Глава 1
Родственные узы
Вера пряталась на кухне. Она знала, что убежище это ненадежно, что если ее и будут искать, то в первую очередь именно здесь, но искать другое у нее не было сил. Да и кухня, огромная кухня с двумя холодильниками, с морозильным шкафом, машиной для приготовления кофе и другой, в которой выпекался хлеб, ей нравилась больше любой иной комнаты.
Имейся здесь кровать и шкаф, Лера и вовсе осталась бы жить.
И мысль вдруг показалась удачной: в доме столько комнат, неужто не найдется хотя бы одной, крохотной, для Леры? Чтобы не сейчас, но вообще, в принципе? Лера готовила бы. Она хорошо готовит. И экономно. Герману Васильевичу нравится. А Полине – не очень.
Полина не допустит Леру в дом. Почему? А потому что Лера слишком много о Полине знает.
Лера включила воду тонкой-тонкой струйкой – так счетчик крутится медленней – и поставила кастрюльку. Чайник был слишком велик, и греть в нем воду для одного человека было бы расточительно. Вода лилась, кастрюлька наполнялась, а Лера сидела на полу, ждала.
С детства она научилась ждать, понимая, что спешка, слезы или крики никак не приблизят цель, но напротив, ее отодвинут на неопределенное время. Хочешь новую куклу? Не реви, а возьми старую и сшей ей новое платье. Кукол-то хватает, и что за беда, если они все – чужие, отданные.
И платья такие же…
И обувь…
Но это ведь не главное. Деньги – для другого нужны.
– Для чего? – спросила Полька. Она появилась в доме через год после рождения Ивана, приехала из деревни вместе с огромными баулами картошки, крупной красной свеклы, которая трескалась и марала соком морковь и подгнившие мятые яблоки.
За Полиной дали и домашних консервов в банках под проржавелыми крышками, соленого сала, колбас, высушенных до деревянной твердости, и денег в белом чистеньком платочке.
Деньги бабка спрятала в сундук, а про Полину сказала:
– Пускай поживет, сиротинушка. Чай, потеснимся.
Тесниться пришлось Лерке, в шкафу, забитом тряпьем, в кровати, на которой пришлось спать вместе, на столе и полке, да и в жизни. Но, как ни удивительно, Полина ничуть не помешала, напротив, она помогала Лерке и с малым возиться, и уроки делать, да и вообще хоть как-то разбавляла то болото, в которое превратилась жизнь после маминого побега.
Вот только иногда Лерка Полину не понимала.
– Для чего нужны деньги? – У Польки платье было не новым, но хотя бы перешитым аккуратно. Платье это манило Лерку нарядными пуговками, кружевным воротничком и тесьмой, нашитой в три ряда просто для красоты.
Бабушка никогда не тратила ткань зазря.
– Не знаю. Вот вырасту и чтобы выучиться.
– Образование бесплатное, – фыркнула Полька. Она была старше Лерки, умней и жизнь повидала. Она умудрялась нравиться бабуле, Клавке и посеревшему за прошедшие годы отцу.
Полька убиралась, готовила, расковыривая ножом смерзшийся ком котлет, нарезая каменное пюре ломтями и обжаривая его на домашнем сале. Выходило вкусно.
– Глупая ты. А деньги нужны, чтобы жить. Красиво жить, а не…
Полька собирала макулатуру, но, прежде чем в школу тащить, перебирала старые газеты и журналы, выискивая яркие страницы. Когда страниц набралось много, она обклеила ими комнатушку.
– Вот молодец девка! – восхитилась бабушка. – Учись, Лерка.
Польку устроили в ту же школу, и это оказалось удобно. Теперь Лерка не была одна.
Доучившись до девятого класса, Полька встала перед выбором, который, в общем-то, и не был выбором, ведь все уже решили.
– В училище пойдет, – сказала бабка классной руководительнице, когда та осмелилась заикнуться, что девочка талантлива и имеет неплохие шансы на золотую медаль. – Нечего ей за так штаны протирать.
Как ни странно, Полина не стала противиться бабкиной воле, да и Клава поддержала это решение, сказав:
– Медсестры завсегда нужны. И при деньгах. Небось людишки-то конвертики несуть… несуть… – Она замолчала, задумавшись, верно, над тем, что сама избрала в жизни не ту профессию.
Поступила Полина легко. Ей вообще все давалось легко, как будто бы сама жизнь подыгрывала сиротке, не желавшей признавать собственное сиротство.
На втором году Полина нашла работу, но деньги бабке не отдала. Случился скандал. Старуха орала, брызжа слюной, потрясая сухими кулачками, наскакивая на Полину, словно желая сбить ее с ног. Полина улыбалась. Глядела и улыбалась.
– Деньги не для того нужны, чтоб их копить, – сказала она, когда бабка устала орать. – В могилу же не заберете. Жить надо. Красиво жить.
И купила себе шляпку из красного войлока, с перьями, бусинами и пластмассовыми цветами. А бабка купила замок, который навесила на холодильник.
– Нет тут ничего тваво, – шипела она, стоило Полинке выглянуть на кухню. – З-с-смеюка.
– Сама вы змеюка. Глядите, как бы собственным ядом не отравились.
Бабка верещала, а Полина смеялась. Запертый холодильник ее ничуть не взволновал. Более того, Полина сама приносила еду – паштеты в железных баночках, копченую рыбу, мягчайший сегодняшний хлеб и французские батоны, неэкономные, крошащиеся. Подарила она Лерке и колготы сеточкой, и юбку с тремя пуговицами, и ту самую шляпку, которую сама и месяца не проносила.
Вещи у Полинки появлялись из ниоткуда, постепенно заполняя комнату: брюки, кофточки, маечки, лифчики кружевные и совершенно невозможные легкие трусики, которые никак нельзя было стирать хозяйственным мылом. На вопросы Полинка отшучивалась, но каждая шутка ее становилась все злее, и вот уже не слова – шпильки втыкает она в раненое Леркино любопытство.
– Где взяла… где взяла… заработала.
– Знамо, каким местом заработала! – Бабка караулила под дверью.
– А тебе и завидно!
Полинка кричала из-за двери, выплевывая слюну и не пережеванную колбасу, которую она откусывала прямо от палки, сдирая оболочку острыми ноготками.
– Шалава!
– Дура старая!
Все закончилось именно так, как и должно было: однажды Полинка приволокла чемодан из желтой кожи, куда и запихала вещи. И швыряла она их безо всякого к ним почтения, нисколько не заботясь, что ткани помнутся, а острые зубцы «молний» оставят затяжки на тонком трикотаже.
– Ну бывай, сестричка-лисичка, – Леру Полинка обняла, прижалась расцветшим пышным телом. Пахло от нее острыми духами и французским багетом, которого теперь точно никто не купит. И Лерка не выдержала расставания – заплакала. А с нею и Ванька, обычно тихий, заревел, и так трубно, смешно, что слезы сами собой унялись.
– Держись тут. Не кисни с этими шизоидами. Подрастешь – заберу с собой, – пообещала Полинка.
Лера не поверила.
Прошли годы. Был девятый класс. Визит учительницы. Разговор – уже не с бабкой, но с Клавкой, которая как-то незаметно вобрала в себя бабкины черты, – и отцовы слабые возражения: мол, пусть доучится.
Выпускной. Училище и профессия парикмахера.
– Стилистом сделаешься, – решил Ванька, который уже достаточно вырос, чтобы обзавестись собственным мнением. – Стилисты красиво живут.
Лера жила скучно. И дожив до двадцати трех, она почти смирилась с тем, что дальнейшее ее существование пойдет по натоптанной колее, где есть место работе, дому и работе на дому. Но на двадцать четвертый день рождения появилась Полина. Она вошла в парикмахерскую – полуподвальное помещение с окнами-бойницами, вечной сыростью и бурчащими трубами – и просто сказала:
– Здравствуй, сестричка.
Лера сразу узнала ее, пусть нынешняя Полина мало что взяла от прежней, сбежавшей из дому с желтым чемоданом, полным бессмысленного барахла.
– Здравствуй. У меня клиент записан. Подождешь? – Мелькнула крамольная мысль передать клиента напарнице, но Лера мысль отбросила: встреча встречей, а деньги деньгами.
– Подожду. А меня причешешь? На голове срач совершеннейший.
– Потом. Разберемся.
Полина села в кресло и взяла позапрошлогодний журнал, который и листала ближайшие полтора часа. С каждой минутой присутствие этой чужой женщины все больше тяготило Леру. И собственные руки, обычно ловкие, вдруг сделались тяжелыми, неумелыми. Щелкали ножницы. Сыпались обрезанные пряди на синее покрывало. Спертый воздух, словно старая губка, впитывал запахи мусса и лака. Надрывно гудел фен.
А Лера думала о том, что же Полинке от нее надо.
Не денег ли?
Деньги имелись. Спрятанные от Клавки и отца – Иван поклялся тайны не выдавать, – они ждали того самого «черного дня», который так и не наступил в бабкиной жизни, но непременно должен был наступить в Лериной. Денег было жаль. И Лера решила, что соврет, будто бы их и нету…
– В общем, расклад такой. Хата обойдется в три копейки… оформляем опеку. У меня есть связи, так что сделают быстро… – Полина говорила жестко, глядя в глаза, и Лера не смела отвести взгляд.
И вправду чужая. Эти пегие волосы, этот узкий лоб с морщинками и коротковатый нос. Губы с бледной гигиенической помадой. Шея в хомуте воротника. Свитер старенький, растянутый, а шея бледная.
– Ты меня слушаешь? – Полина сердится и хватает за руку. У нее цепкие пальцы. И никакого маникюра. – Старуха одна. В маразме. И на такой жир желающий сыщется. Будем хлопать – упустим.
– Ты хочешь, чтобы я оформила опеку…
– Да!
– А потом что?
– Потом – суп с котом. Квартиру продаем. Деньги – делим. Реальные, Лерунь, деньги, а не твои копеечки.
– А старуха?
Полина выпускает, нет, отбрасывает Лерину руку. Лицо кривится, губы съедают помаду, а острые блестящие зубы готовы вцепиться в Леру.
– Не тупи. Помрет старуха. Скоро. Я знаю…
– А почему ты сама… ну не хочешь… и делиться не надо? – Лера чувствовала себя неудобно. Встать и уйти, оборвав разговор? Или сразу ответить отказом? Это ведь просто. Короткое «нет» и никаких обязательств.
Но деньги… сколько стоит квартира?
Много. Лерке никогда не накопить, пусть бы она и работала сутками, переводя все заработанное в валюту, а валюту укрывая в тайнике.
– Потому что это будет подозрительно. Я – медсестра. И если я оформлю опеку, а пациентка умрет, сразу станут говорить, что это я ее… а ты – никто. Тише. Не перебивай. Официально мы не родня. Вообще никак. И докопаться до истины… Кому оно надо, если поверху все чисто. Лерунь, подумай. Хата старой постройки. Четыре комнаты. Четыре! Потолки высоченные! Окна – во всю стену. Центр города. Да ее продать – нефиг делать. Особенно если с ценой не гнуть… хватит и мне, и тебе. И дяде, который нас прикроет.
– К-какому?
– Такому, – передразнила Полинка. – Меньше знаешь – крепче спишь. Учти, сестричка, такой шанс – раз в жизни бывает. Я вот ждала… господи, как я ждала. Какого дерьма нахлебалась – тебе не рассказать. И ты вот хлебаешь. И собираешься до конца жизни хлебать, добровольно. Тебе что, нравится вот так вот жить? Ножницами щелкать. Экономить на всем? Ждать, когда папаша с Клавкой откинутся, чтоб потом несчастные две комнаты делить? Ванька небось не отступит… да и к тому времени у него семья, у тебя семья…
Она сменила тон и говорила мягко, с сочувствием.
– Ты пойми, что я к тебе пришла только потому, что верю. Как себе, – Полинка хохотнула. – Больше, чем себе. Но… если что, то найду кого-нибудь. Я не собираюсь упускать свой шанс.
– Мне надо подумать, – прозвучало до невозможности жалко.
– Думай. Только недолго. Завтра я зайду. Ты же работаешь завтра? Конечно, работаешь. Ты только и умеешь, что работать… не упусти шанс, Лера.
В тот день Лера вернулась домой позже обычного. С порога в нос ударило прокисшей капустой и прелой морковкой. Ее закупали на овощебазе, хранили в коробах с песком, каждый месяц песок пересеивали через сито, но морковка все равно выгнивала.
И воняла.
На морковной гнили плодилась мошкара, облепляла выцветшие обои, местами заклеенные газетами, и виделось – буквы ползают. Линолеум на полу протерся до дыр. А шкаф перекосился, упал на одну стену и теперь дверцы не закрывались. Из шкафа выпирали бугры пакетов с тряпьем, и все это было до того мерзко, что Лера расплакалась.
– Кушать будешь? – В коридор выглянул Ванька. – Я погрел картошечки.
Замороженные котлеты и окаменевшее пюре. Салат из капусты с заправкой из рапсового масла. Изредка – вареные яйца. Или морковные биточки.
Разве этого она заслуживает? Разве ради этого работает?
– Ты чего ревешь? – Ванька почесал шею. А волосы-то отросли. Постричь надо бы, но сам он не попросится – жалеет Лерку. Она же устает в парикмахерской, выматывается до полного отупения.
– Садись. Я помогу.
Он усадил на табурет и принялся стягивать болоньевые сапоги, почти новые, но с трещинами на подошвах.
– Клавка сегодня до двух. А отец спит уже.
Лерка ревела. Ей было жаль себя, и Ваньку тоже, и отца, который загнал их всех в эту дыру, и даже несчастную Клавку, которой ради котлет приходится оставаться в столовке до поздней ночи.
Полинка предлагает шанс…
– Я тут решил… ну короче, отец прав. Хватит мне сидеть на шее… и надо чего-то думать.
– Чего? – Лера позволила себя раздеть. От дрянного пуховика на кофте остались белые куриные перышки. И куртки-то нормальной нету.
– Ну… тут на рынке подработать можно.
– А учиться?
В каком он классе? Седьмой? Восьмой? Забыла. Заработалась. Ванька выглядит взрослым совсем. Он длинный, даром что тощий, но глаза серьезные, умные.
– Потом как-нибудь.
Не будет этого мифического «потом» ни у Ваньки, ни у Лерки. А будет «сейчас», растянувшееся на вечность. И когда-нибудь сама Лерка сделается похожей на бабку, а Ванька – на отца.
И в этот миг Лерка приняла решение.
Все оказалось не так ужасно, как Лера себе представляла.
Квартира, пропахшая старостью, но просторная, с огромными окнами и лепниной на потолке. Лера эту лепнину – листья, цветы, обшарпанных купидонов с треснувшими лицами – разглядывать могла часами. Хозяйка квартиры большей частью спала, а проснувшись, начинала говорить о чем-то вовсе уж не понятном. У нее были блеклые глаза и редкие волосы, сквозь которые просвечивала темная морщинистая кожа. Голос ее скрипел, словно там, в горле старухи, терлись друг о друга дверцы древнего серванта. Но Лера привыкла.
Лере понравилось.
Она бродила по комнатам, разглядывая удивительные вещи родом из прошлого, представляя себя то потерянной принцессой, то драконом, заблудившимся средь пыльных сокровищ. И книги, которых в доме сыскалось превеликое множество, были лучшим из них.
Прежде у Леры как-то не выходило читать. А сейчас она, почти уже свободная, глотала слова и предложения, плакала вместе с Татьяной над разбитым сердцем и страдала по вишневым садам, обреченным, как и все в этом мире. Порой Лера бралась читать вслух, и тогда подопечная ее, седая птичка с больным голосом, умолкала.
– Заберите книги, – попросила она однажды. И вцепилась в Лерины руки. – Умоляю, книги заберите.
– Зачем?
– Продадут. Все здесь продадут. Думаете, я не понимаю? Я больна. Помирать пора. Вьются стервятники… стервятницы. Думала, и ты с ними. А ты другая. Хорошо, что другая, – повезло, значит. Забери книги. Тебе дарю. А чтоб потом свои не загрызли, приведи нотариуса…
Лера и привела. Оформление дарственной затянулось на три дня, и все эти дни старушка держалась бодро. Она шутила, сама же хрипло смеялась над шутками, рассказывала про Сталина и еще лагеря, куда ее батюшку, приличнейшего человека, сослали, но быстро вернули, спохватившись, что без него ну никак не обойтись. И нотариус, изначально настроенный скептически, оттаивал. А уходя, посоветовал книги убрать.
– Мало ли… – неопределенно произнес он, глядя под ноги. – Лучше, если уберете.
И Лера вновь вняла совету. Она убрала пыльные тома, заменив их иными, собранными отцом в те времена, когда он позволял себе тратиться на книги.
А потом старушка умерла, тихо, во сне, словно не желая тревожить дневной покой квартиры. И Лера, отпустив и полицию, и «Скорую», позвонила по даденому Полинкой номеру.
– Приезжай, – сказала она и повесила трубку.
В кухне, такой огромной и неудобной, построенной шестиугольником, Лера налила себе воды и разбавила ее валокордином. Сердце екало. И душе было неудобно в теле, как будто бы Лера сделала что-то плохое. К приезду Полинки стало лишь хуже. Та вошла, не разуваясь, оставляя на древнем паркете грязные следы.
– Похороны устрой, – велела она с порога. – Только без особых там… ну не мне тебя учить экономии. Главное, проводили старушку. Мир ей.
– Мир.
– Сегодня у нас что? Среда. Значит, в пятницу и займемся.
– Чем?
– Переоформлением. Господи, Лер, ты тут сама не двинулась, часом? Или собралась меня нагреть? – Взгляд Полинки сделался колючим. – Учти, сестричка, тебе в этой игре не тягаться.
Лера обняла себя. Ей было зябко, муторно. И старуху жаль до слез. И квартиру, которую продадут в чужие руки. И придет конец древним тканым обоям с розами и папоротниками, дубовому паркету да лепнине. Хотя лепнину, может, сохранят. Лепнина нынче в моде.
Полинка же обходила комнату за комнатой, делая пометки в крохотном блокнотике.
– А книги где? – спросила она, добравшись до зала с роялем.
– Вот…
– Не дури, Лерунь. Ты знаешь, что это – не те книги, – Полина облокотилась на рояль, крышка которого изрядно запылилась. – А если не знаешь, то у меня списочек имеется…
Она развернула блокнот к Лерке, почерк у Полины остался мелким, нечитабельным, но Лера знала список наизусть.
Жорж Санд 1837 года. «Крейцерова соната» Толстого, изданная в последний год века девятнадцатого. Горьковский «Жрец морали» и прижизненное издание Пушкина.
– Они принадлежат мне.
– Неужели?
– У меня бумага есть.
– Бумага, значит? Знаешь, куда засунь свою бумагу? Дура! Идиотка! Да тебя же…
– Тебе хватит, – Лера вдруг поняла, что больше не переживает, ни за мертвую старуху, ни за квартиру, теперь тоже совершенно мертвую. А значит, не будет ей больно. – Здесь много еще осталось.
Наверное, Полинка по лицу все поняла. И смирилась. Убравшись из квартиры, она вернулась в пятницу, после похорон, но не одна, а со смуглым типом, похожим не то на испанца, не то на еврея. Тип постоянно потел и вытирал руки женским платком с цветочками. Лера, не желая видеть этих двоих, спряталась на кухне. Туда и принесли бумаги.
Вообще бумаг было много, бесконечное море страниц с волнами строк и маяками печатей. Закончилось все как-то и сразу. Полинка деньги отдала, принесла сумку и кинула на кровать:
– Твоя доля. Стоимость книг я вычла. И еще, сестренка, мой тебе совет – сваливай из города.
К совету Лера не прислушалась. Квартиру она подобрала в тихом райончике, в доме, недавно возведенном и лишенном истории. Денег хватило и на ремонт, и на книжные шкафы.
Иван не стал спрашивать, откуда взялись сначала книги, а потом и деньги. Только попросил:
– Не связывайся больше с этой стервой.
Откуда он узнал про Полинку, осталось неясным. Но Лера пообещала, что связываться не будет. И как знать, не случилось ли все лишь потому, что Лера не сдержала слово?
Засвистевший чайник вывел Леру из раздумий. Она с трудом поднялась, склонилась над умывальником и сплюнула ком кислой беловатой слюны. Чай заваривала зеленый, сыпля из пачки – конечно же, Полинка не удосужилась пересыпать чай в герметичные банки – экономно.
Чайные листья кружило вальсом, пар поднимал ароматы малины и липы, насыщенные, радостные, и Лерины страхи совсем отступили. Разве мало Лере забот? Да предостаточно. И одна, новая, всего неделю как осознанная, требовала решения.
