Глава 11
Вольному – воля
Олега не забрали. Он все время ждал, что вот сейчас женщина с бульдожьим взглядом обернется и скажет:
– Руки!
Ему не останется ничего, кроме как эти руки протянуть под стальные браслеты. Невиновен? Кто в это поверит? Кто вообще ему верит? Саломея? Кира? О, Кира – отдельная песня. Сахарная блондинка с упрямым подбородком, актриса магазинных подмостков.
Ловко ухватила ситуацию. И не боится. Вправду видела что-то? Или соврала, как врала всегда? Взять бы ее за горлышко да встряхнуть хорошенько. Но нельзя… Кира – алиби. Глупое, но какое уж есть.
Жених и невеста… тили-тили тесто. Тесто замешано, крутое, вопрос – какие пироги получатся. Но не о них думать надо.
– То есть вы всю ночь провели с гражданкой… – Иван Петрович поднял блокнот и сощурился, словно пытаясь прочесть написанное им же.
– С Кирочкой, – подсказал Олег, подавляя смешок.
Кира-Кирочка. Дурочка, которая полезла в озеро луну ловить. Близко луна, сама в руки просится. Вот только как знать, что за твари под золотым пятном сидят?
– С Кирочкой… – задумчиво протянул Иван Петрович и лист поскреб.
– Мы разговаривали. Сначала. А потом – сами понимаете.
Олег откинулся на стуле. Его душил смех, неуместный, но навязчивый, истерический.
– Ну а дальше она ушла. Ну я так думаю. Я заснул почти сразу. А проснулся уже с топором.
– С топором… и топора прежде не видели?
– Не видел. И понятия не имел. Даже порезался. Вот! – Олег продемонстрировал рану, уже спрятанную под слоем бинтов. – Конечно, вы думаете, что я ее убил. Мы не ладили – это правда. Она считала меня самозванцем.
– А вы?
– А я ее – хищницей. Ну не только ее.
Вспоминать больно, и смех уходит сам.
– Мне не нравилась Татьяна. Она была… ну классическая охотница, если понимаете, о чем я. Она не любила Сергея. Наверное, это уже неважно.
Татьяна мертва, и Сергей мертв. И Мария Петровна. Как будто кто-то спешит стереть семью, дерзнувшую оживить старый дом. Дома тоже хотят покоя.
– Вы говорите, говорите, я уже решу, чего важно.
– Да нечего говорить.
– Разве? – Ноготь продолжал драть блокнот, Иван Петрович всецело сосредоточился на этом занятии и, казалось, не замечал ничего вокруг. – Так уж и нечего? Я вот слышал, что братец ваш преставился намедни. Соболезную.
Сказано равнодушно, и тон этот – что игла под ногти.
– И знаете, что странно? А то, что умер он аккурат в ваш визит. Совпадение?
– Хотите сказать, что я его убил?! – Олег сжал кулаки, сдерживаясь, чтобы не ударить.
– Помилуйте? Разве я говорил такое? Нет, что вы… обращаю внимание на этакую странность. Брат ваш помер. И жена его. И теща… следующий-то кто? Из кровных родственничков вы да Тамара.
И Леха, тихий беловолосый мальчонка, который не расстается с книгой.
– Уехали бы вы отсюдова, а? – предложил Иван Петрович тоном доброго дядюшки. – Только недалече. Чтоб найти мог. А то же дело неясное… вот вы, говорите, что Татьяна Булгина брата вашего не любила. На чем, позвольте узнать, вывод сделан?
– На наблюдениях.
Случайно пойманные взгляды. Отражения лица на зеркальных плоскостях. Слова. Фразы. Жесты. Притворная любезность, которой хватало ненадолго. Стоило Сергею отвернуться, как взгляд Татьяны леденел.
– Зачем ты здесь торчишь все время? – как-то, разморенная жарой и виски, спросила она. – Ты что, не понимаешь? Ты мешаешь нам!
Она ведь и красавицей не была. Шея коротковата, а руки длинны, ленивы. Каждое их движение – почти подвиг. Иногда Олегу чудилось, что эти руки слишком много весят, потому Татьяна и не справляется с ними. Тогда же он ответил вопросом:
– Кому «нам»?
– Мне. Мне ты мешаешь! Трешься тут! Вынюхиваешь что-то.
– А тебе есть что прятать?
Она зевнула и потянулась, нарочито медленно, картинно:
– Скажи, Олежка, за что ты меня не любишь?
– А за что ты не любишь меня?
– Не знаю. Наверное… наверное, вот такая взаимность. Слу-ушай, Олежка, а давай мы тебя с Тамаркой оженим? Вы – хорошая пара. Честное слово – хорошая! Оба тихушники, себе на уме. Сойдетесь. И мы одной семьей станем? Или Томка не так хороша, как я? А, Олежка? Я тебя нравлюсь?
– Нет.
Татьяна лишь рассмеялась. С ее самомнением не уживалась мысль, что она нравится далеко не всем. Только в пересказе это выглядит обвинением того, кто не в состоянии на обвинение ответить. И Олег сминает рассказ.
– В тот день мы с Сергеем поругались. Я был не прав. Он любил Таньку. И уже устал ей доказывать, что любит. А мне и вовсе доказывать не собирался. Я ему сказал, что он слепой. И если хочет от правды отворачиваться – дело его. Он обозвал меня самоуверенным идиотом… последний разговор, понимаете? А спустя неделю мне звонят и говорят, что Серега убил жену.
– Препечальное известие, – соглашается Иван Петрович, убирая треклятый блокнот под стол. – А скажите-ка мне, любезный друг мой Олег, с чего вдруг вы именно сейчас здесь объявились? Еще одно совпаденьице?
– Скорее дело.
Первый звонок раздался в шесть утра. Олег не спал. После того, что случилось с Серегой, он вообще засыпал плохо, а просыпался рано. И лежал, гадая, когда же его черед. Иными днями случалось, что никогда. Аргументы генетических линий действовали лучше успокоительного. Но случалось логике отказывать, и тогда Олег принимался выискивать в себе то самое, что толкнуло брата к убийству.
И отца…
И деда, хотя про деда Олег ничего не знал. Тот день был как раз из таких, нестабильных.
– Алло, – сказали Олегу скрипучим голосом. – Алло…
– Слушаю.
– Ты слушаешь. А я жду.
– Кого? – Он еще подумал: а не послать бы звонившего куда подальше.
– Тебя.
– Ты кто?
– Не узнал? Не узнал… не узнал… – В трубке голос угасал, как угасает эхо, запутавшись в скалах. – А я ждал… ждал… ждал…
Олег узнал не голос – скрип. Ставни в Олеговой комнате. Он клял рабочих, смазывал, снимал, что-то подкручивал, снова вешал. А ставни продолжали скрипеть, насмехаться.
– Приезжай, Олежка. Интересно будет.
И трубку повесили. Номер не определился.
Потом были еще звонки. Ночью. Ранним утром. Днем – никогда. Дом разговаривал с ним, порой обиженно, порой – устало. Уговаривал приехать, манил скрипами, вздохами, но при том никогда не напоминал о случившемся. Дом плакался об одиночестве. Олег сходил с ума.
А чтобы совсем не сойти – нашел Саломею.
«Специалист-парапсихолог даст консультацию по вопросам запредельности». Олегу очень это слово понравилось. В нем не было волшебства, но только условный предел и что-то, находящееся по другую его сторону. К примеру, говорящий дом.
Звонок. Встреча. Разговор. И сделка, которая – не больше, чем попытка откупиться от судьбы. Дом тоже спрашивал, верит ли Олег в судьбу.
– Ну… можете быть свободны, – сказал Иван Петрович, и Олег удивился.
– Свободен?
– Вольному – воля.
– А топор?
И отпечатки. И кровь на лезвии. Созданное Кирой-Кирочкой алиби ненадежно, как мартовский лед. Но неужели сработало?
– А что топор? – поинтересовался Иван Петрович старческим, брюзгливым тоном. – На экспертизу пойдет топор… на экспертизу… отпечаточки на нем ваши, верно. Вот только вы у нас левша. А били справа… да… справа били.
Олег – левша, а били справа! Все оказалось просто.
– И держали-то вы неудобно. За конец рукояти. Так и не замахнешься-то толком. А девушка ваша опять же… да… совокупность причин. Совокупность причин.
– Тогда кто?
В голове билась одна мысль – не посадят. Пока – не посадят.
– Следствие разберется, – пообещал Иван Петрович.
