Интерлюдия 11

ДЖЕФФЕРСОН-СИТИ, Миссури. 12 декабря 1936 года. Три года среди тюремных стен смягчили нрав последней из банды Барроу – Бланш Барроу. Вдова Марвина (Бака) Барроу, известного грабителя, вместе с братом Клайдом Барроу и Бонни Паркер, проложившего кровавый путь через Техас, Оклахому и Миссури, три года провела в тюрьме.

Трагедия разыгралась в августе прошлого года рядом с Декстером, Айова. Бак был убит в перестрелке, а его жена захвачена. А чуть позже Клайд и его компаньонка Бонни Паркер были расстреляны на Луизианском шоссе. Бланш Барроу, получившая несколько серьезных ранений, после выздоровления была отправлена в тюрьму Миссури по обвинению в нападении и попытке убийства.

«Бак не был ангелом, – сказала его вдова. – Но он не был чудовищем, которое выдумали люди. Я осталась с ним, потому что верила: он способен вернуться к мирной жизни. Я присоединилась к Бонни и Клайду, чтобы уговорить их отказаться от преступного пути. Но было слишком поздно. После того случая в Джоплине закон шел по пятам, а мы вынуждены были бежать. Иногда Баку и Клайду приходилось отстреливаться. Я думаю, если бы у них имелся выбор, они не стали бы никого убивать».

Семнадцать белых конвертов. Семнадцать коротких писем. Почерк крупный, натужно-аккуратный, словно человек, писавший послания, перерисовывал буквы со школьной доски.

И к утру ни конверты, ни тоска под сердцем не исчезли. Кажется, стало лишь хуже.

«Дарагая бабушка. Снами все харошо. Илюха сдоров. И Антошка. И я. Сегоння мы залезли вадин дом и взяли много денех. Я хатела купить платье а дядька сказал што нельзя. Он берет все деньги и прячет в чумодан. И золото тоже прячет. Он говорит што если будем продавать то попадемся. А платье красивое…»

«Дарагая бабушка. Снами все харашо. У нас теперь многа денех, а дядька грит што будет еще столько же. А когда будет то он мне даст. И я вернуся к тебе. Мы будем вместе жить и нам будет харошо. Я очень хочу вернуться. Я не люблю кагда убивают. А еще Олех бабу привел. Дядька сначала кричал а потом дал сыграть и баба выиграла. Она мне не нравицца. Она хитрая и сволоч. Но дядька ее хвалит. И я подумала што раз так то я уеду к тебе. Пускай она тепериче будет за меня. А дядька сказал што я дура и так оно никак невозможно…»

«Дарагая бабушка. Илюху подстрелили и ему больно. Он кричал а потом заснул и спал долго. Был весь красный и потом желтый. Я сказала што надо дохтора. А дядька сказал што Илюха помрет. А если мы дохтора кликнем то может и не помрет. Только тогда нас всех посодют. Дядька сказал Илюхе штоб тот сыграл…»

«Дарагая бабушка. Я очень хачу домой. А дядька все деньги отдал Алегу и его бабе. Он сказал што они сделают как будто эти деньхи были всегда наши и нихто не станет спрашивать откудова они. Только я устала ждать и очень хочу к тебе. Почему они меня не отпускают?»

«Дарагая бабушка. Я живу в городе. С Антошкой. Он хароший только совсем дурной стал. И с ним страшно. И еще Олех с бабою живут харошо, а мы как-то не очень. Я спросила когда меня отпустят домой а дядька сказал што я совсем дура…»

«Дарагая бабушка. Я решила сбегчи. Я подумала што ты спрячешь меня на Малыщинской хате а дядьке скажешь што не бачила. Я посижу неделю или больше а потом к тебе переберуся. И мы будем жить вдвоем харошо и вместе. Денех у меня немножко есть. Мы купим коз и будем их доить. И кур купим. И свинок. Я устала жить тут. Это нечестна што Алегу с Варькой всего, а нам с Антошкой так и ничегошеньки совсем…»

Прочь! Вон! Агнешка не желала больше чужой жизни. Фотография. Лица. Письма. Выбросить? Передать в милицию, подтверждением бабкиной истории, которую – Агнешка смутно подозревала – и слушать не станут. Нельзя. Им все равно, а старуха доверила Агнешке эти свои опасные сокровища. Зачем? Теперь решать, что с ними делать…

И Семена нет.

Плевать. Случайная встреча, о которой лучше забыть.

Смыть память вместе с грязью.

Агнешка стояла под душем. Тугие струи воды лупили по коже, обжигая. Ванная комната наполнилась горячим паром, который не спешил рассеиваться. Выключив воду, Агнешка выбралась из ванны – под ногами хлюпнула вода – и потянулась за полотенцем.

Замерла.

Они кое-что упустили!

Капли влаги усыпали кожу. Слипаясь друг с другом, они выпрядали водяную сеть, которая скользила по складочкам кожи, по руслу позвоночника, обвивая стебельками ноги. Щекотала под коленками. Разливалась лужами по светлой плитке.

Точно упустили.

Холодно. Пальцы, смятые водой, неловки. Мысли ленивы. Только зудит над ухом невидимый колокольчик, дразнится:

– Упустила! Упустила!

А другой голос, серый и занудный, отвечает:

– Ничего не упустила. Ты просто повод ищешь.

– Какой?

– Позвонить ему. Неужели у тебя ни капли гордости?

Пар рассеивается, а кожа, избавляясь от капель, пробивается цыпками.

– Тебя просто-напросто использовали, – продолжает занудничать голос. Чем-то он похож на Ядкин. Надо бы позвонить ей, успокоить и сказать, что роман – она точно думает, что у Агнешки с Семеном роман, – умер нерожденным. Или, скорее, недоношенным.

Нет! Неправда! Не в романе дело. А в том… в том…

– В том, что тебе пора повзрослеть. Барышня и хулиган. Невинная овечка и коварный разбойник. Сюжетец для женского романа, но никак не для жизни. Возьми, наконец, полотенце, вытрись, надень халат и сделай себе чаю. Или кофею. Вообще хоть что-нибудь да сделай. Позвони Ядке и на работу, лучше если Леночке, пусть прозондирует почву.

Полотенце оказалось сырым и жестким. Халат тесным. На кухне пахнет пылью и плесенью. А в мойке керамическое стадо чашек.

– У Янки вообще знакомые есть, пусть выпишут бюллетень…

Не слушать. Сосредоточиться. Что упустили? Письма перечитать, что ли?

– Не смей! Забудь. Выкинь из своей дурной головы. Жива осталась, и ладно. Радуйся. А Семен… да ты себе десяток таких найдешь. Два десятка! Сотню! Он же неудачник.

– Заткнись, – буркнула Агнешка и рассмеялась: до чего же глупо разговаривать с собою. И до чего глупо молчать, делая вид, будто ничего не случилось.

Перемыв чашки и выбросив в мусорное ведро эклер, на котором уже проросла зеленоватая шубка плесени, Агнешка набрала номер. Ответа ждала со страхом, сразу приготовившись дать отпор.

– Ага? Ты? Ну наконец-то, я уже совсем извелась, – Ядка зевнула в трубку. – Извини, прикемарила чуток. У тебя все нормально?

– Все, – соврала Агнешка, забираясь на край стола. Эта ее привычка забираться на мебель, не предназначенную для того, чтобы на ней кто-то сидел, жутко раздражала Ядвигу. И маму тоже. Но мамы нету, а Ядка не видит, где сидит Агнешка.

– На работу возвращаешься?

– Возвращаюсь.

Офис-офис – три стола. Стул поломанный, который сунули в угол, потому что лень тащить на помойку. Старый заварник – уже и не нужен, но выкидывать жалко. И степлер нерабочий. И куча ручек, среди которых каждый раз приходится копаться, искать единственную, которая бы писала.

Список вызовов. Талоны на бензин. Ворчание шефа, что плохо работают. Ворчание клиентов. Молчание животных, единственных, кого и вправду жаль.

– Я вот… Ядка, я тебя люблю. Мы ругались, всегда ругались, и я не говорила, потому что злилась. Но на самом деле я всегда была рада, что ты есть.

– С тобой точно все в порядке? Может, мне приехать?

И подставить плечо, в которое бы Агнешка с удовольствием порыдала. А потом они бы вдвоем с Ядкой сели на кухне, достали бы бутылку ликера «Шериданн», припрятанную давным-давно, но так и не распитую. Был бы задушевный разговор, приправленный сладостью напитка, и утро, наступившее чересчур быстро. И понимание, что прошлое осталось в прошлом, а будущее вновь предопределено.

– Нет, Ядь, не надо. Я отдохнуть хочу, завтра ведь…

Как ни странно, она поверила.

– Ага. Отдыхай.

Спросит про Семена? Или воздержится, посчитав за лучшее не ворошить Агнешкины сердечные раны?

– А этот твой как?

– Мы разошлись.

– А я рада! Да, я рада! Сомнительный товарищ…

– Ты же его не видела.

– Да нормальному бы небось лекарства нелегалом не понадобились. А если так, то нечего с ним связываться! Слушай, тут у Маринки двоюродный брат приезжает, хороший человек и…

Одинокий. Неприкаянный. В возрасте и со стабильной жизнью. Хорошая пара и удачная партия для стареющей красотки. Знакомый сценарий, надоевший до жути. Почему они все считают, что Агнешку непременно надо пристроить? Она же не бродячий котенок и не брошенная собачонка, чтобы пристраивать.

– Ядка, нет.

– Ну как хочешь, – отступилась она от идеи слишком уж быстро. – Но этот твой… он же псих! По глазам видно, что псих.

Семен? Семен к ней заходил? Сердце радостно екнуло. Ну конечно, тогда он просто не мог разговаривать и поэтому… поэтому вместо того, чтобы просто перезвонить, каким-то чудом нашел аптеку, в которой работала Ядвига?

– Откуда ты знаешь, что это был он?

– А кому ты еще нужна, – резонно возразила сестра.

Никому. Или тому, кто хочет закончить одно неприятное дело.

– Упустила! Упустила! – радостно зазвенел знакомый колокольчик. – У-пу-сти-ла! Ла-ла-ла!

– Заткнись. Ядь, я не тебе. Я…

Просто разговариваю сама с собой и приказываю заткнуться собственным галлюцинациям. А так все совершенно нормально.

– А когда он заходил?

– Сегодня, – в трубке захрустело, потом зачавкало, смачно, так, что у Агнешки свело живот. Когда она ела в последний раз? Давно. Очень-очень давно. – С утреца самого. Вообще сам-то молодой и симпатичный даже, тут я ничего не скажу, но как в глаза глянул…

Семен не мог заходить с утра. А старика нельзя было назвать молодым.

– Чисто чудище. Я еще подумала, чего ты с ним связалась? А потом решила, что ты, наверное, переиграла и свалила, а он тебя ищет. И сообразила, что если так, то мне точно про тебя говорить ничего нельзя, и поэтому сказала, что тебя не видела. И ведь не соврала же!

Не соврала. Только вот глаза у Семена обыкновенные. Но тогда кто это был?

– Кто-кто-кто? – издевательски звякнул невидимый колокольчик.

– Слушай, а может, тебе уехать? Ну не совсем, а так, на время. Поживешь у тетки… или на даче. Машка говорила, что она дачу сдавать собирается, так я заплачу, а то и вообще сговоримся, – Ядка перестала чавкать и теперь хлюпала и шмыгала носом, как делала всегда, когда ела суп. Это была ее дурная привычка, которая когда-то бесила Агнешку точно так же, как Агнешкина манера сидеть на столе бесила Ядвигу.

– А работа? – отвечала Агнешка на полуавтомате. Мысли вдруг закрутились, словно там, в голове, кто-то плеснул масла в проржавелые шестеренки.

– Забей. Я тебе справку сбацаю. И вообще, работу надо менять! Ты что, до конца жизни собираешься мотаться по коровникам? Машка говорит, что на бывших коммунистах собираются клинику открывать, ветеринарную, ну и…

Этот разговор был столь же привычен и привычностью своей позволил Агнешке отвлечься. Она бормотала, не то отказываясь, не то обещая подумать, и думала, конечно, тут же, да не о том.

Кто приходил к Ядвиге в аптеку? И зачем? И куда подевался, если…

– Ну все, пока. Завтра зайду, – пригрозила сестра и отключилась. Уже? Это надо было так задуматься.

Сделав себе бутерброд с подсохшим батоном, маслом и почти свежим сыром, Агнешка съела его, затем съела еще один, а на третьем – батон почти закончился и сыр тоже – ее весьма своевременно осенило.

Фотография! И письма.

Итак, первым погиб Илья. И кто тут будет Ильей? Если по логике, то самый старший. Выходит, как раз черноглазенький, обнимавший девушку. Агнешка, отыскав в тумбочке красный фломастер, нарисовала над головой парня. Потом, немного подумав, и над головой девушки тоже. Она ведь умерла? Старуха говорила, что умерла. Допустим, поверили.

Остались двое. Олег – это средний, его с трудом, но все-таки можно узнать. А раз так, то и ему красная метка.

Варенька умерла.

И старик умер.

А Антошка нет.

– Антошка, Антошка, пойдем копать картошку, – пропела Агнешка, чувствуя, как повышается настроение. Сработали ли бутерброды или чай помог, но теперь она поняла все или почти все.

Оставалось найти Семена.

Семен услышал звонок сквозь сон. Он отчаянно не хотел просыпаться, потому что именно там, в мути полусознания был счастлив. Во всяком случае, это состояние ближе всего подходило к определению счастья.

Никаких желаний. Никаких стремлений. Никаких издыхающих надежд. Нирвана от безысходности… но так лучше, чем страдать о несбыточном.

А телефон звонит-звонит.

Пальцы соскальзывают с корпуса и ошибаются клавишей. Семен хотел сбросить этот звонок, но вышло, что ответил. И после этого прятаться в себе стало как-то стыдно.

– Семен? Это ты? Ты же можешь говорить, да? Ты послушай, я не собираюсь навязываться! Дело совсем не в этом, а…

Жаль. Если бы она навязалась, у Семена был бы повод для встречи.

– Антошка! Антон в смысле. Их четверо было. И пятый, который водил. А потом появилась Варенька, и все соскочили.

Ее голос был похож на мокрый бархат, царапает и ласкает одновременно.

– И умерли! Я прочитала письма. Они у старухи были. А старуха – их бабка, понимаешь?

– Нет.

– Не важно, – отмахнулась Агнешка. – В общем, он всех обыграл. Варенька не врала, она не убивала Олега. И ты не убивал. Это Антон. Я не знаю, где он был, но я знаю, где он сейчас. Дача. Малышченская дача – это такой старый дом отдыха. У меня мама туда ездила. И я тоже ездила, давно, когда еще работал он. А теперь, наверное, совсем забросили и…

– Я знаю, где это.

– Хорошо, – выдохнула Агнешка. – Мы должны проверить…

– Не мы. – Здесь Семен не собирался уступать, иначе перестал бы уважать себя. – Не мы, но я. Я проверю.

– А я?

– А ты дома сиди.

Не высидит. Попрется обязательно, значит… а пусть займется делом.

– Нет, лучше вот что, – Семен вытащил из кармана мятую визитку. – Найдешь одного человека и расскажешь ему. Пусть подъедет. На всякий случай.

Серега поймет. И с Агнешкой как-никак да управится.