Аннотация
Многие годы в семье Алиции хранился пояс легендарной Жанны д’Арк. Женщин он наделял силой и дарил удачу, а мужчинам нес безумие, которое постигло и первого его хранителя – Жиля де Ре, предавшего Орлеанскую Деву. На пороге смерти Алиция задумалась о том, кому передать реликвию, вот и вспомнила о сбежавшей дочери и собственной внучке, которую прежде не видела. Вот только саму Жанну появление богатой родственницы вовсе не обрадовало, ведь на состояние Алиции претендует не только она одна. И кто-то из наследников явно пытается избавиться от конкурентов, устраивая несчастные случаи. Жанна не желает чужих денег, но убийца в это не поверит. Единственный способ уцелеть – распутать клубок чужих отношений, где сплелись прошлые обиды, потерянные надежды, зависть и откровенная ненависть…
– Я советую вам хорошо подумать, – сказал поверенный, в очередной раз вытирая лицо платком. Платок был огромным, клетчатым, и сам поверенный тоже был огромным и… клетчатым.
Желтый костюм в зеленую клетку.
Рыжий галстук тоже в клетку.
И рубашка.
– Что? – переспросила Жанна, и поверенный вздохнул:
– Подумать. Хорошо. – Сложив платок, он убрал его в нагрудный карман и уставился на Жанну тусклыми серыми глазами. Впрочем, сам взгляд был цепким, настороженным, и Жанне с каждой секундой становилось все более неудобно. Она ерзала, вздыхала, подыскивая подходящий предлог, чтобы сбежать, но предлог не находился, и Жанна ждала.
От нее требуют ответа прямо сейчас?
А она понятия не имеет, что ответить. Бабушка, которую Жанна знать не знала и вообще, честно говоря, думала, что та давным-давно мертва, вдруг вспомнила о внучке и пожелала увидеть.
Познакомиться.
Наладить, как выразился поверенный, утраченные связи и воссоединить семью.
Семья в лице Жанны грядущему воссоединению радоваться не спешила. У семьи имелось множество собственных проблем, куда более насущных…
– Боюсь… – наконец сумела выдавить Жанна, которая в обществе людей крупных всегда чувствовала себя неуютно, а поверенный был на голову выше ее и шире вдвое. – Боюсь, я вынуждена отказаться… в ближайший месяц… в ближайшие месяцы у меня нет возможности… я должна…
Жанна тихо ненавидела себя за эту вот беспомощность, за растерянность, за то, что мнется, пытаясь что-то объяснить.
– Вы должны зарабатывать деньги. – В глазах поверенного мелькнула… брезгливость?
Или насмешка?
– Да, – сказала Жанна, стиснув бумажную салфетку. – Именно так… а вы…
– Я многое о вас знаю. – Поверенный откинулся в кресле, массивном и весьма удобном для людей крупных. – Жанна Васильевна Уртинская, двадцати пяти лет от роду. Образование высшее, педагогическое. В настоящий момент вы работаете продавцом в супермаркете, а заодно подрабатываете уборкой подъездов… Печально для молодой женщины, но обстоятельства и вправду невеселые.
Он говорил обо всем спокойно, отстраненно, но Жанна стиснула кулаки, пытаясь сдержать вовсе не характерный для нее гнев.
– Вы стали жертвой брачного афериста. Взяли для него в банке кредит и, если не сумеете его выплатить, останетесь без квартиры. Все верно?
– Да.
Это короткое слово стоило Жанне немалых нервов.
– Вы много работаете, но эта работа… – Поверенный – а ведь он представлялся, но имя его выскользнуло у Жанны из памяти – щелкнул пальцами. – Малооплачиваемая. Грязная.
– Какая есть.
Папа говорил, что не стоит стыдиться своей работы. Работа, какая бы ни была, лучше безделья. Впрочем, слабое утешение.
– Какая есть, – задумчиво повторил поверенный. И снова во взгляде его мелькнуло… Что? Сочувствие? Сомнительно, чтобы этот человек способен был кому-то сочувствовать. – Вот.
Он достал из кармана бумажку.
– Что это?
– Чек. – Поверенный подвинул его к Жанне пальцем. – Этого хватит, чтобы закрыть вопрос с кредитом. Ваша бабушка, Жанна, очень и очень состоятельная дама. И она не привыкла отказывать себе в мелочах…
– Это мелочь?!
Чек. На сумму, которая… хватит… и на кредит хватит, и на проценты, которые, казалось, были больше кредита… и еще останется…
– Для нее – да. Для вас – нет. Но если вы поведете себя правильно, то в скором времени и для вас подобные суммы будут мелочью… – Теперь он заговорил иначе: мягкий рокочущий голос, который обволакивал. И сумма на чеке гипнотизировала.
Жанне столько не заработать.
Она ведь не дура, она… она пытается мыслить практично, хотя это-то у нее никогда толком не получалось, но она пытается. И подсчитывает выгоду.
– Что от меня требуется?
Душу продать?
А почему бы и нет? Жанна живо представила, как этот клетчатый господин достает из второго кармана договор купли-продажи, протягивает его Жанне…
Чушь какая.
– Ничего особенного. – Он чек убрал. – Провести выходные в кругу семьи. Познакомиться с вашей бабушкой. Хотя, конечно, сразу предупреждаю, что знакомство это будет не из приятных. Ваша бабушка – дама весьма своеобразная… и характер у нее резкий. Она говорит, что думает, но… вам никто не запрещает отвечать ей тем же. Она ценит прямоту и силу духа.
Жанна вздохнула.
Встречаться вот с такой бабушкой у нее не было ни малейшего желания, поскольку у самой Жанны никогда не выходило ни с прямотой, ни с силой духа. Она уродилась неконфликтной.
Дипломатичной, как утверждал папа. Правда, Жаннины коллеги, у которых с прямотой не было никаких проблем, называли ее бесхребетной.
Жалели даже.
И мысль о том, что придется возвращаться к коллегам, к начальству, которое Жанну не ценило, но взирало свысока, приговаривая, что на Жаннино место всегда желающие найдутся… о пустом холодильнике и старых сапогах, о грядущей осени и непременных тратах, о банке и угрозе квартиру потерять… Все эти мысли разом сделали вдруг перспективу встречи с бабкой не такой уж пугающей.
Жанна съездит.
Познакомится.
А потом вернется к себе и… и другую работу найдет. По профилю.
– Вот и замечательно. – Поверенный взмахом руки подозвал официанта. – Я не сомневался, что вы, Жанночка, проявите благоразумие.
Официант подал счет.
И согнулся в поклоне. И вид у него был такой, что… Жанну официанты игнорировали даже в те счастливые времена, когда у нее имелись деньги для походов в ресторан.
– Если не возражаете, – сказал поверенный тоном, который сам по себе возражений не допускал, – то в банк мы отправимся вместе.
– Зачем?
Рядом с этим человеком Жанна чувствовала себя… неуютно.
– Затем, Жанночка, что отныне я некоторым образом несу за вас ответственность.
Жанна хотела сказать, что она этого не просила и вообще с преогромным удовольствием сама за себя ответственность понесет… но промолчала.
– А банковские кредиты – вещь непростая… вот, скажем, недоплатите вы семь рублей, и банк о них забудет на пару-тройку месяцев… а потом возьмет и выставит вам иск…
– На семь рублей?
– Да, Жанночка, на семь рублей, к ним проценты, штрафы за просроченные платежи, пеню… и в конечном итоге сумма наберется приличная. Так вот, чтобы этого не произошло, я отправлюсь с вами.
– Спасибо.
– Не благодарите, – отмахнулся поверенный. – Алиция Виссарионовна будет недовольна, если у вас вдруг возникнут проблемы…
В банке он и вправду не отступал от Жанны ни на шаг, а после и вовсе ее отодвинул в сторонку. Он говорил что-то и с управляющим, и с начальником кредитного отдела. И говорил свысока, презрительно щурясь. Он заставлял Жанну подписывать одни бумаги, читал другие, собирал, разбирал…
И когда Жанна покинула банк, бросил:
– У вас были крайне невыгодные условия кредитования.
– Знаю…
– Слишком высокий процент, не говоря уже о штрафных санкциях…
– Знаю, – еще тише повторила Жанна. Ей вновь было стыдно, на сей раз за то, что она, Жанна, отняла время у занятого человека, заставив его разбираться с ее проблемами. И ведь проблемы эти возникли исключительно по собственной, Жанны, глупости…
– Извините, – тихо сказала она.
– Это было единственное место, где вам согласились дать кредит?
Она кивнула и уточнила:
– На эту сумму, и быстро.
Он больше ничего не сказал, но вытащил портмоне:
– Вот, купите себе приличную одежду… туфли… и что там еще надо? Боюсь, ваши родственники не поймут вашего нынешнего вида… они, как бы выразиться… привыкли к иному.
– И когда?
– Думаю, четырех дней вам хватит, чтобы уладить ваши дела? Если возникнут затруднения, не стесняйтесь, звоните, – и он протянул визитку.
Звали поверенного Аркадием Петровичем.
Четыре дня.
И один, чтобы написать заявление об уходе, которое начальство приняло неохотно, словно, отпуская Жанну, делало ей немалое одолжение… но ведь отпустило.
Рассчитало даже.
Правда, начислили сущие копейки, но Жанна не расстроилась. Деньги были. В кои-то веки за последний год деньги у нее были!
И вечером она устроила себе праздник с эклерами и кусочком бастурмы, которую очень любила, но позволяла себе нечасто.
Жизнь налаживалась.
Жанна убеждала себя в этом, но получалось не очень хорошо. Грядущая встреча с родственниками страшила. Что этим родственникам от Жанны надо? А ведь надо, иначе почему вспомнили?
Или бабушка умирает?
Ищет, кому передать наследство? Быть может, они с мамой поссорились, а теперь бабушка жалеет о ссоре… или о том, что не знала Жанну прежде… Как бы там ни было, Жанна дала слово. Если ей не понравится, а она была уверена, что не понравится, то… то она отнесется к этому визиту как к работе, за которую Жанне хорошо заплатили.
Работа не обязана доставлять удовольствие.
Именно так…
Оставшееся время Жанна посвятила уборке, что всегда ее успокаивало, и сборам. Утром четвертого дня ее разбудил звонок. Она даже удивилась, поскольку звонили ей редко… Номер не определился.
– Да, – сказала Жанна, пытаясь унять колотящееся сердце.
– Жанна? Никуда не надо ехать…
– Кто это?
Жанна села в кровати. Голос был скрипучим, механическим.
– Никуда не надо ехать, Жанна, – повторил он.
– Почему?
– Никуда не надо ехать… если хочешь жить…
И неизвестный отключился.
Жанна стиснула трубку.
Не ехать? Если хочет жить? Жить она хочет, но… наверное, стоило позвонить Аркадию Петровичу, рассказать о происшествии, и Жанна почти решилась, когда поняла, насколько глупой прозвучит эта ее жалоба… неизвестный звонил.
Пугал.
А она, Жанна, испугалась. Вечно она всего пугается. Илья и тот дразнил ее трусишкой…
– Ерунда какая, – сказала сама себе Жанна, отложив телефон. – Полная ерунда и… и вообще, я слово дала… а слово нельзя нарушать.
Аркадий Петрович явился в обозначенный им самим час. Он поднялся в квартирку Жанны и огляделся. И Жанна огляделась.
Уезжать не хотелось.
Не хотелось до того, что хоть садись в этом коридорчике и волком вой… Жанна в принципе была домоседкой, но чтобы настолько…
– Готовы? – спросил Аркадий Петрович и, не дожидаясь ответа Жанны, подхватил чемодан.
– Нет, – честно ответила Жанна.
– Ничего, по дороге подготовитесь…
– А… нам далеко ехать?
– Не очень. – Чемодан Аркадий Петрович отправил в багажник черного джипа. – Километров тридцать. Ваша бабушка предпочитает жить за городом.
В джипе было прохладно. Пахло ванилью и еще, кажется, шоколадом. Жанна почти потерялась в этой машине, которая была огромной, едва ли не больше всей Жанниной квартиры.
Некоторое время ехали молча. Жанна честно пыталась настроиться на грядущую встречу, убеждая, что встреча эта пройдет если не радостно, то уж, во всяком случае, спокойно… ну в самом деле, что ей сделает милая старушка? Или не милая, но все равно старушка?
Пара дней, и домой…
– Расскажите мне о ней… о них… там ведь не только бабушка будет, верно?
…Но и человек, которому очень не хотелось, чтобы Жанна приезжала.
– А ваша мать…
Жанна покачала головой. Кажется, она когда-то, будучи еще ребенком, спрашивала маму про бабушку и дедушку, ведь папины же были, но мама что-то такое ответила. Жанна не помнит уже, что именно, главное, больше эту тему она не затрагивала.
– Что ж, в таком случае… – Аркадий Петрович покосился на Жанну, явно прицениваясь. – Полагаю, вы уже сообразили, что между вашей матушкой и Алицией Виссарионовной случился некий конфликт…
Жанна кивнула.
– Причина была в вашем отце. Алиция Виссарионовна крайне неодобрительно отнеслась к выбору дочери и поставила дочери ультиматум, однако не учла, что у нее тоже характер имелся.
Это да… Про мамин характер говорили все и радовались, что Жанночка в отца пошла. Вот он был человеком мягким, уступчивым…
– Ваша матушка покинула родительский дом. Попыток возобновить отношения ни она, ни Алиция Виссарионовна не делали. Но не так давно моя клиентка попросила меня отыскать ее дочь, то есть вашу матушку… К сожалению, выяснилось, что та умерла. Однако есть вы. И Алиции Виссарионовне захотелось встретиться с вами. Пожалуй, все.
Он все замечал, пусть и притворялся немного нелепым, рассеянным человеком.
Не старый еще.
Не молодой, конечно, но и не старый… слегка за тридцать. И лицо, если избавить его от нелепых этих очков, будет открытым, хорошим.
Простоватым.
Правда, простота эта обманчива, на самом деле Аркадий Петрович умен, ловок и хитер. И точно знает, как найти подход к человеку. Наверное, это тоже талант.
– Помимо вашей матери, у Алиции Виссарионовны имелось две дочери, Галина и Ольга, которые проявили большее благоразумие… К сожалению, старшая скоропостижно скончалась, а вот младшая, Ольга, жива…
…Значит, помимо бабушки, у Жанны есть тетка, Ольга Николаевна.
– У Галины остался сын, Игорь. У Ольги – дочь Алла и сын Николай.
– У меня, оказывается, много родственников… Думаете, они мне будут рады?
– Сомневаюсь, – спокойно ответил Аркадий Петрович. – Ваша бабушка – женщина в возрасте. Состоянием она обладает немалым…
– Наследство?
– Наследство. – Аркадий Петрович усмехнулся: – Денежные вопросы часто меняют людей не в лучшую сторону…
Жанна вздохнула. Два двоюродных брата, сестра и тетка. И все рассчитывают на кусок состояния… а тут еще один кандидат… кандидатка.
– Мне ее деньги не нужны.
– Пока не нужны.
– Вообще не нужны. Никак не нужны!
– Не кричите.
– Извините, – Жанна вздохнула. Что это с ней творится? Она никогда прежде не повышала голос, тем более на человека непричастного, который только свою работу выполнял.
И еще Жанне помог.
– Вы нервничаете.
– Да… но это… все равно извините. Понимаете, я ведь всегда думала, что с маминой стороны у меня никого нет… вообще никого… Она не любила про детство рассказывать, и… и я как-то не заговаривала даже. А потом мама умерла… и папа… у него тоже родственников нет. – Жанна сунула руки под мышки, обняв себя, как делала всегда, когда нуждалась в успокоении. – И я осталась одна… а теперь выясняется, что не одна…
Аркадий Петрович ничего не ответил.
– У Алиции Виссарионовны имеется и воспитанник. Она разочаровалась в дочерях и решила, что дело должна передать мужчине. Кирилла она нашла в детском доме. Оформила опеку…
– Только опеку?
– Ваша бабушка всегда оставляет себе пути отступления.
– Как-то это…
– Некрасиво?
– Да.
– Кирилл не в обиде. Они неплохо ладят, если с вашей бабушкой в принципе подобное возможно. И скажем, у меня лично нет сомнений, что Алиция Виссарионовна сдержит слово. Нет, она, естественно, не забудет и внуков, но дело отойдет Кириллу…
– Тогда зачем ей я?
– Порядка ради, полагаю. Но не переживайте. Силой вас никто удерживать не станет. В понедельник вы уедете. Если захотите…
– А если нет?
Аркадий Петрович пожал плечами. Похоже, он совершенно не сомневался, что оставаться Жанна не захочет.
Жила Алиция Виссарионовна в доме, который Жанне показался неоправданно огромным. Он стоял на вершине холма белым сказочным замком.
– Это все…
– Когда-то вашей бабушке захотелось построить особняк.
Аллея.
И молодые вязы, вытянувшиеся вдоль нее.
Аккуратная лужайка перед главным входом. Фонтан.
– Теперь вы понимаете, насколько ваша бабушка состоятельна?
Жанна не нашлась с ответом. Все это место, начиная от кружевных флюгеров и до каменных стен, казалось ненастоящим.
– С другой стороны – парк. – Аркадий Петрович выбрался первым и руку подал: – Ну же, Жанна, смелее… здесь только смелые и выживут.
Смелее?
Но как, если колени дрожат… и тот давешний звонок больше не представляется шуткой. Напротив, Жанна вдруг четко осознала, что она в этом месте – чужая.
Родственница? Конкурентка. И ради этого дома, ради денег, которые прячутся за белым камнем стен, люди пойдут на многое.
– Аркаша, ты ли это? Конечно… ты… ты же сказал, что будешь к полудню, и вот… – Из дому вышла женщина в летящем легком платье. – А это кто?
– Знакомьтесь, Ольга Николаевна, – Аркадий Петрович поприветствовал даму легким поклоном, в котором Жанне почудилась насмешка. – Это ваша племянница, Жанна.
– Племянница?
– Племянница. Дочь Евгении…
Он потянул Жанну за собой. И ей ничего не осталось, кроме как идти к дому. Она шла, а тетка смотрела. Пристально. Недружелюбно.
– Ты уверен, Аркаша? – Она оказалась немолодой, полной дамой, которая пыталась скрыть свою полноту за легкими нарядами. – Дочь Евгении? Женечка еще когда… сбежала… а эта девица… наверняка пытается воспользоваться нашим горем…
– Каким горем, Ольга Николаевна? – вкрадчиво поинтересовался Аркадий.
– Мы тоскуем по Женечке, – неискренне сказала Ольга. – Мама вся испереживалась… Ты же знаешь, насколько у нее слабое здоровье… знаешь и собираешься подсунуть ей эту… эту мерзавку!
– Ваша матушка сама поручила мне отыскать Евгению. Или ее детей.
– А ты и рад стараться.
– Конечно, Ольга Николаевна. Я рад стараться. И выполнить свою работу…
– Не перестарайся, Аркаша…
Два подбородка, пухлые щеки. Ей должна идти улыбка, но получается она какой-то нервной, змеиной слегка. И на щеках вспыхивает болезненный румянец.
– А вам, милочка, я бы советовала не задерживаться…
– Идем, – Аркадий Петрович потащил Жанну за собой. – Чем раньше ты встретишься с бабкой, тем лучше. На Ольгу не обращай внимания. Она много говорит, но сделать что-либо не способна…
Жанна кивала.
Пыталась оглядеться.
Огромный холл, который смутно напоминает пещеру. Мозаичный пол. Потолок расписной. Наскальная живопись и хрустальная люстра-сталактит. Лестница с крутыми ступеньками.
Аркадий спешит. И эта спешка передается самой Жанне. Она почти задыхалась, перепрыгивая через ступеньку.
Куда?
Зачем?
Мысли исчезли, осталось одно желание – не отставать, потому что если Жанна отстанет, то окажется одна в этом огромном доме, где она – лишняя. И тогда случится страшное.
Аркадий Петрович остановился и перевел дух.
– Напугал? – произнес он с насмешкой, а потом иным, серьезным, голосом продолжил: – Привыкай. Здесь нельзя расслабляться. Сожрут.
И ведь не шутил. Он отвернулся, казалось, разом потеряв интерес к Жанне.
– Жди здесь. Позову.
Дверь, солидного вида, темную, он открыл, не удосужившись постучать. Вошел. И закрыл за собой. Жанна все-таки осталась одна в пустом коридоре-тоннеле. Появилась трусливая мысль, что сейчас самое время сбежать, но Жанна себя одернула. В конце концов, она не маленькая девочка, чтобы бегать от грядущих неприятностей.
Она огляделась.
И стену потрогала… обыкновенная стена, шершавая на ощупь… и сизая какая-то, впрочем, наверное, так и задумано. Портретами вот украшена… Впрочем, как украшена? Портреты мрачные, и люди, на них изображенные, тоже мрачные. Смотрят на Жанну с неодобрением, с брезгливостью какой-то…
– Любуетесь? – раздался вдруг голос за спиной, и Жанна от неожиданности присела.
– С-смотрю. – Она быстро справилась со страхом, но не со смущением, все-таки Жанна чувствовала себя чужой в этом месте.
– И как?
– Очень интересно.
Что еще ей было ответить?
Жанна обернулась и уставилась на мужчину в светлом костюме, который, надо сказать, сидел идеально. Да и сам мужчина…
Красив.
Лицо правильное, пожалуй, слишком уж правильное. Загар умеренный. Глаза синие. Волосы темные, уложены идеально. Именно эта идеальность укладки и вывела Жанну из задумчивости, напомнив, что неприлично вот так разглядывать людей. Впрочем, этот конкретный человек ничего против разглядывания не имел. Он сам в свою очередь рассматривал Жанну.
– Очередная бедная родственница? – поинтересовался он.
– Похоже на то. – Жанна вздохнула, уже не удивляясь той снисходительности, которая промелькнула в голосе незнакомца.
Очередная. Бедная. И уже только потом – родственница.
– Жанна, – представилась она.
– Кирилл.
Кирилл – это тот самый воспитанник, который в теории станет наследником?
– Рада познакомиться. – Жанна решила быть вежливой. В конце концов, что еще ей остается?
– Не могу сказать того же о себе, но… добро пожаловать.
Он оскалился.
– Жанна, вы уже познакомились? – раздался голос Аркадия Петровича. – Но вынужден прервать вашу беседу. Жанна, Алиция Виссарионовна готова вас принять.
Вот так.
Принять. Готова.
Аудиенция.
Жанна представляла себе Алицию Виссарионовну… да по-разному представляла. Она отдавала себе отчет, что ее бабушка никоим образом не похожа на сухоньких старушек, которые рядятся в ситцевые платья, и на старух иных, располневших, проникшихся любовью к байковым халатам и растоптанным тапочкам. Нет, Алиция Виссарионовна просто-таки обязана была быть совершенно исключительной старухой. И Жанна не обманулась.
Старуха?
Женщина элегантного возраста.
Узкое сухое лицо, на котором морщины смотрятся столь естественно, что Алицию Виссарионовну попросту невозможно представить себе без них. Острые скулы. Жесткие губы. И тяжеловатый упрямый подбородок. Ей идет костюм фисташкового цвета, простой, но вместе с тем ясно, что эта простота стоила немалых денег.
– Присаживайся, – велела она Жанне, указав на кресло.
Низкое и мягкое. Жанна такие ненавидела, поскольку тонула в них, и изо всех сил старалась не утонуть, ерзала… сутулилась…
Под острым взглядом Алиции Виссарионовны, которая разглядывала внучку пристально, видимо пытаясь понять, стоит ли оная внучка потраченного времени, Жанна чувствовала собственные недостатки, которых было множество.
– Здравствуйте, – запоздало поздоровалась она.
– Называй меня по имени-отчеству. Никаких бабушек, бабуль и прочих глупостей, – Алиция Виссарионовна взмахнула рукой.
И Жанна кивнула: ей бы такие глупости и в голову не пришли.
– Ты не похожа на свою мать, – сказала Алиция Виссарионовна, склонив голову. Она сделалась вдруг неуловимо похожа на огромную птицу, хищную, естественно, и уродливую. – Жаль. Я надеялась, в тебе будет больше нашей… породы.
Она перебирала пальцами, и аккуратно подпиленные ноготки цокали по столешнице.
– Но ты, похоже, всецело пошла в отца… полное ничтожество. Я предупреждала Женечку, что с ним не следует связываться, но она была слишком упряма. – Алиция Виссарионовна поднялась.
Она оказалась невысокой, но при всем этом умудрялась смотреть на Жанну сверху вниз, и дело было отнюдь не в том, что Жанна сидела.
– Единственная из моих дочерей, у кого в голове было хоть что-то помимо ветра, угробила себя, доказывая мне, что я не права.
Жанна не знала, что ответить, но, кажется, ответа от нее и не ждали. Алиция Виссарионовна обошла кресло и остановилась сзади. Жанна замерла. Она чувствовала себя… беспомощной?
– И что в итоге? Никчемная жизнь и глупая смерть.
– У мамы был рак… Вы полагаете его глупостью?
– Я полагаю, что в наше время рак вполне поддается лечению, если его диагностировать вовремя. Но твоя мама, кажется, была слишком занята, чтобы тратить время на такую, как ей казалось, ерунду, как регулярное посещение врача… притом, дорогая моя, правильного врача.
В голосе Алиции Виссарионовны сквозило раздражение.
– Я полагаю, что она работала с утра до ночи, поскольку твой отец не был способен позаботиться ни о тебе, ни о ней… и я полагаю, что именно он виноват.
– В том, что у мамы рак?!
– В том, что она запустила этот рак до такой степени, что само лечение потеряло смысл. И в том, что даже тогда не позволил ей связаться с семьей. Она хотя бы умерла в приличных условиях.
– Отец никогда ничего ей не запрещал!
За отца было обидно.
Он ведь… он был хорошим человеком… очень спокойным… мирным даже…
– Он любил маму.
– Любил? – фыркнула Алиция Виссарионовна. – Милочка, любить, ничего не делая, легко, но, кажется, его любви было недостаточно, чтобы встать с дивана и устроиться на нормальную работу. Нет, он предпочитал, чтобы работала жена…
– Но…
– Твоя мама не была против? Конечно. Она ведь сама его выбрала, Женечка отличалась поразительным упрямством. И я не берусь сказать, что ее любовь исчезла, но будем объективны. Она гробила себя день за днем во имя какого-то эфемерного чувства… и угробила.
– Папа тоже умер.
– Я и говорю, совершенно безвольная личность. Оставить ребенка лишь потому, что ему, видите ли, сложно стало жить… а кому просто?
Алиция Виссарионовна вернулась на свое место. Она села, сложила руки на столешнице и мило улыбнулась:
– Но мы не будем касаться дел минувших, верно?
Жанна кивнула. Не будет. Она – точно не будет.
– Мы поговорим о тебе, Жанночка… Итак, ты у нас девочка взрослая, самостоятельная. Школа с золотой медалью… – Алиция Виссарионовна мизинцем открыла простую пластиковую папку. – Умница… знания никогда не будут лишними, к сожалению, редко кто это понимает… университет… средней руки, но не самый заштатный… твои родители большего позволить себе не могли, а Женечка не захотела ко мне обращаться… вот уж глупость, для внучки я бы денег дала.
Жанна вновь кивнула, понимая, что, вздумай мама обратиться к Алиции Виссарионовне, та и вправду нашла бы денег. И не только их, у нее наверняка связи имеются, и поступила бы Жанна не в местный университет, а в МГУ… или в МГИМО… или еще куда-нибудь, куда принято поступать детям из обеспеченных семей.
Но разве, проявив однажды участие в семейных делах, Алиция Виссарионовна оставила бы маму? Она не из тех, кто оказывает помощь, ничего не требуя взамен.
– Училась прилежно… – Алиция Виссарионовна перебирала бумажки, надо полагать, в которых четко и ясно рассказывалась история нехитрой Жанниной жизни.
– Это хорошо… диплом… и работа в школе… никогда не понимала самоотверженности учителей… добре бы тех, которым платят, но нет же… Тебе нравилось там работать?
– Да.
Алиция Виссарионовна приподняла бровь, вероятно, этаким образом выказывая удивление.
– Допустим… – Жанне она не поверила. И зря. В школе вовсе не плохо, главное, чтобы коллектив подобрался достойный. Жанна младшие классы вела и скучала по детям, она детей всегда любила… Ничего, вернется. Ведь и ушла исключительно потому, что деньги нужны стали. – Женечка умерла… это ничтожество тоже… ты осталась одна… и сразу влипла в нехорошую историю.
Она укоризненно покачала головой, и Жанна тотчас ощутила острый укол совести.
Она не виновата! Сколько раз она наново переживала события тех трех месяцев, когда, казалось, весь мир был у ее ног… Ладно, не мир, но Илья.
Любовь, которая единственная и до гроба.
А потом вдруг…
– Я понимаю, тебе было одиноко. Но одиночество – еще не повод бросаться на шею первому встречному проходимцу. И ладно бы ты только роман закрутила. Но зачем вешать на себя ярмо кредита?
– Ему нужны были деньги…
– Ему? Милая, вот он бы их и искал… – Алиция Виссарионовна недовольно поджала губы. – Подумать только, моя внучка оказалась… курицей.
Жанна вздохнула. Именно курицей она себя и ощущала, такой вот обыкновенной деревенской несушкой, которую по недомыслию занесло в голубятню да к породистым голубям.
– Ладно, я понимаю, что у тебя не было жизненного опыта… и пример было брать не с кого, но, Жанночка, где были твои мозги?
Жанна молча склонила голову. Наверное, Алиция Виссарионовна права, и Жанна должна была заподозрить неладное, но Илья казался таким искренним.
А ей хотелось любви.
Чтобы как у родителей… чтобы квартира перестала пугать своей пустотой…
– Ты ничего мне не скажешь?
– Нет.
– Жаль. – Алиция Виссарионовна закрыла папку. – Я надеялась, что в Женечку ты пошла хотя бы характером. Ладно, можешь быть свободна. Обед в два. Опозданий я не одобряю. И будь любезна, переоденься… Леночка покажет тебе комнату… с остальными познакомишься вечером. Боже мой…
Она откинулась в кресле и стиснула голову ладонями.
– Вам плохо? – спросила Жанна.
– Плохо… Не семья, а сборище идиотов… и одним стало больше.
Жанна сочла за лучшее выйти.
В комнате спрятаться не получилось.
Надо сказать, что комната эта была огромной, обставленной с немалым вкусом, но в то же время на удивление неуютной. Светлые стены. Белый и совершенно непрактичный ковер. Мебель какая-то сюрреалистическая, хромированная, ломких очертаний.
Жанна вздохнула и велела себе успокоиться. В конце концов, она в этом доме лишь гостья. Погостит и уедет в свою квартирку с крохотным коридорчиком и кухней, оклеенной обоями в виде кленовых листьев…
– Не помешал? – Кирилл вошел без стука, явно показывая, кто в этом доме хозяин.
– Помешали, – огрызнулась Жанна, понимая, что беседы не избежать, а она еще от предыдущей не отошла.
– Очень сожалею, – без капли сожаления в голосе ответил он. – Но я решил, что нам стоит побеседовать, пока еще не все обитатели этого гадюшника узнали о вашем появлении. Как вам комната? Нравится?
– Да, очень.
– Лжете, – Кирилл констатировал факт. – Вы забавная.
– Чем же?
– Всем. – Он прошелся по комнате, провел пальцами по стеклянной поверхности стола, идеально гладкой, чистой… – Вы похожи на…
– Бедную родственницу.
– Именно.
– Я и есть бедная родственница.
– И прекрасно, что вы это осознаете.
Невыносимый тип обошел Жанну по кругу, разглядывая откровенно, и в этом откровении было что-то от издевки.
– Так что вам от меня надо? – Она старалась говорить спокойно, но голос дрожал.
– Присядем. – Кирилл оседлал сооружение из черной кожи и хромированных трубок, которое весьма условно можно было назвать стулом. Жанне достался диван. К счастью, тот оказался жестким. – Я хочу предложить вам союз.
– Какой?
– Деловой. И брачный.
Жанна нахмурилась. Брачный?
– Предложение руки, сердца и контракт заодно, – спокойно повторил тип, покачивая ногой. Нога была обута в глянцевый ботинок с длинным носом. – Позволите пояснить?
– Буду рада.
Жанна сделала еще один глубокий вдох. Было время, когда она посещала занятия по йоге в тайной надежде немного сбросить вес – с детства Жанна отличалась склонностью к полноте. Энтузиазма ее хватило месяца на два, за которые она лишь осознала, что не создана для йоги или же йога не создана для нее. Единственное, что удалось вынести, – кое-какие приемы дыхательной гимнастики.
– Полагаю, Аркадий вам обрисовал ситуацию… в общем, – Кирилл описал полукруг в воздухе. – Алиция Виссарионовна больна. Она проживет еще месяц-другой… полгода, а то и год… Врачи, конечно, столько не дают, но не в ее характере сдаться быстро…
– Что с ней?
Кирилл приподнял бровь, но ответил:
– Рак.
Рак? Как у мамы… И если дают полгода, то, получается, не помогла регулярная диспансеризация… или, напротив, помогла, но рак был давно, и Алиция Виссарионовна боролась с ним.
– К сожалению, прогнозы печальны, но… – Кирилл широко улыбнулся. – Не для всех. Не буду скрывать, что меня здесь не любят. Мягко говоря. Алиция Виссарионовна намерена оставить дело мне. Ни дочь, ни внуков… всех внуков, – счел нужным уточнить он, – она не обидит. Но одно дело получить некую сумму отступных, и совсем другое – ее фирму…
– А чем…
– Всем, – перебил Кирилл. – Строительство. Сеть супермаркетов. Легкая промышленность… доля в алмазном холдинге… Интересы Алиции Виссарионовны разнообразны. Ее последний супруг оставил ей небольшую газету, тираж которой Алиция Виссарионовна сумела поднять в десятки раз. Теперь под ее управлением выпускают с полсотни наименований… газеты, календари, специализированные еженедельники… но не это важно.
Жанна молчала.
В голове крутилась известная фраза про владельца заводов, газет, пароходов… и если спросить, то наверняка выяснится, что и заводы есть, и пароходик имеется… или яхта… Действительно, почему нет?
– Важно другое. За что бы она ни бралась, у нее все получается. Алиции Виссарионовне сопутствует удача. И когда ее не станет… – Кирилл поднялся.
А ведь он нервничает. Скрывает волнение, вот только Жанна чувствует его.
– Я бы не хотел лишиться удачи. А для этого мне нужна вы.
– Талисманом?
– Почти. – Он не улыбался. – Я могу наследовать и заводы, и акции, и даже место в совете директоров, но не пояс Жанны…
– Мой пояс?
– Не ваш, – Кирилл улыбнулся уголками губ. – Жанны… Орлеанской девы, если слышали о такой. Ваша бабушка… да и вы сама – не простого рода…
– Еще скажите, что потомки…
– Нет, – отмахнулся Кирилл. Вот что у него за гадкая манера перебивать? – Та Жанна умерла невинной… согласно общепринятому мнению. И следовательно, не могла иметь прямых потомков. Но у той Жанны имелись соратники, а уже у этих соратников – потомки, которым и перепала реликвия…
Он уставился на Жанну, явно ожидая реакции.
Какой?
– Ваш род ведет свое начало от весьма одиозной личности. Жиль де Лаваль барон де Ре, маршал Франции… герой войны… был сожжен шестого октября тысяча четыреста сорокового года в Нанте на городской площади по обвинению в колдовстве и чернокнижии. Как по мне, сожгли его за дело. Он пытался найти источник не то вечной жизни, не то вечной молодости, а для того пускал кровь людям менее знатным… правда, находятся и те, кто утверждает, что это обвинение было пустым, никого Жиль де Ре не умерщвлял, а сам процесс был сфабрикован, что тоже вполне возможно.
Кирилл сложил руки за спиной. Он говорил спокойно, отстраненно даже, словно события тех давних дней никоим образом его не касались.
– Обвиненная в ереси, Жанна была сожжена, но не перестала быть Орлеанской девой. У народа были собственные взгляды на происходящее. В какой-то момент короне стало проще согласиться с народом, чем переубедить его. Да и само положение нового короля, Карла VII, было шатким… Ему нужен был кто-то, кто поддержит его притязания, придаст им оттенок законности… пусть даже этот «кто-то» и будет призраком. С призраками, если разобраться, дело иметь выгодно… молчаливы, неприхотливы… и за услуги ничего не попросят. Как бы там ни было, но почти все имущество Жанны, которое хранил де Ре, отошло короне и церкви… барон ведь чернокнижник и еретик, посему земли его и прочее, и прочее, подлежали конфискации… но у него имелась дочь. Незаконнорожденная, она не могла наследовать по закону, но незадолго до ареста Жиль де Ре передал ей деньги, кое-какие драгоценности, среди которых была главная – пояс Орлеанской девы.
– Похоже на сказку.
Кирилл кивнул:
– Я и сам сперва думал так же, но я его видел, этот пояс. Он переходил из рук в руки, оберегая вашу семью. И владеть им по-настоящему, использовать могли лишь женщины. Мужчинам он приносит несчастье… вспомнить хотя бы барона. Мне нужен этот пояс.
– Погодите, – Жанна запуталась окончательно. – То есть вы полагаете, что Алиция Виссарионовна…
– В семье, помимо нее, три женщины. Ольга, Алла и вы. Алиция Виссарионовна не передаст семейную реликвию чужаку. Должна быть кровная связь. Ольга капризна, своевольна и пустоголова. Алла – стерва. Она пытается играть в деловую женщину, но мозгов не хватает. Теперь вот появились вы.
– Не понимаю.
– Вы просто не хотите понять, – произнес Кирилл раздраженно. – Думаете, она не знала о вашем существовании? Знала. Алиция Виссарионовна не из тех людей, которые упускают из виду действительно важные вещи. Она предпочитала наблюдать за вами издали, но теперь вдруг пригласила… познакомиться с семьей.
Это он сказал престранным тоном, который насторожил Жанну.
– Она пригласила вас, чтобы присмотреться поближе. И сделать выбор.
– Между мной и Аллой?
– Других вариантов я не вижу. Нет, есть, конечно, какие-то троюродные или четвероюродные племянницы, но та родня слишком уж далекая… Алиция Виссарионовна такие связи за родственные уже не считает.
– С чего вы решили, что выбор будет сделан в мою пользу?
Кирилл вновь сел. Он наклонился, упершись локтем в колено, а кулаком в подбородок.
– Согласно преданию, пояс обретает свою силу в руках невинной девы…
– Что?
– Алиция Виссарионовна полагает, что у реликвий такого рода есть своя душа. Они способны сделать выбор сами. И если ошибиться, то в лучшем случае пояс будет просто вещью. В худшем… судьба барона де Ре – сама по себе хороший урок.
– Но… – Жанна поняла, что краснеет. – Я не… я…
– Не невинны, – Кирилл усмехнулся. – Физически. Но видите ли, дорогая Жанна, невинность физическая с невинностью духовной имеет мало общего.
Он, как и Алиция Виссарионовна, имел нелепую привычку тарабанить пальцами по столешнице.
– Алла носится со своей девственностью, как с полковым знаменем… Достала, честное слово. Но в душе она стерва, каких свет не видывал. И полагаете, ее можно назвать невинной девой? Нет, Жанна, вы – другое… я читал ваше дело…
Дело? Жанна и не знала, что на нее дело завели, и вспыхнула одновременно и от гнева, и от обиды. По какому праву вот он, наглый, сунул нос в ее жизнь?
– О таких, как вы, говорят, мол, святая простота… или же святая наивность? Главное, что святая…
Смеяться.
Плакать?
Он ведь взрослый человек, разумный, а говорит… чушь какую-то говорит.
– Вы светлая душа, этого нельзя не заметить…
– Почему-то мне не кажется, что вы сделали мне комплимент.
– Не сделал, – согласился Кирилл. – Я отметил это ваше качество, которое в данном случае может быть полезно.
Качество, значит.
– Настолько полезно, что вы готовы предложить мне руку и сердце?
– И брачный контракт.
– Ну куда без него…
Прежде ехидство не было свойственно Жанне.
– Вы же понимаете, – Кирилл ослепительно улыбнулся, – что в случаях, подобных нашему, лучше подстраховаться. К слову, я постараюсь защитить и ваши интересы…
– Как мило…
– Жанна, подумайте, на что вы вообще можете рассчитывать в этой жизни? На карьеру учительницы? Максимум, кем вы станете с вашим характером, – завуч. Директорское кресло займет кто-нибудь более стервозный. Вы же и дальше будете жить по инерции, пока не состаритесь. А состарившись, этого не заметите. Впрочем, может, и заметите. И пытаясь отодвинуть неизбежное, заведете роман с физруком… или с физиком… или кто там еще водится в школе. Роман будет скучный, вялый. Ребенка вы не родите, побоитесь вне брака, а предложение вам не сделают. Все закончится разрывом, истрепанными нервами и успокоительным на ночь. Возможно, вы заведете кота или двух… а может, начнете втихую попивать…
Кирилл замолчал, верно, предоставляя Жанне возможность хорошо подумать и оценить перспективы ее дальнейшего бытия.
– А рядом с вами все будет иначе.
– Конечно. – Он смотрел свысока, нисколько не сомневаясь, что прав. – Во-первых, вы избавитесь от проблем материального плана. Во-вторых, обретете статус и возможность вести такую жизнь, какую и вправду хотите. В-третьих… мне действительно пора обзавестись семьей, как, впрочем, и вам. Вы родите детей…
– Мальчика и девочку…
– Хотелось бы, – без тени улыбки заявил Кирилл. – Но здесь я не настаиваю.
– Замечательный план. А вы не думали, что будет, если этот ваш… пояс достанется не мне.
– Все рискуют, – Кирилл небрежно пожал плечами. – И не всегда риски оправданны. Хотя… в роли супруги вы меня вполне устроите и без приданого.
– Неужели?
– Симпатичны. Воспитаны. Милы. Вы если и будете изменять, то исключительно по большой любви…
– Погодите! – Жанна сдавила голову руками, пытаясь привести мысли в порядок. Они не приводились, но напротив, путались, и она сама путалась. – Вы… вы предполагаете, что я буду вам изменять, но все равно готовы…
– Жанна, я взрослый и разумный человек. И принимаю действительность такой, какова она есть. Я осознаю, что верность – это миф… иллюзия… этакая сказка для…
– Вы циничны.
– Каков уж есть. – Он поднялся. – И мне жаль, если я вас смутил. Полагаю, вы были воспитаны в других идеалах… Поэтому, Жанна, просто дайте себе труд подумать над моим предложением.
Жанна кивнула.
Подумает.
Всенепременно.
– Еще кое-что, – Кирилл остановился у двери. – Полагаю, Николаша с Игорьком постараются уделить вам внимание, но… не принимайте их всерьез.
Что ж, кажется, эти выходные пройдут веселей, чем Жанне представлялось.
– До вечера, Жанна…
– До вечера, – машинально ответила она и спохватилась: – Погодите! Это не вы мне звонили?
– Когда?
– Позавчера… говорили, чтобы я не приезжала…
– Не я. – Кирилл потер переносицу. – Напротив, мне хотелось, чтобы вы приехали… Я все-таки рассчитываю на ваше благоразумие. И не только я.
– В каком смысле?
– В прямом. Алиция Виссарионовна ясно дала понять, что мне следует сделать вам предложение…
…Очень мило.
Жанна пока не готова к столь радикальным переменам в собственной жизни. Нет, она не против замужества в целом, но выйти за Кирилла…
И что их ждет?
Жизнь под присмотром Алиции Виссарионовны, с которой станется одолеть болезнь исключительно в силу характера. А если и нет, то… останутся другие родственники… и сам Кирилл.
Он не верит ни в любовь, ни в супружескую верность, а потому изменять будет. Пожалуй, единственное, на что его хватит, – это сделать так, чтобы измены эти не были явными. Но Жанна все равно будет знать о них.
Мириться.
И сходить с ума в золотой клетке. Он не пожалеет золота и искренне будет недоумевать, чего же еще Жанне не хватает для полного счастья.
Дети?
Детей она родит, но воспитать ей их не позволят. Появятся няньки, гувернантки и гувернеры… воспитатели и наставники, ведь она, Жанна, с наивностью своей – плохой пример.
Нет уж… она не готова душу продать.
– Жанна! Жанна, ты где?
Здесь.
У старой башни. Жмется к холодным камням, которые способны поведать о многом, и думает… она всегда только и делает, что думает. А мыслям в голове тесно, они шевелятся, как могильные черви. И Жанна порой боится, что все эти мысли выберутся наружу.
И люди увидят, до чего они некрасивы.
– Жанна! – Его голос мешал сосредоточиться, а ведь у Жанны почти получилось снова… правда, в тот раз ей не поверили, а наставница и за розги взялась, потому как розги – первейшее средство борьбы с греховностью.
Нет, опять она запуталась.
И все из-за него!
– Тут я. – Жанна поднялась и отряхнула юбки, сшитые из плотной немаркой ткани. – Чего ты хочешь?
– Ничего. Я тебя искал.
Жиль взбирался на холм.
Мелкий и худощавый, издали он походил бы на девочку, если бы девочке дозволяли носить мужскую одежду. А еще у него волосы темные и колечками вьются, из-за волос Жиля деревенские и дразнят. Он же злится и тотчас забывает и про то, что является наследником древнего рода, и про рыцарский пояс, который рано или поздно, но всенепременно унаследует, и про то, что к словам простолюдинов должен относиться со снисхождением…
– Нашел. – Жанна огорчилась.
Настроение ушло. А без настроения у нее ничего не получится. И вот почему так? Стоит только подойти к той, заветной грани, у которой ее душа готова воспарить в чертоги Господа, как тут же появляется Жиль…
…или наставница.
…или еще кто-нибудь, кому вдруг понадобилась Жанна. И ведь, куда ни спрячься, обнаружат.
– А ты опять сбежала? – Жиль тяжело дышал.
Старая башня стояла наособицу, на вершине холма. Поговаривали, будто в стародавние времена этот холм был куда как выше, а башня – и вовсе грозной. Сейчас холм осел, точно переходившее тесто, а от башни осталась груда старых камней.
– Сбежала. – Жанна села на траву. И Жиль устроился рядом.
Он неплохой. Брат все-таки… правда, только наполовину, и вообще это большая-пребольшая тайна, знать которую Жанне вовсе не полагается, но она знает. И ему сказала, правда, сперва потребовав поклясться, что об этой тайне Жиль никому ни словечка не скажет.
Жиль обрадовался. Он всегда хотел сестру иметь, но его матушка, которая еще в том году занемогла, а после и вовсе померла, изначально была слаба здоровьем. И из всех детей, ею рожденных, выжил только Жиль. Про свою матушку Жанна ничего не знает, нет, ей говорят, что будто бы Изабелла – это ее мать, но лгут же… Правда, Жанна делает вид, что верит.
И Беллу по-своему любит. Она хорошая женщина, верующая очень. И супруг ее тоже.
– Расскажи еще, – попросил Жиль.
– О чем?
– О том, что тебе сегодня ангелы сказали. Ты же сюда не просто так пришла, а чтобы их послушать…
Он знал и об этой ее тайне. Он, наверное, был единственным человеком, который знал обо всех тайнах Жанны, впрочем, на самом деле этих тайн было не так уж и много.
– Ничего. – Жанна сорвала травинку и сунула в рот. – Сегодня они молчат.
– Тебе от этого грустно?
Жанна кивнула.
– А вчера?
– Вчера? – Ее глаза блеснули. – Вчера они говорили о том, что у нас с тобой есть великое предназначение…
Жиль слушал.
Ему нравилось слушать Жанну. И дело было вовсе не в словах, но, рассказывая, Жанна менялась. Ее некрасивое лицо делалось вдруг ярким и до невозможности привлекательным, Жиль не мог отвести от этого лица взгляда. Он смотрел на сестру.
Любовался.
И гордился.
И каждое слово, произнесенное ею, становилось истиной. Сердце то замирало, то пускалось влет, и тогда кровь стучала в висках, а голова начинала болеть. Но Жанна утверждала, что это нормально, что у нее всегда после бесед с ангелами голова болит… и если Жиль постарается переступить через эту боль, то тоже их услышит.
Он старался, но все равно ничего не выходило. Наверное, что-то с ним, с Жилем, было не в порядке. Быть может, и вправду он чересчур уж грешен? И греха не боится? Давеча на исповеди не признался ведь, что это именно он подкинул старику Жако толстую жабу. И про то, как подглядывал за кухаркой, которая к конюху бегает, а потом они вдвоем на сеновале ворочаются и охают…
И еще про многое иное.
Нет, то грехи мелкие, для бессмертной души Жиля и вовсе не опасные, но ведь грехи… Жанна вон утверждает, что только безгрешной душе голоса ангельские слышны.
И молится.
По утрам.
Днем.
Вечером. Порой часами на коленях стоит, и эти самые колени делаются красными. А кухарка, та самая, которая с конюхом знается, сказала, что будто бы Жанна ненормальная.
Чушь.
Жиль видел ненормальных. Вон в деревеньке живет Анри, про которого всем известно, что его англичане по голове ударили, когда деревню жгли. Давно это было, Анри тогда едва не помер, но выжил-таки, только с ума ослабел. И ходит криво, у него одна рука иссохла, стала на птичью лапу похожа, Анри ее к груди прижимает. А ногу подволакивает. И лицо перекошенное, слюни текут. Говорить он и вовсе не способный, лишь тычет корявым пальцем и мычит.
Не те были мысли, неправильные. О Боге надобно думать, который ниспослал великие испытания на землю, и только достойные люди эти испытания с честью выдержать способны… так говорит отцовский священник… он говорит много и красиво, а еще по-латыни, но тогда его никто не понимает почти…
И все одно про Бога не выходит думать.
Если он и вправду такой милосердный и великий, как говорят, то отчего тогда сам англичан не покарает? Пусть бы испепелил всех и разом, то-то была бы потеха!
– Ты мне мешаешь, – сказала Жанна, поднимаясь. Выглядела она не оскорбленной, но расстроенной. – У тебя мысли неправильные.
– А тебе откуда знать?
– Оттуда. Тяжелые. – Жанна вытянула палец и ткнула им в лоб: – Я чувствую, какие они тяжелые…
Жиль поежился. Почему-то ему было неприятно знать, что кто-то, пусть бы и Жанна, которой он верил, слышит его мысли.
А если и заглянет? А если это вовсе не Божье благословение, но самое что ни на есть черное ведовство? И сама Жанна не святая, а ведьма…
Ведьм жгут. А Жилю вовсе не хотелось, чтобы Жанна отправилась на костер, потому он поспешил совладать со своими тяжелыми мыслями и предложил:
– Пошли лучше на пруд.
И Жанна легко согласилась:
– Пошли.
Позже, переступив порог и детства, и юности, Жиль будет вспоминать именно этот день, ныне, казалось бы, ничем не отличающийся от дней иных.
Обыкновенная жизнь.
Замок Машекуль, принадлежащий его отцу, стоял на границе Бретани и Анжу. И Жиль с ранних лет привык считать и замок, и земли, его окружавшие, и людей, на этих землях, своей собственностью. Разве может быть иначе? Ведь Господь благословил два славных рода, Краон и Монморанси, наследником, и все, с кем случалось Жилю сводить знакомство, спешили кланяться, признавая и его власть, и его право.
Все, кроме Жанны.
Не потому ли его так влекло к этой странной девочке?
Отец не одобрял.
Матушка уже болела и редко покидала свои покои. Ее Жиль плохо помнил, любил, конечно, поелику старался быть хорошим сыном, добрым ребенком, но любовь сия происходила единственно из чувства долга. И когда матушки не стало, Жиль испытал лишь облегчение оттого, что избавлен от еженедельных визитов в пропахшие болезнью ее покои. От созерцания дебелого тела, от необходимости выслушивать жалобы и стенания, а также от поцелуев, от которых на коже оставался запах болезни.
Жиль ненавидел болеть.
И всякий раз, навестив матушку, сбегал. Благо не находилось в замке Машекуль никого, кто бы посмел остановить будущего хозяина. Отец и тот вздыхал.
– Мальчику тяжело, – оправдывал он Жиля, втайне гордясь своенравностью наследника, который смело нарушал запреты, а значит, выказывал характер, приличествующий рыцарю.
– Ты слишком его балуешь, – дед придерживался иной точки зрения.
Этого вечно хмурого старика, от которого издали разило немытым телом и недовольством, Жиль опасался и всячески старался избегать, что, в общем-то, получалось далеко не всегда. Если деду случалось встретиться с Жилем, то он приставал с вопросами, и каждый ответ заставлял его кривиться.
– Вы преступно нелюбопытны! – пенял дед, ударяя по каменным плитам замка тростью. – Юноше благородного рождения надлежит испытывать тягу к знаниям! А вам охота лишь за лягушками бегать!
Жиль винился.
Нет, учиться ему нравилось, но… учителя были требовательны и скучны, а старый пруд заманчиво зарастал рогозом, в котором наверняка свили гнезда утки…
После смерти матери отец начал пить. И нельзя сказать, чтобы он любил женщину, которую определили ему в супруги. Скорее виной всему была скука.
В замке Машекуль редко что случалось.
– Это плохо закончится. – Дед поджимал губы, раздумывая о том, где и когда упустил ребенка, почему позволил вырасти тому бесхребетным пьяницей.
Отец не слушал и водил к себе служанок. А порой и не водил, устраиваясь в одном из коридоров, и Жиль, подбираясь на цыпочках, смотрел. Однажды он рассказал Жанне, и они спрятались уже вдвоем, только ничего-то не увидели.
– Это грех, – уверенно сказала Жанна. И черты ее лица исказились, словно Жанна вот-вот расплачется. – Это великий грех! Господь его накажет!
Жиль пожал плечами. Если Господь не наказал англичан, которые творили страшные бесчинства, то что ему до отца? Служанки вон не жалуются, напротив, довольные ходят…
Однако или Господь был более непримирим, чем то казалось Жилю, или же сбылось дедово предсказание, но отец погиб. Его не стало, когда Жилю исполнилось одиннадцать.
Глупая смерть. С лошади упал и шею сломал. Разве рыцарям пристало умирать вот так? Нет, и дед согласен, хмурый, снова недовольный. Сидит, смотрит перед собой, и только морщинистые руки стискивают навершие трости.
– Остались лишь мы, мальчик, – сказал он, положив ладонь на голову Жиля, и до того тяжела была она, что Жиль испугался.
– Есть еще Жаннета.
– Какая Жаннета? – дед нахмурился, и следовало бы замолчать, но Жиль не представлял, как останется наедине с этим человеком.
– Она… она моя сестра.
– Глупости.
Жиль хотел было возразить, но не посмел.
А на следующий день семейство Жанны покинуло замок, и покинуло весьма спешно. Жиль видел, как дед говорил о чем-то с Жаном, который кланялся и с каждым разом все ниже. А Белла плакала, вытирая платком глаза.
И Жиль хотел выйти, но оказалось, что его заперли.
Только когда Жанну останавливали замки?
– Я пришла попрощаться. – Она открыла дверь и вошла и закрыла, прижала палец к губам.
– Это я виноват! Я ему сказал… я не сумел… Прости!
Жанна кивнула: она готова была простить, ведь Жиль раскаивался. А раскаяние – это именно то, что позволяет душе очиститься и приблизиться к Господу.
– Прости, – шепотом повторил Жиль. – И не уезжай…
Жанна покачала головой:
– Так надо.
– Дед…
– Дал отцу денег. Видишь, я тебя не обманывала. Если бы я тебе солгала, то твой дед не испугался бы. Он хочет, чтобы мы уехали… И это правильно. Пришла пора.
– Для чего?
– Для расставания. – Жанна коснулась пальцами его виска, и Жиль поразился, насколько холодные у нее руки. – Оно будет долгим, но мы все равно увидимся…
– Откуда…
Она улыбнулась, и Жилю стало неловко: конечно, откуда бы еще ей узнать правду? Ангелы сказали.
– Они меня любят, – сказала Жанна. – Но они просто люди. Я не стану больше пугать их. Я… притворюсь, что такая же, как все… но придет время…
– Когда?
– Не знаю. Может, через пять лет. Может, через десять… они скажут когда. Дадут мне знак. А пока… пока нам следует набраться терпения.
– И мне?
– Конечно, и тебе.
Она говорила так уверенно, что Жиль поверил. Ей легко было поверить. Вот только отпускать эту девочку не хотелось. Он вдруг понял, что она еще совсем мала, пусть и кажется старше своих лет, но именно лишь кажется.
– А… – Он говорил, потому что если беседа прервется, то Жанна уйдет. А Жиль не хочет ее отпускать. И это нежелание сильней его. – А куда вы едете? Ты знаешь?
И вновь эта снисходительная улыбка: Жанна знала.
– Домреми, – после секундного молчания сказала она. – Определенно, Домреми… Это хорошее место. Нам понравится.
– Что будет со мной?
Жанна покачала головой: она не была предсказательницей. И ангелы ничего не сказали ей о судьбе Жиля, но если обещали встречу, то с ним все будет хорошо. И она улыбнулась, радуясь этакому выводу.
– С тобой все будет хорошо… Слушай деда. Он заботится о тебе. И любит. По-своему.
Жанна выскользнула за дверь.
Жиль смотрел в окно, как она забирается в телегу, а Белла садится рядом, обнимает и начинает что-то тихонько говорить. И Жанна слушает ее.
Кивает.
Улыбается… той своей особенной улыбкой…
Вскоре лицо Жанны поблекло. Истерлось из памяти, а вот улыбка осталась…
До обеда ее больше не беспокоили. Хмурая горничная в сером форменном платье предложила разобрать чемодан, но Жанна отказалась. Ей было невыносимо неприятно от мысли, что кто-то будет трогать ее вещи.
В огромной гардеробной ее платьица и пара блузок смотрелись жалко.
Ничего, это ненадолго. Надо немного потерпеть.
К обеду и вправду позвонили. Глухо далеко ударил гонг, и звук его заставил Жанну очнуться от невеселых мыслей. Стол накрыли на террасе. Вид с нее открывался чудесный, и в другое время в другом обществе Жанна, вне всяких сомнений, этим видом любовалась бы.
Зеленые лужайки.
Кусты, стриженные в виде шахматных фигур. Общее ощущение покоя, умиротворенности.
– Значит, вы дочь Женечки, – в который уж раз уточнила Ольга, которая все еще продолжала сомневаться, но делала это как-то нарочито, демонстративно.
– Да. – Жанна поняла, что отвечать надобно кратко.
Ольга к обеду переоделась в бирюзовый костюм свободного кроя, призванный скрыть полноту, но странным образом он лишь подчеркивал и некоторую тяжеловесность Ольгиной фигуры, и возраст ее. Она пудрилась, и сквозь пудру проступали мелкие морщинки.
– А Женечка умерла… Как это печально, – сказала Ольга неискренне. – Нам так ее не хватало…
– Ага, – подтвердил хмурый парень, который сидел по правую руку Ольги.
Николай.
Аспирант. Программист и, несомненно, гений. Это Жанне сказала Ольга, сам же Николай удостоил Жанну пристального взгляда. Притом глаза его показались Жанне совершенно пустыми.
– Мама, прекрати эту комедию.
Алла.
Она села по правую руку Алиции Виссарионовны, тем самым подчеркивая особое свое положение. Алла была… Пожалуй, такой Жанне никогда не стать.
Спортивная. Подтянутая.
Красивая.
Ей к лицу и строгое синее платье с белым воротничком, и короткая стрижка, и даже очки…
– Какая комедия, дорогая? – Ольга подцепила ножом кусок сливочного масла. – Я действительно любила сестру…
– Ну да… конечно… любила… – Алла произнесла это так, что всем стало очевидно: в эту самую родственную любовь она не верит нисколько.
– Рисуется, – шепотом произнес Игорь, который устроился рядом с Жанной, и она еще не определилась, как ей к этому соседству отнестись.
Пожалуй, Игорь был симпатичен.
Светловолосый и светлоглазый, загорелый докрасна, с лицом открытым, с улыбкой, которая не выглядела вымученной. И одет нарочито скромно. Никаких костюмов и галстуков – светлые джинсы и рубашка с короткими рукавами.
– Алла думает, что если она будет хамить людям, то бабка оценит это…
– Почему? – так же шепотом поинтересовалась Жанна.
Игорь держался просто. Сделок не предлагал, но и не смотрел на нее как на чужого лишнего человека.
– Потому что старуха не устает повторять, будто ценит в людях прямоту. Только прямота – это одно, а хамство – совсем другое… Аллочка наша не понимает…
– Вы ее не любите.
– Сложно любить человека, у которого в жизни одна цель – наговорить другим как можно больше гадостей…
В чем-то он был прав.
– Ты ешь, – посоветовал Игорь, подвигая к Жанне блюдо с мясным рулетом. – И Алку не слушай…
– Спасибо.
– Игорек, ты новую жертву нашел? – продолжала Алла. – Смотри, Жанночка, Игорек у нас – существо ветреное…
– А тебе только серьезные отношения подавай, – огрызнулся Игорь, но вяло, скорее исключительно для поддержания беседы.
– Что в этом плохого?
– Ничего, Алла… Я уверен, когда-нибудь ты встретишь своего принца… прекрасного, а главное, с крепкими нервами, поскольку иной тебя не выдержит.
– У меня просто, в отличие от некоторых, характер имеется, – Алла гордо вскинула голову и покосилась на Алицию Виссарионовну, которая делала вид, что происходящее вокруг совершенно ее не интересует.
Лгала.
Жанна чувствовала и интерес, и… разочарование. Вот только в ком?
– Аллочка, – отозвался Игорь, – не надо путать характер с дурью, это понятия разные…
Алла хотела ответить, но подали горячее, и на некоторое время за столом воцарилась тишина.
И все-таки кто звонил?
Алла? Голос в трубке был искажен… и ведь можно купить такую штучку, которая его меняет? Можно… и в ее характере поступок… или Жанна просто так решила? Николай? Он ест молча и вовсе выглядит полностью погруженным в собственные мысли. Игорь? Дружелюбный свойский парень…
Ольга? Не тот возраст, но…
Кирилл?
Он за обедом отсутствует, но факт этот не вызывает удивления, и значит, такое случается…
– А ты, Жанночка, – беседу вновь начала Ольга, – к нам надолго?
– На выходные…
– И как долго эти выходные продлятся? – ехидно спросила Алла. – Ничего личного, просто интересно. У Игорька вон третий год кряду выходные… или этот… творческий кризис.
– Я художник, – Игорь произнес это шепотом. – А с точки зрения Аллы – бездельник.
– Бездельник, как есть бездельник. – На слух Алла точно не жаловалась. – И бездарь, признай уже наконец, Игорек…
– С чего бы?
– С того, что тебе это умные люди говорили. Наш Игорек, – теперь Алла обращалась к Жанне, на которую смотрела, не давая себе труда скрывать презрение, – возомнил себя великим живописцем. И денег у бабушки выпросил на персональную выставку… организовал… И что в итоге?
Игорь молча уставился в тарелку. Но Алла не собиралась вот так просто отпускать жертву, тем более что жертва эта выглядела покорной, беспомощной даже.
– А в итоге все те… уважаемые люди, – с величайшим удовлетворением произнесла она, – которых Игорек удосужился пригласить на открытие, сказали ему правду…
– Это зависть.
– О да… зависть, не иначе… Если интересно, Жанночка, я дам тебе почитать пару статеек… как там писали? Крепкий ремесленник? Лишенный искры истинного таланта? Подражатель? Копиист?
Слушать это было неприятно, тем паче что каждое слово заставляло Игоря стискивать вилку. И в какой-то момент Жанне показалось, что сейчас он этой вилкой ударит Аллу.
– И вот с той самой поры Игорек у нас пребывает в состоянии глубокого душевного кризиса…
– Сочувствую, – тихо сказала Жанна, но не настолько тихо, чтобы не быть услышанной.
– Ему все сочувствуют. И он этим пользуется. Поэтому, Жанночка, не попадайтесь… Сочувствие – прямой путь к паразитизму… то есть я имею в виду, что паразитировать будут именно на вас.
– Как-нибудь переживу.
Чем дальше, тем меньше хотелось оставаться в этом доме, а с учетом того, что и изначально оставаться в нем не слишком-то хотелось, Жанна испытывала почти непреодолимое желание сбежать.
– Переживешь, конечно, – легко отозвалась Алла. – Тебе ведь не впервой переживать, верно? И… полагаю, страдающий гений – твой типаж?
– Алла, – с притворным упреком произнесла Ольга, – не надо трогать Жанночку… все мы совершаем ошибки…
И Жанна четко осознала, что ее жизнь, частная и закрытая для посторонних глаз, давным-давно лишилась всяческой приватности. Каждый из тех, кто сидел за столом, знал про Жанну если не все, то многое. И от этого их знания становилось невыносимо стыдно.
– Конечно, мама, все мы совершаем ошибки. – Алла улыбалась широко и радостно, кажется, получая от происходящего немалое удовольствие. – Но не такие же… глупые… и ладно, одно дело влюбиться в проходимца, но совсем другое – потерять остатки мозгов и влезть в его проблемы…
Жанна стиснула зубы. Возражать? Бессмысленно. Да и что она скажет? Что тогда проблемы казались не его, а общими? И Жанна свято верила, что у них с Ильей семья, а в семье все делят на двоих…
– Но быть может, я и вправду чего-то не понимаю? – Алла произнесла это так, что всем стало очевидно: все она понимает распрекрасно, поскольку, в отличие от двоюродной сестрицы, умна и ни за что не попалась бы в столь примитивную ловушку. – И Жанна расскажет нам, каково это…
– Простите, нет.
– Не надо стыдиться, Жанночка! – Ольга смотрела с жадным любопытством. – Мы же теперь семья…
– Упаси боже, – буркнул Игорь.
– Я… не думаю, что хочу говорить об этом.
– Ты не думаешь, – фыркнула Алла. – И этим все сказано… Ладно, прошу меня простить… В отличие от некоторых, у меня множество дел. Бабулечка, а где Кирилл?
Бабулечка?
Меньше всего Алиции Виссарионовне подходило подобное обращение. Или так Алла подчеркивает особое свое положение?
– Уехал.
– А куда?
Алиция Виссарионовна одарила внучку насмешливым взглядом, под которым Алла растерялась.
– Просто мы… мы договаривались встретиться… по одному вопросу… и я подумала, что…
– Вернется – встретитесь.
– А когда?
– Когда-нибудь. Когда-нибудь, дорогая… внученька, вы непременно встретитесь. – Алиция Виссарионовна махнула рукой: – А теперь иди. Тебя ведь дела ждут.
Алла поджала губы, но спорить не посмела. Ушла она с гордо поднятой головой, делая вид, что ничего особенного не случилось. А может, и вправду не случилось, может, нынешний обед от прочих ничем не отличается?
– Алла – дура, – первым заговорил Игорь, и шепотом. – Пыжится, пыжится… бизнес-леди… Только всем понятно, что бизнес ее не загнулся единственно потому, что Кирилл с ней возится.
Алиция Виссарионовна молча поднялась, и Ольга поспешила вскочить:
– Мама, я тебя провожу…
Ее удостоили милостивого кивка. А знают ли они, что Алиция Виссарионовна умирает? Должны… Кирилл ведь не упоминал, что это – тайна… а если не тайна, тогда…
– Прогуляемся? – предложил Игорь. – Я тебе сад покажу. Он действительно красивый…
Жанна прикинула, что заняться ей особо нечем, не в комнате же прятаться в самом-то деле… а больше здесь поговорить, похоже, не с кем.
И вообще, раз уж она попала в этот серпентарий, то следует выяснить, чем местные змеи живут.
– С удовольствием, – ответила она. – Если, конечно, у тебя нет других планов и…
– Нет. Ты же слышала. Я неудачник в глубоком личном кризисе… Какие у меня могут быть планы?
Сад поражал.
Раньше Жанна видела такие сады исключительно на фотографиях, да и то казались они ей нарисованными. И сейчас, медленно идя по дорожке, посыпанной мелким желтым песочком, Жанна не могла отрешиться от ощущения, что все вокруг ненастоящее.
Лужайка вот.
И кусты эти, стриженные аккуратно… вазы… цветы…
– Меня все это удручает, – признался Игорь, до того молчавший. – Все такое…
– Слишком аккуратное?
– Да. Именно. Аккуратное. Правильное. Выверенное. Сад – это отражение того, что происходит в доме. – Он оглянулся на дом, громадина которого виднелась в отдалении, и скинул ботинки. – Только там в роли садовника выступает дорогая бабушка…
Он прошелся по газону, и Жанна испытала преогромное желание присоединиться.
– Правила, правила и снова правила… ты пока не понимаешь…
– Уже чувствую.
– Чувствуешь, но еще не понимаешь. Чтобы осознать все, здесь надо прожить годик-другой. Подъем по расписанию… завтрак, обед и ужин… семейные вечера… ей кажется, что это семью сплачивает. А на самом деле все эти посиделки ненавидят. Аллочка будет хвастаться, мой братец – молчать… Кирилл отчитываться, он на самом деле привык уже, наверное, и сам не замечает… Бред, правда?
– Правда, – согласилась Жанна и спросила: – Почему ты не уедешь?
Игорь пожал плечами:
– Наверное, потому, что тоже привык. Да и… куда мне?
– Некуда?
– Да нет… не в этом дело, технически есть куда. У меня от родителей квартира осталась, и дача… но вот… я не уверен, что смогу жить сам.
Этого Жанна не понимала.
– Как тебе объяснить… Алла права в том, что я – абсолютно бесхребетная тварь…
– Не говори так.
Он улыбнулся:
– Нет, Жанночка, это правда, а правда обидеть не может. Во всяком случае, так считает наша дорогая бабуля… но мы обо мне… меня всю жизнь опекали… сначала мама… она характером пошла в бабку, только… не знаю, как выразить. Строже? Отнюдь нет. Скорее уж строгость эта была однобокой…
…Игорь маму очень любил и знал, что мама любит его. Именно из любви к нему она много работает, а ему нельзя отвлекать ее от работы.
Капризничать.
Устраивать скандалы. Требовать недозволительного. Правда, он сам толком не знал, что именно является недозволительным, но на всякий случай не требовал вовсе ничего. С просьбами, если таковые случались, Игорек предпочитал обращаться к отцу. Тот слушал внимательно, кивал, трогал тонкими музыкальными пальцами переносицу, а потом говорил:
– Хорошо… но я не уверен, что мама одобрит…
…И это были страшные слова, потому как само сердце Игорька замирало в ужасе, а ну как и вправду не одобрит?
Но мама молчала. Она была слишком занята, чтобы заметить новый самокат, купленный отцом… или велосипед… или набор оловянных солдатиков… И это ее равнодушие странным образом лишало Игорька радости.
Мама очнулась лишь тогда, когда на велосипеде Игорек въехал в кусты и расцарапал себе лицо.
– Ты меня огорчаешь, – сказала она холодно. – Я же предупреждала, что такие игрушки опасны. А если бы ты глаза повредил?
Игорьку стало стыдно.
– Я больше не буду, – ответил он, нисколько не сомневаясь в искренности своего обещания. Мама же кивнула, словно не ожидала иного.
– Что ж, мне и вправду следует тобой заняться. Развивать творческий потенциал пора…
– Может, не стоит? – тихо произнес отец. – Мальчик не выказывает интереса…
– Стоит, – отрезала мама. – Интерес появится в процессе.
К развитию творческого потенциала сына она отнеслась серьезно. И с понедельника для Игорька началась совершенно новая жизнь.
Подъем в шесть утра.
Холодный душ.
Пробежка.
Завтрак, исключительно полезная нежирная пища…
…Уроки рисования.
…Лепка.
…Музыка.
Мама преподавала сама. Как-никак она не просто мать, но и известный востребованный живописец, у нее награды имеются, и галереи покупают картины, и вообще она от рождения обладает обостренным чувством прекрасного и нестандартностью мышления.
Разве не справится с такой ерундой, как воспитание сына?
Справится.
