ГЛАВА 2
Средниково, 1830 год, Михаил Лермонтов

Мишель, кусая пальцы, перечел стихотворение, написанное минувшей ночью.

Не очень-то, как теперь кажется, складно вышло. «Вблизи ТЕБЯ до этих пор» – а потом, уж под конец «Чтоб блеском ВАШИХ чудных глаз». Если бы имелся под рукой чистый лист и перо, можно было бы переделать предпоследнюю строку. А хотя бы и так: «Чтоб блеском ЧЕРНЫХ чудных глаз».

Вчера, впрочем, строки казались почти совершенными. Или уже сегодня? Одна за другой сгорели без остатка две толстые свечи. А с ними и ночь растаяла. Последние слова перо вывело, когда в распахнутое окно усадьбы пробрались первые лучи просыпающегося солнца.

Итак, вот стихи, удачные ли, плохие ли – но они готовы. Для нее, miss Black eyes, Екатерины Сушковой.

Екатерина...

Катя, Катенька!

Невероятно – замирает сердце, и больно ему от предстоящей разлуки. По-настоящему больно!

Хочется видеть стройную ее фигурку, светлое платье, плывущее по тенистой аллее. Вот если бы только Катерина вдруг пришла, села рядом на скамью в беседке. И можно было бы сколь угодно долго любоваться ее черными глазами. А еще темными косами, венцом украшающими бледное красивое личико.

Катя – веселушка, Катя – кокетка.

Те же косы – вздумала поспорить на пуд конфект, что у ней на голове нет ни одного фальшивого волоска, ни накладок, ни шиньонов. Расплела после обеда волосы, дивный черный водопад. Все господа залюбовались, а барышни завистливо побледнели и сильно дергали за пряди: настоящие ли?

– Кокетка! – невольно вырвалось у него, раздосадованного доступной для всех красотой miss Black eyes.

– А вы – завистник, – выпалила Катя, отводя за спину тяжелые черные волосы. – Вам завидно, что я выиграла пуд конфект. О, не переживайте, я вас обязательно угощу!

– Я не ем конфект, – соврал Мишель, сжимая за спиной свои ладони. Руки так и тянулись приласкать черный водопад, струящийся по белым фарфоровым плечам. – Конфекты – сущий вздор!

– Не надо лукавить! Все дети любят сладкое!

Ласковый взгляд, шаловливая улыбка на ее устах.

Право же, взяла бы лучше нож и зарезала. Ей это никакого труда не составило бы!

Да, Катя старше на два года. И ездит на балы, а там танцует мазурку с кавалерами. Но... зачем же все время подчеркивать, что он в ее глазах – сущий ребенок?! Ведь он и Пушкина знает, и Байрона, и Ламартина...

«Игра стала жизнью моей, – грустно усмехнулся Мишель, вглядываясь в сумрак аллеи. Увы, желанной Кати все не было. А как хотелось скорее показать ей стихи! – Я больше не притворяюсь влюбленным. Я люблю. Ее глаза сводят меня с ума, все, что угодно готов отдать, лишь бы смотрели они с ласкою и теплотой. Неожиданно для меня самого чувства мои к ней сделались очень серьезными...»

... Москва ошеломляла. Огромная, наполненная каретами, лавками, лепечущими модными барышнями, перезвоном церковных колоколов, криками возниц и приказчиков...

На Молчановке бабушка сняла просторную светлую квартиру.

Зачарованный, бродил Мишель по комнатам и радостно повторял:

– Ici rien ne sera pareil. Evidemment, une vie complètement diffèrente commencera!

Елизавета Алексеевна беспокоилась: а как станется со здоровьем, без прогулок – то без деревенского воздуха? Переживала и за экзамены в университетский пансион.

Напрасно! Зачислили после экзаменовки сразу же в четвертый класс! А прогулки, детские забавы, возня с товарищами... Какая во всем этом надобность, если сердце полно любовью, которая выплескивается в стихи.

Еще не Пушкин, и пусть не Байрон – однако Бог даст, из брошенных в сердце волею провидения семян поэзии вырастут настоящие стихотворения.

Только вот... жадное, весьма жадное ненасытное сердце... Любовь ему нужнее, чем воздух, оно готово любить всех, вся. Наталья Иванова, Варенька Лопухина, иные, прочие. Иногда наполняющая грудь любовь даже имен не знает, только слышит звенящие голоса, видит тонкие талии да спадающие волнами на точеные плечи локоны... Из этих барышень, чудо каких пригожих, скучающих в гостиных, поющих романсы, отказывающих в танце... Средь них так сложно выбрать одну. И нужно ли? Наверное, придется – поэту необходима прекрасная и единственная муза.

Необходима, как Натали Пушкину, однако же... Чем покорить, обратить на себя внимание, заставить полюбить?..

В зеркало Мишель старался не смотреть. Оно отражало невысокого коренастого кривоного юношу. Притом темные волосы его были недостаточно пышны и густы, а светлая прядь на лбу придавала куафюре какой-то жалкий прилизанный вид. Может, только что глаза – черные, жаркие, с дамами обычно происходило волнение, когда они чувствовали взгляд этих очей, ласкающих их кожу – вот глаза были по-настоящему хороши. Но можно ли полюбить за один только взор? Когда не имеется боле ни стати, ни роста, ни громкого голоса – ничего из того, чем можно щегольнуть в ярко освещенных гостиных?

Не находит жадное сердце ни ответа, ни утешения.

Только и остается: язвить, шутить, высокомерно улыбаться, когда рыдания сдавливают горло...

– О, Мишель! Я такое придумала!

Встречи с кузиной – отдохновение, вечные шалости и игры. Вот и сейчас горят у Сашеньки Верещагиной глазки, раскраснелись щеки. Несомненно затевает новую проказу.

– Она такая зазнайка! Думает, что красивее ее никого в целом свете нет. Мишель, ты должен мне помочь...

План у Сашеньки ошеломительный. И... не очень-то честный, Катя пребывает в уверенности, что Саша – подруга, а та замыслила супротив нее такое, такое!

Однако же, почему бы и нет? Почему бы и не пошутить над miss Black eyes так, как шутят с влюбленными молодыми людьми все высокомерные красотки, коли им представляется случай... Решено!

И игра началась.

Голос Мишеля дрожит:

– Позвольте нести мне ваш зонтик и перчатки.

Благодарно сияют в ответ огромные черные очи.

– О, дозволяю, вы мой чиновник по особым поручениям.

Вроде бы ничего лишнего Катериной не говорится. Да только ясно, что miss Black eyes приятно. Кокетка, не упускающая ни одного кавалера, вот кто она!

Носить ее вещи, томно вздыхать, лукаво посматривать. Утаивать даже (вещица, принадлежащая любимой, чем не услада для якобы влюбленного сердца?) надушенную перчатку. Чтобы потом, вечером, уединившись с Сашенькой в беседке, хохотать до упаду. Вот так все и начиналось еще в Москве, как игра, всего лишь забава.

На лето все выехали в деревню, имения, по счастию, располагались рядом, что было, конечно же, весьма удобно для продолжения шуток и проказ.

Только отчего же так бьется теперь сердце? И вскипает ревность, а какая тоска без черных глаз – хоть стреляйся. Особенно печалит разлука. Пришла пора Кате ехать в Москву, а там в Петербург, где у miss Black eyes живет строгого нрава тетка. Неужто больше никогда не суждено свидеться?..

... Едва показалось в аллее облачко долгожданного светлого платья, Мишель повел себя совершенно не так, как планировал.

Вместо того чтобы дождаться Катерины, протянуть ей листок и небрежно бросить: «Вот, если вам будет угодно, оцените мои экзерсисы», он выбежал из беседки и укрылся за кустом сирени. Сломал ветку с розовой кистью ароматных цветов, закрепил на ней стихи.

Платье Катино шелестит уже совсем близко, в двух шагах, в одном, в полушаге.

Бросив перед девушкой на дорожку цветок, Мишель помчался из сада что было сил.

Выбежал за ворота имения, обогнул поле, где ветер гнал зеленые волны едва заколосившейся ржи.

Хотелось в лес, в пахнущую соснами прохладу; остаться наедине с лучами солнца, пробивающими сквозь ветви стройными прямыми потоками. Наедине с толстыми шершавыми стволами, мягким изумрудным мхом. И своей... любовью? Влюбленностью? Счастьем? Горем горьким?

Добравшись до подходящей лужайки, Мишель опустился на землю, прислонился спиной к старой березе. И застонал.

Мучительнейшее беспокойство терзало его сердце.

Катя уже прочитала стихи – это очевидно. Понравились ли они ей? Или же она смеется над наполненными любовью строками?

А вдруг – Лермонтов схватился ладонями за голову – вдруг Катя показала стихи Сашеньке, а та призналась про игру, и обе они сейчас умирают от хохота?

Нет, нет, все, что угодно, только не это, не вынести ее смеха и презрения, теперь уже не вынести...

В необычайном волнении вскочил он на ноги, стал метаться по тропинкам. Потеряв терпение, обезумев от беспокойства, вернулся в имение.

О ужас – ни Катерины, ни Сашеньки решительно нигде не видно, а спрашивать про них нет сил.

Как можно спрашивать! Краска прихлынет к щекам, голос дрогнет, еще и слезы от волнения всенепременно польются – тогда бабушка все поймет, и от этого сделается так неловко...

К вечернему чаю Мишель умер от волнения, воскресился надеждами и снова утратил веру в возможность ответных чувств со стороны Катеньки.

Ее изящная фигурка приближается к террасе.

Ах, что за походка, какие косы!

Глаза ее жаркие; внимательно смотрят, пристально, и еще отчего-то чудится в них грусть.

«Благодарю, – мысленно говорит Мишель черным очам. – Благодарю вас за то, что пусть нет в вас нежности, но и насмешки нет тоже».

Опять ночь без сна. Волнение без устали пришпоривает сердце. И чуть поскрипывает перо по бумаге...

А я и предполагала, что с попутчиками мне не повезет. Опыт – знание, со мной всегда так: если поезд и купе – то всенепременно шизофреник на соседней полке. В общем, обычное дело, с какими только чудиками не приходилось коротать дорогу. Запомнила бабушку – она ехала куда-то на север и заблаговременно утеплилась во все скопленные за долгие годы жизни тряпочки. Работа «принюхала» меня к любым неприятным органическим запахам. Однако пикантный аромат той пожилой женщины преследовал меня еще два дня после того, как я удрала из душного зловонного купе. Еще помню мамашу, мою ровесницу, путешествовашую в компании меланхоличного сыночка. Введенная в заблуждение моей моложавой внешностью, мамаша стала сватать мне своего чудо-отпрыска. И даже после сообщения о том, что у меня самой имеется сын такого же возраста, мадам не угомонилась. Остапа несло – бубнеж про школьные оценки, нынешнюю зарплату и прочие достоинства уже не шибко молодого человека не прекращался. Видно, так попутчице хотелось, чтобы чадо женилось хоть на ком-нибудь! Сам рекламируемый объект безучастно перекатывал жвачку и слушал плеер. «Обуздать маман – невозможно», – прочитала я в тоскливых глазах мужчины. Даже ночью активная дама дергала меня за руку, вырывая из такой желанной полудремы, хоть как-то приглушавшей ее словесный понос...

В этот раз все оказалось проще и сложнее одновременно.

Будущих соседей я вычислила еще на перроне. Есть такие люди, которые очень волнуются при любом перемещении в пространстве. Они всегда видны и слышны – более чем достаточно.

– Зинка, ты билеты взяла? – орал лысоватый мужик во всю мощь легких. – Что, я прав? Забыла, да?

– Ничего я не забыла! Тебе бы все кричать! Не подходи близко к краю платформы! А то свалишься! – верещала дамочка, почему-то в бейсболке, весьма нелепо выглядевшей в комплекте с пожилым лицом.

Рядом с этой парой возвышался невозмутимый двухметровый юноша, румяным щекам которого было лет пятнадцать, а округлому брюшку – уже под сорок. Он старательно жевал гамбургер.

Слишком колоритная троица для того, чтобы оказаться соседями кого-то другого...

У попутчиков оказалось 150 пакетов, которыми они завалили весь пол купе.

Загнанной на верхнюю полку, мне не оставалось ничего другого, кроме как наблюдать за крупным подростком. Перед ним возвышался большой клетчатый баул, наполненный жратвой из Макдоналдса. Пока дедушка с бабушкой, надрывно голося, пытались распихать изначально не умещающиеся в купе вещи и иногда бесцеремонно совали на мою полку часть своего скарба, мальчик сосредоточенно питался.

Запускал руку в баул, выуживал гамбургер, нежно улыбаясь, разворачивал бумагу, любовался приплюснутыми булками и начинал жевать... Потом он довольно жмурился и заявлял:

– Слышите, а мне продавщица положила лишнюю картошку! Представляете! Лишнюю картошку мне положила!

И на его лице сияла великая радость, а рука уже шарила по баулу, извлекая на свет очередной кулек, шуршала бумага... На седьмом или восьмом гамбургере я сбилась со счета. И в голову невольно полезли всяческие мысли профессионального характера.

Вспомнилась книжка про пищеварение, Хижняковой, что ли. Очень был ценный учебник, потому что был период, когда экспертов заставляли промывать и рассматривать в мелких деталях содержимое желудка и тонкой кишки. Впрочем, и теперь ведь содержимое желудка описывается. Для расследования убийств особенно важно знать, что ел человек перед смертью, это время трагедии помогает установить, а также позволяет делать предположения о месте приема пиши. Иногда, проводя вскрытие, я нахожу в желудке человека с больным сердцем литр с лишним густой пищи (кусочки видны, края в ходе переваривания сглаживаются, округляются, но все равно можно различить мясо, овощи). И тогда обычно думаю: «Что ж ты наелся-то так, обжорка, это провоцирует приступ коронарной недостаточности. Объелся и в итоге попал сюда. А мог бы еще пожить. Переедание – фактор ох какого значительного риска при ИБС». Еда, кстати говоря, при небрежном отношении к ней довольна опасна. Часто случается асфиксия от закрытия гортани куском пищи. Например, голодный человек при отсутствии зубов и пустом желудке подавился – и все... Но я даже не знаю, что хуже: жрать второпях и в излишних количествах или пить всякую дрянь. Как правило, я обнаруживаю в желудке у алкашей, предположительно лакавших дешевое дерьмо, черный или темно-бурый достаточно гладкий плотновато-упругий кусок, напоминающий резину. Похоже, он – результат осаждения из некачественного спиртного такого вот конгломерата всяких дрянных примесей. Я бы в школах все показывала – серые легкие, из которых никотиновый деготь течет, печень разваливающуюся, резину из желудка. А то, блин, все такие умные, думают, врачи шутки шутят, и что курить, бухать и объедаться можно совершенно безо всяких последствий. Ага, счас! Да если бы этот подросток знал, какую нагрузку он дает организму, напихивая его на ночь булками и мясом в таких количествах!

Берегите себя, люди, что ли. Мы все ведь так легко ломаемся...

Нет, пожалуй, это полная ерунда – телепатия, передача мысли на расстоянии.

Какое тут расстояние, в купе, всего-ничего. Но совершенно не отреагировал прожорливый подросток на мои мысленные внушения.

Топал всю ночь! Хряпал и хряпал!!!

От шороха разворачиваемой бумаги и счастливого бормотания о лишней порции картошки я то и дело просыпалась.

Только задремлю, убедив себя, что муж прекрасно справится с выгулом и кормежкой двух наших собак – Лаймы и Боси – как тут опять... Ш-ш-ш, а потом:

– Картофель фри, а я ведь просил меньше порций. Надо же! Вот повезло так повезло!

После очередной такой ремарки я под простыней втиснулась в джинсы, потом натянула свитер, вытащила свою большую сумку из багажного отсека над верхней полкой...

Да ну вас!

Всего хорошего, коробейники и обжоры!

Уж лучше буду торчать в тамбуре. Пусть до того, как поезд припыхтит на Московский вокзал, остается еще больше часа. Хочу сохранить остатки веры в высокое предназначение человечества...

Лязгают вагоны, стучат колеса, оставляя всего меньше до встречи с Санкт-Петербургом: расстояния, времени, протяженности стальных рельсов...

Нетерпеливо предвкушая погружение в родной город, я прикидывала, чем займусь в первую очередь.

Наверное, сначала стоит забежать к себе на квартиру. Квартира! Слово-то какое громкое. Никакая у нас не квартира. Две комнаты в коммуналке на улице Марата, что в пяти минутах ходьбы от Московского вокзала. Стоят они, впрочем, как нормальная «трешка» в спальном районе. Ну и пусть себе стоят. Тридцать пять квадратных метров, четырехметровые потолки – это и мои горящие от йода разбитые коленки, и мамины ароматные щи, и папино похрапывание над газетой. Маленькая комната теперь забита всякой всячиной. Бабушкин комод с треснутой лаковой крышкой, копеечные репродукции известных картин в потемневших рамах, полка медицинских книг. Тащить все это в Москву смысла нет, выбросить – рука не поднимается. «Музей имени Наталии Писаренко», – ехидничает про эту комнату Леня. А вторую мы сдаем студентам, наверное, ответственным, если они регулярно переводят деньги на наш счет. И даже Анна Ивановна, самая вредная и ворчливая соседка по петербургской квартире, на квартирантов жалуется всего раз в неделю. Она одинока, ей патологически скучно, и я уверена: если бы ребята не были ангелами, Анна Ивановна названивала бы нам круглосуточно.

Дождалась!

Вот он – мой самый любимый момент: поезд замедляет ход, в тамбуре появляется проводница, коридор вагона гудит голосами. И вот все останавливается, замирает. Секундное оцепенение, потом снова начинает биться пульс жизни, и что-то уже закончилось, а что-то вот-вот начнется.

Я очень люблю это замершее мгновение. Только отчего же теперь такая тревога стиснула сердце?..

– Вам помочь? – Симпатичная проводница кивает на мою огромную черную сумку. – Давайте, я лучше подам, так удобнее.

Сумка большая, но легкая. Не имею привычки возить с собой кучу тряпок, а джинсы и свитер много места не занимают. Но в маленьком чемоданчике сломался замок, пришлось тащить в Петербург этот огромный шкаф на колесиках.

Покачав головой, я выбралась из вагона.

По вокзалу я всегда проношусь молниеносно. Наркоманка, ломка, скорее уколоться, где там моя доза Невского проспекта?

Таксисты хватают за руки. Еще бы, обладательница чемодана-холодильника! У тарифов в сознании «частников» уже, наверное, случилась невероятная, как у разведенных мостов, эрекция.

– Спасибо, мне не нужна машина, – стряхиваю чью-то цепкую хватку.

– Да что вы говорите?! Так и не нужна! А может, все-таки?..

Опаньки, Андрей Соколов собственной персоной! И что все это значит? Чего это он на вокзал меня встречать приперся? Хм, теперь понятно, зачем вчера выяснял, каким именно поездом еду...

Андрюша симпатичный, высокий, темноволосый. Актер Евгений Дятлов из «Ментов» – вот точно такое же лицо у него, случается, и автограф просят. Соколов, добрый человек, никому не отказывает! Меня в нем покорила редкая невозмутимость. Андрей спокоен, как удав. Надо с гнилым утопленником работать – значит, надо. Некоторые эксперты от такого нос воротят. Андрей, даже когда интерном был, без опыта особого, никогда не опускался до непрофессионального чистоплюйства.

– Наталия Александровна, вас оставлять опасно, – он хитро улыбнулся. – Тут же собак возле вокзала бездомных много. Опять-таки, проходимцев полно – а вы бы им помогать бросились.

Я обиженно поджала губы. Один раз, только один меня обманул человек, которому я помогала! Просил деньги на билет. Божился: кошелек украли, а мне как раз зарплату дали, ну я и одолжила ему две тысячи. И все, ни ответа, ни привета, ни перевода! Но это – единичный случай, хотя помогала часто, и большинство попавших в непредвиденную ситуацию людей оказывались честными. И кто меня за язык тянул интерну про все это рассказывать. Теперь вот вырос и издевается!

– Мы можем сразу в Озерск поехать? – поинтересовался Андрей, забирая у меня сумку. – Или у вас еще в городе дела?

– Поехали, ладно уж, потом я своими делами займусь. Давай, рассказывай обо всем по порядку. Откуда жена, что за замок, и вообще, какие новости?

Он просиял. Счастье преобразило знакомые черты, и, как мне показалось, даже чуть согрело обжигающий холодом воздух. Или это сырой петербургский ветер притих, готовясь выслушать любопытную историю?

– Жену зовут Марина, она тоже судебный медик. Познакомились, когда она интерном была... Мы дошли до стоянки, Андрей нажал на тонко пискнувший брелок, и я невольно перебила историю о новой ячейке общества.

– Вот это красавец! Двигатель – двухлитровик, не меньше?

Какой у Андрея симпатичный джипик! Обожаю автомобили! Чистенькой темно-синей «Сузуки Гранд Витаре» лет пять-семь – но машинка ухоженная. Вот оно, райское наслаждение – мощный мотор, просторный салон. Поребрики – легко, и глушитель о них не тюкается. Окно опустить, ветер в лицо, и чтобы по пустому шоссе, а впереди лес, а в нем – крепыши-боровички с прилипшими к влажным шляпкам рыжими сосновыми иголками...

Но – опять Андрюша возвращается к нашим баранам. Как это понятно: любовь-морковь. Сама такая была. Впрочем, я и теперь, если не о собаках говорю, то о достоинствах супруга, мне с ним повезло...

– Марина – удивительная девушка! Что вы говорите? Понятия не имею, какой объем двигателя, джип не мой, Марининого папы. Я мог бы вас встретить и на более солидной машинке. Но я на «автомате» не ездил раньше, а тут как раз «механика»... Знаете, если бы не Марина, я ни за что не смог бы разобраться в одном запутанном деле. И такое пятно было бы у меня и на совести, и на репутации! Все обошлось благодаря Маринке, она – молодец, неравнодушная, внимательная, настойчивая... Несколько лет назад привезли нам на вскрытие трупы – женщины и маленького ребенка...

Я слушала Андрея, и от возбуждения меня всю трясло.

Случай, действительно, потрясающий.

Яд быстрого действия, который распадается в организме и не ловится на «химии»! Визуально же эксперт видит признаки, судя по которым смерть наступила от заболеваний сердца.

Вот уж действительно: нет предела совершенству в изобретении способов препровождения ближнего на тот свет. Лучше бы умельцы в продлевающих жизнь или в крайнем случае омолаживающих технологиях с таким же энтузиазмом изгалялись!

– Теперь про нашу с Мариной свадьбу в Озерске. На широкую ногу, в роскошном только что отреставрированном старинном замке...

Андрей говорил и хмурился.

Нервничает?

Так и есть – резко тормозит, нервно трогается.

Что бы все это значило?!

– Наталия Александровна, вам ведь знакомо имя Михаила Панина?

Еще бы, кому оно не знакомо! Не сходит со страниц газет. А еще Панина любят показывать в какой-то тупой передаче про светскую жизнь, где, так сказать, гламурные персоны несут, как правило, всякую чушь. Почему-то так получается, что я, когда мою пол, все время натыкаюсь на эту дебильную программу! И вечно злюсь: отрубить хочется, а до дивана с пультом уже не дотянуться, влажно, следы от тапочек останутся... Панин, конечно же, любимчик журналистов. Крупный бизнесмен, поклонник экстремальных видов спорта, меняет жен как перчатки. Есть о чем говорить, причем постоянно. Но почему-то именно он у меня, в отличие от других нуворишей, не вызывает отторжения. Пожалуй, даже по-своему симпатичен. У миллионера на редкость интеллигентное лицо стареющего Апполлона или уставшего иностранного профессора музыки. Такими искренними улыбками, как у Панина, улыбаются комсомольцы в черно-белых потрескивающих советских фильмах. И, как ни странно, этот мужчина не глуп, возможно, он даже думает не только тем, что ниже пояса. Запомнилось его интервью, щедро пересыпанное цитатами из Набокова и Гумилева, с неожиданными виражами выводов.

– Так вот, Михаил Панин – мой брат...

Норма-а-ально! Мне бы такого брата! Вот уж у кого можно было бы денег на собак просить безо всякого зазрения совести, ибо сам не бедствует! Впрочем, я и без родственных связей про собачий приют ему расскажу, а вдруг поможет. За спрос не бьют!

Но – у меня все-таки хорошая память – я точно помню, что Андрей – единственный ребенок. А его родители, врачи, увлекавшиеся альпинизмом, давно погибли, он остался один-одинешенек, никаких родственников. Детдомовскими мать и отец Андрея были, что ли...

Представляю, как теперь Соколов счастлив! Во-первых, родной брат, во-вторых, такой известный! Только... нет, конечно, лучше поздно, чем никогда... хотя все-таки это очень странно...

– Я знал, – Андрей закусил губу. Ржавая «шестерка» впереди моталась из стороны в сторону, не утруждая себя включением «поворотников», – знал, что он есть такой, брат Михаил. Мать Миши была намного старше моего отца. И, знаете, опытные женщины умеют производить впечатление... Но о свадьбе, как я предполагаю, речи не шло в принципе. Когда моих родителей не стало, я нашел пару писем, из которых понял, что у меня есть брат. Миша со своей мамой жил в Гатчине, отец переписывался с ними. Подозреваю, моя мать была в курсе – письма из Гатчины приходили отцу на работу, но хранились дома, в коробке с дипломами, квитанциями и счетами... Разыскал я, в общем, родственников еще до похорон. Мише уже двадцать тогда было, мне, пятнадцатилетнему, он таким взрослым показался. Как он меня послал! Мамаша Михаила так все повернула, как будто бы мой отец хотел на ней жениться, но передумал, бросил их. Мишка папу ненавидел. И меня почему-то тоже. На похороны они ехать отказались. Мать Миши зло на меня смотрела, но почти все время молчала. А Миша орал: «Что же ты сейчас о нас вспомнил? А где наш папаша раньше был, когда я болел, а мама на трех работах вкалывала? Теперь что вы от нас хотите, чтобы мы его хоронили? Думаете, идиотов нашли?!» Я тогда в таком шоке пребывал, что даже не расстроился из-за совсем не братского поведения брата. Только очень удивлялся – Миша высокий, плечи широкие. А кричал, как девчонка, и даже слезы полились. Больше мы не виделись. Он очень быстро стал тем Паниным, которого все знают. Но мне никогда и в голову не приходило его искать. Зачем? Я привык к своему одиночеству, потом первая жена появилась... А больше мне от Миши никогда ничего не было нужно, только общение. И вот вдруг через много лет – звонок. Мы с Мариной в кафе тогда были. Я чуть со стула не упал!

– Представляю! Слушай, а я его увижу? Он собак любит?

Как же я могу удержаться от главного вопроса моей жизни. Точнее, одного из главных. Работа, наверное, у меня все же на первом месте, потом собаки, потом близкие. Леня, которому я в своей непринужденно-откровенной манере однажды поведала об этой иерархии, конечно, обиделся. Его выбор. На обиженных, как говорится... Муж у меня высокий, крепкий. Сыночек тоже здоровьем не обижен. Мужики запросто в состоянии о себе самостоятельно позаботиться, бродячие собаки – нет. Вот почему я думаю так, как думаю...

– Увидите. Миша пока там живет, оценивает работу персонала. Говорит, когда убедится, что все работает без сучка без задоринки, проведет официальное открытие, а потом в очередное путешествие отправится. Насчет собак – не знаю. У него самого собаки нет. Но какая разница, вы же мертвого разжалобите историями про бездомных щенков... Но вы опять меня перебили! Короче, сидим мы в кафе. Вдруг звонит Михаил, и как ни в чем не бывало интересуется: «Как жизнь, что нового?». Я тоже, совершенно спокойно (а чего мне с ним ругаться, все равно же родной брат, хотя и наговорил мне по молодости много всякого, но это понятно, боль, обида) говорю – вот, женился. Сначала он нас с Мариной в ресторан пригласил. Потом (мы как раз к Мише из загса приехали, расписались быстро, безо всяких торжеств), узнав про свадьбу, предложил подарить нам путевку в любую страну. Мы отказались, неудобно. И тут его осенило. Зачем, говорит, куда-то ехать, если все, что молодоженам требуется, под рукой. Михаил начинает новый бизнес. Говорит, после того как Ходорковского посадили, он быстро понял: ресурсы теперь хочет контролировать государство. Продал он свои нефтедобывающие и перерабатывающие предприятия. Конечно, когда таким делом занимаешься – денег как грязи, думаю, даже Мишины внуки смогут о куске хлеба не беспокоиться. Но, видно, скучно просто так без дела сидеть. Миша считает, что туризм в плане прибыли перспективен. Выкупил замок князей Щербатовых в Озерске, отреставрировал. Исторической ценности объект не представляет. Или, думаю, брат еще взяток кому надо щедро раздал, чтобы к такому выводу пришли. Идея, конечно, потрясающая! Миша хочет восстановить быт того времени. Есть конюшня и инструктор по верховой езде, в гардеробной комнате мужская и женская одежда, копия старинной. Он нанял учителя по танцам, при желании туристы смогут устраивать настоящие балы... При этом номера оборудованы новой техникой, материалы, как я заметил, тоже использовались «под старину», но современные. И все же атмосфера там специфическая, проваливаешься в прошлое, как в колодец. Миша сказал: зовите, кого хотите, чем больше народа приедет – тем лучше. Все равно планировалась пробная «партия» гостей перед тем, как замок-гостиница откроется официально. Марина пригласила кое-кого из друзей, все в полном восторге! У меня же приятелей после развода не осталось, и не думаю, что еще смогу с кем-то поддерживать близкие отношения... Короче, моя бывшая с моим лучшим другом... Все как в анекдоте: приходит муж неожиданно домой, а там Ленка с Володей...

– Слушай, я тебя умоляю. Что ты постоянно ковыряешь свою болячку, все же теперь хорошо. Просто забудь! Думай о другом! Спасибо за приглашение. Судя по тому, что ты рассказываешь, я попаду прямо в исторический фильм! Надеюсь, в романтическую комедию, а не мелодраму со слезами-соплями и разбитыми сердцами.

Андрей пожал плечами и усмехнулся:

– Наталия Александровна, с вами не интересно. Вы все заранее знаете. Откуда? В замке действительно все развивается в лучших традициях мелодрамы. Михаил сейчас живет с темнокожей девушкой, Айо. Он ее из Нигерии привез. А еще, оказывается, у него есть сын. Так вот, и мама Антона Олеся, и сам подросток тоже в замке. Страсти кипят – вы себе представить не можете!

По идее, умиротвориться я была должна еще в окрестностях Озерска. Быстро проскочив скучный провинциальный городок с однотипными невысокими серыми домами и оборачивающимися нам вслед пьяноватыми мужчинами, джип съехал на узкую лесную дорогу.

Аллея чуть желтеющих берез – как ломтик сыра между голубым небом и синей гладью воды, мелькающей то справа, то слева. Озер в этих местах множество. Они напоминают зеркала, в которых изучают свои иголки сосновые модницы. А еще меня поразила оглушительная тишина. Мотор джипа – ерунда, тонкий комариный писк в тихом бескрайнем величественном море. Похоже, когда слишком долго живешь в мегаполисе, то отсутствие шума доставляет тебе огромное удовольствие. Такое плавание для слуха, погружаешься, неспешно осознаешь, отдыхаешь...

Погода изумительная, Андрей счастлив – а я всегда радуюсь, когда людям хорошо.

Только почему-то очень беспокойно на душе. Подцепленная в поезде инфекция тревоги стремительно превращается в непонятную, но мучительную болезнь...

– Андрей, ты не знаешь, чего я парюсь, а? Так тревожно...

– Догадываюсь.

– Ну, и?..

– Интуиция у вас. Марина пригласила в замок свою тетушку. У нее с головой все совсем плохо, она увлекается гаданиями, картами, очисткой кармы. Достала всех уже... И Мишин сын... Он тоже очень странный – не ест ничего, и все время то плачет, то смеется. Впрочем, они довольно безобидны. Хотя немного напрягают. Если я за столом сначала смотрю на тетушку Алену... Она порывается почистить карму еде, но никто не соглашается подпустить чистильщицу к своей тарелке, тогда она, представляете, махает над своим обедом какой-то вонючей дымящейся палочкой. В общем, смотрю сначала на нее, а потом на заплаканного ребенка (этот все время слушает плеер, может, запись там особо трагичная?) – и у меня возникает стойкое ощущение, что я нахожусь в сумасшедшем доме.

– А они любят собак?

Андрей расхохотался. И заявил, что вся моя тревога – от предчувствия встречи с совершенно равнодушными к проблемам животных людьми.

Из пригородов Санкт-Петербурга, знаменитых роскошными дворцами, я была только в Царском Селе. И то, очень давно, еще в школе. На пленке памяти остался лишь синий фасад и тяжелый размокший снег под ногами, на ветках деревьев, а потом – обжигающим комком – у меня за шиворотом. Даже Петергоф, золото скульптур и брызги воды, существует для меня лишь как картинка на календаре, мельком замеченном в какой-нибудь витрине.

Может, поэтому при виде замка, куда привез меня Андрей, со мной случился культурологический шок?

Дыхания нет, слова закончились, только глаза жадно осматривают пространство, изучая каждую деталь.

Ве-ли-ко-леп-но...

Потрясающе!

Высокий, полупрозрачный за счет огромных окон замок-дворец, напоминает гигантскую песочную диадему: от центральной башни полукругом расходятся чуть более низкие длинные крылья. Эта величественная корона венчает каскад пока еще зеленых террас, соединенных стеклянными водопадами. Гигантские ступени ведут к правильному овалу зеркального пруда с неспешными важными лебедями. Белые мраморные скульптуры, как в Летнем саду – интересно, они старинные или это искусные современные копии? За прудом видна лужайка, а дальше вниз уходит огромный парк, растрепанные березы, длинноногие сосны. Если за растительностью у замка, похоже, тщательно следят – на ровно постриженных газонах нет ни листочка – то парк отдан на откуп начинающейся осени, уже наставившей желтых клякс на красноватую плитку дорожек.

Как там Соколов рассказывал – этот уникальный архитектурный комплекс, оказывается, не представляет исторической ценности? Хотелось бы знать, сколько взяток потребовалось раздать Панину, чтобы противные вертлявые, наверняка похожие на вшей чиновнички приняли такое решение! И сколько вообще стоило все это – замок, парк...

– Как красиво! – невольно вырвалось у меня.

Я собиралась поблагодарить Андрея за приглашение в такое замечательное место, но слова застряли в горле.

Из замка вышел мужчина... Его лицо, фигура – дело десятое. В глаза сразу бросается светлый парик, крупные локоны стянуты в хвост темной атласной лентой. Расшитый золотом темно-зеленый сюртук, короткие, чуть ниже колена черные брюки, белоснежные (гольфы? чулки? Или чулки – только у женщин? тьфу, плохо историю учила)...

Невольно возникли сравнения этого с Петром Первым или Екатериной Второй, не за бесплатно обнимающими перед объективами туристов на фоне Казанского собора или Исаакия. Нафталин хронически пыльных театральных костюмов так и шибает в нос. И любой памятник, благородный в своем разрушении настоящим страданием, всегда подчеркивает искусственность актеров. Но этот совершенно не походил на артистов, он был пугающе настоящим.

Найти бы на нем фальшивое клеймо, отклеивающийся ус, на худой конец – современную испоганенную гламуром пуговицу!

Ни-че-го.

Привет нам всем от прошлых столетий.

Этот ловко подхватил мой чемодан, который Андрей как раз достал из багажника, чуть наклонил голову и приятным бархатным голосом изрек:

– Сударыня, рад вас приветствовать в замке князей Щербатовых. Соблаговолите последовать за мной, я покажу приготовленную для вас комнату. Девушку, которая будет у вас в услужении, Татьяной Комаровой кличут.

Сударыня – ну надо же!

Привычная ирония тянет на какое-нибудь ехидное замечание.

Но у этого такая речь, такой вид! Мысли судорожно переформатируются, моя голова вдруг наполняется опилками странных словечек вроде «книксен», «корсет», «муфта», «фижмы». Мы еще не успеваем войти в замок, как я начинаю различать легкий стук, и долю секунды не понимаю, что это за звук. Потом раздается конское ржание, копыта цокают все громче и громче – и тройка лошадей, темных, лоснящихся протаскивает мимо нас чуть поскрипывающую золоченую карету. Вижу кучера в плаще несовременного покроя. Остановив лошадей, возница бросается к дверце, за ней мелькает розовый шелк безрассудно длинного женского платья.

Поймав мой изумленный взгляд, Андрей подмигнул:

– Я же говорил, провал во времени. У этого места такая атмосфера странная. Ну и костюмы, конечно, и весь этот старинный антураж только усиливают впечатление. Путешествие по прошлому, правда? Я думаю, бизнес Михаила обещает быть успешным.

Бизнес.

Мой огромный чемодан на колесиках. «Витара», припаркованная неподалеку.

Я отчаянно цепляюсь за эти соломинки современности. Но сознание все равно не удерживается в реальности, я почти физически ощущаю, как оно словно соскальзывает в воронку прошлого.

Комната, куда меня проводил этот, обставлена под старину: тяжелый потемневший комод, кровать с высокой металлической спинкой, выглядящие жестковатыми то ли стулья, то ли кресла с резными золотыми ножками. Вид кувшина, таза для умывания и висящего над ним хрусткого льняного полотенца с вышивкой повергает меня в ужас. Споткнувшись о чемодан, я начинаю метаться по комнате, и к огромному облегчению нахожу ванную комнату, оборудованную обычной сантехникой. Позже обнаруживаю и телевизор с плоским экраном – он спрятан в углублении вроде сейфа, прикрываемом практически неразличимой на фоне стены панелью.

– Ты кто такой будешь? А?!

– Гиви.

– Какой Гиви?! Какой... В общем, какой Гиви?! Да кто тебя только на работу взял?..

Голоса за окном мужские. Заинтригованная, прячусь за тяжелую темно-красную бархатную портьеру и осторожно выглядываю вниз.

Ба, Михаил Панин собственной персоной!

Наверное, смешно было бы увидеть олигарха в парике и золоченом пиджачке по колено! Но – никакого маскарада. На нем мягкий темно-коричневый кашемировый свитер и голубые джинсы. Издали Панин мог бы казаться Аполлоном: каштановые довольно длинные кудри мягкими волнами обрамляют лицо с выразительными карими глазами. Тонкий нос с едва заметной горбинкой, нежная линия губ... Но не бывает небритых Апполонов. А Панин хорошо так зарос, прямо как бомж, привезенный на вскрытие.

Его собеседник, темноволосый парень кавказской внешности, упер руки в боки. Потом, явно совладав с собой, смиренно потупился.

– Какой Гиви?! – громкий голос Панина звучал скорее насмешливо, чем агрессивно. – Дорогой, ты меня пойми, я не националист. Я тебя уважаю! Но ты войди в мое положение. Этот проект – реконструкция русской истории. Мы восстановили костюмы, закупили кареты, возились с лошадьми. С персоналом даже проводились занятия по стилистике и этикету. Для чего?! Чтобы бальным танцам гостей учил вот такой как ты, Гиви?! Это невозможно, точно так же, как не может условный русский светловолосый Иван учить плясать лезгинку у тебя в ауле. Мы хотим знакомить наших гостей со старинной русской историей. Русской! Не дагестанской, не аварской или откуда ты там!

Панин явно собирается продолжать свой обличительный спич, но парень перебивает отчаянным воплем:

– Да русский я! Честно! Русский, из Сочи приехал, в Питере хореографическое училище окончил! Гиви – прозвище мое такое, из-за сломанного шнобеля дали. А танцы старинные люблю безумно, и кадриль, и мазурку, и котильон. Хотите, в блондина покрашусь?! Только не увольняйте!

Михаил расхохотался и замахал руками:

– Нет, нет, только не это! Не смей, противный!

– Мазурка... Нет, ну где я еще смогу этим заниматься?! А какой танец красивый, смотрите, вот это па гала, только мужское движение...

Легче перышка парень оторвался от земли, и... полетел. Тонкий, пластичный, его ноги, казалось, парили в воздухе.

Панин восхищенно развел руками, а потом зааплодировал.

– Здравствуйте, может, к обеду желаете переодеться? – вдруг раздался над ухом тонкий голосок.

Отвернувшись от окна, я увидела высокую миловидную девушку в длинном глухом темно-синем платье и белом передничке. Похоже, про нее и говорил этот – «в услужении». Надо же, занятия по стилистике...

– Татьяна?

Она кивнула и машинально нагнулась к едва заметной складочке на атласном покрывале.

– В гардеробной комнате есть большой выбор платьев. Многие дамы переодеваются и к обеду, и к ужину. А еще можно сделать прическу или подобрать парик.

– Это обязательно?

Мне почему-то казалось, что если я надену паричок, то окончательно сойду с ума. Не все сразу! Но, к счастью, Таня покачала головой:

– Специальная одежда обязательна только на маскарадах, а так все по желанию. В наш ресторан можно проходить в любой одежде.

– Отлично! Тогда пока никаких переодеваний, и... Тань, вы слышите этот странный звук? Как будто бы в стене кто-то стучит?

Девушка помолчала пару секунд, а потом пожала худенькими плечиками:

– Ничего не слышу. А вообще, знаете...

– Еще нет. Но вы же мне сейчас расскажете!

Зря я ее перебила.

Растерянная пауза, узнать бы, от каких мыслей нахмурились ее тонкие брови.

Подумав, горничная отбросила с плеча тяжелую русую косу, и, глядя мимо меня, пробормотала:

– А, ладно, ничего, глупости.

– Таня? Но вы же хотели что-то сказать!

– Обед через полчаса. Извините, мне пора! Если что-то понадобится – она указала на едва различимый звонок под золоченой оправой зеркала, – звоните, не стесняйтесь!

Девушка исчезла так же неслышно, как и появилась.

Мне показалось, или она побледнела?

А странный стук тем временем прекратился...