Глава 13

Я расцеловал бы Протасова от избытка чувств и оставил бы ему практически все состояние, за исключением жалких полмиллиона евро, которые потратил бы на приобретение домика на Капри, где в благодатном климате жили и творили классики русской литературы вроде Максима Горького и Леонида Андреева. И я бы тоже там жил и творил. Сказка могла стать былью – достаточно было сейчас произнести короткое «да». Но Редер уверенно сказала, что я должен стать владельцем статуи, чтобы спасти Гардина. Пока я не узнаю, как это сделать, говорить с Протасовым бессмысленно.

– Я подумаю, – ответил я.

– Хорошо, – согласился Протасов. – Давайте продолжим переговоры завтра, дабы прийти к консенсусу. А пока вы вместе с Юлией Генриховной останетесь моими гостями.

– Хороши гости! Двери в наши комнаты отпираются только снаружи, – не смог я удержаться от комментария.

– Это лишь для того, чтобы удержать вас от неосмотрительных поступков, – пояснил Протасов. – Ради вашего блага, дорогие гости. Договорились?

Мне оставалось лишь кивнуть.

Ночь в гостеприимном доме Протасова была долгой. Я никак не мог уснуть, и даже отличный коньяк не помогал расслабиться. Лишь часам к двум ночи мне удалось задремать. Но не надолго.

Я проснулся от выстрелов. Точнее, меня разбудил первый выстрел, и я даже не понял вначале, что это за звук. Но практически тут же грянул второй. Несмотря на то что окна со стеклопакетами были закрыты, звук выстрела был хорошо слышен: стреляли явно во дворе.

Я приподнялся на локтях и принялся лихорадочно прислушиваться. Со двора доносился собачий лай и голоса. Что говорили, понять было невозможно: стеклопакеты, да еще шипение сплитсистемы заглушали звуки из внешнего мира. Я уже собрался встать и приоткрыть окно, чтобы услышать, о чем говорят во дворе, но в этот момент щелкнул замок. Дверь, ведущая в соседнюю комнату, приоткрылась, и в проем проскользнула фигура. Это была Редер. Видимо, шум разбудил и ее: она была одета лишь в наспех запахнутый халатик.

Я опомниться не успел, как Юлия Генриховна присела на мою постель и порывистым движением обняла меня.

– Господи, Мечислав! Вы живы! А я подумала, что… что…

– Вы думали, что Протасову надоело вести со мной переговоры и он приказал охране расстрелять меня во дворе? – усмехнулся я, в свою очередь обнимая Юлию Генриховну – разумеется, с единственной целью ее успокоить.

– Там очень громко лаяли собаки, и я думала, что вы решили бежать отсюда, – торопливо принялась объяснять Юлия Генриховна, прижимаясь ко мне и словно не веря, что я действительно жив. – А когда начали стрелять, то… Это был настоящий ужас!

Не в силах сдержать переполнявшие ее чувства, Юлия Генриховна разрыдалась. Я гладил ее шелковистые волосы, пытаясь успокоить плачущую женщину и машинально целуя ее в пушистую макушку. В свете луны, падавшем через незашторенное окно, я видел восхитительную грудь и потрясающие ноги, предательски обнаженные коварным халатиком.

– Я так испугалась, так испугалась! – рыдала Юлия Генриховна.

Я еще отдавал себе отчет, что испугалась она не столько за меня, сколько за себя, но ее всплеск чувств передался и мне: я нашел губами ее ушко, затем прикоснулся к бархатной коже щеки и наконец, уже не в состоянии противостоять охватившему меня порыву страсти, впился в ее сочные полураскрытые губы. Она ответила на мой поцелуй, и с этого момента все было предрешено.

Я проснулся от яркого солнечного света, бившего прямо мне в лицо. Юлии Генриховны уже рядом со мной не было: лишь длинный светлый волос на подушке и едва уловимый запах «Шанель номер девятнадцать» говорили о том, что ночные события мне не приснились.

Приняв душ, я ощутил резкое чувство голода, однако все-таки нашел в себе силы побриться: в стаканчике рядом с зубной щеткой торчал бритвенный станок «Жилет». Выйдя в коридор, нос к носу столкнулся с Юлией Генриховной. Она была одета в блузку и джинсы, в которых ее привезли сюда. А жаль! Вчерашнее вечернее платье ей безумно шло. Я пожелал ей доброго утра, и она ответила, стараясь не встречаться со мной взглядом. Мы уже спустились до середины лестницы, когда она, вдруг обернувшись, сказал мне:

– Мечислав! Я надеюсь, что мой ночной порыв вы не примете за…

– Да, Юлия Генриховна! – как можно более вежливо ответил я. – Я понимаю.

Как раз тот случай, когда «секс не повод для знакомства».

Несмотря на позднее время, стол в столовой был накрыт к завтраку. За столом в одиночестве сидел Протасов и стучал клавишами ноутбука. Увидев нас, он пожелал доброго утра и приятного аппетита.

Увидев яйца на тарелке, я поинтересовался: всмятку они или вкрутую.

– В мешочке, – ответил Протасов, не отрываясь от ноутбука.

– А что интересного в мире?

– Интересно, что в Тель-Авиве сегодня аж на пять градусов прохладнее, чем в Москве, – ответил Протасов. – Я так и знал, что введение безвизового режима с Израилем до добра не доведет!

Я улыбнулся, оценив шутку, и протянул руку к кофейнику, но позавтракать в этот день мне было не суждено. Во дворе надрывно залаяли собаки, донесся какой-то шум. Протасов недовольно поднял голову, моя протянутая к кофейнику рука замерла. Через несколько секунд двери в залу распахнулась, чуть не слетев с петель, и в помещение ворвались люди в масках и бронежилетах с автоматами наперевес.

– Всем лежать! СОБР работает!

Я достаточно насмотрелся детективов о бандитских девяностых и потому знал, как поступать в подобных ситуациях. Я даже не успел осознать, как оказался лежащим на полу ничком, положив ладони на затылок и раскинув ноги, – как следовало из фильмов, нераздвинутые ноги раздвигают умелыми пинками берцев, что должно быть очень неприятно. Затем я услышал очень знакомый голос, ликующе объявивший:

– Ну вот! Я же говорил, что они здесь!

Это был Кольцов.

– Я вижу. Главное, что все в одном месте: и похищенные, и похититель.

Обладателя этого командного голоса я не знал. Но поглядеть на него не решился: прямо возле моего носа находился берц собровца.

– Побеседуем, – предложил обладатель командного голоса.

Меня рывком подняли с пола и усадили на стул. Я увидел, что точно так же поступили с Протасовым и Редер. Из знакомых лиц, помимо Кольцова, я увидел Таврова.

– Кто-нибудь может объяснить, что все это означает? – холодно поинтересовался Протасов, глядя в пространство.

– Я полковник Павлов из Следственного комитета, – сообщил обладатель командного голоса. – Вы подозреваетесь в похищении и принудительном удержании присутствующих здесь госпожи Редер и господина Булгарина. У меня вопрос к госпоже Редер и господину Булгарину: вы подтверждаете, что присутствующий здесь господин Протасов похитил вас и насильно удерживал в этом доме последние сутки?

– Да, подтверждаю, – немедленно отозвалась Юлия Генриховна.

– Подтверждаю, – немного погодя ответил я.

– Вот так, господин Протасов! – с довольным видом повернулся к хозяину дома Павлов.

– Бред! – фыркнул Протасов. – Зачем мне их похищать?

– Чтобы заставить Булгарина продать вам статую, которую вы вывезли из квартиры Валерия Ивановича! – пылко вмешался Кольцов.

Павлов с неудовольствием глянул на него, а Протасов, наоборот, посмотрел на него с иронией.

– Ах, вот оно что… – усмехнулся Протасов. – Теперь я понял… Здесь имеет место недоразумение. Если желаете, я немедленно дам вам объяснения.

– Давайте, если они окажутся убедительными, – согласился Павлов.

– Дело в том, что госпожа Редер вывезла с квартиры своего… э-э… друга, господина Гардина, вышеупомянутую бронзовую статую, изображающую лежащего древнеримского воина примерно в половину натуральной величины, с надписью на основании латинскими буквами «Spartacus» и представляющую собой современную стилизацию под этрусские пеплохранительницы. Статуя сделана примерно в семидесятых годах двадцатого века, то есть не подпадает под понятие антиквариата. Госпожа Редер продала статую господину Булгарину, а тот укрыл ее на квартире присутствующего здесь господина Таврова. Я правильно излагаю, господин Булгарин?

Я не знал, что ответить, и промолчал. Но Протасов и не ожидал ответа. Он тут же продолжил:

– Проблема, я так понимаю, в том, что господин Булгарин и госпожа Редер не подозревали, что господин Гардин не является владельцем упомянутой статуи. Поскольку ее настоящим владельцем являлся приятель Гардина господин Никодимов. И господин Гардин, видимо, не знал, что господин Никодимов незадолго до своей смерти продал мне статую. Он остро нуждался в деньгах, и статуя была в его квартире единственным предметом, представлявшим хоть какую-то ценность. Если вы, господин полковник, сопроводите меня в мой кабинет, то я покажу вам купчую.

Вот это да! Такого я не ожидал. Судя по виду Юлии Генриховны, Таврова и Кольцова, они этого тоже не ожидали. Во всяком случае, более глупых выражений лиц я давно не наблюдал. Похоже, и у меня физиономия была не лучше.

Павлов размышлял всего пару секунд.

– Идемте! – сказал он Протасову и вместе с ним в сопровождении двух собровцев удалился. Не прошло и пяти минут, как они появились снова. Павлов держал в руках лист бумаги.

– Должен вас огорчить, господа, – сухо обратился он к нам. – Договор о продаже оформлен по всей форме.

– Это фальшивка! – запальчиво выкрикнула Юлия Генриховна.

– Мы проверим, – заверил Павлов.

– Но почему вы не забрали статую себе? – воскликнул Кольцов. Он явно не мог смириться с поражением.

– Я же говорю: Никодимову были нужны деньги, а статуя годилась разве что в металлолом, – пояснил Протасов. – Ему в семидесятые какие-то жулики продали ее за антиквариат, а в наше время люди грамотные стали. Ну, я и дал ему деньги. А чтобы не выглядело как благотворительность – все-таки Никодимов был человек интеллигентный, щепетильный, – я заплатил ему вроде как за статую. И особо оговорил в договоре, что статуя остается в пользовании Никодимова до тех пор, пока он не сочтет нужным ее мне передать, либо пока я не сочту нужным ее забрать, либо пока господин Никодимов не умрет. И я был очень удивлен, когда после смерти Никодимова пришел за статуей и не обнаружил ее. Мне удалось установить, что статую вывез господин Гардин. Я попытался его найти, чтобы разъяснить ситуацию, но Гардин внезапно исчез. Зато мне удалось найти госпожу Редер, которая в свою очередь вывезла статую с квартиры Гардина. Но оказалось, что госпожа Редер уже успела продать статую господину Булгарину. И я пригласил их к себе, чтобы объяснить ситуацию. Господина Булгарина я обнаружил на квартире господина Таврова, которого в тот момент не было дома, и пригласил его на беседу к себе. Заодно захватил и законно – подчеркиваю, законно – принадлежащую мне статую.

– И ключи от квартиры у меня в магазине выкрали между делом, случайно, – саркастически заметил Тавров.

– Вы их обронили в подъезде, прямо возле двери, – невозмутимо парировал Протасов. – Кстати, перед уходом я их оставил на кухонном столе. Вы их нашли?

– Да, спасибо, – проворчал Тавров.

– Не за что! – широко улыбнулся Протасов. Улыбка сошла с его лица так же внезапно, как и появилась. Он добавил жестким, не терпящим возражений голосом:

– И предупреждаю: статуи в этом доме нет. И я выдам ее только в том случае, если в судебном порядке будет доказана недействительность купчей. Что, разумеется, абсолютно невероятно. Вот так, уважаемые Юлия Генриховна и Мечислав Мстиславович!

– Дело принимает несколько другой оборот, – заметил Павлов и обратился к нам с Редер: – Я еще раз спрашиваю вас, госпожа Редер и господин Булгарин: подтверждаете ли вы, что добровольно и без всякого принуждения приехали сюда вместе с господином Протасовым и оставались здесь до сегодняшнего дня по собственной воле?

– Да, подтверждаю, – решительно ответила Юлия Генриховна. Я с удивлением воззрился на нее: не далее как десять минут назад она с той же решимостью утверждала прямо противоположное. Мне ничего не оставалось, как лишь подтвердить ее слова: уж если врать, так без противоречий.

– Эх, Валерий Иванович! – укоризненно взглянул на Таврова Павлов и повернулся к Кольцову: – А ты, Кольцов, рапорт пиши! – И Протасову:

– Господин Протасов! Должен принести вам извинения за происшедшее недоразумение. Уверяю вас, что виновные в этом инциденте получат самое суровое наказание.

– Не стоит, бывает, – мирно улыбнулся Протасов.

– Уходим! – сказал Павлов собровцам и сам вышел первым.

Кольцов с глубокой укоризной взглянул на нас с Редер. Я тоже не смог сдержать чувства возмущения:

– Юлия! Что вы наделали?!

– Неужели вы не понимаете?! – вскричала Юлия Генриховна. – Пока вы не получите доступ к статуе, вы не сможете помочь Саше! Никак не сможете! Вы должны получить статую, Мечислав! Слышите? Должны любой ценой!

– Слушайте женщину, Мечислав Мстиславович! В данном случае она права, – посоветовал Протасов.

– Вы лучше подумайте, что будете делать, когда вашу купчую признают фальшивкой, – огрызнулся я.

– Это исключено, – уверенно заявил Протасов.

– Возможно, вы купите и суд, но Хранителя статуи вы купить не сможете, – с иронией заметил я. – Вы сами знаете, что купчая фальшивая. Иначе зачем вам убеждать меня продать статую вам?

– В логике вам не откажешь, – признал Протасов. – Логика на вашей стороне. Зато у меня все козыри в этой игре!

– Нет, не все, – с апломбом заявил я. Моя уверенность насторожила Протасова.

– Вы полагаете, что я не все знаю? – полувопросительно, полуутвердительно произнес он, испытующе глядя на меня.

– Я в этом уверен, – отрезал я. – За сим разрешите откланяться: ведь мы ваши гости и вольны покинуть ваш гостеприимный дом в любое время, не так ли?

– Разумеется, – процедил Протасов. – Но мы еще продолжим наш разговор, Мечислав Мстиславович.

– Несомненно! – улыбнулся я. – Но в другом месте и в другое время. Всего хорошего, Герман Ильич!

Я направился к выходу, спинным мозгом чувствуя, как Протасов задумчиво смотрит мне вслед. Пусть поразмышляет, ему это полезно! А то думает, что у него все куплено и все схвачено. Кольцов и Редер вышли из дома следом за мной. Тавров, судя по всему, уехал вместе с рассерженным полковником Павловым. К счастью, нас ждала милицейская машина.

– Похоже, что мы попали не по-детски, – пробормотал Кольцов. – Сейчас приеду и начну писать рапорт об увольнении.

– Не спеши, – посоветовал я ему. – Есть человек, который сможет внести разнообразие в нашу игру. И главное: Протасов о нем не знает.

– Серьезно? – кисло улыбнулся Кольцов. – Боюсь, мне это не поможет.

– Не отчаивайся! – похлопал я его по плечу и спросил: – Что там с Наташей из Сочи?

– Нашел. К сожалению, толку от нее никакого, – ответил Кольцов.

– В смысле? – удивился я. – Онемела? Болезнь Альцгеймера?

– Хуже. Третью неделю лежит в сочинской больнице в коме. Врачи говорят, что абсолютно безнадежна. Ждут разрешения родственников на отключение аппаратуры поддержания жизни.

– А что за человек? Реально сможет помочь? – осторожно осведомился Кольцов.

– В любом случае, других вариантов нет, – ответил я и покосился на Юлию Генриховну. С моей точки зрения, лучший вариант был бы один: продать роковую статую Протасову.

– Мечислав! Не смейте продавать статую этому новому русскому, – словно уловив мои мысли, воскликнула Юлия Генриховна. – Не смейте! Иначе я вас прокляну!

Обнадеживающее обещание! И что тут добавишь?

Я вышел у ближайшей станции метро и доехал домой общественным транспортом. Детей дома не было – что вполне естественно, если учесть, что им уже за двадцать. Жена все еще гостила у родственников, поэтому я решил скоротать остаток дня в компании с телевизором и бутылкой коньяка. Понимаю, что это недостойно литератора, но телевизор и коньяк пока еще законодательно не запрещены. В любом случае ни в коньяке, ни в телевизоре пока нет ничего противозаконного или аморального – все зависит от конкретных людей. Один смотрит «Дом-2» и нажирается до зеленых чертиков, другой смотрит Радзинского, весь час передачи смакуя пятьдесят грамм божественного напитка.

Внезапно передо мной вместо Радзинского возникла странная и даже пугающая фигура. Я пригляделся – насколько это может сделать спросонья человек. Нет! Не Радзинский!

Это был очень странный человек. В бесформенном балахоне и огромной шляпе со свисающими полями. Из-под полей шляпы на плечи ниспадают длинные спутанные волосы. Похож на бродягу с Дикого Запада или бомжа. Впрочем, запаха, характерного для представителей последней социальной группы, не наблюдалось. Может, грабитель?

– Какого черта? – как можно более грубым голосом спросил я. – Проваливай!

– Я попросил бы обращаться ко мне повежливее, Мечислав Мстиславович! – обиженно посоветовал незнакомец. Он сделал шаг ко мне, и падавший в окно уличный свет осветил его лицо. Н-да, прямо скажем, не красавец: длинный хрящеватый нос, большие уши, крупные зубы под тонкими губами. – Я пришел к вам по делу, причем не по моему делу, заметьте!

– Вот как? – хмыкнул я, успокаиваясь. Значит, не грабитель. В крайнем случае, сон или глюк. – Вы бы хоть представились.

– Меня в обоих Мирах и в Пограничной зоне знают как Хозяина Сонной Тропы. Однако обычно меня зовут Сэндмэн.

– Песочный человек, – пробормотал я. Похоже, что это все-таки сон.

– Можете считать и так, – прокомментировал Сэндмэн, словно прочитав мои мысли. – Только давайте поспешим, у нас мало времени. С вами должен кое-кто поговорить. Вообще-то это не принято, но меня попросил человек, которому я не мог отказать. Идемте!

– Куда?! – воскликнул я. – Я же не одет!

– Вы всегда одеваетесь перед тем, как идти в собственную ванную? – насмешливо осведомился Сэндмэн. – Именно туда мы и идем. Прошу вас, быстрее.

Я в полном смятении проследовал в ванную в сопровождении ночного гостя. Зажег свет, но привычная полоска света в дверных щелях не появилась. Странно! Я заколебался, но шедший сзади Сэндмэн сам решительно открыл дверь и буквально втолкнул меня внутрь. Увидев, что находилось за дверью, я обомлел: это была не моя ванная. Точнее, вообще не ванная.

Похожее на подвал помещение, выложенное рустовым камнем с высоким сводчатым потолком, опирающимся на массивные каменные колонны. Посреди помещения стоял массивный стол из дубовых плашек, за которым на двух стульях с высокими резными спинками сидели двое, третий стул был свободен. Помещение освещалось четырьмя факелами, воткнутыми во вбитые в стену мощные железные кулаки, бросавшими на сидящих за столом неровные блики красноватого света. В скупом факельном освещении мне не удалось разглядеть лиц сидящих даже тогда, когда я подошел совсем близко. Внезапно вспыхнули свечи в стоявшем на столе канделябре. Они ярко осветили лицо одного из сидящих за столом – это был Сашка Гардин!

Увидев, что я его узнал, он скупо улыбнулся и сказал:

– Чертовски рад тебя видеть, дружище! Извини, что Сэндмэн побеспокоил тебя посреди ночи: он это сделал по моей просьбе, поскольку я не мог установить с тобой контакт иным способом.

– Не преувеличивайте, господин Гардин! – фыркнул Сэндмэн. – Если бы я выполнял просьбы всех, задержавшихся в Пограничной зоне, то я бы не успевал заниматься своими прямыми обязанностями. Просто за вас попросил тот, кому я не могу отказать.

– Пусть так, – с грустью согласился Гардин. – Главное, что Слава Булгарин сейчас здесь, и я могу наконец с ним поговорить о своем деле.

– Пожалуйста, побыстрее! Изложите только суть проблемы, – нервно предложил Сэндмэн. – У нас действительно мало времени, портал скоро закроется, а новый искать – слишком много мороки.

– Да, конечно, – заторопился Гардин. – Короче, Слава: попал я в историю – хуже некуда!

– Зачем ты решил изменить прошлое? – воскликнул я. – С ума сошел?!

– Ага, ты все-таки прочел мою повесть, – усмехнулся Гардин. – И как она тебе с литературной точки зрения?

– Нормально. Очень даже неплохо.

– Тогда я дарю ее тебе. Используй текст в каком-нибудь своем романе. А для меня, как ты сам понимаешь, теперь это не актуально.

– Не надо было менять прошлое! – повторил я.

– Ничего я не собирался менять, – возразил Гардин. – Я всего лишь хотел выполнить просьбу друга: положить в статую урну с его прахом. Только и всего!

– Но… как же ты оказался здесь? – удивился я.

– Любая вещь обладает скрытыми свойствами, – грустно улыбнулся Гардин. – Ты читал мою рукопись, ты знаешь… Короче, кто кладет урну с прахом в статую, которая по сути является воротами в новую жизнь, тот становится Хранителем статуи. Он находится между Этим миром и Тем, в Пограничной зоне; он не жив и не мертв, и так будет до тех пор, пока не появится новый Хранитель статуи, тот, кто по простоте душевной или из чувства самопожертвования положит прах близкого человека внутрь статуи. Он станет Хранителем статуи и будет являться к новому владельцу, чтобы объяснить ему правила пользования мистическим артефактом и ответить на три вопроса. И будет всячески уворачиваться от вопроса, откуда берутся Хранители статуи? Потому, что вряд ли кто захочет добровольно стать Хранителем. А для Хранителя новый сменщик – единственный шанс вырваться из Пограничной зоны. Единственный!

– Надеюсь, ты не собираешься просить меня занять должность Хранителя статуи Спартака? – осторожно поинтересовался я.

– Разумеется, нет! – с горячностью воскликнул Гардин. – Но мне нужно отсюда вырваться, понимаешь? И только ты можешь мне в этом помочь. Юленька… Она хорошая, добрая, замечательная, но… она любит меня, она не сможет с холодным разумом найти выход из положения. Она будет искать варианты, в которых мы будем с ней вместе – остальные же будет игнорировать! Поэтому я, явившись к ней как к новой Владелице статуи, попросил продать статую тебе, чтобы прийти к тебе как к владельцу статуи, объяснить ситуацию и попросить найти выход из нее. Здесь, в Пограничной зоне, я ничего не могу сделать. А ты можешь попытаться!

– А почему ты так и не пришел ко мне сам? – спросил я.

– Для этого владелец статуи должен находиться с ней в одном помещении, – пояснил Гардин. – А этого не произошло. Хорошо хоть, что Сэндмэн согласился помочь.

– Я не знаю, как помочь тебе вернуться в Наш мир, – сказал я с сожалением. – Кто бы мог мне это подсказать? Ты не знаешь?

– Разумеется, нет! – с досадой воскликнул Гардин. – Иначе бы я попросил Юлю продать статую именно тому человеку.

– Но… если нет способа вернуть человека в мир живых, то… – замялся я, не зная, как деликатно изложить зародившуюся мысль.

– Да, наконец ты понял меня правильно, – горько улыбнулся Гардин. – Я хочу уйти туда, куда рано или поздно уходят все из Мира живых.

– То есть для тебя сейчас смерть лучше существования в Пограничной зоне? – уточнил я.

– Не совсем, – ответил Гардин. – Сейчас для меня существование в Пограничной зоне есть лучшие дни моего бытия. Я счастлив!

– Ничего не понимаю! – воскликнул я, но Гардин не дал мне договорить.

– Наташа здесь, – сказал он. – Наташа в Пограничной зоне. Я постоянно вижу ее… такой, какой она была, а она видит меня таким, каким был я. И мы счастливы!

– Что?! – поразился я. – Наташа здесь? Но как…

– Да, она лежит в коме в сочинской больнице. Я это знаю. И она знает: не сегодня-завтра ей могут отключить систему поддержания жизнедеятельности. И тогда она уйдет… И я хочу уйти с ней! Понимаешь?

– По-моему, я тебя понял, – в смятении пробормотал я. – Но для этого статуя в любом случае должна оказаться в моих руках. А сейчас она находится у одного весьма богатого и влиятельного человека, который сам собирается воспользоваться ею. И я не знаю, что после этого будет со статуей.

– Это ты о Протасове? – небрежно поинтересовался Гардин. – Я знаю, я в курсе. Именно в связи с этим тебя хочет повидать еще кое-кто.

И Гардин кивком головы указал на молча сидевшего рядом с ним за столом человека. Точнее, это была какая-то тень человека: общие контуры фигуры, то усиливающиеся до почти четкой видимости, то почти растворяющиеся до едва видимого абриса.

– Кто это? – спросил я Гардина, но тот лишь пожал плечами и поднес палец к губам.

– Это неважно, кто я сейчас и кем был, – прошелестел голос. – У меня к вам одна просьба. Подчеркиваю: это важно в равной степени и для вас, и для господина Гардина, и для меня.

– Что вам нужно от меня? – с трудом проговорил я: от волнения внезапно пересохло горло и каждое слово давалось с трудом.

– Я напишу на столе то, что вам нужно запомнить – на случай, если ваша зрительная память сильнее.

– А почему вам не написать записку и не передать ее мне? – предложил я. Мое предложение было встречено дружным смехом.

– Отсюда вы ничего не сможете вынести, – пояснил Сэндмэн. – Так что запоминайте.

На столе сами собой появились четкие буквы надписи. Судя по всему, это был адрес, написанный по-английски: Iva Grodnenski, 5115 Sunset Blvd, L.A., Cal., USA.

А ниже по-русски: «Убил бобра – спаси дерево».

– Это послание вы должны слово в слово воспроизвести господину Протасову. Повторите текст!

– Вы уверены? – с сомнением вопросил я, послушно повторяя текст.

– Это единственный шанс, – ответил мой призрачный собеседник, тая в воздухе. Вместе с ним вся каменная зала вдруг поплыла, как в тумане.

– Прощай, Слава! – сказал Гардин, с надеждой глядя на меня. – И пусть у тебя все получится!

– Подождите! – воскликнул я. – Но я еще хотел спросить…

– Поспешите, Мечислав! Портал закрывается, – обеспокоенно заторопил Сэндмэн. Он легко приподнял меня со стула за плечи и буквально швырнул к двери. Я не успел опомниться, как вылетел из залы, распахнув дверь своим телом, больно ударился лбом и упал на пол. Это уже не был каменный пол подземелья, обычный линолеум, как у меня дома. Я открыл глаза, поднялся с пола. Да, это моя квартира. Секунду поколебавшись, я решительно открыл дверь ванной. Там действительно была ванная.

Портал закрылся. Или я проснулся. Или то и другое одновременно.

Я сварил кофе, взглянул на часы: пять утра. Впрочем, какая разница? Уснуть уже не удастся. Надо ехать к Таврову, советоваться.

Тавров еще спал, когда я позвонил ему по домофону в семь часов утра.

– Ты что, из сословия сов перешел в сословие жаворонков? – проворчал Тавров, зевая и запахивая полы шелкового халата. В квартире было душно: все окна панельной однушки выходили на одну сторону, причем южную. Мало того, что квартиру невозможно было проветрить, так еще наружная стена за долгий летний день раскалялась до невозможности, и ночью на улице было около двадцати трех градусов, а в квартире Таврова явно за тридцать. Я немедленно стал покрываться противным липким потом, захотелось пить.

По моему мнению, проектировщикам, ориентирующим городские жилые дома стеной на юг, следует давать пожизненное заключение: за особо циничное издевательство над несчастными обитателями их творений.

Тавров предложил мне чаю. Чай в такую жару?! Мы все-таки не в Средней Азии, где из-за очень сухого воздуха пот мгновенно испаряется, охлаждая тело. В нашем климате, покрывшись потом, так и будешь ходить целый день.

– Между прочим, горячие напитки в такую жару могут привести к перегреву организма и, как следствие, к тепловому удару, – заметил я. – Кроме того, чай содержит много кофеина, который в условиях перегрева организма плохо действует на сердце.

– А Онищенко рекомендовал… – начал было Тавров, но я перебил его:

– Валерий Иванович! Любое высказывание Онищенко тянет на премию «Идиотизм года». Чего стоит одно его предложение о введении сиесты?! Не все же работают в колхозах, рядом с домом. Получается, в жару люди должны лишний раз идти на работу! Или удлинять свой рабочий день на несколько дополнительных часов обеденного перерыва. Почему просто не предложить работать ночью? Или обязать работодателей установить на рабочих местах кондиционеры, ведь подавляющее число людей работает в замкнутых помещениях. Или работать сутками, чтобы реже ездить на работу? Сутки через трое. Сутки в кондиционированном помещении лучше, чем по два-три часа в общественном транспорте при температуре выше тридцати градусов.

– Тебя с утра Онищенко обидел? – мрачно поинтересовался Тавров.

– Нет, просто пить хочется, – признался я. – Холодненького.

Тавров пошарил в холодильнике и достал пакет молока. Но, увидев мое лицо, поспешно спрятал молоко и извлек банку «Сибирской Короны». Пиво в такую рань?!

– А квасу нет? – жалобно осведомился я.

– Нет, – отрезал Тавров. – Холодное есть только молоко и пиво. Еще из холодных напитков только сметана и водка, но думаю, что это точно не подойдет.

Н-да… Пиво с утра – и день свободен. Впрочем, какая разница? Если «сова» встал в пять часов утра, то день для него потерян. Зато холодное!

– Выкладывай, что стряслось, – велел Тавров, когда я утолил жажду.

– Вы можете сказать, что это сон, но я знаю: вам приходилось сталкиваться в своей жизни с разными мистическими явлениями, – начал я. – Поэтому и надеюсь на ваш совет.

Я рассказал об обстоятельствах встречи с Гардиным. Когда я упомянул Сэндмэна, Тавров поморщился, но от комментариев воздержался.

– Мистика? Хм… Вот что я скажу: забудь об этом, – посоветовал Тавров, пристально глядя на меня. – Если ты будешь толковать с людьми о своих путешествиях в Пограничную зону в компании с Хозяином Сонной Тропы, то неизбежно попадешь в психушку. Так что будем считать, что это был обычный сон. Понял?

Я кивнул. Сон так сон. Никакой мистики – так спокойней на душе.

– Но сон может быть вещим, своего рода обработка подсознанием ускользнувшей от сознания информации, – добавил Тавров, протягивая мне листок бумаги для записей. – Поэтому запиши то послание из сна.

Я воспроизвел текст из моего ночного видения. Тавров пожевал губами, изучая текст и спросил:

– Есть какие-нибудь соображения?

– Английский текст – это адрес. Бульвар Сансет, Лос-Анджелес, Калифорния, США. И проживать там должен человек по имени Айва Гродненски. Не могу сказать, мужчина это или женщина. А вот русский текст странен. Есть такое шуточное выражение, типа лозунга экологов: «Убил бобра – спас дерево». Ну, бобры для постройки плотин валят деревья и тем вроде как наносят вред лесу…

– Я знаю, слышал такое, – прервал меня Тавров. – Но здесь текст другой по смыслу: «Убил бобра – спаси дерево». Что это может означать? А впрочем, это совершенно неважно.

– Почему? – удивился я. – Надо понять, что это все означает, прежде чем идти к Протасову.

– Ерунда! – уверенно заявил Тавров. – Все равно мы ничего не поймем, поскольку не обладаем той информацией, которой обладает Протасов. Зато, сообщая это послание, ты можешь понаблюдать за его реакцией. А если он окажется в состоянии душевного смятения, то сможешь кое-что узнать или даже убедить Протасова отдать статую.

– Да? – Я с сомнением посмотрел на Таврова. Но тот светился оптимизмом.

– Поверь мне, Слава! Психологический шок часто творит чудеса. Звони Протасову.