задерживать, – с готовностью отклинулся Цветков. – Рад, что вы заглянули ко мне. Если завтрашняя встреча закончится результативно, то я очень хотел бы, чтобы вы присутствовали при моей беседе с владельцем ятагана. Полагаю это очень важным и потому прошу вашего согласия.

– Не сомневайтесь, мы всегда готовы, – заверил я, не обращая внимания на косой взгляд Таврова.

– Тогда будьте в готовности уже завтра после полудня, – тут же сказал Цветков. – Возможно, аудиенция будет назначена немедленно.

На том и договорились.

Цветков довез нас на своем бронетранспортере до Удельной. Электричка подошла, едва мы вышли на платформу, и я порадовался, что у нас есть обратные билеты. В электричке я не удержался от искушения и спросил:

– А что там Цветков про какую-то Пограничную Зону толковал?

– Вот именно! – рассеянно ответил Тавров, погруженный в свои мысли. – Хотел бы я знать, откуда он знает про Пограничную Зону.

– Кстати, если эта загадочная зона имеет отношение к ятагану, то и меня неплохо было бы ввести в курс дела, – предложил я.

– Ох, Слава! – вздохнул Тавров. – Если бы я знал, имеет отношение или нет… Нет, не нравится мне этот отставной разведчик! Темнит он все… и Пограничную Зону помянул. Не нравится!

– То есть больше на контакт с Цветковым не идем? – уточнил я.

– С ума сошел?! – удивился Тавров. – Пока это единственный человек, который о местонахождении ятагана знает больше нас! Просто надо уши держать востро!

– Уши востро, хвост пистолетом… – проворчал я. – А потом – бац! И в вашу Пограничную Зону!

– И это в лучшем случае! – усмехнулся Тавров.

Усмешка его мне не понравилась, но акцентироваться на этом я не стал.

– Надо бы нам позвонить в культурный центр на Мальту, – сказал я.

– Это еще зачем? – удивился Тавров.

– Помните про стену в бывшем доме сэра Оливера Старки? – напомнил я. – Треснула стена под фотографией собора Святого Иоанна – и скоро в крипте собора взломали саркофаг; появилось кровавое пятно под фотографией Дома Пашкова – и вскоре в двух шагах от этого места убили Кавецкого. Надо бы узнать, не появилось ли чего нового на этой стене.

Я думал, что Тавров будет возражать, но вместо этого он вдруг помрачнел и коротко бросил:

– Резонно. Займись.

И всего-то?! Н-да, похоже, что Цветков упоминанием загадочной Пограничной Зоны здорово задел Таврова за живое.

Цветков позвонил мне в начале десятого.

– Подъезжайте-ка к половине двенадцатого на Ваганьковское кладбище, – быстро проговорил он. – Это важно. Несколько изменились обстоятельства. Тавров уже в курсе.

– Что такое, Павел Сергеевич? – заволновался я. – Клиент срывается с крючка?

– Нет, но случилось кое-что такое, что мне очень не нравится, – ответил Цветков. Он сделал паузу, колеблясь, вдаваться в подробности или нет. Наконец, решился:

– Сегодня утром у меня украли ноутбук с материалами. Сами понимаете, что похитили ноутбук не для того, чтобы толкнуть его барыгам на Митинском рынке. В ноутбуке хранилось подробное досье на интересующего нас человека. Боюсь, как бы нас не опередили!

Я принялся лихорадочно собираться: до Ваганькова путь неблизкий. Вспомнив вчерашние опасения Таврова в отношении Цветкова, я решил перестраховаться и позвонил Таврову на мобильник.

– Да, Цветков уже мне звонил и тоже сказал про ноутбук. Вот раззява! – посетовал Тавров. – А еще на броневике ездит, командос хренов!

Через полтора часа я подходил к входу на Ваганьковское кладбище. Я взглядом поискал бронемашину Цветкова, но не увидел ее.

– Мечислав! – услышал я возглас за спиной и оглянулся. Цветков вылез из вишневой «девятки» и подошел ко мне. В руках у него был букет красных гвоздик и пластиковый пакет. Из пакета предательски выглядывало горлышко водочной бутылки. Судя по фирменной пробке, «Журавли».

– А где Тавров? – озабоченно спросил он.

– Вон он, – кивнул я в сторону топтавшегося возле кладбищенских ворот Таврова. Он тоже увидел нас и подошел. Поздоровался, глянул на пакет в руках Цветкова и насупился:

– Странное место для пикника выбрали, Павел Сергеевич!

– Так надо, – коротко бросил Цветков, беспокойно оглядываясь по сторонам. – Идемте, пока она не подъехала!

– Да кто «она»?! – нетерпеливо воскликнул Тавров. – Объясни же наконец, как тебя угораздило так с ноутбуком проколоться и почему мы должны пить на кладбище?!

От сильного раздражения Тавров незаметно для себя обратился к Цветкову на «ты», но тот, в свою очередь, не обратил на это ни малейшего внимания.

– Ради бога, быстрее! – воззвал Цветков, быстрым шагом направляясь к кладбищенским воротам. Мы в недоумении устремились за ним.

Цветков привел нас к большому памятнику черного мрамора с мраморным же цветником. Над верхней частью большой толстой плиты возвышался бюст генерала. Настоящий такой генерал: тщательно высеченные погоны генерал-лейтенанта, не менее тщательно вырезанные из мрамора награды, из которых выделялись орден Красной Звезды и Звезда Героя Советского Союза. Образ воина и полководца дополняли мужественный профиль и волевой подбородок. Золотые буквы на пьедестале сообщали: «Генерал-лейтенант Суворин Сергей Николаевич, 09.09.1948 – 20.11.1993 года» Под надписью – эмблема десантников и их девиз: «Никто, кроме нас!»

Цветков выдал нам с Тавровым по две гвоздики, достал бутылку, четыре пластиковых стаканчика, пару банок тушенки и штык-нож. Разложив все это на небольшом металлическом столике рядом с памятником, он ловко вскрыл штык-ножом банку с тушенкой. Уловив мое движение к памятнику, он прошипел:

– Не надо! Не надо класть цветы. Просто стойте со скорбным видом. Как только я начну разливать водку, тогда и возложите цветы: сначала Валерий Иванович, потом Мечислав. Понятно?

Нам ничего не было понятно, но мы беспрекословно выполняли указания Цветкова, со скорбным видом разглядывая памятник.

– Пора! – прошелестел Цветков и принялся разливать водку по стаканчикам. Тавров торжественно возложил свои гвоздики к памятнику, следом я сделал то же самое. Когда я отходил от памятника, то заметил в конце аллеи двух здоровенных мужиков в черных пальто, профессия которых не вызывала сомнений. Из-за их широких спин выглядывала высокая блондинка.

– Не смотреть! Не смотреть туда прямо! – прошипел Цветков. – Только боковым зрением.

Один из мужчин решительно направился к нам.

– Павел Сергеевич, один громила к нам идет, – предупредил я.

– Взяли стаканы, я буду говорить, – велел Цветков. Мы взяли стаканы, Цветков сделал паузу. До громилы оставалось метров пять. Цветков, видимо, услышал его шаги и тут же громко и проникновенно сказал, словно завершая речь:

– Вот такой он был, Сергей Николаевич! Помянем солдата и генерала!

И залпом выпил содержимое стаканчика. Мы с Тавровым сделали то же самое. Громила озадаченно застыл рядом с нами. Мы же, не обращая на него внимания, доставали тушенку из банки штык-ножом.

– Так, мужики, быстренько собрались и разошлись, – предложил громила. Судя по тому, как он произнес эту фразу, в охранники он попал из милиции. Цветков повернулся к нему и молча сунул стакан с водкой.

– Выпей ради светлой памяти Сергея Николаевича.

Громила несколько растерялся, но строго сказал:

– Я на работе. А вам лучше разойтись по-хорошему, пока я терпение не потерял.

– Ты кому грозишь, сосунок? – почти ласково проговорил Цветков, но в голосе его уже начал позвякивать металл. Словно ему стало жарко, Цветков распахнул полы куртки, открывая офицерский китель с наградами. Я уже начал побаиваться конфликта и хотел вмешаться, как вдруг раздался женский голос:

– Все нормально, Вадик! Я хочу поговорить с ними.

Это была блондинка. Высокая, худощавая, красивая, на вид слегка за тридцать.

– Здравствуйте, Маргарита Сергеевна, – поздоровался Цветков.

– Мы знакомы? – спросила блондинка, пристально вглядываясь в лицо Цветкова.

– Я знал вашего покойного отца, – ответил Цветков. – Полковник в отставке Цветков Павел Сергеевич. Это мои друзья: полковник в отставке Валерий Иванович Тавров и писатель Мечислав Мстиславович Булгарин.

Блондинка поздоровалась и с нами едва заметным кивком головы.

– А виделись мы первый раз в 1985 году, – продолжал Цветков. – Сергей Николаевич тогда из Афганистана прилетал в отпуск, только-только полковника получил. А я в то время в Москве в академии учился.

– К сожалению, не помню, – отозвалась Суворина. – А вы где с отцом познакомились?

– В Афганистане, в 1982 году, во время Панджшерской операции. Я тогда старшим лейтенатом был, командиром разведроты, боевого опыта под командованием вашего отца набирался. А потом еще встречались, когда он в 1989 году генерала получил. Еще, помню, обнял меня и пошутил: «Вот, Паша, одновременно мы майорами стали, только я еще и генерал».

– И это тоже не помню, – призналась Суворина.

– Ну это не мудрено! Ведь вы тогда замуж собирались, так что не до скромного майора вам было, – рассмеялся Цветков.

– Да, все верно, – улыбнулась Суворина. – А позже мы не встречались?

– Да, последняя встреча была в середине 90-х. Я, к сожалению, не смог приехать, проводить Сергея Николаевича в последний путь: служба, я в 1993 году был за пределами России. А в 1995 году заехал к вам, но толком поговорить не удалось.

– Да, это я помню. Заезжал к нам подполковник. Так это вы были? Да, припоминаю… – отозвалась Суворина. – Значит, сегодня пришли отца помянуть?

– Да, день такой… Правда, мои друзья вашего батюшку не имели чести знать, но вот Мечислав Мстиславович писатель у нас, вознамерился о Сергее Николаевиче книжку написать, – сообщил Цветков.

Мне оставалось лишь с важным видом кивать головой.

– Что же вам тут водку пить на холоде? Давайте ко мне, помянем отца за столом, как положено, – предложила Суворина.

– Да уж как-то мы здесь, по-армейски, по-походному… – смутился Цветков, озираясь на нас с Тавровым. Я не знал, что сказать, поскольку не был посвящен в сценарий Цветкова, но Суворина быстро прекратила наше замешательство.

– Я настаиваю, – сказала она. – Прошу вас, идите к машине, Вадик вас проводит. А я скоро.

Мы пошли к выходу с кладбища вслед за шкафообразным Вадиком. Оглянувшись, я увидел, как Суворина положила к памятнику букет цветов и замерла, словно закаменела.

Вадик довел нас до машины Сувориной: черный внедорожник «Лексус». Рядом стоял второй точно такой же.

– Располагайтесь, – предложил Вадик. Мы отказались.

– Надо водку допить и тушенку доесть, – высказал здравое предложение Тавров. Что мы и сделали. Едва пустая тара отправилась в урну, как в воротах появилась Суворина в сопровождении двоих телохранителей. Всего их было трое, не считая водителей.

– Маргарита Сергеевна! У меня тут машина, – обратился Цветков. – Причем не моя, а соседа, по доверенности ее вожу…

– Скажите Вадику адрес и имя владельца, он перегонит, – велела Суворина. Решения она принимала почти мгновенно и явно не сомневалась, что окружающие должны их так же мгновенно выполнять.