Экбатаны находятся на таком же расстоянии от Персеполя, как Персеполь от Вавилона. Александр прошел этот путь за один месяц в конце весны. Но когда он прибыл в четвертую столицу Дария, самого Дария там уже не было. Не имея возможности противопоставить армию, достаточную для ведения сражения сомкнутыми боевыми рядами, персидский царь отступил к дальним восточным землям Бесса, своего двоюродного брата, сатрапа Бактрии. По любопытной игре судеб, в то время как во власти Александра оказалась мать Дария, которую он окружил сыновней заботой, в числе последних верных вассалов, сопровождавших Дария в отступлении, был Артабаз, отец Барсины и тесть Александра.

В Экбатанах, принесенных ему в жертву и уже ненужных, Александр, казалось, чувствовал себя растерянным в течение нескольких дней. Здесь он узнал, что его наместник Антипатр разгромил в Греции спартанцев, а их царь Агис был убит. Но мысли его были далеко, и он не испытал никакой радости от этих известий. «Сражение мышей», – сказал он, когда ему сообщили эту новость.

Единственной его заботой оставался Дарий. Армия устала, солдаты и их предводитель были в равной мере разочарованы. Им говорили об Экбатанах как о конечной цели. Но грандиозное сражение, подобное битвам при Иссе и Гавгамелах, взволновало бы их меньше, чем перспектива быть вновь втянутыми в походы по незнакомым дорогам.

Александр принял решение отпустить фессалийцев, которые, казалось, особенно остро испытывали тоску по родине. Им раздали две тысячи талантов сверх причитавшегося им жалованья с тем, чтобы они возвратились в Элладу тратить это богатство и рассказывать о своих подвигах. Он дал обещание остальным войскам распустить их, когда подойдет их очередь.

Куда же он сам собирался направиться? Он часто говорил о возвращении в Македонию, но это скорее напоминало желание разбогатевшего человека вернуться в жалкую лачугу своего детства. Что он будет делать в Греции, ставшей для него слишком тесной? В его глазах она не имела других достоинств, кроме того, что она воспитала его в детстве как полубога и дала ему солдат для побед. Он мечтал увидеть ее снова, но можно лелеять мечту и не осуществлять ее.

Персеполь был сожжен, Сузы он не любил. Но в его владении находились Вавилон и Мемфис, столицы Амона, и, что особенно важно, Александрия в Египте, город, носивший его имя, который начал заселяться, и где заканчивалось строительство царского дворца. «Вот туда я и возвращусь… после того, как Дарий будет низложен, – сказал он, – ибо до тех пор, пока он не будет лишен короны, мое дело не будет завершено».

Он оставил казну в крепости в Экбатанах и поручил охранять ее своему другу Гарпалу, которого он сделал правителем сатрапии Мидия, вмещавшей территорию в два раза большую, чем Греция и Македония, вместе взятые. Он разделил войска на три части: одну оставил в Экбатанах; Парменион должен был вести главные силы армии спокойными переходами; сам Александр в сопровождении легкой войсковой колонны ушел вперед на восток. Его сомнения длились не более одной недели.

В летние месяцы на землях Мидии стоит невыносимая жара. В этой полупустынной стране, где днем бывает настоящее пекло, двигаться можно только ночью. Дезертиры и отставшие от персидской армии воины, изможденные, растерянные, похожие на загнанных животных, сдавались без сопротивления. То, что осталось от армии Дария, рассыпалось подобно изношенной ткани и оставляло клочья в горах, на тропинках, на унылых плато. Все пленные утверждали, что Дарий ушел далеко вперед и догнать его невозможно, а всадники Александра уже задыхались от дневного зноя и во время тяжелых ночных переходов.

В Рагах сделали остановку на пять дней. Пока Александр стоял у Каспийских ворот и не решался войти в ущелье, к нему пришло невероятное известие: Дарий уже не был царем. Многие персидские военачальники неожиданно сдались в плен и подробно рассказали о драме, разыгравшейся всего в двадцати тысячах шагов от Александра.

Дарий, видя, как уменьшается день за днем расстояние между ним и его преследователем и в то же время зная, что с Александром было небольшое войско, решил замедлить движение, перегруппировать свои войска, находившиеся в непосредственной близости к нему, и дать бой. Его хилиарх Набарзан воспротивился этому и перед собравшимися персидскими военачальниками изложил свой план, который был по существу выражением заговора, подготовленного задолго до этого дня. По мнению хилиарха, это сражение могло закончиться только полным разгромом. Единственным шансом на спасение было бегство в Бактрию, где Бесс, двоюродный брат Дария, по-прежнему пользовался авторитетом и сохранял союз со скифскими и индийскими народами. Корона от Дария, потерявшего доверие войск из-за своих бесконечных неудач, должна была перейти к Бессу и быть у него до полного разгрома врага.

Дарий, взбешенный этим открытым предательством, вынул кривую турецкую саблю из ножен, украшенных драгоценными камнями, и бросился на хилиарха, который едва успел убежать. Хилиарх тотчас же собрал свои войска и удалился вместе с ними из лагеря; так же поступил его сообщник Бесс; их примеру последовали и другие восточные сатрапы. С Дарием не осталось никого, кроме последнего преданного ему персидского военачальника Артабаза, который поспешил смягчить гнев Великого Царя и посоветовал ему соблюдать осторожность. Он обошел в лагере одного за другим всех сатрапов, сказав им, что Дарий готов простить каждого из них. Бесс и Набарзан вернулись в палатку Дария, пали перед ним на колени, уверяя его в своем раскаянии и верности ему. Но на следующий день во время похода они окружили Дария своими войсками, а ночью в лагере, пока Артабаз готовил отряд охранников для защиты повелителя, заговорщики вошли в палатку Дария, схватили его, связали веревками, затем бросили в деревенскую повозку и увезли. Бесс готовился к принятию короны при первой же возможности и одновременно думал о переговорах с целью выдать Дария и в обмен заключить договор, по которому Александр признавал бы за ним верховную власть в восточных провинциях.

Артабаз уже ничем не мог помочь царю и, опасаясь за свою жизнь, отступил на север.

Многие персидские сановники отказались признать Бес-са, повернули назад и сдались Александру.

Узнав новости, Александр приказал немедленно седлать Буцефала и отобрать тысячу самых выносливых всадников. На этот раз, когда он стремительно покинул Раги, никто не мог бы с уверенностью сказать, что им двигало, и не обернулось ли его стремление захватить Дария желанием спасти его. Предательство сатрапов настолько возмутило Александра, что он воспринял его как личное оскорбление. Он встал на сторону бывшего врага, как будто считал его своей собственностью, которую у него украли.

Александр скакал в горах всю ночь и утро, сделал остановку до вечера, вновь отправился в путь с наступлением прохлады и на следующее утро прибыл в деревню, где произошло восстание сатрапов. Там он проспал весь день, и как только солнце склонилось к закату, он опять был в седле. К полудню, сделав только одну остановку, он, доведенный до изнеможения, прибыл в поселок, где накануне разбила лагерь бактрийская конница Бесса. Крестьяне видели, как в грубой тряской повозке с кучерами, хлеставшими без отдыха лошадей, проехал великан с длинной черной бородой, с отсутствующим и скорбным взглядом. Отступавшие двигались тоже ночью, с вечерних сумерек до утреннего рассвета, и погоня в результате могла продолжаться, с одинаковой скоростью при свете ночных звезд до края Земли. Из тысячи сопровождавших Александра всадников осталось пятьсот, у которых лошади еще могли двигаться, и под раскаленным небом, в незнакомой и враждебной стране, не видя ничего вокруг, по едва различимым кратчайшим дорогам он шел напрямик с полудня до полуночи, с полуночи до рассвета, не заботясь о следовавших за ним спутниках, об упавших с седла и о тех, под которыми падали лошади с истекавшими кровью ноздрями.

На четвертое утро этих безумных гонок, когда они догнали арьергард Бесса, оставалось не более шестидесяти македонян, державшихся в седле только силой привычки. Сердца их отказывались биться в груди, и было бы достаточно горстки людей, чтобы разгромить их. Но несколько тысяч бактрийцев были до такой степени обессилены, что как завороженные увидели в шестидесяти всадниках всю армию Александра и, даже не пытаясь защищаться оружием, с воплями устремились к горным отрогам в надежде найти укрытие.

На дороге македоняне натолкнулись на трупы двух рабов с перерезанным горлом, одетых в ливреи персидского царя, и вскоре из ближайшей ложбины до Александра донеслись крики. Его звали солдаты. Там стояла брошенная деревенская повозка без кучера, в которую были впряжены две обезумевшие лошади. В повозке лежал Дарий. Он был мертв.

С грудью, пронзенной копьем, царь Вавилона, Суз, Персеполя и Экбатанов, бывший повелитель Египта, Финикии, Геллеспонта, земель Азии, владыка пяти рек и тридцати сатрапий, император половины мира, сын Ахурамзады и семи богов-покровителей света только что скончался; тело этого гиганта лежало посреди тихой долины в море крови. Бесс захотел, чтобы в руки Александра попал только труп Дария.

«Он хотел говорить с тобой, государь, произнес твое имя, – сказал командир македонянин, первый прибывший на место, – он испустил дух, когда мы услышали стук копыт твоей лошади».

Александр, пошатываясь, склонился над ним, напрасно желая заглянуть в последний раз в эти огромные глаза, взгляд которых влек его за собой с берегов Средиземного моря через всю Азию, и которые смотрели теперь только на миры, хранящие молчание. Слезы бризнули из глаз Александра, оставляя бороздки в густой пыльной маске, покрывавшей его лицо. Он обнял тело Дария, сжал его, поцеловал в лоб и повторял ему, как будто бы он мог слышать: «Клянусь тебе, я клянусь тебе, я не хотел этого!».

Затем он снял с длинной мертвой руки кольцо, служившее Дарию печатью.

Один за другим выезжали из ущелий его всадники на спотыкающихся лошадях. Александр приказал сделать в этом месте привал, лег на землю в тени повозки Дария и проспал десять часов подряд.

Проснувшись, он вспомнил, что в этот день он родился, – ему исполнилось двадцать шесть лет.