Каждая война приносила Филиппу Македонскому новую любовь. Казалось, его походы не могли закончиться до тех пор, пока новая женщина не взойдет на его ложе. Наложницы были военной добычей, украшавшей его дворец.

Победа над объединенными греческими городами означала исполнение его судьбы; на небо вернулись те же светила, которые видели зарю его могущества и победу над войсками его матери Евридики.

Но и любовь повинуется циклам. Так буря страстей, изведанная Филиппом лет двадцать тому назад на острове Самофракия, вновь зарождалась в нем, обещая любовные утехи его закатных дней.

У военачальника Аттала, с которым Филиппа сблизили бесконечные попойки, была племянница по имени Клеопатра, восемнадцати лет от роду. Когда она распускала свои черные волосы, они падали ей до колен; ее длиненные глаза горели темным огнем, который можно было принять за пламя плотской страсти, но это было всего лишь снедавшее ее честолюбие. Как только Аттал заметил, что девушка нравится Филиппу, он понял, какую пользу можно из этого извлечь. А поскольку она была не меньшей интриганкой, чем дядя, да еще в маске невинности, какой юность прикрывает коварство, то она искусно воспользовалась советами, на которые тот не скупился.

В ответ на знаки внимания, оказанные ей царем, она изобразила самую возвышенную любовь, представ перед ним то взволнованной, то восхищенной, то застенчивой, то грустной; она смотрела на этого хромого одноглазого Силена так, как будто открывала в нем прелесть Адониса и чары Орфея; она слушала без устали его рассказы о себе самом и хвалила его еще усерднее, чем он сам себя хвалил; она польстила ему своей ревностью ко всем его бывшим возлюбленным, но доказала, что она не такая, как они, не отдавшись ему.

Филипп, приученный к большей доступности, пылко заглотнул наживку. Вскоре он уже не сомневался, что встретил женщину исключительной души, без которой его счастье будет невозможно. Его желание превратилось в неотступное стремление, а потом в наваждение.

Утром он спешил в дом Аттала, где Клеопатра заставляла его ждать, пока закончится ее утренний туалет. Когда он проезжал по городу, каждая драгоценность, замеченная в ювелирных лавках, казалась ему созданной для Клеопатры. После охоты он посылал кабанов Клеопатре, которая терпеть не могла дичины, не притворялась, что лакома до нее.

Вечера царь проводил в обществе девушки, но никогда они не оставались одни. Родные, служанки и домашние могли созерцать властелина Эллады коленопреклоненным перед восемнадцатилетними ножками, которые отнюдь не размыкались. Ибо, невзирая на почести, которыми Филипп осыпал Аттала, и щедрые подарки его племяннице, та оставалась непреклонной. Она была якобы слишком набожной, чтобы взойти на ложе Филиппа без напутствия жрецов.

Убедившись, что он уже задыхается от желания, она приступила к нападкам на Олимпиаду. Ибо единственная помеха их счастью, уверяла она, исходила от царицы. Неужели такой всемогущий владыка, как Филипп, не может развестись с женой, которую он давным-давно разлюбил и которая никогда его не любила? Разве Филипп не знает, что народ говорит о рождении Александра? Как мог он дать себя обмануть этой басней о вмешательстве Амона, которая представляет его в смешном свете?

Филипп был весьма расположен слушать подобные речи и его поведение сильно беспокоило приближенных. Однажды Антипатр сказал ему об этом со своей обычной грубоватостью: «И не стыдно тебе, царь, быть на глазах твоего двора и твоего народа игрушкой девчонки, которой столько же лет, сколько твоей дочери, и вдобавок носящей то же имя?».

Немедленно Атталу были переданы некоторые из функций, которые до этого Антипатр ни с кем не делил.

Наконец, когда ослепление Филиппа стало полным, он призвал меня и, осыпав похвалами и подарками, побудил вопросить светила и знамения, станет ли счастливым его брак с Клеопатрой.

Зевс-Амон, внуши смирение твоему слуге, ибо он может обмануть себя мыслью, что все сделано им самим, тогда как ему понадобилось лишь прочесть твою волю, столь ясно выраженную!

В небе Клеопатры замужество, вдовство и смерть были начертаны до ее двадцатилетия. Что касается трех жертвенных животных, то печень быка была больной и в безобразных пятнах, печень свиньи черна и испещрена нехорошими линиями, печень же барана оказалась гладкой и здоровой. Время Филиппа приходило к концу; близко было время Александра.

Я передал царю тот ответ, на какой он надеялся, и посоветовал заключить брачный союз, радости которого, заверил я, он будет вкушать до конца своих дней.

Филипп тотчас объявил о своем решении развестись с Олимпиадой и жениться на племяннице Аттала. В дни, последовавшие за этим, воздух во дворце казался отравленным. Образовались два клана; многие придворные колебались между ними, не решаясь отречься сразу от прежних верноподданических чувств, но и опасаясь опоздать войти в милость к будущей царице. Наложницы, понимая, что над ними всеми нависла угроза, забыли о прежнем соперничестве и приняли сторону Олимпиады. Филипп отказывался ее видеть. Все же ему пришлось выслушать гневные упреки Александра в оскорблении, нанесенном его матери и ему самому. Это было их первое столкновение на людях. Филипп едва слышал юношу; он был не способен ни к какой рассудительности. Он уже не помнил, что Александр спас ему жизнь на равнинах Дуная, что он был ему обязан своей победой при Херонее, равно как и уважением со стороны народа и войска. На требование Александра ясно подтвердить его наследственные права ввиду того, что от новой жены у Филиппа могли родиться дети, тот бросил презрительно: «Дав тебе соперников, я представлю тебе прекрасный случай доказать твои достоинства».

Это означало то, что права Александра на престол поставлены под сомнение. Более того, Филипп потребовал от Александра присутствия на свадебных торжествах, дав ему понять, что, если он не придет, то сам вычеркнет себя из числа наследников.

Мне пришлось много постараться, чтобы успокоить Александра и Олимпиаду, убедить их не прибегать ни к железу, ни к яду, а также не употреблять ни воск, ни иголки, не обращаться к дурным магам-колдунам, куда менее образованным и способным менее помочь, чем я. Ибо в тот момент все, что они захотели бы предпринять против Филиппа, оказалось бы безуспешным и обернулось против них.

«Этот год, – сказал я Александру, – плохой для тебя; он единственный в твоей судьбе омрачен Сатурном. Тебе предстоят невзгоды, даже изгнание. Перенеси этот год терпеливо, ведь несчастья, которые он тебе принесет, чреваты грядущими триумфами. Подожди конца будущего лета».

И вот бракосочетание Филиппа и Клеопатры состоялось. Александр пришел на пир последним. Все взгляды обратились на него. Он с особым тщанием позаботился о своей внешности и предстал во всей красоте юного бога. Он был почти единственным среди гостей, не считая Гефестиона и меня, кто не носил бороды, вопреки обычаю македонян и большинства греков. Эта привычка бриться в возрасте, когда юноши обычно гордятся волосами, пробивающимися на подбородке, вызывала улыбку у Филиппа и у старых полководцев, которые видели здесь лишь желание выделиться среди других и играть в великого жреца. Они не знали, что египтяне удаляют со своего лица и тела все волосы, ибо они собирают грязь, и что борода фараона, которую он носит один и только во время церемоний, – накладная. Будучи слугою Амона, я никогда не отпускал бороды и дал Александру совет поступать так же. Гефестион первый начал подражать своему другу, а впоследствии приближенные Александра и почти все его войско переняли этот обычай.

В царевиче было в тот день особое очарование, которое сдерживаемый гнев добавляет к красоте; при виде его на лице новой супруги Филиппа мелькнуло сожаление. Она возлежала на центральном ложе рядом с Филиппом, чья рука во все время трапезы покидала блюда только затем, чтобы исследовать контуры его самого трудного завоевания. Теперь, когда бракосочетание освятило ее триумф, Клеопатра меньше заботилась о своем целомудрии и охотно показывала всем, что она истинная владычица державы, поскольку держит царя в таком порабощении.

На ложе, поставленном справа от них, Аттал нежился в своей славе счастливого дядюшки. Слева находились Александр, Антипатр и Парменион. Возвышение Аттала очень приблизило за последнее время этих полководцев к царевичу.

Но не одни их лица были мрачны в просторном зале, украшенном фресками. Честолюбивый Павсаний, раболепный спутник вечеров Филиппа во время херонейского похода, был назначен нести стражу у дверей и так явно выказывал свою досаду, будто с ним самим был учинен развод.

Чем дольше продолжалась трапеза и чем громче раздавались голоса, тем тяжелее в воздухе реяло насилие. Слишком много ревности, соперничества, интриг, боязни не угодить и невысказанного осуждения переполняли эти покои. Взрыв должен был произойти. Филипп был уже заметно пьян и все время побуждал Аттала, чью племянницу он держал в объятиях, воздавать ему должное. Поскольку, согласно обычаю, все гости вставали по очереди, чтобы выпить вина за благополучие новых супругов, Аттал поднялся и, потеряв всякую сдержанность, воскликнул: «Я молю богов, Филипп, чтобы они благословили твой союз и дали наконец тебе законного наследника македонского престола».

Александр вскочил. «Пес, так ты назвал меня незаконнорожденным?» – вскричал он.

И раньше, чем кто-либо смог предупредить его жест, он бросил свой тяжелый кубок Атталу в голову. Тот увернулся от кубка, но был облит вином. Он ответил тем же. Все присутствующие вскочили со своих мест, начался сильный шум. Кто-то кинулся разнимать противников, которые уже бежали навстречу друг другу. Столы были опрокинуты; чаши и кувшины покатились по полу. Все кричали, дав наконец себе свободу после слишком долгой сдержанности; одни принимали сторону Александра, другие Аттала, и новые драки уже готовы были вспыхнуть, когда вдруг Филипп встал, оглядел эту свалку своим единственным глазом, красным от опьянения и ярости, выхватил меч и ринулся на Александра с криком, что убьет его.

Все подозрения, накопившиеся еще с Самофракии, все разочарования первого брака, вся зависть, внушенная ему успехами Александра, – все это направляло его убийственный порыв. Однако он не завел Филиппа далеко; хромая нога изменила ему с первого же шага, и он рухнул на пол прямо в разлитое вино. Ошеломленный падением, неспособный подняться, он шлепал руками по луже и брюзжал. В наступившей глубокой тишине Александр, обернувшись к лежавшему пьянице, воскликнул: «Смотрите, македоняне, смотрите внимательно! Вот человек, который хочет вести вас из Европы в Азию, а не может даже пройти от одного стола к другому, не упав».

Он вышел, немедленно направился к матери и ночью, в сопровождении нескольких верных ему людей, ускакал с нею по дороге в Эпир.