Весна 1913 г. Петербург

Вторую неделю шли дожди. Казалось, они не прекращаются ни днем, ни ночью, лишь иногда становясь менее интенсивными, переходя в морось. Природа словно сошла с ума, проливая дожди в неподходящее время года. Данилка сидел в подвале, поджав под себя ноги – так теплее. Больше всего он жалел, что не удалось спасти самую ценную вещь своего имущества – ватное одеяло. Одеяло было добротным и очень теплым, разве что слегка грязным, так это для него, Данилки, недостатком отнюдь не являлось. Главное, что грело лучше любого тулупа. Если бы не одеяло, вряд ли он смог бы пережить зиму. Эх, хорошо бы еще где-нибудь таким же одеяльцем разжиться, – думал он, дрожа от холода. Но разве может еще раз так сказочно повезти? Два раза снаряд в одну воронку не падает. Значит, и второго такого одеяла никогда не умыкнуть. Не оставляют хозяйки без присмотра хорошие вещи на веревке. Была одна клуша зазевавшаяся, но таких поискать.

Кроме отсутствия теплого одеяла, Данилку тяготили и другие думы. Например, где теперь работать? Раньше он кормился на Сытном рынке, а после того, как пришлось перекочевать с чердака на Большой Пушкарской в подвал дома на Волковском проспекте, рынок стал недосягаем из-за большого расстояния. Он однажды попытался дойти туда пешком. Добрался ближе к вечеру, когда основные покупатели уже прошли и делать, в общем-то, на рынке нечего. Голодный и уставший, как собака, он вернулся в свой подвал. «Не до жиру, быть бы живу», – вертелась у него фраза из той жизни, которую он провел с матерью. Ее по любому поводу произносила соседка, и вслед за ней так стала говорить и мать.

Дом на Пушкарской сгорел. Пожар начался утром, в то время, когда Данилка ошивался на рынке в поисках наживы. В тот день ему повезло заработать на уборке мусора. Хозяин наградил по-царски. Беспризорник потратил деньги аккуратно: купил булку и вожделенный кусок вареной колбасы. Он очень хотел леденцов, но тратиться на них не стал, остаток гонорара спрятал на черный день, который оказался не за горами.

Дом пылал синим пламенем. Это зрелище вызывало у Данилки противоречивые чувства: отчаяние от того, что горит его жилище вместе с нехитрым, но очень нужным скарбом, и необъяснимый восторг. Он стоял вместе с зеваками и завороженно смотрел на гигантское пламя, уничтожающее хрупкую конструкцию. Пожар грозил перекинуться на соседние дома и от этого еще сильнее притягивал к себе внимание толпы.

Данилка с трудом нашел пристанище в старом доме недалеко от Волковского кладбища. До этого скитался по Петроградской стороне среди знакомых беспризорников и взрослых бродяг. Его пускали ненадолго, остаться жить – нет, самим тесно. Теперь нужно было обосновываться на новом месте и отстаивать право работать на чужой территории. Район Волковки был глухим с точки зрения торговли, ближайшие лавки находились довольно далеко, на Лиговском проспекте, но туда идти гораздо ближе, чем до Сытного. Конкуренция на Лиговском жесткая, это Данилка понял в первый день, когда явился. Его отвел в сторону долговязый подросток бродяжного вида и порекомендовал больше сюда не соваться. Для убедительности Данилке всыпали увесистый подзатыльник, от которого зазвенело в ушах.

Пока Данилка питался тем, что можно подобрать с могил. По христианской традиции люди оставляли на могилах своих близких продукты, чаще всего хлеб. Урожайной обещала быть радуница. Тогда можно поживиться вареными яйцами, куличами и даже колбасой. Но до радуницы еще далеко. А в остальные дни продуктов набиралось с гулькин нос, и те норовили перехватить бездомные собаки. Вообще-то Данилка кладбища побаивался, памятуя страшные истории про мертвецов, бытующие среди беспризорников. Особенно запомнилась история про хромого рыбака, который по ночам поднимается из могилы и до рассвета ищет того, кто продырявил его казанку. Ее рассказал Щербатый, а рассказывать он умел – у всех пацанов по коже бежали мурашки, когда он вещал своим низким, нарочно переходящим в хрипоту голосом.

– Не до жиру, быть бы живу, – как мантру, повторял Данилка, кутаясь в тряпье.

Теперь школой танцев он грезил. Мадам говорила, что учеников содержат на полном довольствии: кормят, одевают в униформу, и живут они в интернате. «Сейчас бы тарелку щей», – мечтал он, вспоминая, как сытно поел в трактире благодаря Айседоре. Минул март, уже вовсю стоял сырой апрель, а мадам Дункан никак не приезжала. Данилка каждую неделю совершал дальний поход к театру в надежде увидеть афиши с ее именем. Сердитый швейцар гонял его от парадного входа. Он запомнил мальчишку и, как только тот показывался на горизонте, махал ему, изображая жест «пошел прочь», и ворчливо сообщал, что мадам приехать не изволила.

Теперь Данилки не до любви. Какая тут любовь, когда урчит в животе и вот-вот с голоду протянешь ноги? Он ждал Айседору, как спасения.

Год начался неудачно. Шлейф неприятностей тянулся из минувшего двенадцатого года. Они с Зингером в очередной раз поссорились, и Айседора поняла, что их когда-то трепетные отношения получили серьезную трещину. Будучи независимой и свободолюбивой женщиной, она не бросилась спасать уходящую любовь. Дункан погрузилась в работу, решив в этот раз отправиться с гастролями в Россию. Холодная страна была ей знакома по прошлым визитам. Щедрые застолья, разудалое веселье, тройки, баня – все это должно было привести Айседору в тонус. Здешняя публика принимала ее тепло, среди театральных деятелей у нее появились друзья. Айседора давно хотела создать свою школу танцев и рассчитывала на протекцию влиятельных знакомых. «Я научу детей слушать музыку душой. Душа сама подскажет движения, они будут не учиться, а играть, проживать на сцене жизнь, танцевать легко, как ангелы, словно их учили танцу с рождения». Выросши в бедности, она особенно сочувствовала беспризорникам. Ей хотелось всех их усыновить и отогреть своей материнской любовью. Именно их она собиралась набрать в свои танцевальные классы.

Мальчик Данилка, белокурый и тонкий, как щепка, походил на ее сына Патрика, только Патрик намного младше, с младенческой припухлостью щек, но с такими же умными выразительными глазами и ангельскими кудрями. Беспризорник ей стал особенно дорог после трагедии, которая случилась с сыном и дочерью. Айседора часто вспоминала Данилку, хотела за ним приехать, но ее сковала тяжелейшая депрессия.

Год выдался черным. Она успешно гастролировала по России, но сердце отчаянно звало домой, во Францию. Дурные предчувствия, кошмарные сны, и как последняя капля – померещившиеся в снегу детские гробы. Айседора почувствовала ледяное дыхание смерти. Она бросилась к детям в Париж. Патрик и Дидра были живы, но интуиция ее не обманула – вскоре дети погибли. Как она не сошла с ума, никто не знал. Внешне спокойная и хладнокровная, мадам Дункан находилась на грани истерики. Ей словно протянул с небес руку бог, помогая удержаться, чтобы не перешагнуть последнюю черту.

Данилка так и не дождался свою фею. «Как же она забыла свои обещания? – бредил он на грани голодного обморока. – Бросила меня, как когда-то мать. К чему ей, барыне, такая обуза? Живет своей легкой красивой жизнью, состоящей из удовольствий и развлечений».

Он не знал, что неземная женщина стоит на краю пропасти, собираясь покончить с собой.

Кострову с Шубиным выпала нелегкая задача. Они искали свидетелей или ее гостей, тех, кто мог хоть что-то рассказать об Оксане. Люди, по словам Анны Ивановны, ходили табунами.

– Никакого толка. То ли дело раньше! Пухлые телефонные книжки с потрепанными краями, где убористым почерком владелец записывал данные своих знакомых, – посетовал Шубин, просматривая список абонентов в мобильном телефоне Оксаны. Из длинного беспорядочного списка он выписал несколько номеров, которые показались ему интересными: Вивальди, Даная, Кристина. Остальные либо записаны слишком официально – по имени-отчеству, либо по фамилии, либо безлико, как название мест. Как рассудил Шубин, близких и друзей в телефонные книги заносят под сокращенными именами, во всяком случае, без отчеств и фамилий. Кроме выбранной им троицы, были еще Кати, Вали, Паши, но с ними Оксана, судя по справке, предоставленной оператором сотовой связи, на связь не выходила, зато с Данаей и Вивальди болтала часто. С Кристиной перезванивалась реже, но достаточно, чтобы указывать на их тесные отношения.

Миша копался в компьютере Прохоренко, и работа не клеилась. Непросто разобраться в чужих файлах и папках, хаотично разбросанных по дискам. Странные фотографии, картинки, тексты эфемерного содержания. Одно он понял точно: Оксана всерьез занималась астрологией и подобными направлениями. На эту мысль оперативников сразу навела обстановка квартиры Прохоренко, как только они переступили порог. Сейчас стало очевидным, что это не просто увлечение. Костров окончательно в этом убедился, когда встретился с людьми, общавшимися с Оксаной.

– Агнесса была богиней, эталоном, к которому следовало стремиться, – с жаром говорила Даная, худощавая дама около сорока. – И в то же время она всегда оставалась на равных со слушателями, подтверждая этим теорию, что каждый легко может встать в один ряд со звездой и, в конце концов, стать ею. Она вела за собой, учила видеть незримое, слышать неслышимое и осязать то, чего нет.

Чем дольше Миша слушал этот бред, тем прочнее утверждался в мысли, что перед ним сумасшедшая.

Рослая Даная постоянно сутулилась, отчего походила на стручок гороха. По паспорту ее звали Ольгой Покрышкиной. Как потом выяснилось, большинство клиентов Оксаны придумывали себе псевдонимы. Оксана именовала себя Агнессой. Это по ее наставлению появлялись псевдонимы. «Имя, – говорила Агнесса, – выражает сущность его носителя. Невозможно быть мягким и покладистым, обладая именем, состоящим из резких звуков. Волей-неволей человек, названный агрессивно, становится жестким и бескомпромиссным. Не человек должен подчиняться своему имени, и даже не имя человеку. Они должны находиться в гармонии и быть созвучны друг другу».

Мужчина лет двадцати пяти – тридцати одним своим видом являл собой образец ходячего недоразумения. Длинные грязные волосы, собранные в конский хвост, косо сшитые брюки, несвежая рубашка навыпуск, претензионная черная шляпа и галстук ярко-голубого цвета. Виктор Ивлев именовал себя ни больше ни меньше Вивальди. Он мнил себя талантливым скрипачом и нахально присвоил фамилию известного музыканта.

– Нельзя ограничивать себя в желаниях. Мы получаем то, что позволяем себе иметь. Если бояться мечтать о чем-либо, то не стоит ожидать, что это сбудется. Я – Вивальди, и это не случайно. Надо равняться на великих, чтобы самому стать одним из них. Равняться и верить в свое предназначение.

Кристина производила более благоприятное впечатление. Уже хотя бы потому, что обошлась без псевдонима. Как выяснилось позже, псевдоним она себе еще не придумала. Те, что ей нравились, – Монро, Афина, Психея, – были уже заняты другими, более проворными слушательницами. Поначалу Кристина даже показалась нормальной, пока тоже не заговорила о предназначении.

Из их рассказа сыщики кое-что вынесли: Оксана-Агнесса проводила консультации и семинары, за которые брала деньги, причем немалые.

– Мы имеем дело с народной целительницей, гадалкой, астрологом, парапсихологом и так далее в том же духе, – заключил Андрей Атаманов, выслушав доклад подчиненных. – Если преступление как-то связано с ее деятельностью, то все, пиши пропало. Среди клиентов Прохоренко сплошные помешанные. Работать с этой публикой невозможно – никакой логики в поступках.

Обнаружилась еще одна любопытная деталь. Почти все говорили про перстень: старинный, с драгоценными камнями, доставшийся Агнессе в наследство. По словам «богини», он начинал свою историю с семнадцатого века и когда-то принадлежал английским монархам. Перстень, несомненно, указывал на непростое происхождение его владелицы. Как утверждали ученики Оксаны, камни обладали магической силой – они приносили успех и открывали каналы для связи с космосом. Оперативники вскоре увидели перстень, правда, только на фотографиях, которые нашли в компьютере Оксаны. Он был представлен во всей красе: на руке хозяйки и отдельно, крупным планом. Огромные камни цвета индиго завораживающе переливались в свете свечи. Фотографий со свечами у Оксаны было много. Одна выглядела особенно эффектно: блики падают на лицо, делая его загадочным, глаза блестят колдовским блеском, пальцы с безупречным маникюром чуть касаются подбородка. На указательном – перстень. Темно-вишневые губы и ногти в сочетании с ночной синевой камней на фиолетово-баклажанном фоне. Несомненно, фотограф, снимавший Оксану, не лишен таланта. С фотографии смотрела неземная женщина, настоящая богиня, та самая, о которой рассказывали Даная и Вивальди. С точки зрения эстетики лицо Оксаны было самым заурядным, но выразительный взгляд, свет, атрибуты делали его необыкновенным. Свечи и камни создавали ореол таинственности. Невольно появлялись мысли о сверхъестественных свойствах перстня и его обладательницы.

Фотографию предъявили ювелиру. Он не стал выносить оценку заочно, лишь выдвинул версию, что ювелирное изделие должно быть очень дорогим. Внешний вид перстня говорил о том, что он действительно мог быть изготовлен в семнадцатом веке и принадлежать монаршей особе, скорее всего, английской. Это ювелир определил по характерному узору. По его предположению, перстень ввиду своей уникальности и размеров камней имеет очень высокую стоимость. Но это при условии, что камни настоящие, иначе перстень – не более чем красивая побрякушка.

Украшение необходимо было найти. Слушатели курсов Прохоренко утверждали, что Оксану убили именно из-за него. В этом оперативники с ними оказались солидарны: столь дорогая вещь вполне могла послужить мотивом убийства. И убийцу стоило искать среди слушателей. Ответ на вопрос, с кого начинать, напрашивался сам: из всех учеников Оксаны одна Кристина не обмолвилась о перстне даже вскользь.

Как ни странно, Тамара Прохоренко о старинном перстне, доставшемся по наследству ее дочери, ничего не знала или по каким-либо причинам не хотела говорить. Она лениво посмотрела на распечатанные фото, затем, смерив явившегося к ней Кострова презрительным взглядом, процедила:

– Не было в нашем роду никаких драгоценностей. Кастрюли да подушки – все наследство, на которое можно рассчитывать.

– Вы уверены? – допытывался Миша.

– Молодой человек, я, слава богу, пока что в здравом уме и отлично знаю, что никаких драгоценностей Прохоренки отродясь не имели. Откуда им взяться в деревне-то? Мать моя дояркой была, бабка тоже. Всю жизнь в коровнике проторчали. И все наши предки из простых крестьян.

Максим Инархов про существование перстня тоже не знал. По крайней мере, так ответил.

– О перстне слышу впервые, может, он и был. Мы с Оксаной не общались, поэтому, что там ей досталось в наследство и от кого, меня никогда не интересовало.

– Хочу заметить, после смерти Прохоренко перстень исчез. Стоимость его достаточно велика, и вы прекрасно понимаете, что из-за него вполне могли убить Оксану.

Следователь был прав: Макс все понимал лучше некуда. Пропала дорогая вещь, и он, Максим Инархов, первый подозреваемый.

Ближе к вечеру оперативники разошлись, и Костров остался в кабинете один, если не считать золотой рыбки, которая жила в маленьком, похожем на банку аквариуме, стоявшем рядом с Мишиным столом. На столе перед лейтенантом лежал чистый тетрадный лист. Кострову нужно было работать над версией, по которой предполагалось, что убийство Прохоренко связано с перстнем. Сначала он еще раз перечитал все, что нашел в Интернете о сапфирах. Синие камни манили с экрана и завораживали блеском. Миша и не знал, что бывает столько видов сапфиров. Яхонтовая тема оказалась такой увлекательной, что он не заметил, как стемнело. День подходил к концу. Лист, приготовленный для записи плана действий, оставался девственно-чистым. Мысли никак не желали посещать вихрастую голову. Костров вскипятил чайник, достал не съеденные днем бутерброды, заодно подсыпал корма рыбе. При сытом желудке должно соображаться лучше.

– Судя по размеру камней, перстень Прохоренко уникален, и он должен быть зарегистрирован, – рассуждал вслух лейтенант, – особенно если изготовлен в семнадцатом веке. Тогда что следует сделать? – спросил он у вуалехвостой рыбы, и тут же сам ответил: – Правильно! – он поучительно поднял палец вверх. Рыба при этом замерла. – Направить запрос в архив.

Он сделал пометку.

– Следующий момент. Оксана всем говорила, что перстень перешел ей по наследству. Тогда спрашивается, почему мать это отрицает? – рыба внимательно смотрела на него своими большими глазами. – Отвечаю. Вероятнее всего, Тамара Прохоренко вводит нас в заблуждение. Хотя, может, действительно ничего не знает. Но тогда, получается, что по каким-то причинам врала Оксана, – продолжал он втолковывать питомцу. – Что молчим? Не слышу выводов. А выводы просты, как грабли.

Костров прикончил бутерброд и, запив его остатками чая, взял ручку и сделал вторую запись:

«Тамара Прохоренко знает о перстне. Она врет по причинам:

– хочет выгородить дочь;

– преследует собственную корыстную цель».

Миша задумался. Первый вариант показался ему сомнительным: какой смысл матери покрывать Оксану, если той уже нет в живых? Напротив записи он поставил жирный вопросительный знак.

«Врет Оксана: перстень к ней попал иным путем, нежели через наследство».

– А зачем ей врать, как ты думаешь? – снова обратился он к рыбе. Та ничего не думала, махнула хвостом и уплыла. Не обращая внимания на потерю собеседника, Костров продолжал рассуждать: – Затем, что дело нечисто. К Оксаночке перстень мог попасть сомнительным путем.

Здесь Миша снова задумался: Оксана у него как-то не ассоциировалась с матерой преступницей. Но он на всякий случай оставил в плане этот пункт.

– Либо…. Не было никакого перстня! – осенило его. – А вот так, золотая моя, – мы его видели только на фото в Сети, а там чего только не нарисуешь?

В это время рыба подплыла к борту и уставилась выпуклыми глазами на хозяина.

– Без тебя знаю, что полно свидетелей, видевших у Оксаны перстень! Нашлась тут умная! – фыркнул он. – Ничего, и эту задачку осилим.

После утренней летучки Костров доложил о результатах работы шефу. Атаманов выслушал доклад про сапфиры и остался недоволен.

– Ты где пытался найти информацию о пропавшем перстне? В Интернете? Замечательно! Яндекс знает все, а если чего-то не знает, то этого вовсе не существует. А в архивы теперь обращаться не надо.

– Я послал запрос, но ответа пока нет, – сказал в свое оправдание Миша, хотя запрос он отправить еще не успел. – Я вот что думаю. У Прохоренко перстня не было!

– Ты сегодня не выспался? – вскинул свои белесые брови майор. – Сам же фото показывал. А что со свидетельскими показаниями прикажешь делать? Не болтай ерунды, лучше иди работай.

Коллеги были солидарны с Андреем.

– Вредно копаться в мистике, так и свихнуться можно, – ехидно посочувствовали Кострову.

– Сами посудите: перстень якобы ей достался в наследство, но мать при этом о нем не знает. И где он теперь, перстень этот? У Инархова его не нашли.

– То, что не нашли у Инархова, еще не значит, что он не брал. Или плохо искали, или хорошо спрятал, – вставил свое слово Юрасов, которому Инархов казался вполне подходящим кандидатом на роль убийцы. – Я считаю, что мать не обязательно должна знать о том, что ее дочь получила наследство. Перстень мог ей достаться от отца или от отчима. Например, от того самого человека, который оставил мать Максима Инархова ради Тамары Васильевны. Максим мог знать о перстне. Знать и прийти за ним к Оксане.

– Возможно, Антон прав, – произнес майор. – Отец Инархова умер семнадцать лет назад, то есть если он что-то передал Оксане, то ей тогда было не больше тринадцати лет. Возраст девичьих тайн, в которые непременно посвящаются подруги. Если бы какой девчонке тайком от матери подарили бы какую-нибудь дорогую вещь, вряд ли она смогла об этом молчать. Нужно найти подруг детства Прохоренко. Тамара Васильевна упоминала некую Настю Рябинину. Вот ею и стоит заняться.