Глава 5

– Да, я хочу жениться на тебе! Ты всегда меня понимала. Здесь я находил человеческое тепло. Ты прекрасно подходишь для жизни со мной, ты будешь отличной женой и матерью. К тому же у тебя есть и организаторские способности. Будешь вести мои дела, что-то я подустал заниматься всем самостоятельно. На вилле бардак; вот что значит нет женской руки, а от этих горничных никакого толка. Поэтому я принял решение – ты будешь моей женой.

Рассуждения Пикассо эгоистичны.

Это Долорес прекрасно понимает.

Но все равно, эмоции – счастье, радость, изумление, восторг – мощным потоком хлынули в душу, вспенились хмельным шампанским, зазвучали самой прекрасной музыкой.

Стать женой Пабло!

Засыпать с ним, просыпаться рядом, в одной постели. Сидеть в его мастерской, наблюдать за работой гения. Не раз в месяц – а каждый день, каждый день!

И еще ведь сколько всего можно! Обедать, гулять вместе. Заходить в кафе и магазины, навещать друзей.

Невозможно осознать и представить все это великолепие, многогранность, свободу.

Невозможно!

Когда-то давно возникали такие мечты – выйти замуж за Пикассо. «Даже не думай, я никогда не оставлю Франсуазу», – прокомментировал Пабло робкое предположение о разводе.

Потом было просто очень жалко себя. Ведь годы проходят, а нет ни собственной семьи, ни детей – только вечное ожидание, надежды, которые редко когда оправдываются.

Но и это тоже прошло. Когда стало окончательно ясно, что все-таки лучше с Пабло, чем без него.

Со временем получилось принять те правила, которые установил Пикассо, принять смиренно, целиком и полностью – и накал страданий стал меньше, появился даже интерес к работе; теперь имя Долорес Гонсалес – уже давно не пустой звук в мире живописи.

Потом Пабло расстался с Франсуазой. Она ушла от него, устав от его ворчания, измен, нелепых обвинений. Тогда, семь лет назад, сердце снова озарила надежда: а может, именно теперь Пабло все-таки поймет, что его женой должна быть Долорес Гонсалес. Увы, все осталось по-прежнему: редкие встречи, его романы на стороне, интересные разговоры, изматывающее одиночество…

И вот, оказывается, все-таки дождалась! Предложения выйти замуж от Пабло Пикассо, от гения, от самого лучшего и единственно желанного мужчины на свете!

Прямо дух захватывает…

– Конечно же, я выйду за тебя, – не в силах удержаться, Долорес упала на колени перед Пикассо. – Я так люблю тебя, я всегда хотела быть с тобой. Уже отчаялась, уже не верила. Ты сделал чудо для меня. Это сказка, настоящая сказка…

Изнемогая от слез, Долорес в исступлении выкрикивала слова благодарности, обнимала ноги Пабло. И чувствовала себя настолько живой, такой счастливой, что даже становилось страшно.

Оказывается, настоящая жизнь начинается только теперь.

Она безгранично красива, ослепительно прекрасна!

А ведь можно было никогда этого не узнать…

– Какое у тебя потрясающе выразительное лицо! Почему ты никогда со мной не плакала?! Почему ты скрывала все это?! У тебя же глаза становятся хрустальными, и кожа сияет, и эти распухшие губы… Быстро мне мою тетрадь для графики, скорее!

Долорес заторопилась в соседнюю комнату.

Альбом их любви, наброски почти десяти лет счастья и горя, застывшие мгновения вечности…

Пабло рисовал ее грустной, веселой, задумчивой.

То были портреты любовницы.

Но сейчас впервые в этой тетради в темно-бордовом переплете появится портрет жены.

Жена…

Это самое сладкое слово на свете!

– Немедленно прекрати улыбаться, – распорядился Пабло, находя в альбоме чистую страницу. – Мне надо, чтобы ты плакала, а не смеялась! Почему я так редко доводил тебя до слез?! Ты в них так прекрасна!

Долорес попыталась придать лицу трагическое выражение.

Она и без особых поводов была рада выполнить любое пожелание ее бога.

Что уж говорить теперь, когда Пабло сделал такое предложение!

Все, что угодно, сейчас можно исполнить.

Все, что угодно…

Той ночью пошел дождь.

Было так сладко лежать в объятиях Пабло, слушая, как крупные капли барабанят по крыше, и наслаждаться тем, что все хорошо. И мечтать о том, что будет еще лучше.

От всего пережитого – приятной новости, долгих слез, утомительного позирования и занятий любовью – девушку клонило в сон.

Но она упрямо боролась с сонливостью.

Хотелось не упустить ни единого мгновения, наслаждаться каждой секундой.

«Мой муж Пабло Пикассо», – иногда шептала Долорес, прижимаясь к груди художника. И сердце замирало от счастья.

Ей казалось – она не спит, слушает дождь, обнимает Пабло.

Однако утром вдруг очнулась в опустевшей постели.

Все-таки сон подкрался незаметно.

А Пикассо ушел, не прощаясь. Никакой записки – Долорес посмотрела по сторонам – тоже нет…

Должно быть, перед рассветом художник открыл форточку – и порыв злого ветра сбросил со стола вазу с ирисами. Желто-синие поникшие цветы лежат на полу, все в осколках хрусталя. За окном набухают свинцовые тяжелые тучи. Неужели этот мрачный занавес все-таки скрывает теплое солнце? И нехорошие предчувствия, заставлявшие ночью бодрствовать, снова и снова царапают душу…

– Глупости какие, – пробормотала Долорес, выбираясь из постели. – Ведь Пабло вчера мне сделал предложение. Я согласилась выйти за него. Все будет хорошо!

Все будет хорошо.

Долорес твердит это, как заклинание.

Даже когда день, долгий и хмурый, первый день будущей жены Пабло завершен – а жених так и не появился.

Все будет хорошо…

Хотя прошло уже несколько дней, и подруги давно знают о предложении Пикассо, а никаких приготовлений к свадьбе не ведется. Ведь невозможно обсудить все эти подробности – будущего мужа рядом нет. Он так и не объявился в апартаментах на Елисейских Полях.

Все будет хорошо.

Отчаяние запивается вином. Легче не становится, но все-таки – хоть какое-то времяпрепровождение.

Хорошо, хорошо, хорошо! Все будет именно так и никак иначе!

«Я стану женой Пабло», – напоминает себе Долорес, сходя с ума от слез, обиды и неизвестности.

А потом – как гром среди ясного неба. Звонит приятельница, говорит, что видела Пабло на корриде – и место рядом с ним на трибуне занимала совсем молоденькая девушка, брюнетка, не очень-то миловидная…

Почему-то боли это известие еще не приносит.

Наоборот, становится легче; все-таки хоть какая-то определенность.

В этом – весь Пабло. Ему уже за семьдесят, у него все руки в пигментных пятнах, и седые волосы на груди. А он ведет себя как ребенок. Просто тянется к понравившейся игрушке – и ему наплевать на собственные обещания, обязательства. Однако, получив желаемое, он так же быстро утрачивает интерес.

Что может дать ему молоденькая девушка? Только свое тело, но это быстро наскучит. Разве может та, другая, понять картины Пикассо, часами выслушивать его жалобы на больной желудок и плохое настроение? Нет, конечно. Значит, скоро Пикассо вернется. Снова придет сюда, на Елисейские Поля.

И все будет хорошо.

Гордость?

А что с нее толку? Что толку со всего без Пикассо?..

Долорес с нетерпением ожидает новостей, пьет вино, снова ждет. И вот опять все бутылки пусты, больше нет и сигарет, надо сходить в магазин. Но только стыдно выходить на улицу – в зеркале отражается какая-то похудевшая женщина с растрепанными волосами, в ее облике нет ничего общего с красавицей Долорес Гонсалес, и…

Долгожданный звонок в дверь все-таки застает ее врасплох.

Пикассо! Он вернулся!

Надо скорее сбегать в ванную, умыться, почистить зубы.

Долорес, пошатываясь, торопится по коридору, спотыкается, падает.

Очень страшно потерять сознание – а вдруг Пабло все неправильно поймет и уйдет.

Но перед глазами кружатся в стремительном танце комод и вешалка, а потом свет меркнет.

– Долорес, так нельзя. У тебя дверь открыта. Когда ты ела в последний раз? Хорошо, что я заехал. Как чувствовал, что с тобой что-то неладное. Вот, попей…

Сначала появляется голос Марселя.

Шофер Пабло – славный малый, разговорчивый и душевный. Поболтать с ним – всегда одно удовольствие.

Сначала из тумана забытья возникает его голос, потом собственные зубы вдруг клацают о край стакана.

Как кстати, пить хочется ужасно!

Долорес, опираясь на руку Марселя, делает глоток, а потом с возмущением плюется:

– Да это же вода! А вино и сигареты есть?

– Ты себя угробишь, Долорес! Какое вино? Сколько ты пьешь?

– Не помню. Почти с того дня, как исчез Пабло. Он позвал меня замуж, ушел и не вернулся. Как это на него похоже! Мне говорили, его видели с молоденькой девушкой. С ним, смею надеяться, все в порядке?

– Более чем. Крепись. Он ведь женился, Долорес.

Она хочет спросить: «Как так женился? На ком?!» Но вдруг забывает, как все это можно произнести. Мысли есть, слов нет. И еще есть боль, целая пропасть, огромное море…

Тем временем Марсель продолжает:

– Женился на Жаклин Рок. Она вдова, у нее маленькая дочь. У нас на вилле был небольшой магазинчик керамики. Пабло в последнее время часто любил делать оригинальные вещицы, тарелок и фигурок скапливалось все больше. И вот, чтобы Пабло не ворчал, будто в мастерской и ступить негде из-за керамики, управляющая виллой придумала устроить магазинчик, пригласила свою племянницу поработать продавщицей. Жаклин умела слушать его и утешать; а ты же знаешь: для него это очень важно… Пикассо говорил мне, что сделал тебе предложение. И потом – эта странно стремительная свадьба с Жаклин. Я думал спросить у него, что все это значит. Но ты же сама уже давно изучила привычки Пабло, он говорит только то, что считает нужным. И если он чего-то не говорит – то это значит, что из него и клещами не вытащишь никаких подробностей… Я очень переживал за тебя, Долорес. Не зря, как я вижу… Не убивайся ты так! Я думаю, Пабло к тебе еще вернется. Он не может долго быть с одной женщиной. И Жаклин ему наскучит точно так же, как наскучила Франсуаза. Наберись терпения, подожди. Он обязательно придет! Слушай, а хочешь, я в магазин схожу? Принесу тебе багет и ветчины. Ты такая бледная…

Долорес быстро кивает, словно бы опасаясь, что Марсель передумает уходить.

Когда шофер выходит из квартиры, женщина бросается к окну, и, притаившись за шторой, оглядывает улицу.

Она безлюдна.

И – никаких звуков шагов на лестнице. Марсель и правда ушел, в ближайшее время он не вернется.

Все предельно ясно и понятно.

С этой жизнью, с этой болью надо срочно что-то делать.

Будущее уже известно, все женщины Пабло через это проходили: психиатрическая клиника, электрические разряды прямо в мозг, решетки на окнах, белая накрахмаленная до хруста пижама.

И все равно освобождения не наступит. Любовь к Пикассо – это мучительный крест на всю жизнь. При жизни от него не избавишься. Но ведь есть же еще смерть. Может, она более милосердна?..

Скорее.

Быстрее.

Пора в путь.

Ломая ногти, Долорес распахивает окно, взбирается на подоконник и в ту же секунду решительно шагает в пустоту.

До момента падения, кажется, еще пройдет много времени; нет ни страха, ни сомнений; все мысли и чувства замерли.

Вот уже ветер задирает юбку, лохматит волосы. Предчувствие удара сжимает все тело. Но в эти секунды весь стремительно летящий к смерти комок плоти уже хочет только одного – жить, жить, ЖИТЬ!

Опрометчивое, неправильное решение.

Ослепительно прекрасный мир.

Да будь ты проклят, Пикассо!

То, что происходит потом, не укладывается у Долорес в голове. Она отчетливо видит собственное тело, лежащее на асфальте в луже крови. И одновременно понимает, что может совершенно спокойно обойти вокруг трупа. И пройти через людей, сочувственно разглядывающих погибшую девушку…

Шумят незнакомые голоса:

– Полиция!

– Я видел, она сама из окна выбросилась.

– Бедняжка, такая молодая!

Странно, но никто из мужчин и женщин не замечает ту вторую девушку, стоящую рядом с собственным телом.

Все, буквально все проходит перед глазами Долорес.

Она видит, как прибывший полицейский осматривает ее труп. Как начинает расходиться собравшаяся толпа; и кто-то принимается опять грызть каштаны, а кто-то с интересом поглядывает на витрины магазинов.

– Интересно, знает ли Пабло о моей смерти? – шепчет Долорес и вдруг с удивлением понимает, что уже находится на вилле Пабло.

Какая странная штука – смерть…

Неужели она действительно позволяет мгновенно оказываться в любом месте?

Это так непривычно.

И все равно, несмотря на все эти странные необычные особенности нового состояния – очень хочется жить, чтобы все было как раньше…

Немного оправившись от изумления, девушка наблюдает за художником. Пикассо поглощен работой, на холсте явно угадываются наполненные слезами глаза страдающей Долорес Гонсалес.

Что ж, Пабло всегда вдохновляли боль и горе, и ему было совершенно наплевать, что он является причиной людских страданий. Самоубийство любовницы станет для него только лишь новым приступом вдохновения. А ведь жизнь разбита, теперь уже в прямом смысле – разбита…

– Не нужно было из-за него это делать, – пробормотала Долорес, оглядывая тщедушную фигурку художника. Какой же морок на нее нашел! Ведь этого мужчину даже с трудом можно назвать симпатичным! – Пикассо этого не стоит. Как жаль, что уже ничего не изменить…

Холод.

Пустота.

Неприкаянность.

И больше нечем заняться, и непонятно, что делать в этом состоянии.

Вернуться домой? Только где тот дом, ее дом?

Апартаменты на Елисейских Полях?

Долорес вдруг видит, как хозяйка квартиры собирает ее вещи, чтобы отправить их в Испанию, родственникам. Женщина листает альбом с графикой Пикассо и недоуменно морщится: «Ну и мазня, мой внук нарисовал бы лучше…»

А может, дом Долорес в Барселоне?

И вот уже перед глазами возникает большой серый особняк на центральной улице, его решетчатый заборчик увит виноградом, а во дворе играют в мяч дети. Они загорели дочерна под ярким испанским солнцем.

Кажется, со смертью все не заканчивается.

Наоборот, становится доступным даже то, что раньше казалось совершенно невероятным.

А только больше всего теперь хочется вернуться назад, шагнуть в то чудесное кино, которое называется жизнью.

Хочется выпить ледяной воды, почувствовать тепло солнечного лучика на коже, надеть красивое платье и босоножки на каблуках. Оказывается, во всех этих мелочах было столько счастья. Но ничего теперь уже больше не доступно, ничего…

Терпение вознаграждается.

Не стоит пороть горячку.

Тише едешь – дальше будешь.

Об этом следователь Константин Загуляев с удовольствием напоминал себе за последние часы множество раз.

Конечно, после обнаружения в погребе некоего кровельщика Вячеслава Самойлова, одетого в форменную рубашку официанта, соблазн провести допрос по горячим следам был велик. Ведь официантка Ирина в своих показаниях утверждала: Самойлов вступил с одним из парней-официантов в сговор. Вроде бы соврал ему, что влюблен в девушку, которая будет присутствовать на вечеринке, а ее строгие родители не разрешают им встречаться. Поверив в эту историю (а скорее всего, прельстившись легким финансовым вознаграждением), официант выдал Самойлову свою униформу, и под видом обслуживающего персонала злоумышленник легко проник в дом. Конечно, получив такую информацию, так и подмывало задать печально вздыхающему гражданину Самойлову пару-тройку вопросов. Однако на то и даются соблазны, чтобы им не поддаваться! Немного терпения и ожидания – и вот уже награда следует сторицей! Теперь вырисовывается куда больше интересных вопросов к узнику погреба. Сейчас действительно есть, о чем с ним поговорить, есть, что выяснить. И даже есть, что рассказать…

Во-первых, оказалось, что отпечатки пальцев, обнаруженные на строительном ноже, которым была убита Татьяна Липина, принадлежат именно Вячеславу Самойлову. И дело не только в том, что криминалист быстро установил идентичность отпечатка с ножа свежеотканным у Самойлова «пальчикам»; дактилокарта гражданина Самойлова уже имелась в базе, так как он ранее попадал в поле зрения правоохранительных органов. Дело-то было давним и, в общем и целом, достаточно банальным: после распития спиртных напитков вступил в драку с собутыльником, причинил ему телесные повреждения средней тяжести. На зону, правда, так и не попал; в ходе следствия быстро просек, что может оказаться в местах не столь отдаленных, и договорился с потерпевшим о компенсации; получивший ранения мужчина решил не преследовать обидчика в судебном порядке. Что ж, вся эта история лишний раз подтверждает: криминальные наклонности с потолка не берутся, на скользкую дорожку становятся еще в юности. У многих получается с нее сойти, однако, похоже, Самойлов – не тот случай.

Впрочем, наиболее интересным оказалось даже не темное уголовное прошлое, сколько очень даже криминальное настоящее!

Еще вчера выяснилось: произошло ограбление квартиры брата Татьяны, Вадима Липина. Поздно ночью был задержан и подозреваемый – некий Сергей Шмаков, строитель-кровельщик, не имеющий постоянного места работы в связи с чрезмерным пристрастием к спиртным напиткам. Его опознали свидетели; кроме того, в квартире Липина имелись многочисленные отпечатки Шмакова, начиная от дверных ручек и заканчивая раскупоренной бутылкой из бара. Так вот, этот Сергей Шмаков долгое время был напарником Самойлова. Выходило, что Самойлов имел умысел убить Татьяну. И, видимо, обладая информацией о том, что Вадим Липин будет в гостях вместе с сестрой, навел Шмакова на пустую квартиру. Но нет, никаких добрых дел или услуг со стороны Самойлова! На самом деле он также был заинтересован в ограблении квартиры! Ему требовался ноутбук Татьяны! Ребята из оперативно-следственной группы, выезжавшие на осмотр квартиры Липина, обратили внимание: злоумышленник почему-то заинтересовался именно ноутбуком девушки, положил его в сумку. Хотя в квартире на видном месте лежали и ноутбуки Вадима – намного более дорогие, но их преступник воровать не собирался. Правда, компьютер Тани был ярким, и вначале мелькнуло предположение, что Шмаков просто повелся на более броскую вещь. Однако все-таки ноутбук девушки включили, и вот тут-то выяснилось: она переписывалась с неким Антикваром, намечалась встреча, обмен какого-то альбома Пикассо на значительные финансовые средства. Распечатки писем, отправляемых Татьяной по электронной почте, коллеги еще не передали. Но, по их словам, речь шла ни много ни мало – о целых 100 тысячах долларов! Да и за меньшее такой прожженный циник, как Самойлов, убить может!

По работе он характеризовался не лучшим образом. Пить так чтоб совсем по-черному не пил, но был хитрым, прижимистым, ни с кем особо не откровенничал. В общем, мужик – себе на уме. С такого станется замутить кровавую комбинацию.

А еще поступила информация, что Самойлов срочно нуждался в деньгах, так как собирался помочь брату, получившему по его вине тяжелую травму позвоночника.

Этой же ночью в комнате, которую снимал кровельщик, был произведен обыск, в ходе которого изъяли недорогой нетбук. Самойлов стирал все свои письма. Однако, как уверяли специалисты технического отдела, любую, даже удаленную информацию можно восстановить. Технари припрут работягу к стенке – это просто вопрос времени. Пока же можно говорить лишь о том, что Самойлов посещал форум, где общались люди, интересующиеся искусством. И он заходил туда под ником Антиквар.

Был ли он именно тем Антикваром, который переписывался с убитой девушкой и собирался покупать альбом Пикассо?

Зачем тогда ему эта вещь? Откуда у него такая огромная сумма на покупку, если он пытался одолжить у своих знакомых на операцию для брата? Или, может, он хотел завладеть альбомом обманным путем, продать его, а вырученные деньги потратить на лечение брата? Но где он нашел бы покупателя на такую вещь? Или был заказ? Однако кто мог дать Самойлову такое поручение?..

«Пикассо с кровельщиком, конечно, сочетается очень плохо. Прямо скажем – эти миры вообще никак не пересекаются, и пересекаться не могут, – рассуждал Загуляев, прихлебывая кофе и выщелкивая на клавиатуре старенького компьютера примерный план допроса Самойлова. – Но я не расстраиваюсь совершенно. И так я за сутки проделал офигенный объем работы. Очень хочется спать, и принять душ, а еще борща бы похлебать – горячего, наваристого… Но это все потом. Сначала поговорю с гражданином Самойловым. Он, наверное, в камере посидел, подумал хорошенько. Может, уже и дозрел до сотрудничества со следствием. И надо бы ему в самом начале популярно объяснить: будет он на мои вопросы отвечать быстро и честно – буду и я к нему нормально относиться, обязательно отмечу его желание сотрудничать и глубокое раскаяние в содеянном. Станет выпендриваться – я ему тоже, собственно говоря, ничего не должен; и камеру пожестче организую, и карцер, и прочие приятные вещи».

Примерно набросав список тем, которые надо обсудить с подозреваемым, Константин занялся постановлением об аресте. Его, как он и ожидал, подписали безо всяких вопросов. Куда уж больше доказательств – незаконное проникновение в коттедж и отпечатки пальцев на орудии убийства.

Захватив из своего кабинета папку с бумагами, Костя вышел из облупленного здания следственного отдела, рухнул в служебный доисторический «Москвич» и попросил водителя отвезти в соседний городок, где находился следственный изолятор.

В дороге предстояло провести около получаса, и Загуляев поморщился, представляя, что вот-вот на него, уставшего и измотанного, обрушится мощный словесный водопад. Больше, чем рулить «Москвичом», водила следственного отдела любил поговорить «за жизнь».

– Погодка-то сегодня выдалась – загляденье, – бодро начал водитель, выспавшийся и румяный.

Бросив машинальный взгляд в окно, Костя вяло кивнул:

– Загляденье.

– Вот солнце жарит! Градусов тридцать, не меньше! Скорее бы уже спала эта жара! Машина нагревается, как консервная банка, дышать нечем!

Объяснять, что такая погода в данной ситуации на руку, было лень. Поэтому следователь просто думал о том, что жара и яркое солнце в условиях СИЗО станут невольной, но чрезвычайно полезной для интересов следствия пыткой.

Вряд ли в той послевоенной постройке предполагалось размещение изолятора, она изначально не проектировалась как учреждение пенитенциарной системы; там нет прогулочных двориков, зато почему-то очень широкие коридоры. А камеры крохотные, потолки низкие. В комнатенке площадью со шкаф с трудом размещается два яруса нар, в символическом проходе на ночь расставляют шконари. Но спальных мест все равно в несколько раз меньше, чем обитателей, поэтому спят посменно. Курят в крошечное окошко, едят, задыхаясь от ядреной едкой вони параши…

По сравнению с местным СИЗО зона кажется санаторием. Расклад просекается быстро: раньше сядешь – раньше выйдешь, чем быстрее дело направляется в суд – тем быстрее выносится приговор и происходит этапирование в место отбытия наказания.

«Не хотел бы я оказаться здесь в ином статусе, – думал Загуляев, приветственно кивая охране. Для того, чтобы пройти в комнату для допросов, требовалось миновать несколько постов и оставить соответствующие записи в журнале. – Вонища и духота тут такая – меня уже подташнивает. Представляю, что творится в камере…»

Видимо, в камере был ад, который все-таки было сложно представить.

И гражданин Вячеслав Самойлов больше всего хотел из этого ада вырваться, любой ценой.

Когда его привели, бледного, с темными кругами вокруг глаз и явно свежеприобретенной ссадиной на скуле, Загуляев всей кожей почувствовал: клиент готов к задушевной беседе. Никаких увещеваний не потребуется, не надо на всю эту предвариловку и время терять. Сейчас Самойлов безо всяких уговоров расскажет все…

– Ты моя умница, мой самый лучший помощник, – Лика Вронская вычесывала собаку, с трудом сдерживая желание расцеловать Снапа в мохнатую морду. – К нам пришла беда, а ты помог. Хороший песик, молодец!

Карие глаза из-под рыжих ресниц смотрели так выразительно, что Снап, казалось, разговаривал без слов.

– Не бывает собачей верности и преданности; и хозяева все это прекрасно понимают, любовь не слепа. Но как же я обожаю моего практичного рыжика, – вздохнула Вронская, откладывая расческу.

Надо идти в дом и дать этой корыстной собаке угощение, иначе сейчас можно просто разрыдаться от жалости. Снапик – большой артист, умеет строить такие трагические рожицы, что на ум приходит одна-единственная мысль: никто и никогда не кормил эту бедную несчастную собаку, а как она выросла в упитанного теленочка – загадка природы.

– За сыр Снапи и лапу даст, и все команды выполнит. Но разве же это любовь, это товарно-денежные отношения, и…

Она запнулась, увидев на газоне обрывки желтой ленты, которой вчера криминалист огораживал место происшествия.

И вся терапия общением с собакой пошла насмарку.

Можно и дальше продолжать щебетать со Снапиком, делать вид, что от трагического происшествия удалось морально дистанцироваться – только от этого ничего не изменится, в родных стенах произошло убийство, отсюда хочется бежать сломя голову. Может, это слабость. Но собственный дом больше не является маленьким уютным безопасным мирком, здесь страшно, тоскливо; не по себе…

«Похоже, мое предположение об убийце-маньяке было недалеко от истины, – Лика прошла на кухню, достала из холодильника сыр и невольно улыбнулась: предвкушая угощение, рыжий пес смешно облизывался. – Задержали какого-то парня, который был переодет в костюм официанта. А на самом деле он – строитель, вот и объяснение для орудия убийства. Только все равно, он больной на всю голову! Точно, маньяк: следить за девушкой, переодеваться, проникать в дом… Скорее бы приехал Седов. Обещал узнать все новости и сразу заглянуть ко мне. Честно говоря, не ожидала от него такой помощи. Да, мы друзья, и в личном плане Володька из шкуры выпрыгнет, а поможет. Однако в том, что касается его работы, у него зимой снега не выпросишь. Он очень хорошо ко мне относится, но больше всего хочет, чтобы я прекратила писать детективы и перестала его напрягать просьбами то рассказать что-нибудь этакое, то познакомить с еще не описанным персонажем… Теперь он явно старается мне помочь. Наверное, переживает за качество расследования. Ведь если что-то пойдет не так – под угрозой и моя безопасность. Все-таки он – настоящий друг…»

Седов задерживался.

Лика уже успела приготовить обед, убрать дом, сходить со Снапом на ближайшую полянку у леса, поболтать с доченькой по скайпу. Придумать сто новых версий произошедшего, яростно поподозревать соседей, потом сочинить им оправдания. И только потом, ближе к ночи, возле ворот появились знакомые бирюзово-голубые «Жигули».

– Давай на кухне посидим. Я тебя покормлю, чаю сделаю. Обычно мы с Андреем едим на улице, когда погода позволяет. Но меня еще трясет после вчерашнего, я с трудом заставляю себя на участок выбираться. Так что придется в доме тусоваться, – протараторила Лика, рассматривая приятеля.

Во-первых, Седов выглядел просто отлично: свежий цвет лица, никаких мешков под глазами; да и пивной животик явно уменьшился. Все-таки устранение из жизни большого количества алкоголя положительно сказывается на внешности. Во-вторых, вид у следователя был очень даже довольный; он производил впечатление человека, который хорошо потрудился и доволен результатом.

– Что я могу сказать, – приступил Володя к рассказу, пока Лика разогревала щи и куриные отбивные с картошкой, – вроде бы этот мальчишка из следственного отдела – не самый мерзкий представитель нашей профессии. Конечно, горячий, как и все мы были в молодости. И карьерист жуткий, приехал из провинции, явно мечтает всем нам тут нос утереть и Москву покорить.

– Отличное желание, – Вронская достала из холодильника пластиковую баночку со сметаной и поставила ее перед Володей. – Москву делают провинциалы. И вообще, я считаю, не важно, откуда ты пришел, важно, куда дошел и какими методами при этом пользовался.

– Ты меня слушаешь или свои философские взгляды излагаешь?

– Слушаю, слушаю.

– Тогда, мать, не перебивай меня…

Информацией следователь Константин Загуляев действительно делился щедро. И, наверное, не без умысла. Просек: семья, в доме которой произошло убийство, вряд ли может быть связана с преступниками. Приличный бизнесмен, известная писательница, да и столько сотрудников правоохранительных органов с безупречной репутацией присутствовало на празднике. Риска утечки новостей к преступникам никакого. А вот помощь от этих людей может быть огромной; все-таки непосредственные свидетели, очевидцы и к тому же – профессионалы. А все коврижки по раскрытию явно непростого преступления достанутся кому? Разумеется, следователю Загуляеву, который установил контакт, вошел в доверие и сумел разобраться во множестве деталей. Поэтому смысла свято хранить тайну следствия особого нет, а вот выгода может нарисоваться значительная…

Следователю было что рассказывать. Арестованный по подозрению в убийстве Вячеслав Самойлов показания давал охотно.

Он признался, что общался с убитой девушкой, следил за ней, переписывался по электронной почте.

– Вся эта история началась более полугода назад, – рассказывал Седов, с аппетитом поглощая щи, – когда в таунхаусе, где жили Вадим Липин и его сестра, случились проблемы с крышей. Слушай, мать, а ведь похоже, цена на это элитное жилье не всегда соответствует качеству! Я-то ворчу, что моя «панелька» рассыпается, а и в дорогих домах такая же засада. Скоро после переезда и с крышей таунхауса возникли непонятки, и стеклопакеты чуть ли не вываливались. Наверное, Вадим просек: ругаться никакого смысла нет. Одни идиоты с кривыми руками наворотили дел, им на смену придут такие же идиоты, которые по природе своей качественно только одно умеют делать – за воротник закладывать. Лучше уж заплатить и забыть. Тем более, у Липина же куча знакомых в строительной сфере. Он вызвал одного из прорабов, с которым всегда работает на своих объектах, тот посмотрел, что надо исправить, и пригласил соответствующих специалистов. Так Самойлов оказался в доме Липиных. Вадим подгадал ремонт под каникулы сестры и сплавил ее куда-то на недельную экскурсию, по Золотому кольцу, что ли. Сам в офисе решил перекантоваться – у него там, надо думать, и душ, и комната отдыха с диваном, в общем, хорошо устроилась наша творческая элита. Не знаю уж, как там Липин обеспечивал сохранность своего имущества в квартире. Может, ценное все увез-закрыл. Но вот Самойлов утверждает, что наткнулся на дневник Татьяны. Говорит, нигде он там не шарил, просто лежали себе на столе листки, он их убрал – стол надо было от окна переставлять. Заглянул краем глаза, и… Девчонка писала, что у нее есть уникальная ценная вещь – альбом Пикассо. Я уверен – Самойлов слегка подвирает. Ну кто, уезжая, оставляет дневник на видном месте?! Не сомневаюсь: Таня убрала свои записи в стол, да еще и на ключ ящик закрыла. А вот мерзкий строитель ящик-то вскрыл, дневник прочитал, из него и узнал про альбом Пикассо.

– Подожди, того самого Пикассо? Знаменитого художника? – уточнила Лика, округляя глаза. – Не может быть…

– Может или не может – этого мы пока не знаем. Альбом так и не обнаружен, экспертиза не проводилась… Но Самойлов был уверен – альбом настоящий, в нем – куча графических рисунков именно Пикассо. Конечно, вещь уникальная, цена огромная. А у Самойлова, как ни странно, имеется достаточно контактов среди людей искусства. Он работал на реставрации многих храмов, выполнял ремонт в очень крупных музеях. Знаешь, строители, в принципе, это такие люди… Они мобильны, работают в разных местах, знают, кто где живет, у кого какие ценности в доме имеются… А Самойлов – по натуре своей в принципе жуликоватый, хотя и осторожный; и если можно получить выгоду и не получить проблем в связи с получением этой самой выгоды – он уж своего не упустит. Короче, он явно подрабатывал как наводчик. Вот нутром чую – сливал он информацию обо всяких предметах искусства. Но в этом случае, похоже, одной информацией дело не обошлось. Самойлову пришлось самому заниматься поисками альбома. Это было непростым делом.

– Почему? Татьяна хорошо спрятала свой артефакт? – поинтересовалась Лика и вдруг всплеснула руками. – Ой, Володька, я же хлеб не предложила. А ты уже весь ужин съел.

Седов улыбнулся:

– Ты можешь предложить мне и хлеба, и добавки заодно. Или лучше оставить немного еды мужу? Придет Андрей – а тут у тебя пустые кастрюли и сковородки.

– Он звонил, у него встреча в ресторане. С голода не умрет, – Лика плюхнула на тарелку Седова еще одну отбивную, щелкнула кнопкой электрочайника. И собиралась было объяснить, что даже когда Андрей не приходит к ужину, все равно ужасно хочется приготовить что-нибудь вкусненькое; и что если женщина говорит: не люблю готовить – она просто не любит того мужчину, для которого готовит. Вронская собиралась выпалить все это – но прикусила язык. Все-таки подобные мысли – очень личное, и теперь совсем не время для таких откровений…

Она слушала рассказ Седова и словно начинала видеть фильм с Татьяной Липиной в главной роли.

Какая жуткая трагедия – потерять и мать, и отца; причем даже не из-за аварии, а в результате ужасного жуткого жестокого преступления…

Вот Татьяна остается без родителей, и Вадим вынужден быстро взрослеть, отказываться от каких-то развлечений, чтобы присматривать за сестрой. Постепенно он сам не замечает, как начинает излишне опекать девушку. Да, он обеспечивает все потребности сестры еще до того, как они возникнут. Но Таня вынуждена вести необычный образ жизни, рядом с ней, несмотря на ее более чем самостоятельный возраст, все время находится гувернантка…

Ремонт в доме Липина закончен. И познакомиться с Таней Самойлов просто не может, так как ее все время сопровождает молодая женщина, которая, как сторожевой пес, постоянно пресекает даже мимолетный флирт со своей подопечной.

В своих записях, которые прочитал кровельщик, Таня писала о том, что хочет продать альбом Пикассо и сбежать от брата. И тогда Самойлов понимает: не только он не может обсудить с Таней сделку, у девушки тоже не имеется возможности найти покупателя.

Они пересекаются в Интернете…

– Самойлов говорит, что у него изначально не было намерения покупать альбом. Он хотел его украсть. Татьяна предложила ему встретиться на вечеринке, так как она редко когда оказывается без своей строгой сопровождающей, а уж от брата на пьянке-гулянке как-нибудь отвяжется. Видимо, Самойлов, уже имеющий представление о размахе вечеринок в загородных домах, заранее предположил – будет обслуживающий персонал, в число которого можно попасть. Они договорились встретиться и обменяться ключами от банковских ячеек. Таня собиралась оставить там альбом, но не сделала этого. Хотя ключ от ячейки захватила с собой, и он был изъят при обыске у Самойлова. Где сейчас находится альбом Пикассо (если он вообще существует) – оперативно-следственная группа пока не установила. Самойлов на вечеринке в вашем доме незаметно вытащил ключ от банковской ячейки из сумки девушки. По его словам, необходимость во встрече отпала. Он собирался сбежать, но случайно угодил в погреб.

– То есть в совершении убийства он не признается?

– Нет. А ведь на ноже обнаружены его отпечатки. Нечеткие, но именно его. В причастности к попытке кражи он тоже не признается. Хотя там уже задержали подозреваемого, который знаком с Самойловым. Знаешь, меня бы признание в совершении убийства со стороны Самойлова удивило. Очень удивило бы!

– Почему?

– Этот мужик не похож на убийцу. По крайней мере, на тех отморозков, с которыми мне приходилось по долгу службы пересекаться. Самойлов слишком умен для убийства. Он, кстати, и специалист в своем кровельном деле хороший, зарабатывает много. Украсть, обмануть, схитрить – вот это в его стиле. Но мокруха… убивать девочку, чтобы ключ забрать… Это тот случай, когда, как говорил Остап Бендер, есть сто пятьдесят относительно честных способов отъема денег… А если допустить, что Самойлов не убивал, что его пытаются подставить, – то картинка тоже распадается, альбом он так и не нашел. Я было предположил, что Таня взяла его с собой, и на вечеринке ценность кто-то украл, и дальше уже закрутилось что-то непонятное. Но потом Загуляев принес мне из комнаты для вещдоков сумочку Липиной. Туда не то что альбом не влезет – расческа не поместится…

Лика почесала затылок:

– А у меня еще кольцо мое рядом с телом из головы все не выходит. Как оно могло там оказаться?

– Знаешь, Лика, я думаю, – Володя пододвинул к себе вазочку с печеньем, – на самом деле наша сегодняшняя информация – это только часть истории. Убийство родителей Липина не раскрыто. Возможно, этот самый альбом приносит им жуткие несчастья уже давно.

– Что же нам делать?

– Думать, – провозгласил Седов, поднимаясь из-за стола. – Я сегодня был в архиве, запросил то старое дело по Липиным-старшим. Снял ксерокопию части материалов. Ты же любишь такие бумажки? И я люблю. Знаешь, что выяснилось?.. Родителям точно так же перерезали горло, ты представляешь?! Я пробежал материалы через пять листов по диагонали, но заметил еще кое-что. Некая свидетельница Мария Дмитриевна Соловьева, которая денно и нощно сопровождала Татьяну, допрашивалась тогда как любовница отца Тани. Так что я уверен, там такой клубок эмоций и интересов мог с прошлых лет закрутиться – мама не горюй! Надо распутывать. Загуляев это сам не потянет, я так думаю…

«Андрюха, привет! Решил тебе черкнуть пару строк в связи с отъездом. Ты же меня знаешь. К тому, что произошло у тебя на участке, я не имею никакого отношения. Но доказывать и объяснять что-либо в моей ситуации ментам – абсолютный бесперспективняк. На меня удобно всех собак повесить. Был бы ментом – сам бы так поступил. Решил поехать в Крым, лечь на дно. Найду тебя, когда все успокоится…»

Игорь Панченко отправил письмо, закрыл сайт, на котором буквально пару дней назад зарегистрировал новый почтовый ящик, и, с сожалением вздохнув, быстро вышел из интернет-кафе.

Девчонка за соседним компьютером была то, что надо – лет двадцать пять, ногастенькая, да и поглядывала с интересом.

Однако сейчас не время отвлекаться на подобные дела.

Игорь дошел до скамейки, присел, достал из кармана рубашки загранпаспорт.

Блин, в этой жизни все реально решают бабки!

Казалось – ну кто сможет за один день сделать паспорт и организовать шенген? Тут даже технически не получается – столько звонков, встреч, и ведь лето – сезон отпусков, рискуешь не найти прикормленные кадры в рабочих кабинетах.

А ничего подобного – вот он, паспорт, виза, езжайте, господин Панченко, в какую вам заблагорассудится страну Евросоюза.

Увы, Андрею пришлось соврать. Никакого Крыма, это слишком близко. Конечно, Ермолович – свой мужик, не сдаст. Но мало ли в чьи руки попадет письмо. К тому же даже с Андреем обсуждать свои мысли – свои настоящие пугающие мысли – желания не возникает. Вообще, выбросить бы всю эту историю из головы. Но…

Игорь скрипнул зубами.

Проклятая память, она все проматывает и проматывает одни и те же кадры…

Какого рожна Дед заглядывает в глаза? Какой у него нехороший взгляд, сладкий, с поволокой. Какого черта? Когда для этих целей есть вполне уже смирившийся со своей долей «петушок», покорно позволяющий делать с собой все, что взбредет в голову оголодавшему без секса зэку?..

Буквально через пару дней Дед попытался объяснить, что ему надо. Подкараулил в туалете, поразминал кулаки о солнечное сплетение, попытался стянуть штаны. И…

Что было потом – так и не вспомнить.

На полу туалета остался лежать труп с перерезанным горлом.

«Я так и не знаю, сделал это я или кто-то еще, – Игорь потер левую часть груди, где заколола боль. – В нашем бараке все это не обсуждалось. На Деда многие зуб имели. Заточки тоже были у всех. Всю эту мокруху списали на самоубийство, так как от нас ни вертухаи, ни их начальники ничего не добились. Наш барачный стукачок тогда спал без задних ног и ничего не видел и не слышал. Мне все-таки кажется, что это сделал не я. Ну не мог я пришить человека и об этом не вспомнить… Дед вырубил меня, я помню, тоже ему двинул в челюсть. Возможно, мы валялись в отключке оба, и кто-то его дорезал… Не я, кто-то другой. Может, тот же наш «петушок» решил воспользоваться ситуацией. А если б даже я убил? У меня не было выбора, я бы потом сам на себя руки наложил. Хотя и не думаю все-таки, что виновен, на душе у меня спокойно. А разве можно пришить человека и ничего не почувствовать?… Сложно все. Но одно дело – убить подонка, пытающегося тебя опустить. И совсем другое – отказавшая девчонка. Подумаешь, фигня какая – не захотела быстро полюбиться, удовольствие получить и денег заработать. Стала строить из себя, понимаешь: «Я не такая, я жду трамвая…» Проблема-то – одна не захотела, другая согласится. Я точно знаю, что не хотел убивать Таню. Я даже трахаться, наверное, не хотел. Просто у меня крышу сорвало от того, что я – свободный, я как король целого мира; и еды, и женщин, и бабок – всего у меня навалом. А тут – какая-то мокруха, какая-то телочка с перерезанной шеей. Ерунда! Но ведь и у Деда было перерезано горло… Так что это еще все-таки вопрос, все ли я помню и могу ли себя контролировать…»

Альбом с графическими рисунками Пабло Пикассо прекрасен. Темно-бордовый кожаный переплет источает слабый аромат ванили, табака и книжной пыли.

Если просто взять его в руки, даже не открывать ветхие пожелтевшие страницы – по телу прокатывается волна легкой дрожи. В этой вещи чувствуется колоссальная энергия неординарной личности. Должно быть, гении согревают своим светом всякий предмет, к которому прикасаются, делают это совершенно для себя незаметно – однако их свет и тепло продолжают будоражить спустя многие десятилетия…

Рисунки сохранились лучше, чем бумага.

Возможно, она была изначально низкого качества, а может, ее повредили неподобающие условия хранения. Листы пожелтели, на них заметны сиреневые разводы (явно следы сырости), края истрепались, утратив свою плотную фактуру.

А графика выглядит блестяще, как будто бы вчера темный карандаш виртуозно набрасывал тонкие линии. Должно быть, в распоряжении Пикассо были отличнейшие карандаши, и выполненные ими работы не утратили угольно-черной насыщенности.

Пикассо – художник, безусловно, выдающийся. Это понятно по тому, как много он может сказать, используя примитивнейшую на первый взгляд лаконичность рисунка. Любая его работа – невероятная концентрация эмоций, это любовь Пикассо, вожделение, страсть, радость, страдание, страх смерти, надежды и мечты… Безусловно, если бы Пабло не мог рисовать – он бы умер, разорвался от урагана своих эмоций. Живопись давала выход раздиравшим его страстям, и…

Телефонный звонок отвлек человека от рассматривания альбома Пабло Пикассо.

Он протянул руку к телефону, и в прожекторе солнечного света на его пальце сверкнуло оригинальное кольцо, явно сделанное по эскизу талантливого дизайнера.

Номер звонившего абонента не определялся, и это почему-то настораживало.

– Это Лика Вронская вас беспокоит, – раздался в трубке тонкий девичий голос. – Я все знаю. Понимаете, я знаю все…

Больше никаких уточнений не требовалось. В ту же секунду человек понял: речь идет об убийстве Тани; совершенно непонятным образом идеальная схема оказалась не такой уж и идеальной. Теоретически все было просчитано до мелочей, учитывались всю нюансы, все возможные накладки. Однако на каком-то этапе все-таки произошел сбой…

– Я думаю, такая информация стоит немало денег. Мы с вами можем договориться? – поинтересовалась Вронская таким наглым тоном, как будто заранее предполагала положительный ответ.

– Я не понимаю, о чем вы. Вы ошиблись номером.

Отбросив телефон, человек опустился в массивное кожаное кресло и забарабанил пальцами по подлокотнику.

С этой Ликой Вронской тоже придется что-то решать.

Надо действовать срочно – другого выхода нет.

Но вначале надо уточнить одну деталь…