Интерлюдия 4
Праздник выходил тоскливым. Яркие краски и звуки раздражали фальшивостью, выступление мэра, нарочито бодрое, вызывало зубовный скрежет, а в глазах людей, приехавших в Атоку, виделась безнадежность.
Великая депрессия, мать ее.
– Эй, шериф, попробовать не хотите? – силач в линялом трико с притворной натугой поднял парочку гирь. После, хэкнув, подкинул в воздух, поймал и засмеялся. Цветастая стайка девиц захихикала и захлопала, вдохновляя на очередной подвиг.
Чуть дальше на канатах выплясывал пожилой акробат. Перед шатром гадалки выстроилась короткая очередь из одинаково-унылых, несмотря на праздничные наряды, женщин.
Шериф Чарльз Максвелл пробился к карусели, постоял несколько минут, глядя, как скачут по кругу линялые лошадки. Когда звон, больше похожий на дребезжание, чем музыку, вывел из себя, выбрался на поле. Шикнул на группу пацанят – и белые, и черные, одинаково запыленные – пытались пролезть под пышные юбки циркового шатра.
Пахло пережаренным мясом, сигаретным дымом и конским навозом.
Все было нормально. И все же как-то не так. С самого утра Чарльза преследовало дурное предчувствие. Оно было похоже на тень за спиной, которая вроде бы и ничего плохого не делает, а все ж заставляет нервничать.
Смех. Звон. Кривляние шута в клетчатом трико. Мычание коров в загоне.
Спокойно, Чарли, все будет хорошо.
Первым внимание на парня обратил Юджин Мур. Сначала сам уставился куда-то в толпу, потом толкнул под локоть, сказав:
– Гляди.
Чарльз и поглядел. И вроде бы ничего-то особого не увидел. Ну паренек, лет двадцати пяти с виду. Одет не то, чтобы богато, но и не бедно. Обыкновенный. В Атоку подобных ему понаехало немало. Но… но чем-то отличался именно этот паренек от других.
Не взглядом ли, которым он провожал людей? Не привычкой ли прятаться? Вон, в тени держится, а светлые полосы перебегает, едва ли не пригибаясь к земле.
Любопытный паренек. И давешнее предчувствие вошло иглой под лопатку.
– Не нравится он мне, – доверительно сказал Юджин, отправляя в рот горсть арахиса. – Какой-то скользкий, что ли.
Чарльз кивнул: прав был помощник.
– Поглядим?
И снова кивок. Надо поглядеть. Долг требует. А предчувствие криком кричит, чтобы убирался, и подальше. К карусели, к акробатам, к силачу с его подпиленными изнутри гирями. Куда-нибудь, лишь бы прочь от невзрачного лопоухого паренька с колючим взглядом.
Но Юджин двинулся вперед, взрезая толпу, как плуг черноземное поле. И стыдно стало – не хватало за широкой спиной помощника прятаться. Чарльз пошел следом, а потом и обогнал, приказав предчувствию – орет, блаженное, – заткнуться и не мешать.
Паренек же, за которым шли, выбрался из мешанины шатров, обогнул загончик, в котором дремала парочка кляч, и остановился у старого амбара. И несмотря на ясный день, фигура паренька почти растворилась в тени. Чарльз даже моргнул, прогоняя наваждение.
Нет, все видно. Вон он, стоит, разговаривает с кем-то, кого заслоняет. И видать, разговор не ладится.
– Подходим? – спросил Юджин, доедая орехи.
Уходим. Немедленно. Пока еще есть шанс. Пока монета – серебряный доллар из старых – не коснулась пола, не легла, предопределяя выбор.
Но Чарльз Максвелл, шериф Атоки, не мог выказать трусость перед своим помощником. А потому кивнул и первым шагнул к амбару.
Все будет как будет. Еще, может, и повезет.
Зато теперь стало видно, с кем парень лясы точит. Девица. Тоже молоденькая, но неуловимо отличная от тех, которые восхищались силачом. Эта успела повидать в жизни многое. И взгляд у нее точно такой же недобрый, как у спутника. Чарльз поневоле замедлил шаг – зря, ох зря не послушал предчувствия, – а Юджин, оказавшийся впереди, громко крикнул:
– Выйди на свет, парень!
Девушка невысокая и худенькая. А рука в сумочку нырнула. Зачем?
– Выйди-выйди, чтобы я мог получше тебя разглядеть.
Юджин улыбается, и парень улыбается, и девица тоже. В голове же дикая пустота и перезвон-дребезжание карусели. Скачут лошадки по кругу, взлетая и опускаясь, преодолевая невидимые барьеры…
Распахиваются полы пальто. В руках паренька автоматические пистолеты. Громко лязгают затворы, и еще громче грохочут выстрелы. Горячо в груди, и звон становится невыносимым.
Из рисованных глаз лошадок глядит пустота.
А ребра трещат под тяжестью гирь. Не вдохнуть.
Марина, забившись в угол, плакала. Самозабвенно, уже не стесняясь того, что кто-нибудь может ее, заплаканную, с распухшим лицом, увидеть.
Кто? Она здесь одна.
Совсем-совсем одна в цементной яме.
И не выбраться из нее никак.
И на помощь никто не идет.
И скоро Мариночка умрет в мучениях, а потом – осенью, зимой или весной, если не через год, – ее тело найдут. Желтые кости в ярко-красном платье. Хотя нет, платье тоже не будет ярким. Грязной тряпкой оно станет. И волосы как мочало.
И…
– Эй, – раздалось сверху, и в стену ударил камешек. Срикошетив, шлепнулся на макушку, запутался в волосах. – Ты живая? Держи.
Черный силуэт на синем небе. Синее – акварель, черное – тяжелая гуашь.
– П-помогите, – выдавила Марина, поднимаясь. – Помогите, пожалуйста.
Силуэт исчез, чтобы вновь появиться с другой стороны.
– Пожалуйста, помогите мне! Пожалуйста!
Присев на корточки, он что-то делал, а что – непонятно. При этом незнакомец насвистывал веселую песенку, которая по осклизлым стенкам сползала на дно колодца.
– Вы… вы же мне поможете? Кто вы такой?! Пожалуйста! Эй вы там…
– Держи, – повторил он, сталкивая вниз черную коробку.
Марина, отскочив к стене, завизжала.
– Да успокойся. Развязывай.
Корзинка. Плетеная, нарядная, с белой сатиновой обивкой и бантиком. С крышкой в два цвета. С искусственной розочкой, просунутой меж прутьями. И с запахом корицы, которому было тесно в корзинке.
– И поторопись, пока я не передумал.
Корзинка привязана к бечевке. Тонкая и скользкая, она затянулась тугим узлом, развязывать который пришлось зубами. Марина вдруг испугалась, что человек передумает и заберет подарок.
Наконец, узел развязался. Марина едва успела подхватить корзинку. Тяжелая! А веревка поползла вверх, стремительно, будто поскорее желая сбежать из неприятного места.
– За что вы так со мной? – Марина, прижимая корзинку к груди, отодвинулась к дальней стене. Подняла руку, заслоняясь от солнечного света. Сощурилась, пытаясь разглядеть на синей акварели хоть что-то, кроме силуэта. Но не вышло. – Что я вам сделала?
– Ешь, – сказал человек. – Пей. Думай. Хорошенько думай.
– Над чем?
– Над тем, что ты наделала. Ты плохо себя вела. Очень-очень плохо.
– Это она тебя наняла? Жена его? Послушай, сколько она тебе заплатила? Я больше дам. Вдвое.
– Ты, главное, ешь. И пей. И думай.
– Она сумасшедшая. Мне Олег говорил. А еще нищая. Хочешь знать? У нее нету денег! Ни копейки нету! Он сделал так, что она…
– Раздевайся.
– Что? – Марина опешила. – З-зачем?
– Раздевайся и складывай одежду. Я дам другую.
Сверху свалился мягкий пакет.
– Я не хочу раздеваться!
– Надо. Или мне придется тебя наказать. Ты же не хочешь, чтобы я тебя наказывал? Конечно, я не злой, но могу стать.
Марина принялась судорожно сдирать одежду. Пуговицы мешали. Не расстегивались. Выдирались и сыпались пластиковым жемчугом на пол. Брюки узкие. Еле-еле стягивались. Трещали. Плевать.
– И белье.
Да как скажешь, псих ненормальный. Марина на все согласна. Но мог бы и сам, когда без сознания. Или не мог? Наверное, нет. Может, спешил. Или играет по своим, сумасшедшим, правилам?
Одежду Марина запихнула в пакет, который привязала к веревке. Одевалась, не глядя. Чуть великовато, но мягкое и теплое.
– Вот. Я сделала, что ты просил. Так лучше? И если лучше, может быть, скажешь, что тебе от меня надо?
– Деньги где? – теперь голос похитителя потерял былую сухость. – Ты знаешь?
– Я… я заплачу. Олег… Олег меня любит. Очень сильно любит, поверьте! Это из-за меня… он хотел развестись, а она не давала. Она истеричка и вас обманет. Послушайте, мы ведь можем договориться. Вытащите меня отсюда…
Тишина. Камешки беззвучно сыплются вниз, выскальзывая из-под подошв. Силуэт мечется, раскачиваясь в солнечном мареве. Марине режет глаза. И шея растянута – тяжело все время смотреть вверх.
Марине страшно.
А булочки в корзинке пахнут корицей.
– Я ведь ничего не знаю. Я не видела лица вашего. Не успела. И номер не запомнила. И заявлять не буду. Вам нечего бояться. Мы ведь договорились, да? Вы меня вытаскиваете, а я вам плачу. Сколько вы хотите?
– Все, – ответил человек, исчезая.
Марина упала на пол и заревела, на сей раз в голос. А наревевшись, принялась есть. Булочки и вправду оказались свежими.
Агнешка снова боролась с собой, точнее, внутреннее чутье пыталось противостоять разуму. Последний твердил, что Агнешка должна немедленно вызвать «Скорую» или хотя бы отвезти Семена до больницы. Чутье же протестовало, цепляясь за данное Семену обещание.
– Не считается, – возражал разум. – Он не в себе. Он не понимает, чем чревато его упрямство!
– Прекрасно понимает. И вообще ему станет лучше.
– А если не станет?
– Станет!
Агнешка тряхнула головой и пообещала сама себе, что если к утру Семену не станет легче, она плюнет на обещание и отвезет его в больницу.
– Если к утру он подохнет, будешь виновата сама, – буркнул разум и переключился на другое: – Посмотри, что в портфеле, раз уж ввязалась.
И на этот раз чутье поддержало, только заметило:
– Поешь для начала.
Вместе с портфелем Агнешка принесла из машины канистру с питьевой водой, расползающийся по шву пакет с продуктами и одеяло. Последнее, провалявшись полгода в багажнике, изрядно пропахло бензином, украсилось парой-тройкой пятен и, в общем-то, больше походило на тряпку, но все лучше, чем эти, из дома добытые.
Они воняли пылью и плесенью. А еще, стоило тряхнуть, осыпались чем-то мелким и белым, похожим на перхоть.
Мерзость!
Одеяло Агнешка, скатав валиком, сунула под попу. Отгрызла хвостик у пакета с молоком и приникла к дырке, глупо радуясь, что никто не видит и замечаний не делает. Хлеб она отламывала, колбасу брала руками, а не накалывала вилкой.
Мелькнула мыслишка накормить и Семена, но тот спал. И температура вроде бы тоже спала.
– Очень хорошо, – сказала Агнешка, облизывая пальцы. Потом надежности для еще и полотенчиком вытерла, и со стола смахнула крошки – пусть мыши порадуются. И только после этого принялась за портфель.
Она выгребла содержимое – кипа газетных вырезок, пожелтевших от времени, а местами и затертых до полупрозрачности, пара ксерокопий и клочок бумаги с несколькими цифрами. Затем Агнешка тщательно ощупала портфель по швам – мало ли, вдруг что-то важное пропустит? Но, кажется, ничего…
Вырезки были пронумерованы. С обратной стороны каждой стояла дата.
Агнешка, разложив по порядку, взяла первую.
«07.02.2000. Серия разбойных нападений на предпринимателей и фермеров Инзенского района отметила конец 1999 и начало 2000 года. По показаниям оставшихся в живых, группа из четырех человек в масках врывалась в дома и под угрозой убийства вымогала деньги.
Наиболее жестокое убийство было совершено в ночь с 24 на 25 января 2000 года. Жертвами стали две престарелые сестры. Одной было 83 года, другой – 70. Родственники, обеспокоенные многодневным отсутствием старушек, решили их проведать. Сестер нашли связанными и мертвыми на полу. На их израненные головы были натянуты матерчатые хозяйственные сумки. В домах царил беспорядок. Эксперты установили, что жертв сначала пытали, а потом зарубили топором…»
Ужас какой! Хотя не очень понятно, к чему это все. Содержание следующей заметки не особо отличалось. Убийство-ограбление. Ограбление-убийство.
Страшно. От сухости слов и обыденности, выстроенной газетными листками на грязном столе. Словно и не листки – кладбищенские плиты…
Агнешка, устав, перескочила через несколько.
«23.06.2001. В среду вечером на улице Пушкина совершено нападение на инкассатора. Около 17.00 инкассатор одной из фирм с деньгами шел к своей машине. К мужчине подбежали неизвестные, несколько раз ударили его по голове, вырвали сумку, в которой находилось 748 тысяч рублей, и скрылись».
Но ведь инкассатор остался жив? Почему-то Агнешке очень важно стало, чтобы остался жив. Чтобы не пополнил бумажный погост призраком своего тела. Но дальше везение кончилось:
«11.05.2001. 115 тыс. руб. отняли разбойники, совершившие нападение на предпринимателя на трассе Владивосток – Хабаровск. Как сообщили в пресс-службе УВД края, вероятно, преступники работали по наводке и ждали именно этого предпринимателя. Пробив колеса автомобиля, бандиты заставили предпринимателя Н. и его супругу покинуть машину, после чего поставили на колени и убили выстрелами в голову».
«30.06.2001. В пятницу утром в Приблудье совершено вооруженное нападение на инкассаторов. По данным источников в ГУВД, около 9.15 четверо инкассаторов были обстреляны при выходе из супермаркета «Надежда» на Кузнечной улице. В результате стрельбы трое из инкассаторов убиты, один получил ранение. Бандиты похитили две сумки с деньгами. Сумма похищенного устанавливается. Нападавшие скрылись на автомашине «ВАЗ-2101».
«28.07.2001. В Уфе на улице Интернациональной было совершено вооруженное нападение на магазин «Арго», охранявшийся сотрудниками ЧОП «Ташид». Четверо неизвестных в масках, вооруженные автоматами Калашникова, подкатили к магазину на «Жигулях» и потребовали дневную выручку, уже подготовленную к инкассации. Охранники попытались оказать сопротивление. Один из них, 46-летний Виктор Петров, был убит наповал выстрелом из автомата, двое других получили огнестрельные ранения разной тяжести и госпитализированы. Налетчики скрылись, прихватив около 20 тыс. руб.».
И снова прыжок через десяток или два. Следующую тащила наугад, с закрытыми глазами. Вытащила.
«30.04.2002. 29 апреля этого года около десяти утра к пункту обмена валюты, расположенному в доме 6 по улице Дзержинского, подъехали охранник Е. Вяземский и кассир Н. Сомина. Как только они вошли в помещение, за ними следом ворвались четверо вооруженных пистолетами мужчин, которые потребовали отдать им всю находившуюся в кассе валюту. После того как кассир передала им 30 тысяч долларов, один из бандитов, поставив на колени женщину и мужчину, выстрелами в голову убил обоих работников обменного пункта. Преступника не остановил тот факт, что кассир находилась на последних месяцах беременности. После этого злоумышленник застрелил единственного свидетеля нападения – А. Зумину, приемщицу швейного ателье, расположенного в одном помещении с пунктом обмена валюты…»
Здесь Агнешка поняла, что ее вот-вот стошнит. Она выскочила на улицу, нимало не беспокоясь, что газеты сдует ветром – пускай. Соберет. Разложит. Прочитает. Нужно все, чтобы не упустить важного.
Кто прячется на кладбище?
Смерть.
Кому понадобилось искать ее?
Тому, кто хочет от смерти убежать.
Агнешка засмеялась, а по щекам потекли слезы. Дура-дурочка-дуреха. Захотела поиграть в авантюристку? Приключений хлебануть? Вон там все приключения, изложены сухо и конкретно. Разложены по номерам и датам. А чего не хватает? А заметки о твоей, Агнешка, смерти.
О том, что такого-то числа в такое-то время четверо неизвестных в масках ворвались в заброшенный дом в безымянной деревне и, поставив на колени гражданина С. и гражданку А., убили их выстрелами в затылок.
Агнешка сглотнула едкую слюну. Нет, не будет такого! Они не знают, где Агнешка прячется…
Стоп. Кто «они»? Варенька? Но Варенька одна, а количество нападавших в заметках разнилось. Иногда трое, иногда четверо, несколько раз даже пятеро. Следовательно, что? Следовательно, у Вареньки есть сообщники.
Агнешка, опершись на осклизлую лавку, поднялась. Ей требовалось прогуляться и подумать. Ей всегда на ходу думалось легче. Раз-два, левой-правой. Сигареты из машины забрать – всего-то три осталось с прошлого месяца. Мало… нет, много, она же не курит, она просто снимает стресс. И думает.
Именно, что думает.
Итак… сначала Семен встретил Вареньку. Потом он встретил мужа Вареньки, который предложил работу. Олег искал компромат на супругу. Тогда при чем тут портфель и заметки?
Или у него был компромат на супругу – если Варенька замешана в делах той банды, – но тогда зачем ему Семен?
Агнешка вышла за забор – просевший, того и гляди обвалится – и зашагала по тропинке. Узкая дорожка загибалась, слетала с холма, на котором стоял дом, и, заложив петлю, карабкалась вверх.
Было тепло. Сумерки звенели комарьем, а у ручья заливался соловей.
Отпускало.
В конечном итоге она, Агнешка, всегда может отступить.
Семен очнулся оттого, что шее было щекотно, словно муха ползла. Он попытался смахнуть и понял – не муха, но капля пота. И капель этих множество. Он промок весь, от рубашки до носков. Последнее обстоятельство вызвало смех: штанов нету, а носки, пожалуйста.
Семен, сев на кровати, попытался носки стянуть. Выходило как-то не очень, точнее, совсем не выходило. Во-первых, в глазах двоилось. Во-вторых, координация оставляла желать лучшего. В-третьих же, бок полоснуло горячим.
Точно. Он ранен. У него горячка. Он бредил и видел в бреду бабку, которая велела жениться.
Припомнив выражение бабкиного лица, Семен поежился. Потом решительно сполз с кровати и проковылял на кухню. Там, на топчане, свернувшись калачиком, спала Агнешка. Темно-зеленое покрывало сбилось в ноги, подушка в латаной, расшитой красными и синими крестами, наволочке выскользнула из рук, а серая простыня сбилась комком.
Агнешка во сне ворочалась и скрипела зубами.
Смешная.
Она взмахнула рукой, словно отгоняя кого-то, и проснулась.
– Ну? – слегка опухшие глаза, всклокоченные волосы, прядь которых попала в рот. Агнешка попыталась выплюнуть и сердито переспросила: – Плохо?
– Хорошо, – возразил Семен. – Вымок только. А теперь нормально. Я бредил, да?
– Ты самоубийца. Ты знаешь, во что ввязался?
– Во что?
– Не знаю. В дерьмо какое-то.
Агнешка нахмурилась и потерла пяткой одной ноги голень другой.
– Варенька твоя не просто убийца, а… там, на столе, посмотри. Я по датам разложила. Нет. Стой. Иди сюда. Как ты себя чувствуешь?
На сей раз рука, которая легла на лоб, не была холодной.
– Температуры вроде нет, но…
Семен убрал руку и сам отодвинулся. Нет уж, чего бы там бабка ни советовала, он жениться не намерен. И вообще это был бред. Сознание отключилось, вот и полезло всякое из подсознания.
Жениться… у Семена и без того проблем хватает.
А пробежавшись по заметкам, разложенным ровными рядами, Семен понял – все предыдущие проблемы ничто. Он реально вляпался.
– Я думаю, что тебя использовали, – Агнешка подошла сзади. Она широко зевала, прикрывая рот тыльной стороной ладони, и на руке белыми пятнами выделялись ноготки. – Олег хотел натравить тебя на Вареньку, а сам исчезнуть. Но она сообразила и успела раньше.
– Из-за чего? – Семен подвинулся, и Агнешка села рядом. Теплая. Мягкая. – Она могла его бросить. Или сдать.
– Из-за денег. Я вот посчитала. Они много украли, это если по официальным данным, а я думаю, что больше. Ведь тогда черного нала было… Понимаешь?
Понимает. Шестизначная цифра на бумажке. И цифру эту можно умножить минимум вдвое, если не вчетверо.
– Они не просто так убивали. Это только кажется, что просто так. На самом деле, если взять… – Агнешка вытащила желтый прямоугольник. – Вот. Бизнесмен, перевозивший выручку за неделю.
Второй прямоугольник, белый с россыпью полустертых букв и черным пятном снимка.
– А вот на эту фотографию посмотри, видишь?
– Что?
Расплывчатые черты. Комод. Кровать. Зеркало.
– Вот, – Агнешка, подавив очередной зевок, ткнула куда-то в угол. – В зеркале. Отражение сейфа. Открытого. А если был сейф, то было и то, что в сейфе лежит.
Она – сокровище. Семен бы не додумался. Или додумался, но точно не сразу.
– И вот тут инкассаторские машины. Бизнесмены. Еще старики, это самое слабое мое место. Чего взять у стариков?
Агнешка с надеждой уставилась на него, ну же, Семен, не подведи. Хотя бы одну версию ты выдвинуть можешь.
– Многое. Старики – не всегда нищие пенсионеры. Был у меня случай…
Неряшливая старуха в трех шалях и изношенных тапочках скулила переливами, выматывая нервы. Она выла и выла, а когда навылась, принялась диктовать список украденного. Сначала Семен принял ее за сумасшедшую…
– …царские золотые и серебряные монеты, иконы, антиквариат, золото, скопленное еще при Союзе…
Кажется, у той неряхи были еще чеканные подносы и турецкие ковры, канделябры в серебре и коллекция статуэток мейсенского фарфора, пять малахитовых черепах и слон из слоновой кости. Шахматы и восемнадцать перстней из нефрита.
Список из двести трех пунктов.
Нашли едва ли треть.
Агнешка, выслушав, кивнула и, подавив очередной зевок, сказала:
– Тогда сходится. Значит, тогда они награбили…
– …а теперь награбленное не поделили?
Логично, но почему только теперь? Последняя заметка датируется зимой 2004 года. Долго же они ждали. Нет, все так, но не так.
Агнешка пришла к аналогичным выводам. Она, пробежавшись по заметкам пальцами, коснулась конверта и сказала:
– Надо ехать.
– Я уже ездил.
– Да, но тогда ты искал Вареньку. А надо искать того, кто жил в этом доме.
И тут зазвонил телефон.
– Да?
От этого голоса Вареньку затрясло. Она глубоко вдохнула, сосчитала до трех и ласково пропела:
– Здравствуй, Семен. Как самочувствие? Еще не умер? А то я волноваться начала…
Варенька присела на низкую лавочку, вытянула ноги, почти коснувшись песочницы. Тотчас с корявых березок, рассаженных шахматным порядком, слетели голуби, заворковали, затолкались, привлекая внимание.
– Мне бы не хотелось, чтобы ты умер раньше, чем мы встретимся. Знаешь, я этой встречи жду с таким нетерпением…
– Чего тебе надо?
Какой смешной вопрос. Следы замести надо. Доделать то, что следовало доделать давным-давно.
– Встретиться мне надо. Давай завтра? Ты мне перезвони на этот номер, и договоримся. Только встречаемся мы с тобой. С тобой, а не с твоей кобылицей. Слушай, где ты такую раскопал? По-моему, сущее уродство…
– …уродство, – Антошка, сидя на корточках, разглядывал мертвое лицо. И бормотал. Варенька старалась в бормотание не вслушиваться, иначе начинало подташнивать. Но не смотреть не могла. На этом заброшенном складе больше не на что было смотреть.
Прямоугольники черных стен и кружевная крыша, сквозь провалы которой сыплется водяная пыль. И покрывает ледяным поóтом перегородки, сползает тонкими ручейками на бугристый земляной пол, разливается лужами. А те, словно живые раковые опухоли, тянутся друг к другу водяными руками, соединяясь в одно, куда более страшное, чем труп на полу.
В самом дальнем углу, там, где с крюка свисают ржавые цепи – иногда на них качается ветер, выводя звонкую мелодию, – яма. А в яме – человек. Его не видно, только голова – белый шар на черном прямоугольнике – выделяется. Человек плачет, точно здесь воды мало. А раньше он бранился, и Вареньке это нравилось куда больше.
Слезы утомляют.
– Ну? – Антошка, оставив в покое труп, перебирается к еще живому пленнику. Антошка передвигается в полуприседе, переваливаясь с ноги на ногу и оттопырив зад. А руки, наоборот, вытягивает, как зомби из ужастика.
Антошка и есть зомби. Он, когда такой, даже говорит с трудом.
– Ну? Где?
Лезвие коснулось лица, прокладывая путь от века к подбородку. Красный бисер красиво выглядел на белом.
Человек заорал, хотя вышло слабо. Обессилел?
– Ты лучше скажи ему, – тот-кого-нельзя-ослушаться выступил из тени. Шлепнул Антошку по руке, присел перед жертвой и повторил: – Где деньги лежат?
– М-маша…
– Маша? А ты за Машу не волнуйся. Или ты думаешь, что если мы от тебя не узнаем, где ты деньгу прячешь, то в гости не пойдем? Пойдем, не сомневайся. А про деньги у нее спросим. Как ты думаешь, она Антошке ответит? Хотя… ему все отвечают.
– Н-не надо!
– Тогда говори.
Антошка пнул стену рядом с головой пленника.
– Ну же, – продолжал увещевать тот-кого-нельзя-ослушаться. – Ты же не хочешь умирать долго и мучительно.
– Я не хочу умирать.
– Никто не хочет. Но придется. Пойми, тебе придется обязательно, вопрос только, как. А вот Машенька – дело другое. Тут уж как выпадет. Может, умрет. Может, не умрет.
Вареньке надоело слушать, и она вышла из сарая. Снаружи было мерзко. Лес. Пустырь с седой крапивой, которая вымахала по пояс. Сарай. Собачья будка. От бугристого неба к земле протянулись водяные струны, и ветер, запутавшись в них, рвется на волю. Дергает. Рвет. Бьет по нервам звоном и шелестом.
Крик тонет в воде. И следующий тоже.
Когда тот-кого-нельзя-ослушаться вышел, Варенька почти добралась до леса. Она застряла у канавки с мокрыми, распахнутыми, словно губы мертвеца, берегами.
– Ну что, деточка? – он обнимает, притягивая к себе. Горячий даже сквозь толстый свитер. – Смотри, замерзнешь, простудишься.
Целует в лоб.
От него пахнет кровью, и запах этот очень по вкусу Вареньке. Она тоже касается губами жесткой щеки и говорит:
– Там надоело. Мне все надоело. Когда это закончится? Одно и то же, раз за разом…
– Скоро.
Он достает из кармана монетку, серебряную и яркую, ярче, чем что-либо на этом клочке пространства. Подбрасывает на ладони. Ловит, сжимает в кулаке и снова прячет в логово кармана.
– Ты же понимаешь, что если уходить, то навсегда? Сейчас другое время и нравы другие. А потому, что?
Он всегда сам отвечает на свои вопросы. И этот раз не исключение.
– А потому, мы уйдем, лишь когда будем готовы. Когда наберем столько, чтобы хватило до старости.
– Мечта.
– Реальность. Я не Клайд, а ты не Бонни. Поэтому просто поверь – я знаю, что делаю.
Варенька поверила. Она всегда ему верила…
