Первым товарищем Александра стал Клит, молодой начальник дворцовой стражи, приходившийся братом кормилице Ланике. Его называли «Черным», потому что у него были очень темные кожа и волосы. В то время как мрачный вид Филиппа пугал маленького царевича, облик Черного Клита не вызывал у него отвращения, скорее наоборот. И с тех пор как Александр смог стоять на ногах, можно было видеть, как он бегает по анфиладе дворцовых зал за Клитом, играя ножнами его меча, или цепляясь за ремешки его сандалий. Если он и спускался с рук кормилицы, то лишь для того, чтобы взяться за руку начальника стражи, в котором он чувствовал ту же горячую кровь.

Я сказал Олимпиаде: «Молодой Клит втайне любит тебя. Никогда не отвечай ему взаимностью, даже в апрельские или октябрьские ночи, когда глас Афродиты в тебе сильнее всего, но одари его дружбой и дай ему понять, что ты тоже могла бы полюбить его, если б не неприступные стены, разделяющие вас, – тогда он обратит всю свою преданность на твоего сына и всегда будет его оберегать. Посмотри; ведь он привязан к нему больше, чем к ребенку своей родной сестры, маленькому Протею! Когда он гладит по голове Александра, он как бы лелеет свою мечту. Чаще доверяй ему сына. В первые годы у ребенка не обязательно должен быть слишком ученый воспитатель; ему нужен прямодушный мужчина, силой и бесстрашием которого он восхищался бы и поведению которого хотел бы подражать. Пусть Александр бегает за Клитом, тот научит его ходить по каменистой дороге, пить сырую воду из родника, валяться в свое удовольствие на траве. Для того, чтобы разъяснить смысл слов „хлеб“, „листва“, „птица“, „плод“ – не нужно обладать большим умом, нужно только, чтобы человек, объясняющий это, любил тебя, любил жизнь и хотел, чтобы ты тоже полюбил ее».

В течение четырех лет, с двухлетнего до шестилетнего возраста, Александра все время видели с Клитом, чистил ли тот лошадей в дворцовых конюшнях, начищал ли до блеска свое оружие или разгружал повозки с трофеями, присланными Филиппом с войны. «Твой отец – великий полководец,» – говорил ребенку Клит.

Однако временами этот молодой воин, полный сил, проявлял нетерпение и стыдился оставаться в мирной столице в то время, как там, далеко, сражаются войска.

«Клит, – говорил я ему, – верь прорицаниям. Хватит на твою долю сражений и побед, и тот, кто сегодня в славе, еще позавидует тебе. Но снискать славу, которая навеки осенит твое имя, тебе суждено не подле Филиппа, а подле этого ребенка, что спотыкается о твои ноги. Не пытайся опередить события».

Тогда Клит сажал маленького Александра верхом на смирную лошадку и водил ее по кругу, давая ему первые уроки выездки, или брал его с собою в поля, показывая ему, как удирают зайцы, или доставал ему из гнезда птичий выводок. Когда я видел, как они в сумерках возвращаются домой, как начальник стражи несет на руках спящего от усталости ребенка, у меня сжималось сердце, потому что я провидел будущность, идущую за ними по пятам. Я прозревал, что однажды этот мальчик убьет молодого человека, пронзив его грудь, к которой он приникает сейчас своей златокудрой головкой.

Я тоже часто заглядывал к Александру, чтобы показать ему чудеса, какие иные бродячие фокусники из Египта, Иудеи и Вавилонии в базарные дни показывают толпам зевак и которые для нас, магов, являются вещами элементарными, вроде своеобразного развлечения. На его глазах я делал предметы невидимыми или превращал один хлеб в двадцать. Я разрезал веревку на мелкие кусочки, а потом возвращал ее целой. Я изменял цвет воды в кувшине. Я делал так, чтобы камень источал благовоние розы. Я протыкал себе щеку иглой или заставлял ковер плавать под потолком. Маг всегда немного фокусник. Таким образом, я открывал Александру удивительный мир чудес.

Затем я стал водить его в храм и рассказывать о богах. Я научил его произносить их имена так, как произносят их жрецы – с необходимым выражением, чтобы высвободить сокрытые в них могущественные силы, ибо известно, что в слове заключена энергия. Александр вместе со мной присутствовал при жертвоприношениях, я учил его предсказывать по внутренностям животных. Еще не умея читать, он уже мог по печени жертвенного животного распознавать изначальные знаки предсказаний.

День Александра всегда завершался в обществе Олимпиады. Он радовался встрече с матерью, такой молодой и красивой. С отсутствующим взором сидела она на скамейке из слоновой кости и пряла пряжу. Когда сын прибегал к ней, она откладывала пряжу в сторону и брала его на руки. Она благоухала диковинными духами; все ее покои пропитались благовониями. Мало интересуясь своей дочерью Клеопатрой, которую поручила заботам служанок, она по малейшему поводу беспокоилась за сына и проводила долгие часы, созерцая его, как идола. Глаза ее при этом озарялись голубоватым холодным светом. Она подводила ребенка к возвышающемуся в глубине покоев алтарю, на котором день и ночь горели светильники и воскурялись благовония. Сидя на корточках с распущенными волосами и простирая вверх ладони, как того требовал обряд поклонения, торжественным голосом, напоминавшим ребенку голос жреца в храме, она произносила заклинания.

– Что ты делаешь, мама? – спрашивал он.

– Я взываю к твоему отцу и призываю на тебя его благословение.

– А где мой отец?

– Он там, – отвечала Олимпиада, указывая на алтарь, – так же, как и повсюду в мире, в солнце, в звездах.

Александр не мог понять, как это отец мог жить взаперти в тесном ящичке, стоявшем на мраморном столе, и одновременно быть тем победоносным полководцем с повязкой на глазу, который время от времени появлялся во дворце, нагоняя на него страх. Однако скоро он пришел к заключению, что у человека может быть два отца: один на Земле, другой в небесах.

Между тем Филипп, значительно расширив владения Македонии за счет афинских колоний, расположенных на побережье Эгейского моря, впервые попытался вторгнуться в пределы самой Греции.

Великий Совет Дельфийской Амфиктионии – не особенно надежного оборонительного союза, в который входили главные государства центральной Греции, – вступил в войну с коалицией Фокиды и Фессалии. Фиванское войско – лучшее, чем располагал союз, – потерпело поражение. Перед лицом опасности Великий Совет впервые призвал на помощь Македонию .

Филипп воспользовался случаем, чтобы одновременно получить подтверждение своим фракийским завоеваниям со стороны просвещенных греческих государств и войти в их союз на правах спасителя. Тогда другие эллинские земли стали бы смотреть на Македонию не как на полуварварскую страну, но как на братское государство. Он уже воображал, как он, заступник и освободитель, вступает в дельфийский храм, украшенный пальмами по повелению Священного Совета.

Собрав войска, он двинулся на юг и с такой поспешностью устремился на тирана Фессалии, что был разбит и принужден в беспорядке отступить к границам Македонии. Своим же дрогнувшим воинам и горько разочарованным союзникам он сказал, что это был всего лишь стратегический маневр, и что, подобно тарану, бьющему в городские ворота, он отошел лишь для того, чтобы затем ударить с большей силой. Удивительны не эти слова, но то, что он выполнил свое обещание.

Филипп был хорошим оратором. Приказав своим воинам надеть лавровые венки, подобно священным воителям, и сам двигаясь впереди – бородатый, кривой – этакий защитник веры и свободы, он вернулся и прижал войска противника к заливу Патаса. Предводитель фокидцев Ономарх бросился в море, надеясь добраться вплавь до проходящего мимо корабля нейтрального государства, однако лучникам удалось в него попасть, и он был доставлен обратно на берег. Филипп велел распять его как богохульника, и в тот же день приказал казнить три тисячи пленных, часть которых повесили, а часть утопили.

Достаточно скоро всем стало очевидно, какие выгоды он извлек из этой кампании и во что обошлась его помощь. Прогнав фессалийского тирана, он сел на его место, занял страну целиком и присоединил к ней все побережье, вплоть до острова Эвбеи, став, таким образом, властителем северной Греции от моря до Эпира – родины своей жены.

Он готов был двинуться и дальше, под тем предлогом, что Дельфийский Совет, в признание его заслуг, дал ему такое право, и хотел уже пройти с войсками через Фермопилы. Но тут афиняне, дотоле не вмешивавшиеся в распрю, но с неприязнью поглядывавшие на победы этого спасителя веры, заняли своими войсками знаменитое ущелье.

Антипий, заслуженно носивший прозвание Премудрый, с трудом вразумил окрыленного успехами Филиппа, однако в конце концов последний решил удовольствоваться тем, что уже завоевал. Он знал, что в Афинах появился человек, провозгласивший себя его противником. Это был оратор Демосфен, возглавлявший многочисленную партию и имевший большое влияние на толп], он являлся защитником в суде и, пользуясь своим даром красноречия, убеждал сограждан, что македонская экспансия представляет для них большую опасность. Он не переставая оплакивал утраченные афинские колонии: гору Пангею, Потиду, Метону… и призывал защитить колонии, находящиеся под угрозой захвата. Опасаясь вызвать новую священную войну, но на сей раз уже против себя самого, Филипп решил не пожинать дельфийские лавры. Он обосновался в столице Фессалии Ларисе, чтобы наладить управление новыми землями. И здесь он, по извечной своей привычке, снова влюбился.

Его ночи в Фессалии скрашивала прекрасная Филемора. Филипп настолько увлекся, что с гордостью демонстрировал ее окружающим, уступал ее желаниям, стали даже поговаривать, что она его околдовала. Он держал ее в качестве официальной наложницы и затем беременной привез в Пеллу. Когда фессалийку представили Олимпиаде, та, осмотрев соперницу, лишь заявила, что подобная красота сама по себе есть колдовство и девушка может обойтись без других чар. Однако доброжелательство царицы было притворным.

«Подождем, – говорила Олимпиада своим близким, – пока она надоест Филиппу, как надоедали все остальные, как надоела я сама. Подождем, пока он уедет».

Ждать пришлось недолго. Проведя в Пелле несколько недель, на протяжении которых он занимался чеканкой монет, благоустройством дорог и возлияниями во дворце, Филипп отбыл во Фракию, оставив прекрасную Филемору накануне родов.

Родившегося у нее сына назвали Арридеем. Созвездие, под которым он родился, соперничало с созвездием Александра, но для настоящего противостояния ему все же не хватало силы; к тому же оно было осенено знаком преждевременного несчастья.

Олимпиада сказала мне: «Сделай так, чтобы он умер».

Я объяснил ей, что убийство в данном случае дело ненужное и небезопасное. Существует другой путь. К чему брать на себя грех преступления, к тому же ненужного? «Этому ребенку, – продолжал я, – звездами определена такая же долгая жизнь, как и твоему сыну. Но ему уготована жизнь крота, а твоему сыну – жизнь орла; пусть он живет – на его фоне жизнь Александра засияет еще ярче». Существуют средства для укрепления жизненных сил и умственных способностей, но есть и такие, которые ослабляют рассудок и телесную силу, с их помощью из царевича можно сделать дурачка. Ребенку наложницы давали яды замедленного действия. Уже с колыбели в его голове сгущалась мгла слабоумия, которое проступало и в его чертах; никогда не суждено ему было выбраться из этого тумана. Таким увидел его Филипп, когда вернулся в следующем году после того, как захватив тридцать две новых греческих колонии, расширил свои границы до Геллеспонта, почти до пределов Великой Персидской Империи. Если раньше он и подумывал о том, чтобы когда-нибудь вместо Александра поставить у кормила македонской власти Арридея, то теперь похоронил эту идею.