За окнами номера негромко плакал дождь. Блестящий асфальт раскрасили в разноцветные пятна яркие огни реклам, и Ира Суханова поняла: уже вечер. Чувство времени, позволяющее без часов отчетливо осознавать быстрый бег минут, исчезло. Сотовый телефон молчит, отключен. Нет сил говорить о делах. Нечего сказать Катиной маме. Лика Вронская обещала поставить ее в известность о смерти дочери, и Ира боялась справедливых упреков, на которые нечего возразить, невозможно оправдаться…

Достав из синей пачки «Gitanes» сигарету, Ира щелкнула зажигалкой.

Быстро она – это уже последняя сигарета. Табак не помогает. Но – хоть что-то. Кокаина нет. Опасалась скандала на таможне. Может быть, если вдохнуть через скрученную трубочкой купюру белую спасительную дорожку – стало бы хоть немного легче. А впрочем, хорошо, что нет наркотика. Что стоят мучения начальницы в сравнении со страданиями матери, ребенка которой погубили, не уберегли? Она сама мать. Лучше умереть, чем узнать, что с Леркой случилась непоправимая трагедия.

– Это моя вина, – прошептала Ирина, открывая окно. Воздух в номере стал синим от выкуренных сигарет. – Если бы я остановилась после смерти Весты – Катя осталась бы в живых. Но как же мне хотелось начать работу с Эмилией. Думала о девчонках. Об агентстве. И эти мои амбиции. Делать все, чтобы стать первой, и будь что будет.

Отвыкший от никотина желудок сжало клещами острой боли, и Ира, положив на живот ладонь, присела на краешек постели.

Как больно! Хорошо! Пусть будет еще больнее! Катеньку не вернуть, но эта внутренняя опустошенность, раскалывающаяся голова и ноющий живот позволяют хоть как-то приглушить голос собственной совести.

Смерть девушки не осознавалась совершенно. Вроде бы видела ее, сжавшуюся в комочек на полу ванной комнаты. Была в полиции, отвечала на какие-то вопросы, подписывала бумаги. Все прошло как в тумане. Невозможно поверить, что больше не придется любоваться Катиным личиком на билбордах, отправлять на кастинги, ругать, гордиться, любить.

– Прости меня, девочка, – прошептала Ира. Щеки вновь защипали слезы. – Прости, если бы я только знала, то…

Закончить фразу Ира Суханова не успела. Стоящий на тумбочке телефон залился мелодичной трелью.

– Ириш, как ты? – сдавленным хриплым голосом спросил Ник.

– Хреново. А ты?

– Аналогично. Ну что… Все наши улетели. Я только что из аэропорта. Эмилия сама приезжала. Вид у нее был расстроенный. Она еще раз просила передать тебе свои извинения.

Ира сглотнула поступивший к горлу комок и пробормотала:

– Что поделаешь. Я ее понимаю. Она не могла поступить иначе.

– Еще звонил в полицию. Там все закончено. Мы сможем забрать Катю завтра.

– Гроб закажи, пожалуйста. Самый лучший. Выясни в аэропорту, каков порядок перевозки тела.

– Понял. Кстати, полицейский говорит – концентрация снотворного в организме девочки была атомная. Очень высокая, понимаешь? Эксперты уверены: препарат сильный, горький. Видимо, сама приняла.

– Да ты что?! Сама? Точно? Я думала, ее отравили.

– Ир… не знаю, как тебе сказать. Короче, я кое-что слышал…

В трубке возникла пауза. Не выдержав, Ира воскликнула:

– Говори же! Я с ума схожу!

– В общем, ситуация такая. Помнишь тот день, когда Весту убили? Мы съемки проводили. Студия рядом с гримеркой. Я убирал аппаратуру. Ты же знаешь, какие у нас стены. Все слышно.

– Ник, ну говори, в чем дело! Что ты нервы мотаешь?! Ни стыда, ни совести у тебя!

– Я слышал, как Катя жаловалась Наталье на прыщи. Та ей написала список каких-то лекарств. Но ты же понимаешь, это ничего не доказывает.

– Захарова?! Но зачем?

– Ир, я сказал, что знаю. Решил, что ты должна быть в курсе. Зачем? Понятия не имею. Считаешь нужным – спроси у Натальи. Да, и еще. Полицейский проверил – не было больше случаев, чтобы в центре у женщин воровали сумочки, да еще ножом при этом размахивали. Такое если и случается – то в арабских кварталах, и то не теперь. Здесь сейчас другие проблемы. Студенты, ну ты в курсе. Полицейский сказал, что направит в Москву все бумаги.

– Час от часу не легче.

– Ты сегодня ела что-нибудь? Пошли, может, поужинаем.

– Не могу, Ник. Сходи один.

Положив трубку, Ира нервно заходила по номеру. Визажист причастна к смерти Кати? Но у нее нет никаких причин убивать девочку. И Весту тогда тоже, получается, убила Наталья? Или прав следователь, который говорил, что смерть Каширцевой не имеет отношения к агентству?

– Значит, это Наталья, – прошептала Ира и покосилась на телефон.

Позвонить следователю? Или лучше самой все предварительно выяснить? Нет, больше никакой самодеятельности. Пусть менты во всем разбираются. Но лучше с ними связаться все-таки по возвращении из Парижа.

В дверь номера негромко постучали, и Ира нахмурилась. Ник, кто же еще. Будет убеждать сходить поужинать.

Распахнув дверь, Суханова вздрогнула от неожиданности.

– Дима?! Ты не улетел, что ли?

– Я войду?

Ирина кивнула. Ей вдруг почему-то сразу стало легче. Знакомый запах «Фаренгейта», сочувствующее осунувшееся лицо, любимые глаза…

– Ириш, я побуду с тобой, пока все уладится. Сдал билет. Подумал: тебе тяжело.

– Спасибо. Знаешь, я подозревала тебя. Но тут кое-что выяснилось…

– Подозревай, – Дима легонько обнял ее за плечи. – Делай все, что угодно. А я просто буду рядом.

Ира закусила губу. Но что она еще могла подумать? Дмитрий не сказал ей о сотрудничестве с Эмилией. Хотя, с другой стороны, он слишком хорошо знает модельный бизнес, чтобы не понимать: такие происшествия, как смерть Кати, – тайфун, который смывает все.

– Ты говорил со своими девчонками? Как они все это восприняли?

– А как это можно воспринимать? Они в шоке. Ревут в три ручья, Кате сочувствуют. Да брось ты, я в них уверен. К тому же они не знали подробностей предстоящей работы. И только в Париже выяснили, что Эмилия выберет одну манекенщицу. Кстати, а как твоя Лера?

«Наша Лера. Наша! Зов крови – может, он все-таки существует?» – думала Ира, рассказывая о нехитрых проблемах дочери…