ГЛАВА 9
Я верчу в руках части расколовшейся куколки. Рассыпался бисер, порвалась ткань, от красивого сувенира остались фактически одни обломки. А ведь Айо оказалась права: игрушка спасла мне жизнь.
Секунды, миллиметры – о них не думаешь, на них совершенно не обращаешь внимания, а на самом деле это так непонятно и важно...
Я летела животом на ветки, и даже успела, безо всяких эмоций, вспомнить фразу «посадить на кол».
Предчувствие смерти – странное состояние, с сознанием происходят необычные метаморфозы. Мысли разделяются на несколько ручейков, каждый бежит и журчит самостоятельно, и одновременно все они вместе прекрасно видны и слышны. Я четко понимала, что сейчас придет конец; осознавала, как именно умру; и в то же время твердо знала: уже ничего не изменить.
Но вот уж правда: не так страшен черт, как его малюют.
На самом деле все вышло совершенно по-другому. Оказалось, удар пришелся на карман куртки, где лежала куколка. Сувенир-бронежилет, выходит, и так бывает. У меня болят ушибленный живот и ребра. Но существенных повреждений на теле нет, а африканская игрушка погибла, однако я обязательно сохраню эти щепки-деревяшечки. Оказывается, видеть смерть каждый день и чуть самой не отправиться к праотцам – две большие разницы. Ужас приближения собственного конца даже точно описать сложно. Зато потом он сменяется таким великолепным, очень насыщенным и волнующим вкусом жизни...
Как же я счастлива, что все обошлось! Я живая, буду жить, и со мной произойдет еще столько всего прекрасного и интересного!
– Можно?
В дверь просунулась светловолосая голова девушки-инструктора.
До сих пор бледное личико. Очень расстроилась, так переживала. А как она радовалась, что обошлось без переломов! В общем, я действительно отделалась малой кровью: ссадина на лбу не считается, чуть ноющие ребра тоже. Я совершенно не сержусь на эту девчушку: полностью предсказать поведение животного невозможно. И на старуху бывает проруха, и спокойные собаки могут непонятно какого лешего вдруг тяпнуть любимейшего хозяина. Смирные лошади, как выяснилось, иногда тоже проявляют характер. Не повезло, бывает, оказалась не в том месте не в то время. Но все-таки зря инструктор пришла. Я так устала! Мало того что все кудахтали, как квочки, еще там, возле конюшни. Только добралась до своего номера, и опять в эпицентре всеобщего внимания. Вереница посетителей, на протяжении нескольких часов, один за другим.
– Как вы себя чувствуете?
– Хорошо себя чувствую!
– Болит ли живот?
– Побаливают ребра, но терпеть можно.
– А может лучше к врачу, а вдруг что-то серьезное?
– Если серьезное, я бы почувствовала. Все в порядке. Все же я сама – медик, и могу адекватно оценить свое состояние!
И так все время, бла-бла-бла, ля-ля-тополя.
А хочется быть одной. Остаться наедине со своим ослепительным оглушительным счастьем. Просто радоваться тому, что я лежу в постели и вижу, как вечерняя заря за окном отбрасывает теплые розоватые тени на белоснежные античные скульптуры.
Мои запястья пахнут красным яблоком и цветами яблони. Да, я уже сто лет назад переросла Nina от Nina Ricci, он слишком сладкий и девчачий. Но пусть хоть весь мир обвиняет меня в отсутствии вкуса, это мне совершенно безразлично. Да ну его, общественное мнение! Именно парфюм из красного флакона-яблока всегда дарит мне ощущение счастья, и только Nina так соответствует теперешнему моему восторгу. Улучив момент, когда один гость удалился, а следующий еще не пришел, я достала косметичку. Сколько радости, оказывается, несут обычные заурядные действия, какое удовольствие – нежное облачко любимых духов...
Я вздохнула:
– Конечно, можно, проходите! Присаживайтесь! Кресло жесткое, но в ногах правды нет.
Гостья осторожно опустилась на краешек златоногого, обтянутого шелковой обивкой сооружения, которому я польстила уютным именем «кресло». И достала из кармана довольно длинный узкий черный ремешок.
– Марта здесь ни при чем. Животное не виновато! Видите, это приструга. Ну, то есть ремень, на который застегивается подпруга. Заметили такие штуки у лошади под животом? Чтобы седло не ездило, не сползало, так делается... Ваше седло соскользнуло, потому что приструга лопнула. Я на той полянке, где вы упали, все обшарила, но нашла ремень. И вы смотрите, смотрите! – она замахала ремешком. – Тут подрезано было, ножом, а только потом уже рваная линия отрыва. Когда я лошадь седлала, надреза этого, конечно, не видела. Он тонким был, наверное, незаметным.
– Ого... И что все это значит? А какие у вас отношения с другими инструкторами? Может, подлянка от конкурента?
Девушка покачала головой:
– Да нет, что вы! У нас всех отличные отношения, мы давно знакомы, еще по профессиональному спорту, и никто из наших на такое не способен! Но я уверена: все-таки кто-то очень хотел, чтобы вы упали и разбились. Я еще не все рассказала. На спине у Марты царапина. Не знаю, что засунули под вальтрап, кнопку или булавку! Но что-то там определенно было, кожа лошади разрезана!
– Куда засунули? – А ведь мне становится все интереснее и интереснее. – Объясните, пожалуйста!
– Помните, такая попонка, накладка, коврик небольшой стеганый под седлом был?
– Нет. Как-то не обратила внимания.
– Не важно. Просто представьте – подкладка тряпичная под седлом. Так надо, так всегда делается, чтобы седло не натирало кожу, подкладывают вальтрап. Он мягкий и довольно тонкий. Думаю, там спрятали что-то острое. Потому что как только вы чуть пошевелились в седле, Марта понесла.
– Знаете, я в этом ничего не понимаю. А почему лошадь тогда спокойно прореагировала, когда я забиралась в седло?
– Царапина сбоку. Тот, кто это устроил, разбирается в лошадях. Если бы давление острого предмета было на спину, Марта бы, еще когда вы находились на земле, заволновалась бы, ведь в седло вцепляешься, еще не забравшись на лошадь. Но царапина осталась чуть сбоку. Преступник все рассчитал точно. Боль лошади причинялась только при движении. Лошадь пугается, приструга лопается, седло соскальзывает. Ситуация очень опасная! Это чудо, что вы не пострадали!
Я понимаю только то, что ничего не понимаю.
Допустим, кто-то хотел меня убить. Или напугать, или сделать так, чтобы я отправилась в больницу и не путалась у него под ногами. Как он узнал, что я захочу прокатиться верхом? Как он сообразил, на какого именно коня я сяду? Или...
Боже, боже, все-таки я такая дура!
У меня склероз, мне пора на пенсию, я не создана для построения элементарных причинно-следственных цепочек. Как я еще акты экспертиз печатаю?! Меня надо дисквалифицировать за полное отсутствие логики!
На лошадях ведь любезно предложил прокатиться Вован, он же Вовчик, Пауэрлифтинг и обладатель члена, о котором грезит сумасшедшая тетушка Алена.
Так и сказал, прямым текстом: «Наталия, до ужина еще дофига времени. Тут наши на конюшню ходят, может и нам посмотреть?»
И я доверчиво за ним потопала. Он же все время был рядом! Когда мы осматривали помещения, болтали с инструктором. И когда девушка седлала мою лошадь – Вован тоже постоянно вертелся поблизости. Я довольно приблизительно поняла, какие там части седла или чего-то еще были повреждены – но он, в любом случае, запросто мог улучить удобный момент и сделать свое черное дело...
В общем, да, так оно и было. Вован правильно определил, кому из гостей замка вечно больше всех надо. Он все время выпытывал мое мнение, караулил возле номера, как маньяк. Я-то думала, любовь у глупого, а оказалось – у исключительного мерзавца абсолютно точный расчет.
А как он взволнованно интересовался, что я делала в музее, хотел пойти со мной, а потом все расспрашивал, расспрашивал...
– Будьте осторожны. Отдыхайте, поправляйтесь скорее, – девушка направилась к двери, на пороге обернулась. – Вы сами поставите в известность Михаила Владимировича? Или, может, хотите, чтобы я с ним переговорила?
– Сама. И еще, у меня к вам будет просьба. Пожалуйста, давайте пока оставим всю эту историю с пристругой между нами. Вы не успели никому об этом рассказать, кроме меня? Вот и отлично!
Когда девушка-инструктор ушла, я поняла, что никак не могу выбрать, чем заняться.
Пойти к Вовану и закатить скандал?
Отправиться к охраннику Игорю, заложить Пауэрлифтинга, а потом наслаждаться, представляя, как его обрабатывает профессионал?
Обсудить все это с Паниным?..
То вскакивая с постели, то опять на нее укладываясь, я сбросила на пол серую толстую папку со списком рабочих, которую вручил мне возле церкви Игорь.
Рассыпавшихся листов было море. Даже собирать их было трудно, а уж просматривать – часа три уйдет, не меньше. Хотя...
Одна из фамилий уже подчеркнута синей ручкой, и возле нее стоял жирный, старательно выведенный восклицательный знак.
М-да...
В общем, все понятно.
Вот почему Игорь ничего не сказал, когда подошел Вован, хотя по лицу охранника явно читалось: вертится, так и вертится что-то на языке.
Вот он, еще один пазл в этой странной мозаике. Нашелся, хотя шанс был минимальным.
На строительстве замка, оказывается, ударно трудился Симонов Николай Петрович. Отчество у Вована аналогичное. Я запомнила, когда к нему официант по имени-отчеству обращался, а сегодня еще и Игорь, хитрый жук, напомнил, подозреваю, неспроста. Сам Пауэрлифтинг родом из Озерска. Да голову даю на отсечение – брат его на стройке вкалывал! Пауэрлифтинг ведь, кстати, мне по дороге в музей и проговорился, что таковой имеется! Нормальный семейный бизнес получается: один братик раритет упер и заныкал, второй вернулся за краденым. А меня, любопытную, надо устранить, чтобы не мешала осуществлять задуманное.
Нет, я этого так не оставлю!
Сейчас пойду к Михаилу и все ему расскажу! Хорошенькое дело придумали: заслуженного судмедэксперта всех времен и народов членовредить, с лошади ронять!
Мы сталкиваемся с Паниным на пороге.
Его глаза напряженно впиваются в мое лицо.
Потом, как улитка в домик, прячутся в свой обычный, чуть насмешливый взгляд.
Ему стыдно, что он так за меня испугался.
Я неоднократно видела эту маску, чуть отстраненную и высокомерную. Теперь еще и эта снисходительная полуулыбка появляется.
О да, свои эмоции надо скрывать. Что, олигарху не комильфо переживать за кого-нибудь кроме себя любимого?..
Давай, маскируйся, даже если свидетелей мимолетной слабости нет и не будет, даже если это на самом деле совершенно не слабость – волноваться за какого-то человека...
Предупреждающего покашливания грома не было.
Ничего не предвещало ливня...
...ливня поцелуев.
Он начался внезапно, совершенно неожиданно, абсолютно не к месту, не в тему, не...
Я даже не успела ничего сообразить.
Его губы нашли мои, дыхание слилось, голова закружилась, мысли катастрофически выключились. Я бы оттолкнула Михаила, но это казалось невозможным глупым преступлением.
Просто вдруг хлынул теплый нежный свежий дождь. И я не могла от него прятаться, пусть льется. Ласковый шепот, едва различимая мелодия. Первый смелый искрящийся луч солнца, запутавшийся в струях воды...
Мне казалось, мы пьем друг друга, смакуем наши души, обнажаем мечты.
Мне казалось: я понимаю и постигаю его всего, целиком и полностью.
Мне казалось: во всем этом нет ни тени сексуального влечения, ни капли любви.
Происходит что-то другое.
А что – я не знаю, потому что раньше со мной никогда такого не случалось.
На новой странице моей жизни вдруг появилась какая-то надпись – а я ее не понимаю, и не могу прочитать, другой уровень, седьмое небо, сто двадцать восьмое измерение или десятый круг ада, где мучение особенно интригующе, изысканно и нежно...
Обычно я не выношу прикосновений незнакомых людей. И знакомых, по большому счету, тоже. Мне проще чмокнуть бродячую собаку, чем давнюю приятельницу. Только теперь все по-другому. Теперь – это не только поцелуи и объятия.
Не понимаю, что происходит.
Что, что это?..
– Как ты меня напугала. Все будет хорошо. Больше ничего плохого не случится. Я просто не позволю. Спасибо тебе! Ты такая живая, настоящая. Когда я увидел, как ты радуешься моей помощи этому своему дурацкому приюту, я тоже стал таким счастливым. Люди не умеют радоваться. И я забыл, что это такое – радость. Просто шел вперед, и новые цели, и вроде бы постоянно мелькают разные лица, и необычные проекты – а все мимо, не волнует, не заводит. Психоаналитик, триста евро в час, а такую чушь несет, смешно становится. Ты – совсем другая, растормошила меня. Радость, благодарность, удивление – почти не помню, как это. А это ведь здорово...
Мое сознание – стекло, слова Михаила – как дождевые капли, барабанят, постукивают, скатываются, оставляя следы-бороздки, быстро исчезающие с мокрой поверхности.
Я почти не понимаю Панина.
Мне страшно от того, что за какие-то секунды он вдруг стал мне роднее мужа, и я все в нем принимаю, морщинки возле уставших глаз, колючую щетину, теплые ладони, поглаживающие мою спину...
А потом за дверью раздается чей-то отчаянный вопль:
– На помощь! Помогите! Помогите...
* * *
Стас Дремин мертв.
Тело нашла Марина, бедная девочка.
Я пытаюсь слушать ее рассказ. И невольно ловлю себя на том, что одновременно постоянно стараюсь увести свои мысли от пугающе спокойного голоса. К примеру, теперь через него пробивается отчетливый стук в дверь. В свете чрезвычайного происшествия тетушку Алену закрыли на ключ. Может, надо было еще связать, хотя это и негуманно? Однако, если с другой стороны посмотреть, а вдруг она повредит себе что-нибудь? Уже довольно давно в дверь молотит, и сильно...
– Мне очень захотелось посмотреть фотографии, которые Стас сделал в церкви. А он сказал: «Заходи лучше перед ужином, я сейчас собираюсь верхом покататься». Но Стас с прогулки пришел намного раньше. Все вернулись раньше. После того что с Наталией Александровной случилось, конечно, какое там настроение для езды. – Марина старается говорить спокойно, но из ее карих глаз катятся слезы, а губы, с чуть размазанной помадой, дрожат. – И вот мы с Андреем ее навестили. Когда к себе возвращались, Стаса в коридоре встретили. Он говорит: «Приходите, на компе посмотрим, самому интересно, что получилось». Андрей сказал, что он потом отпечатанные уже фотографии посмотрит. И что теперь лучше завалиться спать, так как очень устал. Спать так спать. А я пошла в бар, выпила кофе. Давление сегодня низкое, наверное, погода портится. Я в такие дни больше трех часов без чашки кофе не выдерживаю. Позвонила Стасу, еще из бара – он трубку не берет. Но, знаете, в церкви ведь все телефоны в беззвучный режим переводили. И я решила, что он мобильник тоже на виброзвонок поставил, а обратно не переключил. Тем более, он же приглашал, говорил – заходи... Что я скажу теперь его семье? Пригласила фотографа на съемку, называется. Бедный, бедный, он так обрадовался, говорил, что в творческом кризисе, и я его просто спасла своим предложением уехать из Питера. И вот...
Вот, вот...
Уже полчаса. Кто-то всхлипывает, кто-то бледнеет. Когда я увидела появившегося в номере убитого Стаса Антона-Эмо, то подумала, что сейчас придется искать для него успокоительное. И ошиблась: он всхлипывает с той же интенсивностью, как и обычно. Похоже, скорбь имеет какой-то лимит, мальчишка его уже выбрал и сидит на ограниченном пайке. А больше всех, как ни странно, испугалась Айо – изнемогает от слез, опухшие глаза превратились в щелочки, и без того крупный рот теперь и вовсе на пол-лица. У нее была интрижка со Стасом? Почему бы и нет, если Михаил – не образец беззаветной верности, и по возрасту симпатичный фотограф подходил девушке больше, чем Панин. Или она догадалась, что Михаил вдруг... Нет, нет! Никто же не видел, как мы целовались! Не хочу, чтобы она страдала. Неизвестно ведь, как бы все сложилось с тем падением, если бы не подаренный Айо сувенир. Но у нее же интуиция, невероятные способности предугадывать будущее. Что ей тогда за преграда – закрытые двери?..
Не отрывая глаз, все мы смотрим на лежащего на полу номера Стаса. Хотя, в общем, с судебно-медицинской точки зрения, смотреть здесь совершенно не на что, случай очень типичный и совершенно понятный. Механическая асфиксия, а конкретно – удавление руками. Лицо синюшное; пылевидные и точечные кровоизлияния на веках, за ушами, на слизистой оболочке – я заметила, когда Марина осторожно осматривала труп – верхней губы. Шея спереди испещрена бледно-синеватыми кровоподтеками, однако следов ногтей нет. На языке по линии смыкания зубов образовались кровоизлияния от прикусывания, а также мелкие повреждения слизистой. Травмирующим предметом, сдавливавшим шею, выступали руки преступника – след странгуляционной борозды от петли или удавки на шее отсутствует. И это странно и... страшно... Ведь запястья Стаса стянуты за спиной веревкой. То есть она была у преступника, он явно планировал преступление – такая прочная бечевка вот так сходу в замке на полу не валяется. Убийца мог бы сделать петлю, но он связал руки. Мне страшно, потому что только судебные медики четко знают, что при сопротивлении в ходе удушения жертва рефлекторно отчаянно царапается. И под ногтями остаются микрочастицы кожи преступника, волокна его одежды, по которым можно идентифицировать убийцу. Вот это самообладание, ну и нервы – убивать своими собственными руками, чувствовать, как умирает человек...
Проходит пара секунд и я начинаю сама с собой спорить. Разве лишь экспертам известно, что современные методы исследования позволяют по любой пылинке изобличить злоумышленника? А как же книги, фильмы, сериалы? Все наши тайны уже давно раскрыты.
Да, в тесном номере собрались все, кроме Андрея. Однако Кирилл Алексеевич уже объяснил его отсутствие: Соколов поехал за цветами для жены в Озерск.
Мальчик просто захотел сделать сюрприз своей супруге. Только и всего! Сказал, что будет отдыхать, а сам пошел к Марининому папе, взял ключи от машины и уехал.
Он просто романтик. Не убийца.
Нет никаких оснований ему не доверять. Никаких поводов! Тем более, среди нас есть и более подозрительные личности. Тот же Гарик Левицкий, который, забежав узнать причину шума, сразу же ушел к себе. Не может, якобы, смотреть на труп. А как меня душил – так ничего, с нервишками все в порядке было. И – Вован, Пауэрлифтинг, мальчик с «мальчиком». Чесал из номера фотографа, только пятки сверкали. Затошнило его вдруг, болезного.
На чьей же все-таки совести эта нелепая смерть?
Впрочем, кто бы ни оказался преступником – он сволочь, скотина, гад последний!
Парень так красив, так молод... был...
– А почему у Стаса джинсы мокрые?
Юля Семенова. Большей глупости, конечно, стервятница от журналистики, выглядящая теперь перепуганным обманчиво безобидным птенчиком, спросить не могла.
При асфиксии любого происхождения, закончившейся смертью, обычно наблюдается ряд признаков, получивших название общеасфиксических, или признаков быстро наступившей смерти. Непроизвольные дефекация, мочеиспускание и семяизвержение входят в их число. Впрочем, тут не надо мединститута оканчивать, очевидно же, что если штаны в этой области мокрые, то случилось понятно что.
– Что же милиция так долго едет? – Панин посмотрел на часы, неброские, обманчиво простые. – Сорок минут назад им позвонили. Если быстро ехать, от города за четверть часа можно добраться, полчаса – если скоростной режим тупо соблюдать...
– Выходной сегодня, – мой голос звучит равнодушно, мое сердце равнодушно, я сама ни капельки не волнуюсь; а тот ливень поцелуев – просто недоразумение. – Ну и потом, вы же сами лично разговаривали, требовали, чтобы все было в порядке. Вот и суетятся, начальство информируют. Скажите, а может... – поколебавшись, я взяла Михаила под руку и мы вышли в коридор, – может, пусть пока Игорь посмотрит, что там с видеокамерами? А вдруг получится задержать преступника еще до приезда следователя? А если убийца скроется?! Гарик и Володя ведь ушли, якобы распереживались. Нежные выискались! Как-то это все подозрительно.
– Уже...
Какие счастливые у него глаза.
Панин сошел с ума.
Тут такое случилось, а он улыбается, пьяный от счастья.
– Что уже?
– Игорь уже там. Я же говорил: Наташа, не волнуйся. Все будет хорошо.
– Лучше не бывает! Парня придушили, а ты на меня смотришь, как тупой теленок!
– Не такой уж и тупой теленок. У меня стопроцентное алиби. Надеюсь, ты его подтвердишь?
Вот это шуточки! Что за поведение! О чем его мысли?! Нет, с ним невозможно разговаривать и делать я этого больше не буду!
Злая до невозможности, лечу по коридору. Собираюсь зайти к себе и переодеться. Из комнаты на крики Марины я выскочила в легком светло-голубом спортивном костюме, красивом, но холодном, синтетика. Надо натянуть джинсы и свитер, разговор со следователем, наверное, предстоит долгий. Если, конечно, в Озерске отыщется кто-нибудь посообразительнее Косякова-Перекосина. У того-то разговор, плавали-знаем, короткий и не по теме.
Я собираюсь забежать в свой номер, промчаться по сумрачным коридорным изгибам и лестницам, но вдруг замираю, как вкопанная.
Сначала боковое зрение выхватывает: дверь в комнату Вована распахнута настежь.
Сам Пауэрлифтинг сидит на ком-то верхом, и... и, похоже, старательно душит очередную жертву.
Как заторможенная, я вдруг узнаю черные начищенные элегантные ботинки и идеально выглаженные темно-серые брюки Игоря...
Кажется, я значительно переоценила профессионализм охранника Панина или кто он там такой. Еще немного – и Вован его конкретно того, от вида перекатывающихся на спине Пауэрлифтинга бугров мускулов становится страшно...
Не помню, как я решила подкрасться к двери, схватить стоявшую в коридоре тяжелую пепельницу на золоченой ножке и жахнуть Вована по голове. О том, как хрупок человеческий череп, в тот момент я тоже не думала.
Помню только, Пауэрлифтинг завалился на бок, как куль муки, и я уставилась на бритый затылок, радостно отмечая отсутствие по крайней мере визуальных повреждений.
Тем временем Игорь (а Джеймс Бонд-то голый, неудачник!) вскочил на ноги, вытащил откуда-то из-под пиджака пистолет и, потирая свободной рукой шею, пробормотал:
– Спасибо большое. Вовремя вы. Прыткий спортсмен оказался. И такой крепкий... Когда я еще служил, в контрразведке работал, всякое повидал. Но вот в ком шпион и артист погиб – так это в нем...
– Неужели это он задушил Стаса? Но зачем?!
– Думаю, Стас обо всем догадался. Возможно, фотограф случайно увидел, как Владимир ищет исчезнувший лист из альбома, или как пытается вас убить. Может быть, у него даже появились соответствующие снимки. Все время ведь с фотоаппаратом таскался. Только шантажировать спортсмена – дело особенно опасное. Он рассчитывает только на один ход вперед и не останавливается ни перед чем.
Я недоуменно пожала плечами.
Да, возможен сговор с братом. Допустим, Вован действительно пытался найти этот лист, притворялся влюбленным в меня, убил Стаса.
Одного не понимаю – зачем? Если бы такие обвинения звучали в адрес Альхена из местного музея или шизанутого писателя Гарика Левицкого – я бы не удивилась. У них действительно могли найтись веские аргументы в плане обладания раритетом. Они оба любят и знают Лермонтова, для их менталитета такая вещь – безусловная святыня, невероятная ценность. Фанатики от искусства могли бы пойти на все. Но Пауэрлифтинг.... Да, если судить по фактам, все сходится. Но вот умом – не понимаю. Не понимаю!
– Деньги, Наталия Александровна. – Игорь приблизился к лежащему без сознания Вовану, присел на корточки, стал искать пульс на почти неразличимой шее. – Нормально, сердце бьется. А рука у вас крепкая.
– Вы органокомплексы с мое поизвлекайте...
– Лучше я воздержусь... Вы знаете, что любой профессиональный спорт требует много средств на питание, тренировки. Соревнования – тоже огромная статья расходов, надо оплатить участие, дорогу, проживание, или найти спонсоров. А доход спорт приносит не всегда, не сразу и крайне нерегулярно. А у Симонова травма ведь серьезная, он не выступает давно. Вынужден работать инструктором в тренажерном зале, для самолюбия такой удар. С пьедестала, от медалей – к чужому жиру, ага. На его обеспечении пожилые родители, он платит алименты на ребенка от первого брата. В общем, финансовое положение у Володи непростое. Не думаю, что он сразу сговорился с братом... Скорее всего, это случайно в разговоре всплыло... Впрочем, когда очухается, мы у него все подробно расспросим. Я ведь чего ключи от его номера взял и внутрь вошел? Кроме тех бумаг, которые я вам передал, еще одна улика – он на видео засветился, в номер к Стасу заходил, потом вылетел, как ошпаренный. Прихожу, начинаю обыск. А тут все, полностью, в наличии. И лист тот из альбома, и даже пистолет, «макар», правда, незаряженный, но патроны тоже имеются. А еще белый плащ. Думаю, он засек, что есть камеры, и, на всякий случай, лицо скрывал, фигуру свою приметную...
Какое-то время я думаю о том, что все-таки Вован – нелогичное создание. Зачем было спасать меня из стальных лап Гарика Левицкого, если потом он все равно планировал от меня избавиться?
– Ничего бы с вами писатель не сделал. Попугал бы и отпустил. Симонов – хитрый, к вам в доверие втирался мастерски, – пробормотал Игорь, вытаскивая из брюк ремень. – Все-таки руки ему лучше связать, очень сильный.
– Вы умеете читать мысли?
– Естественно. Это так просто. Хотя иногда мне было бы намного легче, если бы я не умел этого делать.
Я хочу что-то сказать насчет того, что, действительно, не мной замечено: великие познания умножают великие печали. И еще поерничать: может, Игорь и силен в разгадывании тайных помыслов, однако драться не умеет. Но потом забываю обо всем.
Замечаю на туалетном столике тот самый лист из альбома княгини Щербатовой. Почти беру его, уже протягиваю руку, и все-таки успеваю, быстро хлопаю себя по кисти – отпечатки, когда ж я научусь сначала думать, а потом делать! Тем более рассматривать лист можно и не касаясь – все прекрасно видно.
На нем, оказывается, нет никаких стихов. Пожелтевшая бумага занята изображениями людей, нарисованных... а пожалуй что, нарисованных гениально. В простоте линий – столько экспрессии, драмы, выражения. На первый взгляд кажется, что смотришь на карикатуру. Но потом, разглядывая детали, вдруг мороз проходит по коже, и болит сердце, которое вдруг осознало страшную чудовищную смерть.
Не знаю, каким поэтом был Лермонтов. У меня нет профессионального филологического образования, и я никогда не скажу, что лучше: «Буря мглою небо кроет» или «Белеет парус одинокий». Но мне попадалась на глаза книжка Михаила Веллера, в которой утверждалось, что место в литературном пантеоне Михаилу Юрьевичу досталось на халяву. Что он не придумал ничего своего, не стал основоположником новой техники, стиля или жанра, ни в поэзии, ни в прозе. Все его творчество – якобы обработка, вариации на темы, придуманные Байроном, Пушкиным, Гете. А в историю литературы он попал благодаря удачному маркетингу судьбы: трудное детство, мятущийся истеричный нрав, шлейф любовных скандалов. И, конечно, ранняя трагичная смерть, окрасившая все его творчество в мрачноватые тона, придавшая ему горьковатый вкус утраты.
Так что не могу ничего определенного сказать, как насчет поэзии Лермонтова. Но рисовальщиком он бы отменным! Невероятно талантливым. Гениальным...
Годы выжелтили бумагу, обесцветили чернила. Время – самый фантастический созидатель, оно же – жесткий разрушитель. Но не только рукописи не горят, рисунки тоже живут в вечности.
Я смотрю на тонкие нервные изломанные линии и вижу величественный горный пейзаж, роскошный, яркий.
Горы охотно перекидываются мячиком эха, идет дымок из пистолета статного офицера. На земле, нескладный, в сбившейся набок военной одежде, лежит Лермонтов. Его грустные черты, знакомые всем по школьным хрестоматиям, здесь нарисованы грубее и... мертвее...
– Смотрите, как профессионально изображена рана в груди, и это ведь чернилами, – невольно вырывается у меня. – Опаленная одежда, вытекающая кровь, брызги, потеки – даже не кистью, не карандашом, пером! Невероятно!
– Я ничего не понимаю в этом, – равнодушно говорит Игорь, поглядывая на рисунок через мое плечо. – Это примитивизм?
– Это гениально!
– Правда? А что именно?
У меня комок стоит в горле. Не могу оторвать взгляд от лица человека, спрятавшегося за кустом, растущим возле обрыва.
Торжествующее зло.
Самодовольное наслаждение.
Иудина радость, предвкушение тридцати сребреников, и никаких угрызений совести.
Убийца, убийца, убийца! Вот кто на самом деле убил Лермонтова, а не тот статный офицер, у которого даже спина растерянная...
Это очень странный рисунок.
Но теперь понятно, почему за ним шла такая охота.
В этих линиях какая-то тайна, что-то важное и, безусловно – абсолютно талантливое...
* * *
Делать неверные выводы для меня так же естественно, как и дышать. Не в экспертных заключениях, конечно. Там-то все в большинстве своем и понятно, и верно, с работой ошибки не связаны. А вот, как говорится, по жизни лажануться мне – проще простого. Я действительно очень часто ошибаюсь. Думаю о людях лучше, чем они есть на самом деле. Искренне верю в то, что правда побеждает, а потом так удивляюсь, выясняя, что идиотизм все-таки вечен, маразм постоянно крепчает, а говно традиционно не тонет. Я постоянно преуменьшаю степень опасности, преувеличиваю свои силы. Ну и уровень дохода, это определенно точно, я тоже определять не умею.
Это же сколько взяток надо было раздать, чтобы получить пред свои светлы очи такой эскорт чиновников всех рангов и мастей!
Михаил не олигарх, не-а. Царь, хан, местное божество для всеобщего поклонения, явно щедро озолотившее своих подданных.
В замок к Панину пожаловали:
– начальник уголовного розыска со своими подчиненными в полном составе. Сто кило жира на фоне суетящихся сперматозоидов.
– начальник ОВД со свитой преданных хомячков, замерших на задних лапах с полуоткрытыми ртами в ожидании морковки, высокохудожественно выдаваемом за ожидание указаний.
– начальник следственного отдела; свекольная интенсивность его оплывшего лица свидетельствует о регулярно обновляемом запасе промилле в крови. Также у алкоголика наличествует помощница с выпирающими из синего пиджака рубенсовскими формами и стыдливым румянцем. «Ты хоть посмотришь, как люди живут», – прошептал ей ее мужик перед тем, как сюда отправиться. Такие всегда что-нибудь как скажут – лучше бы молчали. Деточка, да не смущайся ты муторного ритуального минета в кабинете, с учетом экстерьера твоего шефа ты достойна медали за героизм.
– прокурор с помощником прокурора, являющийся, по совместительству, сыном прокурора. Ну в крайнем случае – очень-очень младшим братом прокурора, такие тугодумные надбровные дуги и злые нитки ртов явно находятся в близко-родственных отношениях.
– массовка на подтанцовке: эксперты, криминалисты, кто-то зачем-то из мэрии, непонятно какого рожна журналисты с телекамерой. Последних, правда, быстро отправили восвояси после недоуменного шевеления Панинских бровей.
Товарища Косякова-Перекосина я, к огромному удовольствию, среди прибывших не обнаружила. Желать людям зла – последнее дело, поэтому я не буду думать, что тупой нелюбопытный следак сгинул в неравной битве с акне, спиртным и неистовой мастурбацией. Предположим, он занимается тем, что переводит через дорогу почтенных старушек, спасая их от редких машин, появление каждой из которых в Озерске – событие. Интенсивного транспортного потока в городе я, конечно, не заметила, старушек тоже; на грязных улицах ошивались только алкаши, с полными страданий ищущими взорами... Но это же мечты, а мечтать можно о чем угодно.
Как только я увидела появившуюся в замке процессию, то быстро сбежала в бар. Сразу стало понятно: толка от этих оплывших ментов никакого, а я начну нервничать, возбуждаться, учить всех жизни и расследованию преступлений. Нет, уж лучше чайку-кофейку или чего покрепче. Всем спокойнее будет. А теперь моему примеру начали следовать и другие, вижу приближающуюся ко мне Марину.
– Твою мать, они там все место происшествия затоптали, – девушка отбросила за спину непослушные длинные волосы и устало вздохнула. – Наталия Александровна, я посмотрела на их эксперта – это ужас, он же описание диктовать не умеет. А как осмотр проводит – упасть и не встать, на труп вообще, кажется, ноль внимания. И зачем весь приваливший табун в номер набился, что за необходимость?! А ведь мы с вами так старались, никого к телу Стаса не подпускали, чтобы, не дай бог, чего не нарушили. Ай, все пустое.
– Успокойся! Правильно сделала, что оттуда сбежала. Будем нужны – нас позовут, – я махнула рукой на соседний стул за барной стойкой. Вышколенный бармен, умирая от любопытства, прислушивался к нашему разговору. – Чаю попроси, бледная такая. Или лучше сразу водки? Да, знаешь, я как эту шайку-лейку увидела, то сразу поняла: Вован наш им всю статистику по нераскрытым преступлениям мигом улучшит. И никакой пауэрлифтинг не поможет. Потому что это – система. «Совок» давно рухнул, а дело его живет. Даже в крупных городах, если вдруг в правоохранительные жернова попадешь, а сам при этом не верблюд – весь исплюешься и сгорбишься, пока что-то докажешь. А уж на местах, в провинции... Мрачно...
– Знаете, я Володю не очень хорошо и не очень давно знаю. Он наш сосед, живет этажом выше. У них там с папой какие-то мужские разговоры всегда были. – Марина кивнула официанту, поставившему перед ней чашку чая и сахарницу. – Но все равно – в голове не укладывается. Володя – такой приветливый, такой сильный, и... Может, это какое-то недоразумение и он ни при чем? А Стас... Зачем мы только знакомились! Подошел ко мне на Невском, предложил сделать фотосессию, но я отказалась. Визитку свою оставил. Не оставил – жил бы. Он очень талантливый, я видела его работы. Ужасно, что все так получилось. До сих пор не осознаю...
Из меня плохая утешительница. Когда случается что-то серьезное, ураган моих слов и обычный вихрь энергии вдруг иссякают. При больших усилиях, можно что-то бормотать, мычать; малоубедительное, банальное. И при этом остается разве что надеяться, что искреннее сочувствие дойдет и облегчит человеку боль без помощи словесной оболочки. Но интуитивно я понимаю: сейчас с Мариной надо говорить о произошедшем, так будет легче.
– Нормальные люди вообще никому неприятностей не желают. Тем более – смерти. Не повезло Стасу, так карта легла. Что ты себе голову пеплом посыпаешь.
Она всхлипнула, потерла покрасневший носик.
– Жалко мне его.
– И мне жалко, молодой, красивый. Сочувствуй, а себя грызть – пустое. Слушай, расскажи лучше, а как мой Соколов – ревнивый? Он такие взгляды на тебя и на Стаса бросал... Представляю, как начался ваш роман. Кино по такому сценарию не снимешь. Ну или разве что фильм ужасов. Нежные взгляды у секционного стола, на фоне кровищи и горки изрезанных органов...
– Нет, что вы, Андрей не ревнивый совершенно. Он мне сразу понравился, как только я его первый раз увидела. И, кстати, мы не в морге познакомились, а в машине, Андрей в тот день был дежурным экспертом и собирал «подснежники». Лекцию мне сразу нудную прочитал, что в танаталогии женщинам делать нечего. Но Соколов, конечно, очень стойкий. Как понял, что я серьезно настроена, флиртовать сразу прекратил. Я подумала, любовь у него, поэтому и не позволяет приблизиться. Отчаялась, думала, не выйдет ничего. Андрей после развода очень переживал, никого не хотел к себе подпускать.
– Ой, знаешь, а позвони ему. Что-то долго он за цветами ездит, все ли в порядке.
Марина сделала глоток чаю и вздохнула:
– Звонила десять минут назад, колесо пропорол. У папы, как всегда, ни домкрата, ни запаски. Кто-то из Мишиных водителей уже на помощь поехал.
Она снова помрачнела, забарабанила пальцами по стойке.
– А я ведь особо про Стаса ничего не знаю. Но можно предположить – родители, коллеги, любимая девушка. И объясняться с ними придется мне. Если поставить себя на место его матери, то с ума можно сойти.
– Можно. Так, – я вытащила из стопки какой-то журнал, – вот, не получается не думать, тупо читай глянец. Извилины распрямляет и успокаивает. Хотя, – я мелком посмотрела на обложку, – вот именно этот журнал – исключение из правил. Обожаю «Esquire», и статьи, и фотографии там – полный улет. Я с сыном и мужем всегда из-за него дерусь. Угадай, кто выигрывает? Это мужской журнал, но мне в последнее время кажется, что если что-либо предназначено для женщин – то как-то оно излишне просто, до примитива.
Девушка, отбросив назад непослушные волосы, и без интереса начала листать страницы. На коричневую деревянную панель барной стойки вдруг выпала записка.
«Милый, не могу дождаться нашей встречи. Не ругайся на меня за эти сюрпризы. Ничего не могу с собой поделать. Хочу, чтобы ты нашел эту записку и еще раз услышал: я очень-очень люблю тебя...»
А ведь я помню эти аккуратные круглые буковки. Я, конечно, не графолог, но у меня профессиональная память на вот такие детали, нюансы. Мне кажется, записку писала погибшая горничная, Таня Комарова. Это ее почерк.
Делаю знак официанту.
– Смотрите, вам записка.
– Мне? – он быстро читает текст, а потом с гордостью протягивает свежеокольцованную золотым ободком руку. – Это кому-то из ребят, меня такое уже не интересует, и все наши девчонки это знают. Моя Натка им чуть что – патлы сразу повыдирает. А где была эта записка? Странно, «Esquire» мы ведь вообще не выписываем, «GQ» для мужчин, «Elle», вроде, для девушек, и ежедневные газеты. Думаю, «Esquire» кто-то оставил в баре, забыл, а я его машинально положил в общую стопку. Хотя нет, я помню... Сегодня точно никаких журналов не было, сегодня в бар почти никто не заходил. Наверное, раньше, и не в мою смену.
– Надо выяснить, – заявляю я, внимательно оглядывая простое лицо паренька. Врет или говорит правду? – Позвоните всем, кто здесь работает. Вряд ли таких ребят много. И номера телефонов коллег у вас должны быть.
Марина послушно читает «Esquire», и, кажется, уже не слышит, о чем мы разговариваем. А ведь если все так, как я предполагаю, мне очень скоро понадобится ее помощь...
