Глава 8

У входа в кабинет, прямо в дверях, лежал труп. Труп был мне незнаком: во всяком случае, когда он был еще живым человеком, встречаться мне с ним не приходилось. Но где же Липатов? Жив ли он?

Чтобы войти в комнату, надо было переступить через тело, и мне не сразу удалось заставить себя сделать это. Но мои усилия были вознаграждены: войдя в комнату, я увидел сидящего на стуле Липатова. Он был жив и здоров, но не мог шевельнуться или что-либо сказать: его руки и ноги были прикручены скотчем к стулу и этим же скотчем был заклеен рот.

У ног Липатова ничком лежал мужчина. Рубашка на его спине была пропитана кровью, и он не подавал признаков жизни. Однако!

– Что произошло, Владимир Николаевич? – ошеломленно вопросил я. В ответ Липатов лишь промычал и закатил глаза.

– Ах, извините! – спохватился я и собрался было отлепить скотч от рта Липатова, как сзади вдруг раздался голос:

– Руки вверх! И ни с места. Оружие на пол!

– Э-э… но у меня нет оружия, – возразил я, осторожно оборачиваясь. Я готов был к самому худшему. В дверях стояли двое ментов с автоматами. Ну, все-таки не «братва», есть шанс выжить.

– Не парь мне мозг, – посоветовал сержант. – А этих жмуриков ты из пальца застрелил, что ли?

– Они уже были мертвы, когда я вошел, – пояснил я. Но менты не были настроены выслушивать меня.

– Морду в стену, руки на стену, ноги на ширину плеч, – приказал мне сержант. – Егорычев! Обыщи его.

Несмотря на то что я покорно выполнил все требования сержанта, Егорычеву это показалось недостаточным: он больно пнул меня по ногам, заставив их раздвинуть еще шире, и только после этого приступил к обыску. Не обнаружив оружия, Егорычев передал мои документы сержанту и с сожалением сказал:

– Похоже, ствол он успел сбросить.

– Ничего, найдем! – уверенно заявил сержант. – Наверняка здесь, в квартире. Или в окно выбросил: вон стекло разбито. Сходи, погляди, не лежит ли под окном.

В этот момент Липатов собрался с силами и громко замычал. Как ни странно, но менты даже не обратили внимания на связанного Липатова: тот сидел тихо, и они, видимо, приняли его за покойника.

– О! Этот живой, оказывается, – удивился сержант. – Ну-ка, Егорычев, развяжи его.

– Может, сбегать ствол поискать сначала? – предложил Егорычев. – Связанный никуда не денется, а ствол спереть могут.

Тут Липатов замычал еще сильнее, яростно вращая глазами.

– Да вы со рта у него хоть скотч снимите! – с досадой бросил я ментам, продолжая стоять у стены. – Ему же дышать тяжело!

– Заткнись! – посоветовал сержант. – Разговорчивый слишком. У следователя говорить будешь. Не ты ли его к стулу примотал?

– Я же вам говорю: я пришел сюда буквально за минуту до вас! И развяжите Владимира Николаевича, в конце концов! – взорвался я.

– А ты буйный, – нехорошо улыбнулся сержант. – Егорычев, успокой!

Егорычев немедленно дал мне под дых, а когда я присел от боли, надел на меня наручники и, подтащив к окну, приковал меня к батарее. Тем временем сержант докладывал по рации:

– Проверили квартиру, тут огнестрел. Двое. Задержаны подозреваемые. Ждем группу.

Закончив разговор, сержант приказал:

– Егорычев! Давай вниз, ищи ствол: похоже, что он действительно его в окно выбросил.

Егорычев побежал к выходу, а сержант подошел к Липатову и сорвал у него со рта скотч.

– Вы с ума сошли?! – заорал Липатов. – Больно же! И почему вы этого не сделали раньше? Дышать очень тяжело. Если бы у меня был насморк, я бы уже давно задохнулся!

– Вот чудак-человек! – усмехнулся сержант. – Перед ним два трупа лежат, а он про насморк рассуждает. Сам кто такой?

– Хозяин квартиры, – ответил Липатов. – Паспорт в пиджаке. И убедительно прошу вас мне не тыкать: мы с вами коров не пасли и я постарше вас буду.

– Какие мы обидчивые! – ухмыльнулся сержант. Достав паспорт, он сверил личность, убедился в том, что владелец паспорта зарегистрирован по данному адресу, и сменил тон. Кивнув на меня, он спросил:

– А этот? Кто такой?

– Это Мечислав Мстиславович Булгарин, мой знакомый. Писатель. Пришел сюда по моему приглашению. И пришел действительно буквально за минуту до вашего появления.

Сержант пролистал мой паспорт, затем раскрыл удостоверение члена Союза писателей.

– Гляди-ка! Действительно писатель. И что пишете, Мече… Мочи… господин Булгарин?

– Детективы, – буркнул я.

– Тогда вам повезло! – хохотнул сержант. – Набирайтесь впечатлений для новой книги.

– Может быть, вы освободите меня? – поинтересовался Липатов. Сержант срезал ножом для бумаги, лежавшим на столе, скотч с рук и ног Липатова.

– А меня? – подал я голос.

– А вы впечатлений набирайтесь, – с издевкой посоветовал сержант. – Когда еще придется в наручниках посидеть… Не беспокойтесь: как приедут опера, так и решат, что с вами делать.

Когда приехали оперативники и следователь прокуратуры, я наконец был освобожден от наручников и узнал, что произошло в квартире Липатова буквально за несколько минут до моего приезда.

По версии Липатова, минут через десять-пятнадцать после нашего разговора в дверь квартиры позвонили. Липатов подумал, что это я, и открыл дверь, даже не посмотрев в глазок. Впрочем, можно не сомневаться, что у незваных визитеров был план и на такой случай, но Липатов сам облегчил им задачу. Двое мужчин ворвались в квартиру, привязали Липатова к стулу и потребовали указать места, где спрятаны ценности. Липатов отказался, и его принялись пытать: для начала просто били и прикладывали горящие сигареты к телу. В доказательство Липатов предъявил несколько ожогов. Затем один из бандитов пригрозил вставить ему в определенное место кипятильник и отправился в поисках такового на кухню. Второй собрался прикурить сигарету, чтобы продолжить дознание, как вдруг раздался звон разбитого стекла и бандит упал на пол. На звуки бьющегося стекла и падающего тела с кухни примчался первый и тут же, прямо на пороге, получил пулю в грудь. Это Липатов видел совершенно отчетливо и рассказывал с содроганием.

Опера выслушали историю с явным недоверием. Один внимательно осмотрел разбитое оконное стекло и с сожалением сказал:

– Неудачно раскололось. Если бы пуля оставила в стекле дырку, можно было бы вычислить, откуда стреляли. А так придется дом напротив прочесывать: этажи, начиная с третьего, и чердак.

– У вас есть какие-нибудь соображения по поводу того, кто мог стрелять в бандитов? – спросил следователь.

– Господи Боже! Да откуда?! – вскричал Липатов, хватаясь за голову. – Мне все это кажется страшным сном.

Я понимал, что Липатов не договоривает. И знал причину: он не хотел говорить про перевод, сделанный Блиновым и присланный по электронной почте. Липатов не хочет посвящать милицию и прокуратуру в свои тайны. Но неужели он не понимает, что и Блинова могут попытаться убить, если визит бандитов связан с этим злополучным электронным письмом?

– Мне можно позвонить? – спросил я у следователя.

– Звоните, – разрешил он. Я вызвал номер Блинова, радуясь, что накануне внес его в список контактов. Телефон Блинова не отвечал. Этого я и боялся! Я уже хотел рассказать следователю всю правду, как вдруг приглашенная в качестве понятой соседка Липатова из квартиры этажом ниже уверенно заявила:

– Я знаю, кто стрелял!

Заявление старушки, на вид все еще довольно крепкой и разумной, несмотря на возраст, вызвало всеобщее внимание.

– И кто же? – вцепился в нее следователь.

– Фашист! – выпалила старушка. – В доме напротив фашист живет, он и стрелял. Его окна почти напротив этой квартиры, но этажом выше.

– Какой еще фашист? – с досадой проворчал следователь. – С чего вы взяли, что он фашист? В эсэсовской форме ходит, с портретом Гитлера в обнимку?

– Нет, он каждый день «хайль Гитлер» делает, – сообщила старушка. – Потому и ясно, что фашист. Если он не фашист, то зачем он к окну подходит и «хайль Гитлер» делает?

– Это как «хайль Гитлер»? – насторожился следователь.

– А так: подходит к окну, смотрит вверх и руку выбрасывает, как фашисты в кино, – поянила старушка. – Молится, наверное, фюреру своему, покойнику. Помолится, руку опустит и уходит. Иногда по несколько раз за день так молится.

– Что за бред?! – не выдержал следователь. – Где он, этот ваш фашист?!

К всеобщему удивлению, старушка указала в окно и торжествующе выкрикнула:

– Да вон же он! Как раз «хайль» делает!

Я выглянул в окно и обомлел: в окне противоположного дома, как раз напротив квартиры Липатова, только на этаж выше, стоял мужчина, вскинув руку в нацистском приветствии. Его лицо было обращено вверх, куда-то к антеннам на крыше липатовского дома. Постояв так несколько секунд, мужчина опустил руку, повернулся и скрылся в комнате.

– Ни хрена себе! – изумился следователь. – И впрямь зигу кидает. А ну-ка, проверим этого фашиста!

Оперативники побежали к выходу из квартиры. Я с уважением посмотрел на старушку: старая школа бдительных граждан, от таких ничего не укроется. Н-да, куда нам до них…

Не прошло и получаса, как оперативники вернулись, посмеиваясь. Оказалось, что мужчина таким странным жестом просто проверял: дует из форточки или нет? Он работал дома, компьютер стоял недалеко от окна, и ему не хотелось ни сидеть в духоте, ни невзначай простудиться. Если из форточки дуло, он ее закрывал. Если не дуло, он оставлял ее открытой.

– А может, он чего видел или слышал? – оживился следователь. – Раз целый день дома, то должен был.

– Уверяет, что ничего подозрительного не слышал.

– Ладно, все ясно. Стреляли из дома напротив, больше неоткуда. Начинайте проверку дома. Понятно, что стрелка уже и след простыл, ищите свидетелей и улики, – распорядился следователь и озабоченно почесал затылок. – Одного в толк не возьму: кто вызвал милицию? Пожелавший остаться неизвестным свидетель? Или сам преступник? Но зачем ему это надо? В любом случае звонившего надо искать!

Пока следователь давал распоряжения оперативникам, я снова вызвал номер Блинова. Слушая сигналы вызова, я размышлял: рассказать о письме Блинова Липатову или нет? Липатов не хочет посвящать в свои дела следователя: тот может начать их копать, а это лишняя помеха в деле раскрытия семейной тайны. С другой стороны, если Блинов пострадал из-за перевода зашифрованной страницы, то молчать нельзя: причастных к тайне креста и венецианской рукописи не оставят в покое охотники за сокровищами Дандоло.

Однако Блинов на этот раз ответил на звонок, и я с облегчением вздохнул.

– У вас все в порядке? – спросил я Блинова.

– Да, – с некоторым удивлением отозвался Блинов. – А что?

– Имела место попытка ограбления нашего общего друга господина Липатова, – сообщил я, предупреждая дальнейшие расспросы. – К счастью, он не пострадал. Он свяжется с вами, как только сможет.

Дав отбой, я посмотрел на Липатова. Тот ответил мне страдальческим взглядом и жалобно спросил:

– Вы не знаете, чем лучше помазать ожоги? Они очень болят.

Я предложил проехать в травмпункт, но Липатов категорически отказался. Следственная группа наконец закончила работу и покинула квартиру. Липатов выпил таблетку «кетанова» и помазал ожоги какой-то мазью. Я тем временем заклеил разбитое стекло полиэтиленовой пленкой и скотчем, стараясь не смотреть на меловые контуры и пятна запекшейся крови на полу. После этого мы собрались на кухне, чтобы перекусить. Выпив чаю с бутербродами, я предложил Липатову переночевать у меня, но тот наотрез отказался.

– Как я оставлю квартиру без надзора?! Здесь же дядины коллекции. И рукопись Тозо выносить из дома не хотелось бы. Давайте лучше займемся переводом, сделанным Блиновым. Не зря бандиты приходили за ним.

– Так они все-таки приходили за текстом перевода?

– Да. Они позвонили в дверь, а я решил, что это приехали вы, и открыл, даже не поглядев в глазок. Вот такая глупость!

– Не переживайте. У них наверняка имелся другой вариант, как проникнуть в квартиру, – заверил я Липатова. – Так что они сделали, ворвавшись в квартиру?

– Так и спросили: где текст письма Блинова? Откуда они узнали? Неужели Блинов тоже работает на них?

– Глупости! Зачем тогда им текст письма? Они забрали бы рукопись: ведь Блинов отлично владеет венецианским языком. Возможно, что они прослушивают телефон Блинова. Так что они делали дальше?

– Я распечатал текст письма и отдал им. После этого они потребовали отдать рукопись Тозо и ее перевод. Я категорически отказался, и тогда меня принялись жечь сигаретами. Короче, дальше все происходило, как я рассказывал следователю. Я не сказал только, что грабители искали не ценности, а рукопись Тозо. Но следователю это знать необязательно. Кто знает, может, ему придет в голову изъять рукопись в качестве вещественного доказательства? Я не могу так рисковать!

– И вы действительно даже не подозреваете, кто ваш таинственный спаситель, затреливший бандитов?

– Разумеется, нет! Я думал, что мне конец. Надеюсь, что следователь выяснит это. Пусть он спас мне жизнь, но знать, что в доме напротив сидит человек с бесшумной винтовкой и смотрит на тебя через оптический прицел – от этого у меня мороз по коже! – Липатов передернул плечами и предложил: – Давайте займемся делом.

Мы перетащили системный блок, монитор и принтер в спальню: в заляпанном кровью кабинете находиться не хотелось. Кабель сети не был закреплен, поэтому перебросить его в спальню было делом пяти минут. Липатов включил компьютер, вошел в свой почтовый ящик и открыл письмо.

– Вот текст, смотрите! – с волнением сообщил он, раскрывая приложенный к письму текстовый файл. – Это и есть зашифрованные главы: двенадцать, двадцать пять и тридцать три.

Первая глава начиналась с соответствующей цифры, как и все последующие. Цифры в зашифрованном послании не были подчеркнуты сверху и снизу, как это обычно делалось, чтобы отличить римские цифры от букв латинского алфавита, но отделялись от текста точкой.

«XII. Настоятель, указав на могилу, произнес, обращаясь к Тозо: «В этих цифрах скрыта великая тайна, которую наш брат оставил ордену. Ты бы никогда не узнал о ней, если бы не пророчество нашего брата, которое он дал перед кончиной. А он сказал: «Сия тайна явлена будет нашему новообретенному брату из земель Склавонии, но веры истинной римско-католической. И избран он в число тех, кому будет явлен Крест Животворящий для обретения христианским миром. И обретет он святыню в назначенный год в назначенном месте, ему уже известном, и уже говорил я вам, братия, про сей год, как его вычислить. И сбудется это, если будет на то воля Божья». И, произнеся это, наш брат скончался с улыбкой праведника на устах». Тозо был глубоко потрясен рассказом настоятеля. «Но как же вычислить дату обретения? – вопросил он. – Есть ли ключ к тайне этой даты?» Настоятель указал на плиту. «То еще ранее сказал нам брат и завещал выбить ключ к дате на его могиле, чтобы не спутали числа при наступлении срока. И расчет такой: от обретения Креста до явления его миру христианскому прошло семь лет; от утраты до обретения Креста прошло два раза по семь лет. Но прогневили мы Господа своими деяниями недостойными, и, лишив нас Креста, назначил он нам новый срок. И срок этот таков: от утраты Креста до его обретения пройдет не дважды по семь лет, как это было в первый раз, но трижды по семь да еще семь и еще раз по семь. О том и говорят цифры на плите: 1, 2, 28».

Тозо знал из одной книги, хранимой в монастырской библиотеке, что некогда произошла прискорбная путаница с датой и обстоятельствами Первого Обретения Креста. Тозо быстро высчитал числа, выписывая цифры угольком на плите пола. «Но нет ли там другой даты, которую мы чтим или оплакиваем неправильно? – спросил он. – Получается, что если последней утратой считать иерусалимский Крест, то обретение должно случиться лишь через три года». Но ошибки не было. Просто пришло время посвящения в еще одну тайну. «Ты прав, брат, – согласился настоятель. – На самом деле иерусалимский Крест был утрачен христианским миром не в прискорбной битве при холмах Хаттинских, а двумя годами ранее. Наущаемый дьяволом магистр Ордена тамплиеров – Ордена Храма Господня – Жерар де Ридфор, в жажде власти над Святой землей, похитил Святой Крест и скрыл его. И потому войско христианское, едва выйдя в поход, уже было обречено, ибо несло с собой не Святой Крест, но просто куски дерева. И за тот грех все тамплиеры погибли в тот день, кроме де Ридфора, которому дан был срок, чтобы покаяться. Но не покаялся он, и хотя погиб в сражении с неверными много позже, но грех с ордена Храма не был снят, и потому много лет спустя погибли рыцари в страшных мучениях на кострах, чтобы искупить среди многих грехов своего ордена и этот грех магистра». Слова настоятеля привели Тозо в неописуемое волнение. «Тогда получается, что Святой Крест будет обретен в следующем году?» – воскликнул Тозо. Настоятель положил ему руку на плечо, чтобы немного унять волнение. «Да, истинно так! – ответил настоятель. – Ведь все сходится: ты пришел из Склавонии, хотя сам венецианец, принадлежащий к римской церкви. И по твоему рассказу выходит, что ларец с Крестом Господним спрятан в тех местах, кои ты знаешь. И если ты в эти места явишься через год, то будет он тебе открыт! И это сбудется, ибо есть более древнее пророчество: все части Святого Креста начнут собираться вместе, как только самая крупная часть древа святыни будет вновь обретена христианским миром. Время разбрасывать камни прошло, настало время их собирать!»

XXV. И сказала она то, что Тозо сумел понять лишь много лет спустя: «От обретения до утраты такой же длинный путь, как от утраты до обретения».

XXXIII. И долго не мог понять Тозо, отчего не сбылось пророчество. И понял, что дело не в том, что неправильно был исчислен срок. А в том, что схизматики тоже веруют в Господа нашего, и, как видно, благоволит он к ним не менее, чем к нам, истинную веру исповедующим. И считаются они такими же христианами, как и мы, как бы это нас ни возмущало. И смерть невинных христиан, среди которых были и жены, и старики, и младенцы, и девы невинные, от руки воинства христианского противна духу христианина и ужасает. И потому после жестокого убийства христиан христианами снова отвернулся Господь от нас в гневе. И определил нам новый срок обретения, который был мне явлен от той, которую почитаю, ибо она избранна, и нет в том сомнения. А она избрала меня для хранения тайны, почему, не знаю. Видно, грех мой должно мое потомство искупить. И пусть случится так, буде на то Божья воля! Аминь».

Дочитав текст зашифрованных глав, я взглянул на Липатова и признался:

– Ничего не понял, честно говоря.

– Сейчас поймете! – снисходительно улыбнулся Липатов. – Начнем по порядку. Что вам непонятно в двенадцатой главе? Она, кстати, во многом повторяет содержание незашифрованной одиннадцатой главы. За исключением одного момента: подробного разъяснения значения цифр «1», «2», «28». Итак, поработаем с ними по описанной в двенадцатой главе методике. Опорная дата – Первое Обретение Креста.

– Его обнаружила в Иерусалиме мать императора Константина святая Елена, – вспомнил я.

– Согласно христианской традиции третьего мая триста двадцать шестого года по юлианскому календарю, – добавил Липатов. – Пишите!

И записал шариковой ручкой на бумаге цифру «326».

– Как там дальше? «От утраты до Обретения Креста прошло два раза по семь лет». Второй раз крест был утрачен после разорения Иерусалима персидским царем Хосровом. Иерусалимский Крест находился в персидском плену с шестьсот четырнадцатого по шестьсот двадцать восьмой год, пока не был отдан обратно персидским военачальником Хорямом в обмен на обещание византийцев помочь ему войсками во внутренней смуте. Вот вам и два раза по семь лет!

– А третья утрата?

– Тут уже не так все просто. Дело в том, что спустя десять лет после Второго Обретения Креста Иерусалим сдался арабскому войску, начавшему победное распространение ислама на Востоке. Крест во избежание окончательной утраты разделили на части и вывезли кораблями в Константинополь и другие места. Одну из частей спустя некоторое время вернули обратно в Иерусалим, где она хранилась до эпохи Крестовых походов.

– Иерусалимская часть Креста была потеряна в битве при Хаттине, – вспомнил я. – Тогда после разгрома рыцарского войска все решили, что святыню захватили мусульмане.

– Верно, это было в тысяча сто восемьдесят седьмом году. Так сообщил франк Эрнул, участник сражения. Однако он также рассказывает историю о неком тамплиере, который спустя несколько лет после битвы сообщил о том, что закопал Крест и может указать то место. Однако поиски не увенчались успехом. Но, как видно из зашифрованного текста, в среде христиан в те времена, – а скорее всего, во времена судов над тамплиерами, – было распространено убеждение, что великий магистр тамплиеров, охранявших святыню, тайно похитил иерусалимский Животворящий Крест еще за два года до сражения в надежде получить преимущества в борьбе за обладание христианской Палестиной. Так что пишем число тысяча сто восемьдесят пять и прибавляем к нему число «трижды по семь да еще семь и еще раз по семь», то есть двадцать восемь, умноженное на семь, что есть сто девяносто шесть. Итого?

– Тысяча триста восемьдесят один, – ответил я. – Это год, когда Тозо привел на земли Паштровичей войска венгерского короля, чтобы с их помощью завладеть святыней. Но не смог завладеть, поскольку, по мнению Тозо, «Господь был разгневан убийством безвинных христиан христианским же войском». И он уверовал в новую дату обретения святыни, которую ему сообщила Анна Дандоло в его видении.

– Верно! И теперь мы можем вычислить эту дату! – с довольным видом воскликнул Липатов. – Я уверен, что это важнейшая часть ключа к тайне.

– Тогда прикинем, – забегал я ручкой по бумаге. – «От обретения до утраты такой же длинный путь, как от утраты до обретения». Значит, если принять за дату утраты тысяча сто восемьдесят пятый год, отнять дата первого обретения триста двадцать шесть… Получается восемьсот пятьдесят девять. От утраты до обретения… тысяча сто восемьдесят пять плюс восемьсот пятьдесят девять равно две тысячи сорок четыре. Как?! Две тысячи сорок четвертый год?

– Вы огорчены, что вам не удастся лично поучаствовать в обретении святыни? – иронически улыбнулся Липатов, глядя на мое разочарованное лицо. – Сейчас я вас успокою. Дело в том, что мой дядя верил в это пророчество, в то, что в манускрипте Тозо указана истинная дата Третьего Обретения Креста. И я теперь вижу, что он был прав! Обратите внимание на то, что первое обретение по пророчеству францисканца произошло спустя семь лет после обнаружения самого Креста, то есть в триста девятнадцатом году. Но есть другая версия обретения Креста, впоследствие забытая, но долгое время известная определенному кругу монахов и священнослужителей. Сейчас я вам ее поведаю. Это одна из глубоких тайн христианства. Устраивайтесь поудобнее!