Конец марта. Владивосток

Иван Форельман, на редкость удачливый бизнесмен, возглавлявший фрахтовую компанию «Парус», недоумевал: в последнее время в его бизнесе творилось черт знает что. Партнеры все как один сорвали сроки, из-за чего он оказался на гране банкротства.

– Что они там себе думают?! Всякое бывает, но так, чтобы одновременно, – это флеш-моб какой-то! А может, это подстава? Кейт, как ты думаешь?

Кейти-сан, правая рука Ивана и его давний друг, смотрел на метавшегося по кабинету президента «Паруса» с самурайским спокойствием. Глядя на его расслабленное лицо, можно было решить, что фирме, от которой напрямую зависит его благополучие, ничего не грозит, с такими лицами обычно лежат в шезлонгах где-нибудь на берегу океана.

– Кейт, японский городовой! Ты меня слышишь?! – не выдержал нервный Форельман.

– Полицейский.

– Что? Какой полицейский?

– У нас нет городовых, есть полицейские, – спокойно ответил он.

– Да мне без разницы! «Парус» накрылся медным тазом, а мы с тобой – в полном ауте. Нас сделали как лохов. Слышишь, Кейт, как лохов! Вот только с чьей помощью, интересно мне знать! Это кто-то из своих, иначе быть не может. Рылом чую! Он здесь, сидит сейчас в этом здании, улыбается, руку мне протягивает, и я ему протягиваю. Сука, сдал нас как стеклотару и продолжает сюда приходить! Вычислю – урою! Кто это может быть? – Иван испытующе заглянул в раскосые глаза японца, словно в них мог прочесть ответ.

Кейти по-прежнему пребывал в умиротворенном настроении, которое не могло нарушить ничто: ни крах компании, ни ее взбешенный президент, даже – случись землетрясение, и то, оно не вызвало бы у него волнения.

– Уезжать надо, – выдал он совет.

– Сам знаю, – огрызнулся Форельман. – Во Владике теперь ни одна собака со мной дело иметь не захочет, пока у меня не будет надежных финансовых гарантий.

– Куда думаешь ехать?

– А у меня есть выбор?

– Выбор есть всегда, – философски заметил Кейти.

– В Москву поеду или в Питер, пока не решил. Ты со мной?

– Нет.

Это было в стиле японца – давать односложные ответы без всяких объяснений.

– Как знаешь, – равнодушно ответил Иван. – Хочешь – потом приезжай, когда я раскручусь.

На этом внеплановое мини-совещание было закончено. Иван сунул в портфель бумаги, захлопнул свой старенький ноутбук и вышел из кабинета. Он уже знал, что на правах хозяина сюда больше не вернется.

«Парус», долгое время бывший ведущей фирмой Приморья, закрылся, имущество было распродано, выручка ушла на покрытие долгов. Иван Форельман – еще вчера преуспевающий бизнесмен – остался гол, как сокол.

«Вот она свобода», – безрадостно констатировал Иван, обведя взглядом опустевшую квартиру. Лиля, его гражданская жена, вывезла отсюда все, оставив лишь некоторые капитально вмонтированные предметы мебели и его личные вещи. Все-таки бритву, которую Лиля подарила ему на День защитника отечества, она тоже забрала.

Лиля ушла безмолвно, даже не попрощалась. Этот ее поступок стал еще одним ударом – болезненным, но не смертельным. Он к ней привык и, кажется, любил ее. Красивая она: шоколадные, с приподнятыми вверх уголками глаза, кожа смуглая, губы мягкие, как у ребенка, и черные, струящиеся по плечам волосы. Лиля пришла устраиваться к нему на работу два года назад. Иван увидел ее и решил, что работать она не будет. Он запал на эти необыкновенно гладкие волосы. Они были слишком хороши для того, чтобы быть настоящими. Так и оказалось – потом он случайно узнал, что волосы наращенные. Погладил ее по голове, запустив пятерню в волосы, и у самых корней обнаружил узелки. Кольнуло в сердце легкое разочарование. Нет, скорее удивление – сродни тому, которое испытывает маленький мальчик, когда узнает технику цирковых фокусов, которые он раньше принимал за чистую монету. Он уже привык к Лиле, и ему была безразлична природа возникновения этого гладкого чуда, но осадочек все равно остался.

Ах, эти женщины! Какими бы бескорыстными они ни притворялись, а истинная сущность наружу выйдет. И ведь не барахла и потраченных денег ему жалко. Противно в человеке ошибиться. Если бы она изначально не прикидывалась бескорыстной Настенькой из «Морозко», а заявила бы о своих потребностях, разве бы он ей отказал в них? Нет, хотя что уж кривить душой, жить с Настенькой приятнее, чем с требовательной девицей. Вот тебе, Ваня, и первые грабли! Сколько их еще будет – одному богу известно. Но хотелось бы впредь их избегать.

Иван Форельман, выросший в лесу, среди природы, научился тонко ее чувствовать. Он обладал поистине звериным чутьем, оттого и в бизнесе был удачлив, умен, смекалист. А еще ему помогал амулет – вырезанное из дерева солнце с человеческими чертами, которое он всегда носил при себе. Иван обладал недюжинными аналитическими способностями и при этом не имел образования – только девять классов школы, что находилась в ближайшем поселке, за четыре километра от его дома. Он бы без особого труда поступил в институт, но не считал, что там узнает для себя что-либо полезное, а диплом нужен, лишь если ты собираешься работать на кого-то. Иван же и мысли не допускал, что ему придется работать не на себя. Идти к кому-то в услужение, ежедневно отсиживать положенные восемь часов в офисе, ездить в отпуск, лишь когда позволят и на ограниченный срок, – это нужно себя не уважать. А у него голова на плечах есть, причем отнюдь не пустая. И вот теперь, потеряв практически все, он не боялся опять начинать с нуля.

В мелодрамах почему-то приезжают покорять Москву исключительно барышни. Как правило, они юны, наивны и полны надежд. Бывают и амбициозные, хлебнувшие из горькой чаши жизни. Но всегда – барышни и всегда – юные. Словно зрелым мужчинам ехать в столицу незачем.

Иван Форельман пребывал в том возрасте, когда безумство, свойственное юности, уже прошло, а присущие ей романтизм, вера в свои силы и бьющая фонтаном энергия остались. К своим тридцати трем годам Иван успел сменить дюжину специальностей: он поработал лесником, охотником, сплавлял лес по реке, был рыболовом, дворником и грузчиком, в Хабаровске комплектовал компьютеры из вторсырья, абсолютно не разбираясь в них, потом стал ими приторговывать – тайком от начальства. Набрал обороты, заматерел, после чего послал работодателя к черту, открыв свое дело.

Иван брался за все, не боясь неудач. В его руках дело спорилось: одно рухнет – выгорит другое, а если и оно не заладится, то ситуацию спасет третий запасной вариант. Бывало и так, что рушилось все – основательно и бесповоротно. Иван не унывал: руки-ноги у него есть, голова на месте – и это главное. Остальное – дело наживное.

С тех пор как умер его приемный отец – Абрам Форельман, Иван утратил привязанность к тайге. Он даже почувствовал, как она его отпустила в большой мир. А других людей, с которыми его связывали бы какие-либо обязательства, он не имел. От этого ему было грустно, но грусть была светлой, поскольку семьи у него не было «еще», а не «уже».

Он вышел из самолета с одним кейсом со сменным бельем и зубной щеткой. Перед ним были открыты все дороги! Это удивительное чувство, когда ничто тебя не связывает. Но это не скверное чувство бездомности, а воодушевляющее ощущение необъятности мира, который полностью принадлежит тебе.

Только его не оставляло беспокойство, происхождение которого Иван объяснить не мог. Скорее это было предчувствие, похожее на то, которое испытывает домохозяйка, увидев дурной сон, когда на рынке у нее из сумки вытаскивают кошелек. Она весь день ходит разбитая и видит подтверждения грядущей неприятности во всех приметах. Она уже смиряется с мыслью, что с кошельком ей придется расстаться, и обреченно идет на рынок, где ее действительно обворовывают. И она этому где-то даже радуется, потому что, по ее убеждению, она «отработала» дурное предчувствие и избежала куда большей беды.

Иван в отличие от такой домохозяйки не намеревался предаваться унынию из-за суеверий. По складу характера он был бойцом и капитаном собственной жизни. Но природное звериное чутье ему подсказывало: что-то не так.